Текст книги "Диагнозы"

Автор книги: Оксана Кесслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Вполовину

Этот мост из хрустальных жемчужин – бред.

Осторожно: все двери ведут в реал.

Есть у сказок начало, а правды – нет,

Иногда и принцесс не зовут на бал.

И встречается тот, у кого к таким

На губах – не теплее привычных слов.

Так бывает, девочка. Потерпи.

Кто сказал, что сказка – всегда любовь?

Глубоко в подреберье не в помощь жгут.

Кровоточит, девочка. Это жизнь.

Так бывает, когда о тебе поют

Вполовину голоса и души.

Молчала женщина в окне...

Шуршала осень. Билась ночь о тротуар дожливым степом.

Они сидели молча. Врозь. Она пыталась греться пледом,

А он курил, курил в окно, и посмотреть в глаза не мог ей,

Когда-то женщине родной, теперь – чужой и одинокой,

К которой он пришел, как гость, пришел со стуком, без ключей, и,

как камнем бросил "не срослось", "я ухожу", "прошу прощенья",

"так получилось, ты пойми, ведь, знаешь, сердцу не прикажешь",

Он говорил и говорил и по душе водил, как сажей,

Как саблей по вискам рубил, как молотками по запястьям:

"Она другая". "Полюбил". "Прости, бывает. Я с ней счастлив"...

И мог назвать бы сто причин и оправдаться перед ней, но...

Вдруг воздух сделался ничьим и даже, будто, тяжелее –

Она молчала. Так молчат, когда у горла сталь щекочет –

Она смотрела, как стоят у двери маленькие дочки...

И ни-че-го ему в ответ. Он уходил тяжелым шагом...

Молчала женщина в окне, а на руках любовь держала...

***

Укрывала ночью – «Боже хранит, сынок», у груди качала /к утру не выронить бы к ногам/,

целовала щёки его, крестя суеверно лоб – "Воют волки, а знать, крадётся к двери беда".

И беда входила голодом и войной, забирала сильных, сминала детей в горсти,

а она несла его, пропахшего молоком, босиком по снегу, в края не жжёной огнём весны,

к горизонту света, текущего солнцем вниз –

отмолила сердцем, отплакала у церквей материнской песней.

Он креп да тянулся ввысь. Он тянулся в высь. И однажды ушёл за ней.

Провожала молча. Сгибалась к земле. Ждала. Непослушно руки крестом осеняли лоб –

"Помоги ему, Боже, в добрых его делах, укажи ему, Боже, потерянный путь домой".

Но пути петляли, меняя траву на снег. Умирали письма, в его запутавшись адресах.

"Упаси его, Боже, заблудиться, да не успеть. Приведи его, Боже". Но Бог закрывал глаза.

Вольная правда

Искренней, чем враги

Здесь никто никому не пророк, не порок, не раб,

ни к чему больше думать еще об одной войне.

И она научилась прощать тебе пьяных баб.

Ты – прощаешь ей то же самое, но вдвойне.

Все давно добровольно, поскольку сбежать нельзя.

Настоящее счастье – уметь отдавать долги:

Вы друг другу гораздо выгодней, чем друзья.

Вы друг другу намного искренней, чем враги.

У тебя для неё только сердце под каждый шаг,

у неё на тебя компромат посильней стихов.

И к чертям это всё, если всё хоть на часть не так,

если это немного меньшее, чем любовь...

Противоядие

Не пугайся – это всего лишь пульсы.

Я бескрылая. Ты ведь тоже не херувим.

Мы друг другу – противоядие от безумства

Нашей Любви к Другим.

Нас разучили верить – ты не был сужен,

Я кому-то – была до пошлого хороша.

Знаешь, давай не будем писать про души –

Наше с тобою бегство от тех, кто нужен

Это и Есть Душа.

Целая, не изрезанная словами,

Не потрошенная страстью, не колотая в рубцы –

К черту любовь – пусть дохнет под сапогами.

