Текст книги "Диагнозы"

Автор книги: Оксана Кесслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Мне тебя не хватает. Брату

Календарь – онемевший враг тянет время в моей груди,

Мне тебя не хватает так, что приходится жить в кредит,

Мне тебя не хватает так, как душе не хватает лет…

Все бессмысленно стало, брат, здесь, где права на встречу нет.

***

До потери родной руки не понять, как бесценен миг….

Так нелепо звучат шаги в коридорах, тобой пустых…

***

Здесь, по-прежнему, ночь и день, каждый август теперь – за век,

Да больная строка тебе, по страницам тетрадных рек.

И шагаем из года в год, по остывшей своей земле......

***

Только мама сейчас поймет, как тебя не хватает мне….

Старшему братишке посвящается.

6.04.1980 – 22.08.2004

Мама

Листопад за окном, на душе – воронье,

Крест спасеньем сожму, что есть силы:

Боже, дай мне хоть четверть от боли её,

Той, что первый восход подарила...

Той, чьё сердце звучало с моим в унисон –

Самой древней, из всех, колыбельной,

Я за каждый её потревоженный сон

Отмолю в тишине, как в молельне.,.

За тропинки у глаз отпечатком тревог,

За печаль её в сумрак закатный,

За полеты мои над чужбиной дорог

Возверну, возверну я стократно!

За терпенье и вздох у открытых дверей,

За заснеженность зим в одиночку –

Всё отплачу сполна у иконы твоей

И молитвой рифмованной строчки ...

Листопад за окном, на душе – воронье,

Крест спасеньем сожму, что есть силы:

Боже, дай мне хоть четверть от боли её,

Той, что первый восход подарила...

Жираф

Солнце стекает лаской в стакане сока, утро открыло ставни на сонный город:

Знаешь, а мне сейчас подарили Бога, сшитого красной ниткой из старой шторы.

Темно оранжевый, в мелкий смешной горошек, длинная шея, хвост с бубенцом от шарфа…..

Я улыбаюсь Богу, а он все больше смахивает на маленького жирафа….

Я улыбаюсь Богу, а он зачем-то губы смешные складывает в цветочек….

Солнечный зайчик роняет тепло на стенку, зайчик смеется голосом, как у дочки…

Зайчик смеется, Бог на ладони пляшет, падает солнце капельками на пальцы…

Утро себя рисует на стол и чашки, и вышивает пятнышками на пяльцах…

Что-то сегодня стало другим и ярким. Чудо из старой шторы – подумать только….

Бог на ладонях – он не жираф в подарок, он и на самом деле родился Богом…

И ничего, что смахивает по форме на лоскутки в горошек, с хвостом от шарфа…

Дочка сегодня мне сшила из старой шторы Бога, слегка похожего на жирафа…

Рисуй этот мир красивым

На сонной границе рисуют рассвет огнем,

А он на страницах – деревья, мосты и дом

И солнце и яркого цвета под ним цветок.

Рисуй этот мир красивым. Рисуй, сынок.

Под пальцами жизнь раскрывает свои глаза,

Ты столько всего умеешь о ней сказать,

Как будто карандаши – это добрый Бог.

Рисуй этот мир красивым, рисуй, сынок.

Новым по белому линии линии линии, сделай же мир красивее и счастливее, солнечней, радостней... Господи, помоги ему видеть не черным порохом над могилами...

Не ледяной броней, не седой бедой, не выжженным небом, созданным не тобой...

Не синим чернилом на мятом клочке войны, где слова не – мы.

Господи, сделай мир к нему не слепым...

Твой маленький город живет на моем столе,

Деревья, наш дом и солнце – подарок мне.

Обычное счастье на самый простой листок...

Храни этот мир красивым, храни, сынок...

На фото: Рисунок, сделанный ребенком, одним из заложников школы в Беслане.

Ля минор

Пустота начинается с ля минор, по аккордам глотая дождливый май.

Разбиваю мысленно монитор, но опять печатаю "не скучай".

Покупная встреча – причина ждать. Цифровая нежность – наш повод жить.

