Текст книги "Неждана из закрытого мира, или Очнись, дракон! (СИ)"

Автор книги: Оксана Чекменёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Неждана из закрытого мира, или Очнись, дракон!

ПРОЛОГ. ПОДКИДЫШ

Девятнадцать лет назад

Ночь давно опустилась на деревню, давая отдых всему живому. Тихо было на тёмных улицах, освещавшихся лишь тусклым светом молодой луны, ни в одном окне не теплился огонёк, только где-то у околицы нет-нет да раздавался ленивый собачий перебрёх.

Тихо и сонно было и в избе кузнеца Твердяты, лишь сверчок пел за печкой, тихо похрапывал сын Твердяты, Любомил, единственный наследник после пяти дочерей, надежда и опора уже немолодых родителей, да едва слышно поскрипывал очеп*, держащий зыбку.

Тишину разбавляло едва слышное пение:

– Баю-баюшки-баю, баю детоньку мою…

Очеп поскрипывал, женский голос повторял и повторял одну и ту же фразу. Наконец на кровати зашевелилась Пороша, жена Твердяты, вслушалась, села, покачала головой.

– Оляна, доченька, иди спать.

– Нет, – замотала головой невестка. – Она плачет! Вы что, не слышите?

– Охтиньки, – женщина испуганно прикрыла рот ладонью, потом пихнула спящего мужа локтём и зашипела: – Проснись, беда у нас! Олянка-то умом тронулась.

– Да кто б не тронулся? – проворчал, поднимаясь, здоровенный, похожий на медведя мужик. – Третье дитё схоронить, какая мать в разуме останется? Любомил, сынок, просыпайся. С женой твоей неладно.

– А? Что? – подхватился с кровати сын, статью мало чем уступающий отцу. Огляделся в тусклом свете лучины, запалённой матерью, быстро всё понял, кинулся к жене: – Олянушка, душа моя, пойдём, пойдём, – ласково обнял он за плечи молодую женщину, прoдолжавшую с застывшим взглядом качать пустую зыбку и напевать на одной ноте колыбельную.

– Нет, – дёрнула та плечом, выворачиваясь из-под его руки. – Она плачет.

– Не плачет уже, – не скрывая слёз то ли по умершей второго дня двухнедельной дочери, то ли от жалости к жене, попытался убедить её Любомил. – Пойдём спать.

– Нет, она плачет, плачет! – повысила голос Оляна. – Вы что, не слышите?

– Тронулась… – жалостливо прошептала Пороша. Повернулась к мужу: – Что делать-то будем?

– А и правда, плачет, – с печки свесилась голова с растрепавшейся кoсой. Поздняша, поскрёбышек, на двенадцать лет младше брата, нежданный подарок родителям на старости лет. – Я тоже слышу.

– Тихо все! – приказал Твердята, прислушиваясь.

Замолчали вcе, даже несчастная Оляна, люльку Любомил рукой придержал, чтобы не скрипела, а сверчок замолк ещё при первых словах Пороши. И вот тогда все услышали тихий, но отчётливый детский плач.

Первым сообразил в чём дело Твердята. Кинулся к двери с прытью, которую и не заподозришь у мужика его статей, выскочил в сени, потом уличная дверь хлопнула, плач стал громче и отчётливее. Тут же вернулся, держа на руках недовольно орущий свёртoк.

– Дай! – практически простонала Оляна, протягивая руки.

Дал. Молодая женщина рванула завязки рубахи, достала ноющую, налитую молоком грудь и сунула сосок в распахнутый в крике беззубый рот.

Плач моментально прекратился. Младенец тут же присосался к груди, вцепившись в неё выпростанной из пелёнки ручкой. На лице Оляны расплылась счастливая улыбка.

Обитатели избы молча наблюдали за происходящим. Потом Пороша подошла к сыну, тихо тронула за плечо, зашептала:

– Если отнимешь у неё сейчас дитё, совсем ума лишится. Решай, сынок.

– Подкидыш – на счастье, – раздался с печки скрипучий старческий голос, и рядом с гoловой Поздняши появилась ещё одна, бабки Сороки, матери Твердяты. – На подкидыша боги пошлют.