Мы спасены. Мы живы. И покидаем

этот маленький Освенцим.

Истощены. Истерзаны. Но свободны:

Дуем на воду и друг на друга в борьбе за жизнь.

Все, что в груди трепещется – инородно.

Мы с тобой будем просто и без полетов

Сглаживать виражи.

Слышишь стуки? Это всего лишь пульсы.

Я бескрылая. Ты ведь тоже не херувим.

Мы друг другу – противоядие от безумства

Нашей Любви к Другим.

В этом...

Ведьма – луна. Не спится. Чертовски холодно.

Пальцы привычно чиркают боль в тетрадь.

В этом гранитном сердце большого города,

Хочется умирать

В этом аду, где небо не глубже сажени

Нужно реинкарнировать в пыль и смог,

Чтобы не биться, лезвиями раскрашивая

Каждый твой не звонок,

В этом гранитном сердце мои мгновения –

Крик одинокой суки о кафель стен.

Суть моя – даже перед улыбкой гения –

Не преклонять колен.

Страх растечется кровью вина на скатерти.

Ты улетаешь – строчкой в мою тетрадь.

В этом, дождем разбитом на паззлы, городе

Хочется умирать.

Л.Г.

Ты

Выкури сигарету. Прослушай пульс –

Я тебе больше точно не пригожусь.

Ты выбираешь землю – мне нужен бой,

Новый полет с дыханием за спиной,

Новые сказки, новые песни, но…

Ты продолжаешь верить в свое кино,

Где мои губы вторят твоим глазам,

Где еще можно словом – по тормозам,

Где еще терпит нервов стальная нить,

Где откровенья – правом меня любить

В общем-то все неправда и все не так,

Я тебе друг и недруг и враг – не враг,

Просто тобой надуманный эпизод.

Надо бежать от басен,от мифов от

Точно таких же девочек без души,

Внепостоянства. Ну же, давай. Спеши!

Помнишь мое «здесь просто нельзя стоять»?

Падай ищи и снова беги. Опять

Выкури сигарету. Послушай пульс.

Я тебе больше точно не пригожусь.

Огниво

Все возможно – ты знаешь это еще оттуда, с самых первых своих небесных турне на землю:

Если ангелы не приносят на блюдце чуда, значит кто-то (слегка рогатый) предложит кремни:

Чиркнешь дважды – услышишь Джинна, увидишь искры, как в той сказке, где все случается по заказу.

Обменяешь свой нимб на пару небедных жизней с послесловьем: «Она хотела всего и сразу».

Все проходит – ты точно помнишь, еще из детства, только это совсем не скоро (а вдруг не правда)

Ты уверена, что сгодятся любые средства для красивых прогулок к Смерти в костюме Prada.

После (ты уже в это время забудешь даты) небо скинет тебе молебен, махнет «счастли'во»,

Ты отправишься к кассе. Торговец (слегка рогатый) точно скажет, почем сегодня твое огниво.

Личная катастрофа

Тянется бред под лезвиями минут боль напрягает нервы три дня подряд

Личная катастрофа – отдельный пункт. Личная катастрофа – не общий ад.

Мир не сойдет с орбиты от этих слов, от моего бессилья в лоскутьях вен,

Просто сдыхает гребаная любовь – миру по барабану такая хрень.

Миру такие выпады – дежавю, старое фото, как в бабушкином трюмо,

Общая наша истина в стиле «ню», пройденная покадрово, как в кино.

Этой планете корчи мои – плевок, брошеный с макрокосмоса в океан.

Здесь на младенца плавно нажать курок – пара секунд всего. Да куда уж нам..