Я – смотрю, как стынет в ладонях чай.

Ты – мне пишешь "дочка, бросай курить".

Каждый стих – попытка забыть о том, что надежда вычерпана на треть.

Целый день отчаянно клонит в сон. Клонит в сон, а кажется – умереть.

Но опять генерирую «всё о'кей». И прошу у неба немного сил

*** Становясь взрослее – не стать черствей ***

*** Набирая "мама" – молчать "спаси". ***

Я пишу о тебе зеркалами размытых чернил

Я пишу о тебе зеркалами размытых чернил,

Буква к букве и ты возрождаешься так, как хотел бы:

Тихим голосом сложенных рифм на декабрьско-белом

И живешь на бумаге вот так, как сегодня бы жил.

Я смеюсь за тебя только так, как смеялся бы ты:

Прикрывая глаза, забирая в себя без остатка

Этот мир безграничный, но все же не вечный и шаткий,

Где теперь никогда не хватает твоей высоты.

Принимаю в ладонь облака – до тебя не достать,

Остается выцеживать кадры, бросаясь в альбомы

И стирать из висков тот момент, где ты вышел из дома,

А ключи на столе продолжали тебя вспоминать,

И молчали звонки, непривычной тоской по углам,

Как забытая в спешке собака – тревожно, но веря,

Что сейчас чей-то шаг простучит сквозь ожившие двери

и не будет причин закричать тишиной навсегда.

Я пишу для тебя, продолжаясь в той самой главе,

Где сама рождена за тобой. Для тебя. О тебе.

Отцу

*** («Обида порой на тебя до краешка...»)

Обида порой на тебя до краешка:

Не знаю, где ты. На земле – на небе ли...

Иной посылает меня по батюшке,

А мне, представляешь, идти-то некуда...

Отцу

Двадцать восемь

           В предд/верии двадцативосьмилетия

Двадцать восемь.

Пройтись босиком по краю, где в болячках коленки и лед вкусней,

где смеются прохожие "вот дурная", а тебе не торопится быть умней

и не терпится сделать лицо построже, если он заденет тебя плечом –

неуклюжий и странный, с которым можно делать вид, что думаешь ни о чем,

а самой на бумаге плести узоры, что бы только о нем и, как сон, легки,

что бы даже потом, после первой ссоры, понимать, что к нему у тебя – стихи...

и красивые бабочки в подреберье и еще черт те что, но о том – молчать.

Двадцать восемь. Уйти босиком за двери и опять уметь по нему скучать.

Детство тому назад

Восемь лет. Там, на улице, дышит сад. И до детства – подать рукой:

Мама рядом. Мне в косу вплетает бант, тонкий бант с золотой каймой,

Мама что-то поет, говорит "постой", золотую ласкает прядь,

Я прошу поскорее – в окошках зной манит солнцем, к реке, гулять...

Восемнадцать. Коса не по моде мне / режут ножницы до плеча /.

Гладят руки мамины по спине, а в глазах облака-печаль.

Двадцать восемь. Беру на ладонь виток, светло русый пшеничный мед,

Дочка просит быстрее – в окне ее бесконечное небо ждет....

Прижимаю к груди золотистый свет... Вспоминается тонкий бант,

И для мамы цветов полевых букет ровно детство тому назад....

Я шепчу точно так же, как мне она – "тише, доченька, не спеши",

Только дышит на улице влажный сад и зовет торопиться жить...

Эхо крика

Включите свет!

Включите свет!

Так не хватает вспышки...

Душевных искр – хотя бы из подполья

Согрейте беспризорного мальчишку,

Возьмите хоть немножко чьей-то боли!

Остановитесь!

Мимо рук протянутых

Не проходите – паперть не призвание

Во имя душ у ликов упомянутых

Не пожалейте, люди, подаяния...

Не нужно слов!

Для вдов в убранстве траурном –

Не мерят скорбь по буквам в предложениях...

Не по закону, не по общим правилам

Откройте молча сердце в утешение...

Включите свет!

Так не хватает вспышки...

Душевных искр – хотя бы из подполья...

