Текст книги "Лени Рифеншталь"

Автор книги: Одри Салкелд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

16
ОДНА ПОСРЕДИ ПУСТЫНИ

С момента, когда разнеслась новость о прекращении боевых действий, чета Шнеебергеров постаралась дистанцироваться от Лени. Они удалились той же ночью, покинув Лени в небольшой гостинице в Майрхофене, что в начале долины Циллерталь. На следующий день она отыскала их в семейном пансионе в холмах высоко над деревней; однако Гизела грубо отшила ее.

– С чего ты взяла, что мы станем тебе помогать? – рявкнула она на Лени. – Нацистская паскуда!

Но и Ханс не мог найти для Лени ни одного доброго слова. Он – любимый ею Шнеебергер, который еще недавно в отчаянии молил ее заступиться – и добился желаемого, – теперь не желал смотреть ей в глаза.

Такое предательство со стороны бывших друзей и нескольких из ее самых дорогих коллег (а как еще она могла квалифицировать такое отношение?!) явилось самым горьким моментом ее нового послевоенного положения. Один за другим большинство близких Рифеншталь людей, включая Арнольда Фанка, начнут открещиваться от нее, осуждая за связи со свергнутым режимом, чудовищные преступления которого лишь теперь становились достоянием широкой общественности. До Лени быстро доходило, что обратиться ей не к кому. Время, когда двери открывались перед нею, как по мановению волшебной палочки, навсегда ушло в прошлое. В отчаянии она стала пробивать себе путь сквозь хаотический Тироль, дороги которого были забиты обезоруженными возвращающимися немецкими войсками и оккупационными частями. Теперь самое главное для нее было добраться до Китцбюхеля, где она по-прежнему надеялась найти свою мать.

Эта часть Австрии попала в руки американцев; союзники несколько раз задерживали и допрашивали ее, но никогда не охраняли столь сурово, чтобы нельзя было улизнуть. Постепенно она добралась до дома – и обнаружила, что он реквизирован. Впрочем, расквартированные в нем американцы были с нею вежливы и готовы помогать – они направили ее в расположенное неподалеку бывшее имение Риббентропа, где она воссоединилась не только с матерью, но и со своим благоверным Петером! Американцы еще дважды арестовывали ее, доставив во втором случае сперва в тюрьму в Зальцбурге, затем в штаб 7-й армии для допроса. Там в одном с нею помещении находилась, среди прочих, старший секретарь Гитлера Йоханна Вольф, а в окне она могла разглядеть многих слоняющихся по двору чинов из ближайшего окружения Гитлера – Геринга, Дитриха и адъютантов фюрера Шауба и Брюкнера.

Те, кто допрашивал Лени, выпытывали у нее, насколько близка она была с Гитлером, одновременно пытаясь выведать, знала ли она что-нибудь о концентрационных лагерях. Ну, конечно, она, как и большинство немцев, слышала об их существовании, но не в полной мере оценивала их бесчеловечность, полагая их чем-то вроде центров интернирования для отбросов общества, а позже – политических заключенных и изменников. А что касается евреев, то, как ей объясняли – да она, похоже, серьезно и не выспрашивала об этом – их там держали из-за угрозы безопасности, каковую они представляли во время войны. И вот она впервые видит пугающие фотографии Бухенвальда и других лагерей, вынуждена лицезреть зловещие снимки сплетенных мертвых тел и похожих на скелеты выживших, все эти горящие непостижимым взглядом глаза мужчин и женщин, более похожих на призраки, чем на людей…

– Ну что, теперь верите? – задает вопрос допрашивающий офицер, но все это было слишком, чтобы принимать так, как есть…

– Это все… это все не поддается пониманию. – Вот все, что она, глубоко потрясенная увиденным, могла прошептать с дрожью в голосе.