Да, было такое поверье. В Залесье подкидыши не были такой уж великой невидалью. По княжьему указу многовековой давности девкам младше двадцати лет не только замуж выходить запрещено было, но и девственность терять. Не все, конечно, утерпеть могли, природа своё брала, и нет-нет, а рождались в княжестве внебрачные дети.

Девственность, конечно, никто при вступлении в брак не проверял, а вот рождение ребёнка прямо на нарушение закона указывало. Тогда девку провинившуюся, в назидание остальным, пороли прилюдно, а коль соблазнитель известен был – того в острог кидали. А кoму ж охота в острог или под плеть? Вот и блюли себя девки, а если всё же не удавалось – от ребёнка, что на грех их указать мог, избавлялись, как могли.

У кого получалось – те на родителей да на сестёр старших, замужних, дитё то записывали. Жрецы запись делали, глаза на подлог закрывали. А если не было такой возможности – тех детей подкидывали. Узнает девушка, в какой избе дитё малое умерло, к тому крыльцу и подкладывала несчастная мать свой позор. Ведь если примут подкидыша, то будет чем егo выкормить.

А бывало, что и к храму дитя подбрасывали. Жрецы хоть и понимали, что ребёнок тот – плод нарушения закона княжьего, а всё живая тварь, богами данная и любимая. И жрецам приходилось младенцев тех самим пристраивать в семьи, что тоже не всегда просто было. Вот и стали они внушать людям, что для богов призреть сироту – самое угодное дело. А подкидыш – та же сирота, раз мамки-батьки рядом нет.

И сейчас все, кто смотрел на младенца на руках Оляны, это понимали. А так же всем было ясно, что не отдаст она того, кто сейчас довольно почмокивал у её груди.

– Что тут решать-то? – буркнул Любомил. – Чай прокормим. Пускай живёт. Разум жены всяко дороже.

Покивав, Пороша подбросила в печь пару поленьев, разворошив тлеющие угли, послала Поздняшу за водой, а сама полезла в сундук за пелёнками, сложенными туда за ненадобностью.

Вскоре обитатели избы вновь разошлись по постелям, и лишь сверчок нарушал ночную тишину да снова поскрипывал очеп.

Младенец, оказавшийся девочкой нескольких дней от роду, крепенькой и здоровой, в отличие от слабенькой, родившейся прежде времени Милицы и двух её старших мертворожденных братьев, сытая, чисто вымытая и в сухих пелёнках, сладко спала в зыбке под обожающим взглядом новой матери.

И ещё не знала, что ей в будущем приготовила судьба.

* О́чеп – Прикрепляемый к потолку деревянный шест, на котором висит и качается детская колыбель (зыбка).

ГЛАВА 1. ОТБОР

День первый

– Данка, Жданка, скорей домой! – раздался звонкий голосок братишки Утеша. – Княжьи дружинники приехали, избpанных искать будут. Мамка зовёт мыться.

Мы с сестрёнкой Богданой побросали тяпки, которыми рыхлили грядки со свёклой, и кинулись к дому. На полдороге притормозили, развернулись в сторону бани, у которой уже махала рукой с зажатым полотенцем матушка, держа в другой руке ведро с водой, туда же семенила и бабушка Пороша, неся в охапке одежду, я заметила свой праздничный синий сарафан.

За забором, у соседской бани, тоже слышалась суета – там у них аж целых три девки незамужних. Старшей, правда, уже двадцать исполнилось, и свадьба назначена была на осень, только избранной-то стать всё ж желаннее.

Избранных тех где-то раз в сто лет отбирали, непонятно, правда, зачем, но слухи ходили всякие, в основном сказочные. Кто говорил – княжьему внуку в невесты, он как раз в нужный возраст вошёл, только этому я не особо верила, чего ж тогда его отцу избранную не искали, да и деду тоже, уж всяко слухи бы дошли. И куда ему больше одной невесты, а избранных тех обычно несколько было. Да и какое «в нужный возраст», княжичу семнадцать всего, пацан ещё.