С этой больной фантазией о судьбе, картах тарО, признаниях ни о чем…

Если сравняли просто с д..мом в бедэ мальчиков с автоматом через плечо…

Если здесь человечишкина душа стоит гораздо меньше чем два нуля,

Этой планете мы – плесень, нарыв – мы вша, с манией гигантизма гнилая тля…

Тянется бред под лезвиями минут боль напрягает нервы три дня подряд

Личная катастрофа – отдельный пункт. Личная катастрофа – не общий ад…

Aprilis

Ну, убеди меня в том, что все это не так, что у прохожих бывают свои исключенья: мы истолкуем друг друга как сложный трактат, из интереса, крошась между пальцев печеньем и отливаясь под слепками губ в эталон только друг другу понятного дикого счастья. Это забавно – нырять с головой в Рубикон, чтобы потом заменять под ребром на запчасти смятое старой шпаргалкой с пометкой «любовь» сердце, когда-то вмещавшее томы о жизни, но для чего, если после, как старые письма, нас разошлют по кварталам чужих городов, где нам придется учиться из сонмища лиц складывать паззлами не-до-шаблоны друг друга, пряча тайком под улыбку синдромы недуга с грубыми шрамами вырванных с корнем страниц.

* Только опять ты вживляешь под вены апрель и выдыхаешь «не думай о завтра, но верь» *...

Из нас

Последнее солнце роняет себя на купол, осталось разбиться в тетради в попытках жить.

Из нас не получится даже тряпичных кукол – внутри вместо ваты осколки красивой лжи.

Во благо, во имя... плевать по какой причине мы выбрали этот способ ломать мосты,

Сегодня нет повода выть и бежать на имя. СЕГОДНЯ нет. Нет его. Детка давай, остынь.

Напейся, порви блокноты, смени прическу, купи новый галстук. Не парься по мелочам.

Мы будем прохожими холодно и неброско, похожими только шрамами на плечах

И ровными взглядами, где ничего от наших, умевших когда-то каяться и сжигать

Мы станем мудрее и может быть, веком старше, поймем, что когда-то нам было, кого терять.

Никто еще

Никто еще больней тебя не курил мой никотин под вечный куплет Гарсиа. Теперь я знаю как это: растаять в дым, теперь я знаю, как это: уйти красиво под поцелуи выстрелами в упор, без перспективы оставить чужих в подкорке. Теперь я знаю, что в общем-то до сих пор я ни черта не смыслила в добром Лорки и ничего не слышала. Ни-че-го из тех сопрано /меццо/ других контральто, все опускалось в планке десятибальной на самый ровный и самый банальный ноль, но не с тобой. Мне кажется «не с тобой» – такое время, украденное извне и мы были не – мы, неузнанны / как сквозь стены неузнаваем первый аккорд струны / Никто еще вот так не сходил с прямой, как я схожу с ума под твои запястья в густое небо, где Лорка поет о счастье, и где меня – ни четверти в новой части чужих куплетов, наигранных не тобой.

Пришлые, прошлые...

Хватит лепить из прошлого белый безликий ком. Истина такова,

Что мне все равно, кто тебя смаковал глотком вызревшего вина,

Кто там входил в твои вены тупой иглой, впрыскиваясь бедой,

Мне все равно, кто лечился тобой, как святой водой….

Знаешь, какая разница, сколько в твоем альбоме чужих могил,

Кто тебя точно так же похоронил, кто тебя сохранил, как простую пыль,

как немую быль

Злыми  ли письмами, татуировками на плечах, смятой ли простыней.

Кто посыпает твоими фото голову, как золой…

Каждая сказка в попытке забыть о прошлых делает нас слабей,

Делает нас, другими, похожими на заблудившихся голубей,

Каждая сказка делает нас глупым следствием без причин.

Прошлые, пришлые – мертвое время. Не более. Помолчим.

Поэтами

Поэтами не рождаются в тесных глотках палат –

Их заряжают в тугие обоймы и выпускают очередью по лицам.

Поэтам по хрену, что о них говорят, Поэтам такое снится,

что если выложить на головы кадрами – не хватит ада.

Без звукового ряда,

Без титров

настоящие Поэты пишут себя венами по голой груди тротуаров,

по рваному небу шрамами, миллиграммами остро заточенных слов,

Поэты могут так обозвать любовь, что солнце закроет уши,

но будет слушать, стыдливо пряча в рванину тучи свое лицо.