Забрать у беспризорного мальчишки

Из глаз его хотя б осколок боли...

В Мире Седых Детей, Где Мешают Кровь

27 апреля, 2008 год. В Австрии полицией задержан 73 летний мужчина, который на протяжении 24 лет удерживал и насиловал в подвале собственного дома свою дочь.

На момент освобождения женщина имеет семерых детей от собственного отца. Один из малышей умер сразу же после рождения, вторая, 19 летняя девушка тяжело больна болезнью, поражающей детей, рождённых от инцеста (смешение кровей).

Вот он – наш центр вселенной в краях земли,

Шар, где топила льды и снега – струна....

Рухнув в неведенье просто лежит в пыли

Мир, заражённый нами, сошёл с ума.

Это безумство дрожью по нам самим

Бьёт. Но броня мешает (уже не вновь)

Нам не простят, ведь ведаем что творим!

В Мире Седых Детей, Где Мешают Кровь.

Здесь не пугают омуты детских глаз

Где отражается глухонемой кошмар,

В нас лицемерие – сгустком из метастаз

Мы – обездушены в царстве кривых зеркал.

Всех как магнитом – в ристалище новостей,

Где служит горе питанием для сердец

Где мать растит цветы на костях детей *

Где извращается над дочерьми отец.

Это безумство – дрожью по нам самим

Бьёт. Но броня мешает (уже не вновь)

Нам не простят – мы ведаем что творим!

В Мире Седых Детей, Где Мешают Кровь....

____________________

*В 2007 году в Германии арестована женщина, которая родила, убила и закопала в горшки с цветами трёх своих младенцев.... Признана психически вменяемой, получила три года тюрьмы.

Дом, где надеются на чудо...

Я видела прощение в глазах –

Их молчаливых слёз – не позабуду...

Там, поселившись, стал привычным страх –

В том доме, где надеются на чудо.

Где отражаясь от холодных стен,

Пронзает эхо дрожью детских криков.

Где с новым днём кострище перемен

Пополнит хор ещё одним безликим.

Я видела в протянутых руках

Побег от одиночества и горя

Там слово "мама" – шёпот на губах –

Витает нерастраченой любовью

       *******

Я видела прощение в глазах –

Их молчаливых слёз – не позабуду...

Там, поселившись, стал привычным страх

В том доме, где надеются на чудо

Вы слышали, как плачет одиночество?

Беспомощным ребёнком в грязной комнате

У изголовья вечно пьяной матери,

Кричит оно в плену табачной копоти

И просит солнца нищенкой на паперти

Сжимая милость, брошенную коркой

Что силы есть озябшими ладошками

Взывает так отчаянно и горько

К весне в сердцах, затянутых порошею...

Вы слышали, как плачет одиночество?

В угаре пьяном в чуждый мир посеяно

Ростком прозрачным под подошвой боли,

Но полное наивной детской верою

Кричит, кричит забытое любовью...

Вы слышали, как плачет одиночество?

Сирота

В освещённую тускло палату,

В мир,где станет одним из чужих,

Под капель несчастливого марта

Он родился ударом под дых.

Хмурит бровки смешно, ангелочек –

Нет, конечно ему не понять,

Отчего улыбнуться не хочет,

Пряча взгляд, его юная мать.

И пока невдомёк ему, крохе,

Что под солнцем забиты места...

Он рождён для любви, а в итоге

С самых первых минут – сирота.

Как ему рассказать, мальчугану,

(И найдётся ль достойный ответ?)

Отчего не готова стать мамой

Та девчонка шестнадцати лет.

На каком языке или жесте

Вы скажите, ему объяснить,

Что нечаянно, в грязном подъезде

Завязалась тончайшая нить?

Что сердечко его застучалось

Приговором, всему вопреки

Брошен камнем под редкую жалость,

Не познающий нежной руки.....

В освещённую тускло палату,

В мир, где станет одним из других,

Под капель несчастливого марта

Он родился ударом под дых.

Тринадцать зим

Какое небо? Какая осень?

И есть ли она над ним?