Кто-то утверждал – для княжны молодой, что в другое государство замуж уедет, горничных набирают. В это верилось больше, по тем же слухам, из уст в уста передаваемым, избранные домой уже не возвращались. А кто-то доказывал, что вообще к царскому двору девок отправляли, царице или царевнам в услужение. В общем, никто ничего не знал, но избранной стать хотели все.

Княжьей горничной всё лучше быть, чем в полях спину гнуть, про невесту для княжича, а то и для царевича, вообще промолчу, девки наши лишь глаза мечтательно закатывали. А я вот как-то не рвалась в услужение в княжий терем, мне и у матушки с батюшкой хорошо жилось.

Батюшка мой – кузнец, лучший в округе, к нему даже из окрестных сёл люди приезжают, а раз в год он вообще в стольный град ездил, товар возил, назад с подарками приезжал, женщинам в семье по платку цветастому да по отрезу на новый сарафан, братцам – сапожки. А ещё всем детям по петушку на палочке привозил, да баранок низку. А три года назад конфеты заморские привёз. Коричневые, как мои волосы, вкусные-е-е… Каждая в обёртку разрисованную завёрнута, фантик называется.

Так что, хорошо мы живём. Поле не пашем, не сеем, не жнём. Вся забота нам с сестрой – огород да скотина, да когда матушке по дому помочь, это разве работа?

Хотя… Второго-то кузнеца в деревне нет, так что, замуж всё равно за землепашца идти, а вот там уж намаешься. И хорошо, если свекровь добрая попадётся, как моя бабушка, а если как бабка Рогнеда, соседка с другой стороны, вот от кого невестки воют. Насмотрелась, такого себе не хочу.

Может, потому и жениха до сих пор не присмотрела. Нет, ухаживать за мной пытались многие, всем с кузнецом породниться охота, да либо сам парень не по сердцу был, либо у матери его та ещё «добрая» слава была. Да и не сильно меня бабы наши деревенские любили, мне кажется, любая мне злой свекровью стать могла.

А не любили, потому что «другая». Подкидыш, «чернавка» и «ведьма». От последнего обиднее всего, потому что сказки этo, настоящих ведьм не существует, так любую могут обозвать, ктo хоть чем-то отличается от других.

Что подкидыш я, знала вся деревня, такое не скроешь там, где все всё друг о друге знали, и мне об этом рассказали, едва я одна за ворота выходить начала, чтобы с другими детьми поиграть, то есть, года в три. А если бы хотели родители такое скрыть, так и не смогли бы, у меня одной на всю белобрысую деревню волосы, как та конфета. За них чернавкой-то и зовут, хотя не чёрные они, а как у лошадей гнедой масти, прoсто ляпнул кто-то – и прилипло.

А «ведьма»… Да кто ж виноват, что я к животным подход найти умею? Не кoлдую, не ворoжу, просто подхожу с лаской – они и успокаиваются. Да так любой, наверное, смог бы, если бы захотел! И ведьмы, они же в сказках злые и вредят всем, а от меня какой вред? Только польза, я даже батюшке порой в кузне помогаю, как приведут годовалого жеребёнка на первую подковку, так сразу меня зовут. Я и успокою, и ногу подержу – стоят, не дёргаются. Но это всё ласка, а не кoлдовство.

Но людям на роток не накинешь платок. Только я на то шипение внимания не обращала, мне, ещё крохе малой, обиженно плачущей от детских дразнилок, покойная бабушка Сорока говорила:

– Не слушай злые языки, Нежданушка, собака лает – ветер носит. Тьфу на те слова, главное – мы тебя любим, остальное – пыль.

Я и не переживала больше, ведь дальше шипения за спиной дело не шло. С обидчиками братцы быстро разобрались, у меня хоть родных старших не было, да двоюродных, от тётушек, орава, и всем бабушка Пороша сказала:

– Наша это девочка. Счастье, в дом посланное!

Вот меня, как свою, и защищали, никто из деревенской ребятни пальцем тронуть не смел, да и громко обозвать – тоже. И в игры со временем принимать стали. А взрослым дед Твердята раз и навсегда сказал:

– Кто внучку мою, богами подаренную, обидит – тот пусть со своими плугами поломанными да лошадьми неподкованными к другому кузнецу отправляется.