Потому что правда только тогда впускает в своё кольцо,

когда её не боятся.

Поэты умеют так утонченно драться, что тот, в кого попадают его кастеты,

не скоро обнаруживает утечку своих секретов, текущих сквозь

рваные дыры души, вопя, что так не бывает.

Поэты по-настоящему могут жить!

Поэты по-настоящему могут жить,

только когда умирают.

Не...

Век расстояния. Хватит. Пора домой. Просто закрыться в вечность сломать ключи

просто растаять,слушать, как за стеной, перерождаясь, прошлое замолчит.

Больше не ставить время на тормоза, не оглянувшись, не обернувшись, не…

Вытравить память губы твои глаза общий с тобой рассвет на седом окне,

Родинку под ладонями, этот бред шепота на страницах полночных книг,

Выжечь из кожи ласку, изрезать плед, реинкарнировать в мрамор /фарфор гранит/

Измолотить до каши суставы дней, давящую виски карусель часов,

Просто исчезнуть – больше – не быть твоей – храмом на фоне клонов простых домов,

Богом твоим карающим за грехи, идолом цвета крови, дорогой в ад –

Хватит, я исчезаю – прошу, беги, в бывшее до меня – на прыжок назад.

Я не хочу быть смыслом – глотком воды – смертью – чистилищем – пристанью у планет

Плакать, стучаться пульсом твоей беды .

                Я не хочу любить, не желаю,… не…

Честнее честного

Если однажды ты съедешь ко мне из города и разрешишь мне хранить твой портрет за воротом,

Все не случится так выгодно, как нам хочется: нас все равно друг для друга не станет поровну.

Если однажды ты все-таки станешь чем-то мне глубже моих заветов, по дну начертанных,

я все равно не смогу стать ручной и мебельной и, вероятно, сопьюсь (но умру от Chesterfield).

Если однажды ты позовешь меня в Viterbo / в теплый VitErbo, где по зиме – без свитера,

где в облаках даже птицы выводят литеры – я все равно не забуду дождливость Питера.

Я все равно буду им восхищаться матерно, но если когда-нибудь все-таки станем вместе мы

Только одно я точно могу обещать тебе: всё будет пошло, а значит – честнее честного.

Тамагочи

Тамагочи – игра, примитивный электронный девайс, имитирующий жизнь реального животного.

Знаешь, друзья в кавычках равняются сваре гончих…

Сваре гончих, чья жажда крови, помноженная на три

Превращает нас в маленькие коробочки тамагочи,

В высоковольтные коробочки тамагочи, со зверенышами внутри…

Только те смешные песики китайского производства –

Жалкие микроподделки под тех, кто живет на дне.

Эти – они питаются нашей злостью, как белой костью,

Оттачивают хищные зубки – гвозди, вынюхивая предел….

И чьи – то улыбки в гриме, и в спину камни,

Задрапированные «дружеской» благодетелью ради нас,

Воспринимаются маленькими зверьками, ласковыми зверьками, бывшими когда-то зайчатами – хомяками,

как активизация кнопок команды «фас»,

как легализация начала войны без правил, (тебе знакомо то чувство бурлящего кипятка, когда ты пьешь его щетинистыми глотками, ненависть – щетинистыми глотками, умирая с первого же глотка?...) и вот тогда, этот зверек внутри, заложенный в нас еще до начала веры в законы Божьи, растет с каждым предательством, он корчится и болит, он поднимает рожу. Страшная злая рожа блюется дрожью, и рвет на клочья мякиш под кожей, который раньше звался душой и делал из нас с тобой похожих лицом на прочих.

Но этой ночью… давай сгорим, давай мы лучше, черт побери, сгорим,

пока еще нас не порвали в клочья личные тамагочи… с детонаторами внутри…

Я у

Я вышибаю стекла пульсами по часам: суть истеричной масти – с воем рубить гранит,

чтобы впивались крошки в сердце на пол-листа, чтобы хрипеть при встрече "мертвое не болит".