Он выжил тринадцать (не лет, не вёсен) –

Он выжил тринадцать зим.

Заброшен сором в приют подвалов

И был обречен на жизнь,

Где жалость скручивая, ломала –

Лишь только чуть-чуть прогнись.

Вне мира этого, вне закона –

Карабкаться вверх готов

Избравший мерять правдивость слова –

Заточенностью зубов,

Он проигравших не терпит рядом,

Сминая упавших ниц,

Привыкший видеть в холодных взглядах –

Отсутствие всяких лиц…

Какое небо? Какая осень?

И есть ли она над ним?

Он выжил тринадцать (не лет, не весен) –

Тринадцать холодных зим…

Здравствуй, сынок...

Здравствуй, милый сынок! С новым годом тебя поздравляю!

Ты за почерк прости – что-то снова рука подвела.

Я тебя вот наверное, Коля, от дел отрываю…

Да всю ночь не спалось – как у вас на чужбине дела?

Ты не пишешь совсем – не в упрек, не подумай, сыночек

Я же все понимаю – заботы, все снова с нуля…

Ты черкни, Николаша, о внуках хоть несколько строчек,

Хорошо или нет приняла их чужая земля?

А у нас все как прежде: зимою сменяется лето,

Наш Семеныч ворчит на погоду, да жмется в пальто…

Сын его обещался приехать в прошедшую среду –

Вот теперь аки сыч, все сидит, да вздыхает в окно.

А Андреевну помнишь? Я в прошлом письме написала,

Что забрали домой – да вчера возвратилась опять –

Говорит: – «Слишком шумно, да дочке мешаться не стала»…

Только врет все. Небось, снова стали ее выгонять.

Ведь она, почитай, пятый раз то туда, то оттуда –

Видно зять все бурчит… неохота со старой хлопот

Что ж за помощь от ей. Им самим-то в двух комнатах трудно..

Ну а может другое… Да кто там его разберет…

А Геннадий Семенович помер… детей не дождался…

Со своею тетрадкой в обнимку, во сне и затих…

Все в ней что-то писал… да о чем – рассказать постеснялся,

А как помер – взглянули, а в ней незаконченный стих…

О любви сочинял! Ну, чудак. Ведь старик – а туда же!

Но красиво писал, как прочли – так на сердце тепло.

Да тетрадку у нас отобрали «начальники» наши.

Разорвали… в клочки: – "Ерунда все" – прикрикнули зло…

Нет, сынок, не подумай. Меня тут и кормят и поят,

Телевизор здесь есть, все как дома почти, только вот…

Мне бы Коленька мой, повидаться разочек с тобою…

Ведь теперь-то уже на счету, почитай, каждый год…

Все боюсь не дождаться, а внуков так хочется видеть,

А Сереженька старший похож как с твоим-то отцом…

Вы уж их за проказы не сильно там, Коля, журите,

Подрастут – все пройдет, ты таким же бывал сорванцом!

Вон как время летит… только сверток к груди прижимала

Ты агукал смешно, улыбался во сне и вздыхал…

Помню вот как сейчас, как я в ясли тебя отдавала –

Ты отчаянно плакал… и очень за мной тосковал…

Что-то я не про то. Ты прости, так, нахлынуло будто.

Что-то вроде хотела сказать, да твержу не о том.

Я тебя отвлекать закорючками больше не буду,

И давно рассвело. Снова снег припустил за окном…

Ветер ветки как гнет…, непогодица будет сегодня

Ты, сынок, берегись, и побольше, прошу, отдыхай

Обними там ребяток, Алене привет и здоровья,

Ну а я буду ждать. Буду ждать. Только ты приезжай….

Маленький человек

Холодно. Мчит поток

Автомобильных рек

Чей-то не спит сынок –

Маленький человек.

Смотрит сквозь суету

В тёмную из ночей –

Смотрит и ищет ту,

Ту, для кого – ничей.

Ту, что не даст застыть,

В нежности добрых рук,

Он ей готов забыть

Боль ледяных разлук

Он бы не попросил

Россыпи жемчугов

Бьётся в пушинках крыл

Маленькая любовь...