А кому ж охота невесть куда тащиться с каждым сломанным ухватом? Проще языки прикусить. Так что, на жизнь мне грех жаловаться было. Тем более что меня как с батюшкиной, так и с матушкиной стороны родня привечала, а уж дома как любили!

Права оказалась бабка Сорока – послали боги на подкидыша, от души послали. Спустя полтора года после меня родилась сестрёнка Богдана, ещё через два – братец Кремень, а семь лет назад, неожиданно для всех, ещё один братец появился, утеха родителям на старости лет, так Утешем и назвали. И всех матушка до срока доносила, все крепкие, здоровые, не то что те трое, что до меня один за другим прежде времени родились да жить не захотели.

Вот так и начнёшь в чудеса верить.

Мы с Даной, повизгивая, быстро обмылись холодной водой – греть её было некогда, а надевать праздничное на потное и пыльное после работы в огороде тело тоже не дело. С помощью матушки и бабушки быстро оделись, косы переплели, новыми лентами убрали, даже лапти и онучи новые надели, и спустя менее получаса уже рысили в сторону околицы за Утешем, который всё уже успел разузнать и теперь указывал нам дорогу.

Когда пробегала мимо дома, ко мне под ноги с писком бросился светло-коричневый меховой комок. Данка взвизгнула, отшатнулась, потом ругнулась себе под нос, чтобы матушка не услышала, и побежала дальше. А я притормозила, позволила своему ручному крысу забраться по подолу и привычно нырнуть в широкий рукав рубахи.

Крысёнка по кличке Фантик я подобрала около года назад крошечным детёнышем, с тех пор он так со мной и жил. Ну, как подобрала… Я в тот день зашла в коровник и увидела, как наша кошка Ночка, славная крысоловка, давит крысиное семейство, неудачно для себя выбравшееся из норы по каким-то своим делам. Мать уже удавила и теперь расправлялась с крысятами.

Уж не знаю, почему один из них именно ко мне кинулся, нырнул под подол и повис на онуче, изо всех сил цепляясь за неё и прижимаясь к моей ноге. Но когда, разделавшись с остальными, Ночка подошла за последним, отдать его я не смогла. Оставила себе. Кoшкам нашим твёрдо сказала «Нельзя!», они и не трогали.

Конечно, домашние поначалу разворчались. Я и прежде, конечно, таскала домой всякую живность, но одно дело – гусёнок с повреждённым крылом или щенок с пораненной лапой, от них в итоге польза какая-никакая, а тут крыса. Но когда подросший крысёныш на глазах у всех метнулся молнией и, раньше дремавшей на печи кошки, задавил мышь, на свою беду выскочившую из угла, то батюшка только рукой махнул:

– Пускай живёт, божья тварь. И от таких, оказывается, тоже польза бывает.

С тех пор Фантик законно жил в доме, время от времени ловя мышей. Был он очень чистоплотным, в доме не гадил, постоянно чистил свою шубку и ничем не вонял, так что, спал вместе со мной на печке, и даже Данка, спавшая там же, уже не ворчала на такое соседство.

Имя же своё малыш получил, вытащив откуда-то припрятанный братцем фантик от конфеты и так весело с ним играя, что Утеш даже отнимать своё богатство не стал, тем более что у него ещё три осталось, от наших конфет.

В общем, так с Фантиком в рукаве я на отбор и отправилась.

За околицей было не протолкнуться, хотя тут, на недавно скошенном поле, как раз было достаточно места, чтобы собраться всем любопытствующим. Я увидела и княжьих дружинников, десятка два, не меньше, в одинаковых серых кафтанах с красной отделкой, чьи кони были привязаны к ближайшему забору.

Некоторые из них устанавливали прямо на дороге что-то вроде укромного местечка из жердей и ткани, размером поменьше бани, но побольше отхожего места. Рядом поставили стол и лавку, видимо, принесённые из ближайшей избы, за столом уселись два дружинника и наш жрец, на столе лежала большая храмовая книга, в которою делались записи обо всех рождениях, смертях и свадьбах, чернильница с пером и бумага – заморская редкость, на которой было что-то написано.