Видишь, как бритвы ножниц делят твой кадр на три? – Это начало новой серии дежавю, это моя планета плавится изнутри, чтобы для HAPPY ENDa стать близнецом нулю.

Я исчезаю. Я у... выкрошенных мостов видно седое небо равное пустоте. Трогай сухие щеки мне, сбитые без шлепков, чтобы узнать на ощупь, где у меня предел.

Уродливо

Всё по местам, как толпу по стульям я усадила за нас сама.

Это зима посреди июля холодом в пальцы, ножом – в слова,

Колото – резано, перечеркнуто. Я ядовита сама себе.

Ты уезжаешь.

Во мне уродина корчится скользкой змеей на дне.

Рейс объявляют /гвоздями в темени/ – крикнуть бы "STOP" и огнем гори

всё между нами в прошедшем времени, весь обвинительный алфавит

в нашей совместной когда-то комнате, в наших ругательствах тет-а-тет...

Скалится гордость во мне, уродина. Выжила гордость. А сердце – нет.

Ты уезжаешь. На юг ли, запад ли, я – заворачиваю в тупик.

Падает что-то под ноги запонкой. Падает что-то, а дно – болит.

Сложно все это и просто вроде бы – переписать себя, как тетрадь.

Корчит гримасы во мне уродина, не научившаяся прощать...

Речитативом

Речитативом ли, чечевицей – буков нечетный счет – как припечёт он, приснится – так вытечет, потечёт честности тяжкая, четкая, грешная череда: – Господи, дай мне ада огня, чугуна в слова, чтоб не сказать, а выпалить всё до дна, до уголька краюшки – чтобы высоковольтно, высоконужно – Господи, вышли дрожь ему, обезоружь его, что бы ему я под сердце нужнее нужного, или пошли удушья мне...

Господи бьет в ладоши, кладет на уши их – мол, – выболит, не беда.

И обвисаю тенётой на городах, как на чужих горбах, – мечешься, жмешься, чернеешь так чижиком в проводах, хуже чумы становишься, даже нутро в цвет траура оторочено – нет его ни дневного,ни полуночного... Только о рёбра точками. Только точками.

Боже, хотя бы сдохнуть уполномочь меня.

До прозрачного

Завершаю строку. Выжигаю себя дотла.

До прозрачного одиночества в зеркалах.

Кем я всегда была? С кем спала?

Скольким еще чего-то не додала?

*Небо, разлей меня кровью солнца по куполам,

Как по злым губам…

Чтобы не быть поделенной пополам

Чьей-то тетрадной былью под слоем пыли,

Раскиданной по углам.

Небо, скажи, чего я прошу не так?

Я не желаю чтобы меня делили,

Я не желаю, чтобы меня распили

С кем-то на брудершафт.

Я не хочу быть сыром для злых мышат,

Или застрявшей мышью в тягучем сыре/

Смятым чужим куплетом на А4,

После которого хочется не дышать…

Небо, зачем я сама не могу решать,

С кем мне на вдохе жить, на выдохе умирать

Кого не встречать от адреса до не высланных смс.

Небо, сделай меня ничьей, сделай меня не здесь,

Чтобы не помнить, как я сюда вошла, с кем я теперь нежна,

И что я опять кому-то себя должна,

Как мятую сторублевку за день цирковых чудес.

Небо, сделай меня ничьей, сделай меня не здесь.

Хромосома

Да, я наверно хотела бы стать на тебя похожей:

девочкой-маем, с небом под тонкой кожей.

Девочкой-сном: с облаками на каждом пальце,

пить амаретто и рифмой от скуки маяться,

я бы хотела, я бы хотела, я бы

тоже сумела сочиться сквозь утро ямбом

/ дымом ментоловым / молотым кофе, но мне

слишком опасно прыгать с откоса в море,

как набирать твой знакомый на ощупь номер,

как уловить тебя в трубке и слушать сонный

медленный мир твоего с хрипотцой контральто,

я бы хотела уметь говорить "ну как ты",

словно от этого "как ты" живет он: твой же

солнечный мир с небом под тонкой кожей...