***

Плачет в чужую стыть

Брошенный ангелок.

Тонкая чья-то нить.

Чей-то ничей сынок.

Прослушать песню в исполнении автора (гитара) можно в контакте, нажав поиск – группы – и набрав «Оксана Кесслер. До прозрачного»

Слишком громко

Расскажи мне сказку, мама. Пожалуйста, расскажи.

Про красивые замки, те, чьи стены прочней брони,

Про глубокое доброе небо, где снова не страшно жить,

Расскажи мне сказку, мама. Без выстрелов и войны.

Расскажи мне про спящие горы, про солнечные луга, где ромашки

пьют облака и видно издалека горизонт до того прозрачный,

что хочется полететь и дотронуться пальцами Бога, а значит – не умереть,

потому что там, где он, /где смеется он/, обнимает жизнь и касается рек

золотым крылом, тихо так, что слышно, как сон на губах дрожит,

и спокойно так, что не страшно войти в свой дом...

Просто войти. И жить.

Слишком громко. И Бог не услышит. А за спиной

Горы кашляют взрывами. Горы больны войной.

Расскажи что-нибудь, пожалуйся, прокричи.

Мне так страшно, мама, что сказка твоя молчит.

Расклад

Давай не будем про розы – слезы. Любовные корчи слепым оставь.

Теперь все проще. Теперь за дозу она на лопатках лежит, как блядь,

Ей нет и пятнадцати. Тело – в кашу, душонку в топку / в наземный ад

Шалава со штампами "Маде ин Раша", которой не из чего выбирать.

Ну, как тебе вот такой расклад?

Детские спят

Держит ночь ладони на городах,

Словно хочет что-то в них сохранить.

В переулках детские спят дома

С очень рано выросшими людьми.

И у всех – по койке на общий зал.

И у всех – в ладонях – по пустоте.

И у всех похожие боль-глаза

Одиночеством Выращенных Людей...

До обломков выжжена, дочерна,

Не считая похожих лицом потерь,

Как бродяжка, ссутулясь, бредёт страна,

Навсегда оставляя своих детей.

Всё стирается крошками со стола –

Век уйдёт, чтобы почить в пыли,

Только детские будут стоять дома

С очень рано выросшими людьми.

Сволочь

Мама давно напивается в одиночку. Папе опять не хватает бабла на дозу.

Ты отзываешься с года на кличку "сволочь", хлюпая в грязный кафель разбитым носом.

Утро похоже на пузо гнилого карпа /хочется взрезать, подняться и быстро выйти/.

Скоро от вечной ломки очнётся папа. Скоро проснётся мама с желаньем выпить.

У переходов метро безразмерны глотки. Руки не греет мелочь и корка хлеба.

В десять тебе предложат бодяжной водки. Позже – порвёшь любого за дозу "джефа"*.

Мама уснет однажды с ножом в лопатке. Папа отыщет выход с иголки к полночи.

В полных семнадцать ангел войдет и рявкнет: "Всё. Передоз. Грузите. Достали, сволочи."

 ________________

*"Джеф" на наркосленге – наркотическое вещество "Эфедрон".

Экс-лирика

А без рук твоих...

Эти зимы, чужие зимы,

Бесконечностью февраля,

Всё без рук твоих – снег, любимый,

Гололедицы без тебя....

Безнадежные, да не наши

Опостылые эти дни...

Карты ветхие не расскажут

Как же дальше – и будет "дальше"?

Стужа...

***Господи, сохрани***....

Я люблю тебя, слышишь, верный?

Не во имя, но вопреки,

Сквозь разлуки сухие тернии,

Мне б к молельне твоей руки...

Я люблю тебя!

(То ли слово

Мерять ставлено души нам)...

Что слова – и без них готова

Подниматься и падать снова,

***Как к спасенью – к твоим ногам***...

Я люблю тебя, мой уставший,

Небом посланный человек,

И живу для тебя, а дальше...

Кто нам скажет – что будет дальше?

***Кружит снег. Расстояний снег***

Пусть будет боль

Маятник стен. Потолок. Галогеновый круг.