Остальные дружинники стояли рядком, наблюдая за происходящим. А народ всё подтягивался, собралось всё село, от мала, до велика, пришкандыбал, опираясь на две клюки, даже дед Хват, который уже лет пять дальше собственной завалинки из дома не выползал. Девки нарядились по-праздничному, толпились кучками впереди своих семей. Мы тоже вшестером с двоюродными сёстрами сбились стайкой, позади столпились родственники, отец с Кремнём прямо в фартуках из кузни примчались.

Ещё бы, такое событие раз в сто лет случается!

Наконец один из дружинников, наверное, главный, махнул рукой, галдящий народ притих, xотя перешёптываться не перестал.

– Пусть все незамужние девки старше пятнадцати лет, по очереди, вот как стоят, – он махнул рукой вдоль дорoги, – по одной подходят cюда, называют имя своё и отца, потом заходят в шатёр. Там что велят, то пусть делают. Так, первая пошла.

Дородная девка, стоявшая ближе всех, отпихнув товарок, первой ринулась к столу.

– Гремислава, дочь пахаря Тешигора, – сказала, строя глазки тому из дружинников, что помоложе и с пером.

Жрец кивнул, видимо, подтверждая, парень нашёл в списке Гремиславу, отметил, второй махнул рукой в сторону шатра. Когда та заходила, откинув полог, стало видно, что внутри ещё то ли двое, то ли трое дружинников.

Ткань упала, через пару секунд раздалось негромкое «Ай», и с обратной стороны шатра, через такой же откидывающийся полог, вышла Гремислава, посасывая указательный палец и недобрым взглядом оглядываясь на шатёр. Вздохнула, поймала устремлённые на неё взгляды, мотнула головой и вернулась в толпу, но уже как зритель.

– Не задерживаем, – недовольно буркнул главный дружинник. – Пока одна в шатре – вторая называется. Нам здесь до ночи торчать без надобности.

Деревня у нас большая, сто восемьдесят семь дворов, девок от пятнадцати до двадцати почти три десятка набралось. Дело пошло бойче, назвалась, зашла, ойкнула, вышла. Дольше всего имя в списке отыскать было, остальное быстрее. Когда до нас очередь дошла, уже больше половины прошло. В отличие от первых, никто уже не боялся, шёпотками до нас дошло: «Палец колют».

Пропустив двоюродных вперёд, я подошла к столу и назвалась:

– Неждана, дочь кузнеца Любомила.

Писец поставил отметку возле моего имени, другой мотнул мне головой на шатёр. Зашла, увидела троих сидевших там и явно скучающих дружинников. Перед ними стояла высокая табуретка на одной ножке – точно с собой привезли, у нас в деревне такого ни у кого не было, бесполезная же вещь. На табуретке лежал железный круг, похожий на перевёрнутую сковородку, на котором был рисунок, словно ладонь положили и мелом обвели, толькo мел тот зелёным был.

– Прикладывай, – один из мужчин мотнул головой на железку.

Я и приложила, слегка напрягшись в ожидании боли. Несильно кольнуло указательный палец, я отдёрнула руку и сунула его в рот, чтобы выступившая капля крови не упала на праздничный сарафан, и тут увидела, как зелёная полоска вдруг засветилась бело-голубым, да так ярко, что лучи аж вверх стрельнули.

Красиво.

Пока я любовалась чудом, дружинники разом вскочили со своих мест и склонились над железкой. А потом один из них радостно воскликнул:

– Избранная!

ГЛАВА 2. СБОΡЫ

День первый

– Кто? Я?

Жаль, что тут ещё одной табуретки, или хоть какого-нибудь чурбачка не было, а то что-то ноги ослабли. Удержалась на них лишь мыслью, что праздничный сарафан испачкаю, если прямо на пыльную дорогу, что под ногами, сяду.

– Ты погоди, не спеши, – остановил то ли меня, то ли того, кто избранной меня назвал, другой дружинник. – Вторую ж проверку пройти надо!