Я бы хотела вот так: что ни слово – кома,

что ни строка – то лезвие по запястьям.

Я бы смогла. Но еще не построен город,

где от наличия Х-хромосомы

ровным счетом никак, никогда, не зависит счастье.

Camel

Я хочу быть сворованной с этих улиц дождей и пьяниц, унесённой в твоём нагрудном большом кармане

и раздетой до нитки, до пошлых и диких маний ревновать тебя к каждой встреченной в глотках станций

вне меня.

Здесь темнеет и ночь подступает к горлу, двадцать первой по счёту Camel,

в гортани тесно

от застрявшей к тебе рифмовки. Но впрочем похуй. Ты не вор мне.

И я ненавижу такую честность.

Суррогаты

И ни слова больше. Слова – суррогаты чувств.

Ничего не доказывай всуе – улики в нас же.

Ты которые сутки звучишь во мне наизусть

И которую вечность совсем не о нас читаешь.

Все стихи и стихии больше здесь ни при чём –

Механизмы контроля над сердцем всё чаще клинит.

И когда ты вернешься – подставлю тебе плечо,

потому что уже разучилась считать ножи в нём.

Я боюсь всего и наверное больше всех

Я боюсь всего и, наверное, больше всех: пустоты на кровати рядом,

второй подушки непримятой, холодной, как первый внезапный снег,

недоступности абонента,

себя ненужной.

Я боюсь, что затихнет в комнатах детский смех и остынет ужин...

...что однажды захочется выйти под ночь, под дождь, в тишину – как в кино,

сделать шаг нарочито-вязким, потерять прежний адрес, забросить ключи на связке

и уже никогда, никогда не хотеть домой.

Я боюсь чужаков с именами родных, друзей с голосами чужими, маминых слёз – до дрожи,

что однажды мой рейс в её город возьмут, отложат, как ненужные планы, и я не успею к ней

и вообще ничего не успею, что утону в посторонних, в заботах и злобе к себе, как в пьянстве.

Я боюсь, что однажды имя моё найдут, но никто, никогда не вспомнит, что я была здесь.

Единица Безумия

И сейчас бы подняться, расправиться, отрезветь. Взять по курсу на юг, или просто идти

направо.

Перестань говорить, перестань на неё смотреть, музыкант под ребром, практикующий андеграунд,

ожидающий права распеться и быть своим в окружении пестрой, плюющей под ноги стражи, перестань улыбаться им,

смолкни, не говори, притворись что мы вышли /что мы не входили даже/

среди них нет своих – среди них существует лишь Единица Безумия в облике нежной Боли,

от которой когда-нибудь что-то перегорит и не сможет закрыться крепче, сменить пароли и оставит тебя бесполезным простым ядром

в терпкой мякоти плода, упавшего ей под ноги – тихой Боли, умело шагающей каблуком, этой нежной,

не/прео/до/лимо желанной Боли...

***

Сделай визу к другим берегам, отступай волной, выдирай из струны за монеты чужие песни в переходах метро.

Любовь оффлайн

Сиротливы черновики.

Пустословны и безутешны.

Сквозь защелкнутые замки

Утекает тепло и нежность.

И теперь в пустоте углов –

Ничего, а оно – не лечит.

Говорят же, что есть любовь...

Но никто не сказал, что вечно.

Сквозняки и остывший чай.

Монитор отвечает пальцам,

Что любовь навсегда offline.

Так что выключи и не парься.

Так что выключи и беги.

Растворяй тишину в мартини.

Выцарапывай из груди

Откровенное "помоги мне".

Улыбайся – мол, "вери гуд"

В оболочке без чувств и толка.

Говорят, что и так живут...

Но ни слова о том, как долго.

Ты услышишь, как стихнет Боль.

И настанет тоска, убьющая нас на месте.

# _ #