Доктор, Вы где? Охладите расплавленный воздух!

(Капает жизнь из сосудов, подвешенных в гнездах

По траектории русла немеющих рук)

Дайте воды. Я прошу. Просто дайте воды.

Доктор, скажите, я здесь, или мне ещё снится

Эхо, звенящее голосом нашей сестрицы?

(Он этой ночью тянул меня из темноты...)

Пусть будет боль, не дарите три кубика сна!

(Кружится мир в межпространстве больничной палаты)

Я существую. А боль – есть достойная плата,

Ведь за окном двадцать пятая встретит весна...

Какое волшебство?

В моих глазах узнаешь ты едва

Принцессу ту, со сказочного балла.

Но что тебе сказать… Она мертва…

Та девочка, которую ты знала…

Все просто – так бывает и сейчас:

Когда веретено уколет палец,

Когда расколот туфельки хрусталец,

И бьют часы некстати только раз…

Когда простыми крысами – пажи,

А фея – притворявшаяся ведьма…

И за сценарий сказки не в ответе

Здесь даже принцы. (Просто миражи).

Какое волшебство? Ведь все одно:

Иванушка напьется из копытца,

И без суда на илистое дно

Отправится несчастная сестрица.

Подснежников не дарят в феврале,

А Кай предпочитает королеву…

И Муромцев всегда ведет налево

На этой зачарованной земле…

Не верится ей больше в яркий свет,

Принцессе, заблудившейся однажды

В высокой, кем-то выстроенной башне

Из бесконечной лжи, где двери нет.

Большая Медведица

За окном туман, гололедица,

Да щербатой луны ухаб...

Вдаль Большая манит Медведица

Бриллиантами звездных лап.

Четверть века – не много пройдено,

И шагать ещё – был бы прок...

Счастье светлое – быть юрОдивой

С обветшалой котомкой строк...

Счастье доброе – слыть волшебницей

Оживляя весь мир – пером.,

Мне в него бесконечно верится –

В этот нас приютивший, дом....

Мне б в ладонях сберечь подарками

Каждый миг его, каждый час....

За его непонятность яркую

И за близость любимых глаз....

За окном туман, гололедица,

Да щербатой луны ухаб...

***Вдаль Большая манИт Медведица

Бриллиантами звездных лап***....

Я сегодня обидела человека...

Разбивалось сердце дождем на веках,

По губам струилось, полыни горче:

Я сейчас обидела человека.

Своего обидела человека…

Я сегодня стала одной из прочих.

Я с цепей спускала слепую ярость.

И теперь не важно – за дело, нет ли,

Линчевала злобно словами – петлей,

От своей же ярости задыхаясь.

А она – шипела в висках гадюкой,

И несла из памяти грязным сором

Ком упреков прежних, былые споры,

И вливалась дрожью в больные руки.

И минута этих шагов на грани,

Разрушала больше, чем тяжесть века…

Я сейчас обидела человека…

Своего обидела человека….

Я топтала пылью его молчанье…

И смотрел. Смотрел он. Под этим взглядом,

Злость с груди снимала свои оковы…

***

Мне, собой отравленной, словно ядом,

Тишина и боль человека рядом

Показалась громче любого слова…

Человек. Человек мой...

Человек. Человек мой, ветрами тоски овеваемый…

А у ног семь дорог, над плечами холодное зарево.

У меня ни секунды к тебе, у тебя – ни мгновения.

Человек. Человек мой хранящий печаль от рождения.

На ладонях зима – на запястьях рубцами отчаянье,

А в груди – я сама, неумело, нежданно, нечаянно.

А в груди – я сама, то сиянием, то безысходностью.

Человек. Человек мой, ступающий к собственной пропасти.

Убиваю тебя и стихами веду к воскрешению.

Ты – во мне, не просящий у неба себе во спасение.

ТЫ во мне – без меня, не молящий о вере и почести,

Ничего не берущий. Строкой в незаконченной повести.….

Человек. Человек мой хранящий печаль от рождения.

У меня ни секунды к тебе, у тебя – ни мгновения…