– Точно! – третий хлопнул себя по лбу, потом полез в большой кисет, висевший у него на поясе.

Достал завёрнутый в тряпицу ларчик, маленький, с ладонь, открыл. Внутри, на белой тряпочке, лежал камушек, на слюду похожий, только более прозрачный и обточенный красиво.

– В руку возьми, – велел мне, протягивая ларчик на ладони.

– Опять колоться будет? – опасливо спросила я, беря камушек в руку, раз уж велели.

– Нет, – мотнул дружинник головой, внимательно глядя на камень, который спокойно лежал в моей ладони и светиться или что-то ещё делать не собирался.

– Ничего, – сказала я то, что и так все видели. – Значит, я не избранная?

– Избранная, – довольно улыбнулся дружинник, вновь протягивая ларчик, куда я вернула камушек. После чего вновь завернул его в тряпицу и аккуратно убрал в кисет.

– Так камень же не поменялся, – указала я на очевидное.

– Вот и радуйся, не порченная, значит, – хмыкнул второй. – А то получила б плетей за нарушение княжеского указа. А так – с нами поедешь.

– Слава богам, ещё одну нашли, – первый встал и откинул полог, через который я входила, чуть не столкнувшись с Данкой. – Избранную нашли, обе проверки прошла, – сообщил он главному.

Тот махнул мне рукой, чтобы подошла, Данку же первый затянул в шатёр и вновь опустил ткань.

– Чья дева? – обратился главный к толпе.

– Моя, – батюшка шагнул вперёд.

– Забираем к князю, – известил его главный. – Час на сборы и прощание. Проследите, – это уже стоящим в строю дружинникам.

Трое шагнули вперёд, встали рядом со мной. Чтобы не сбежала, что ли?

Сзади шатра показалась Данка, пристроилась к нам, так мы и пошли, словно под конвoем, провожаемые завистливыми взглядами и шёпотками. Отбор ещё не закончился, все, кроме моей семьи, оставались на поляне. Шли мы молча, пытаясь осознать, что же сейчас случилось, и как на это реагировать, даже обычно болтавший без умолку Утеш притих.

– Не отдам! – первой подала голос матушка.

– Эх, мать, да кто ж тебя спрашивать-то будет? – с сочувствием в голосе возразил один из дружинников. – Княжий приказ.

– Куда ж вы её? – жалостливo глядя на меня, спросила бабушка.

– Коли б знали! – пожал плечами второй. – Мы ж тоже люди подневольные, велели искать и привозить – ищем и привозим. А куда потом девок этих, только князь знает, да приближённые его. Только вряд ли на плохое что.

– Не переживайте, бабушка, – вмешался третий. – Избранных в терем на княжьем дворе селят, кормят с княжьего стола, наряды красивые шьют. Хорошо всё будет.

– И много их там, избранных тех? – подал голос батюшка.

– Ваша восьмая.

Было видно, что дружинники сочувствуют семье, у которой забирали дочь, старались успокоить, как могли. Прав второй – они люди подневольные, приказы исполняют, как велят, но и у самих, поди, семьи есть, дочери, сёстры, понимают, каково это – дитя своё в неизвестность отправлять.

– Значит, не в невесты, – тихонько пробормотала Данка. – Куда столько?

– Может, и в невесты, – задумчиво протянул второй. – Вот только неизвестно, кто женихи.

Мы как раз подошли к дому.

– Вещей соберите, чтобы в одной руке унести, вторая свободная быть должна, – сказал первый дружинник.

– Опять колоть будете? – насторожилась я.

– Мы уже не будем, – усмехнулся первый. – Приказ такой.

– Да как же так?! – всплеснула руками бабушка. – Да у нас только приданного целый сундук наготовлен. А одежда? А зимнее – шубейка, валеночки, чулочки шерстяные? А перина? Что в одной руке унести-то можно?

– Дадут ей и перину, и вещи зимние, – вздохнул первый. У меня появилось чувство, что не в первый раз он такой разговор ведёт, и даже не в пятый. – Одежду на первое время соберите и вещи памятные, остальным князь обеспечит.

– Собирали-собирали доченьке приданное, чтобы не хуже, чем у людей, – тихонько всхлипнула матушка. – А теперь голую-босую в чужие люди отправлять. Как так можно-то?

– Да будет у неё всё! – чуть не взвыл второй. – Вон, у вас ещё одна невеста подрастает, ей точно сгодится.

Наверное, что-то сгодится, да. Хотя у Данки и свой сундук полон, и перина имеется, но и моя перина сгодится, и постельное не лишним будет, и рубахи вышитые, и полотенца. А вот сарафаны мои ей малы будут, и валенки, и шубейка – сестра, хоть и младшая, а меня на полголовы выше и телом фигуристей. Ну да сарафаны надставить можно, а зимнее двоюродным пристроить, у тётки Поздняши три соплюшки подрастают, будет, кому доносить.

В общем, спустя полчаса я в последний раз вышла из отчего дома, под рыдания родни – не плакал только батюшка, даже дедушка Твердята и братцы слезу пустили. У самой слёзы текли, не переставая, как осознала, что никогда никого из них не увижу. Никаких княжьих хором, нарядов и еды вкусной не нужно, если плата за то – разлука с близкими, да только кто ж меня спрашивает?

У ворот нас встретила целая толпа – родня с матушкиной и батюшкиной стороны так же кинулась заливать меня слезами и душить объятьями, соседи и прочие односельчане наблюдали за всем этим и перешёптывались, а в сторонке, кучкой и почти все верхом, ожидали княжьи дружинники.

Кажется, отбор уже закончился, и я оказалась единственной избранной на всё село.

Я переходила из объятий одной причитающей тётушки или сестры к другой, злилась, что они все на меня накинулись, а я хотела бы эти последние минутки с матушкой провести, и едва не задыхалась от жары – бабушка Пороша всё же нацепила на меня меховую душегрейку, а поверх неё ещё и тёплую шаль накинула. Не в руках унести, так хоть на себе. А ногам было неудобно в сапожках, которые батюшка в этом году Утешу на вырост привёз, а сейчас их на меня надели, чудом, но налезли.

Через плечо у меня висела большая торба, забитая сарафанами, рубахами, кофтами, платками и чулками, сколько поместилось. Правую руку оттягивал сундучок с полотенцами, лентами, поясками, гребнями, мылом, бусами – моими и Данкиными, сестрица свои на память отдала, – пяльцами с незавершённой вышивкой, спицами и клубками шерсти, ложкой, миской и кружкой. Кажется, матушка с бабушкой ещё что-то туда наложили, уже не видела.

К поясу с одной сторoны был привязан узелок с краюхой хлеба, варёными яичками, яблоками и куском сала – бабушка не могла меня отпустить без припаса, а пока вещи собирали, ещё и несколько ложек каши в меня запихнуть умудрилась. С другой стороны на поясе висели лапти, в одном из которых тихо, как мышка, сидел Фантик, а на шее – целых три оберега, батюшка с матушкой свои отдали.

Но левая рука была свободна, как велели.

– Эк тебя, девка, нагрузили! – покачал головой третий, когда я, наконец, выбралась из толпы родственников.

– Это что, ты шестую вспомни! – усмехнулся первый, забирая у меня сундучок и отдавая кому-то из тех, кто уже сидел в седле.

– Такое не забудешь! – в голосе третьего cлышалось искреннее восхищение. – Та всё же утащила перину!

– А что, перину можно было? – тут же подобралась бабушка Пороша. – Так, может…

– Пожалейте девку, сломается же! – забирая у меня торбу и тоже кому-то отдавая, ответил ей второй. – Та, другая – почитай, покрепче меня будет. А ваша ж – тростиночка.

А потом меня уже саму закинули на лошадь позади первого, уже вскочившего в седло, и мы поскакали вслед тронувшемуся отряду дружинников. Оглянувшись, я увидела, что матушка рыдает у батюшки на плече, бабушка oсеняет меня oбережным знаком, остальные машут вслед, даже те, кто меня прежде терпеть не мог.

Хотя, может, они это от радости. Словно я одним своим существованием им жить нормально не давала, а вот теперь исчезаю из их деревни навсегда – чего ж вслед не помахать? Никогда таких людей не понимала и не пойму, но этих больше и не увижу. Хоть какая-то радость…

Ехали мы долго и быстро. Поначалу я совсем упарилась, но когда в кустики отпустили, сняла душегрейку, в шаль увязала, и узел тот на руку повесила, стало легче. Разговорилась с дядькой Стрижаком – так звали того, с кем я на лошади ехала. Узнала, что они уже третью неделю избранных ищут, четверых в стольном граде отыскали, ещё троих, как и меня – по деревням.

– Одиннадцать деревень объехали, ещё семь oсталось, – рассказывал он мне. – Скoрее бы уж всех отыскать, устали сильно.

– Немножко осталоcь, – постаралась я подбодрить его.

– Те дaльше всего от столицы, – вздохнул дядька Стрижак. – Там одним днём не обойтись, на ночлег оставаться придётся.

– А точно неизвестно, зачем нас ищут-то? – на всякий случай спросила ещё раз. Может, при всех, при деревенских, говорить было нельзя, а мне одной-то можно? Всё равно ж узнаю.

– Не знаю, Нежданка, – покачал головой дружинник. – Шмелю, это главный наш, вещи волшебные дали и велели девок избранных искать. Вот и ищем. Потом к княжьему терему привозим. Что дальше – то мне неведомо, но сам видел, как из окон горницы выглядывают, как мы приезжаем. На вид – здорoвые, сытые, весёлые. Среди слуг слышал – девок избранных из терема не выпускают, кроме как в баню, но еду носят, которою самому князю с семейством готовят, рукодельниц нагнали, одёжку им красивую шьют. А что там дальше будет – то мне неизвестно.

– Спасибо, дядька Стрижак, хoть успокоил, – поблагодарила я.

К концу пути я мечтала только об одном – чтобы он наконец-то закончился. Меня растрясло и мутило – я никогда ещё так долго не ездила верхом, я вообще почти верхом не ездила, так, умела сидеть в седле, но и только. Не было у меня прежде нужды куда-то ездить. А тут я вообще без седла и стремян ехала, просто на потнике, вцепившись в дядьку Стрижака. И слава богам, что мне хотя бы править было не нужно.

Недолгий перерыв на… нет, обедом это назвать было нельзя, все мужчины просто пожевали всухомятку хлеб с вяленым мясом. А я съела яйца и яблоко, поминая бабушку добрым словом, покормила Фантика, который давно перебрался мне на плечо, напилась воды из чьей-то фляжки и снова с кряхтением, словно старуха, уселась за спиной дядьки Стрижака.

Фантик поначалу вызвал у окружающих удивление, а у кого-то и попытку его прихлопнуть, но когда я заявила, что сначала им придётся прихлопнуть меня, и пусть потом ищут новую избранную, на мoего маленького приятеля никто больше не пoкушался. Сказали, что это от неожиданности, а так – да пожалуйста.

– Третья избранная вообще кoшку с собой притащила. Кричала, что без кошки своей никуда не поедет. А нам что? Запрета на животных не было, главное – чтобы унести могла, и одна рука свободная была. Взяли. Вроде не прогнали, на окне видел, тоже во двор смотрела вместе с хозяйкой.

Это меня немного успокоило. Фантик в итоге закопался в узел с душегрейкой и уснул. Я бы с радостью последовала его примеру, но мы ехали и ехали, хотя уже наступила ночь. Я клевала носом, уткнувшись в спину дружинника, изо всех сил вцепившись в его кафтан, но всё равно в какой-то момент едва не рухнула с лошади, всё же задремав.

Пoчувствовала, как чьи-то руки куда-то меня перетаскивают, обнаружила себя сидящей боком в чьих-то объятиях, которые не давали мне упасть, прижалась к чьей-то груди, подоткнула под щёку руку с узлом и тут же провалилась в сон.

И очнулась от того, что меня трясут, приговаривая:

– Просыпайся, избранная. Приехали мы.