– Ничего, поймете, – холодно заявил офицер. Водворенная назад в камеру, Лени, вместе с

фройляйн Вольф, попытались поразмышлять над всеми этими ужасами. «Фюрер просто не мог знать обо всех этих вещах», – упорствовала Йоханна Вольф. Она была его секретарем в течение двадцати пяти лет и никак не могла примириться с тем, что ее милостивый работодатель, который относился ко всем обитателям Бергхофа как к своим домочадцам, и этот демонический изверг, образ которого вставал из этих чудовищных свидетельств – одно и то же лицо. «Должно быть, эти фанатики, что его окружали, скрывали от него свои преступления», – настаивала она.

Лени еще не была готова признать злодеяния Гитлера как с самого начала присущую ему составляющую часть его натуры – иначе ей пришлось бы признать и то, что она сама была введена в заблуждение. Вместо этого она предпочла толковать это как его очевидную шизофрению. Но и при таком положении дел она по-прежнему предпочитала верить, что фюрер был в контакте со своим народом в первые годы своего правления и впитал его чаяния и любовь как позитивный заряд, желая только лучшего для фатерлянда. Только когда его великие планы провалились и победа выскользнула из его цепких рук, он и стал «духовно анемичным и совершенно бесчеловечным».

По мере продолжения допросов Лени поняла: те, кто взял ее в плен, делают свою работу на совесть. Было похоже на то, что они знали о ней больше, чем она знала сама о себе. Правда, обращались с ней сносно и иногда даже приглашали на чашку чаю с комендантом и его офицерами. 3 июня 1945 г. она была «отпущена без особого определения», причем ей было объявлено, что документ о реабилитации будет иметь одинаковую силу во всех оккупационных зонах.

Тем временем Петер нашел работу водителем у одного американского майора, которого они очень скоро признали другом семьи и который вскоре помог Лени вытребовать материалы «Олимпии» у Шнеебергеров. Ей с семейством было разрешено вернуться в ее шале в Китцбюхеле, где она предприняла попытку возобновления работы над «Долиной». Но этот спокойный период внезапно закончился, когда американцы получили приказ уйти из Тироля, передав его под юрисдикцию французов. Рифенш-таль долго размышляла, не перебазироваться ли со всем киноматериалом в новую американскую зону. Как показало дальнейшее развитие событий, это был бы самый верный ход. Но она предпочла остаться – у нее были теплые воспоминания о французах и о том, какую высокую оценку дали они ее двум великим предвоенным документальным фильмам. Французы – художественные натуры, ее друзья; какие же от них могут быть неприятности? Но тем не менее, несмотря на бумаги, выданные ей американцами, она снова подверглась аресту; на сей раз обращение было куда суровее, а допросы жестче. Отдельно подвергся аресту также и Петер. Как и всегда, когда Лени оказывалась в тяжелых обстоятельствах, ее здоровье пошатнулось, снова стали мучить почечные колики. Прошло несколько недель, прежде чем она, больная и надломленная, была отпущена к Петеру, уже находившемуся под домашним арестом в Китцбюхеле. Французский комендант майор Гийонне был удовлетворен тем, что Рифеншталь – всего лишь «увядающая третьеразрядная киноактриса».

Как раз во время ее заточения в Китцбюхеле ее разыскал сценарист из студии «Парамаунт» Бадд Шульберг. В это время он входил в американскую киногруппу, собиравшую киносвидетельства против крупнейших нацистских преступников для использования на Нюрнбергском процессе. На сотрудничество с ним дал согласие друг и личный фотограф Гитлера Генрих Хоффманн, который идентифицировал тысячи фотоснимков, главным образом из собственного архива, указатели которого были потеряны или уничтожены. Чтобы составить такой же архив из кинолент, Шульберг и его коллеги жаждали отыскать данные всех документальных фильмов Рифеншталь, и сперва им хотелось заручиться ее помощью. Конфискованный экземпляр «Триумфа воли» у американцев уже был, но куда делись два менее известных ее «партийных» фильма, оставалось загадкой. Берлинская контрразведка снабдила Шульберга адресом разнесенного бомбами дома Лени Рифеншталь в столице; там он обнаружил неповрежденный сейф, но в нем оказалось лишь грязное белье.

В последние недели своей военной службы Шульберг распространил свои поиски и на район Зальцбурга, где в итоге выследил Лени и ее супруга майора Якоба в их «охотничьем домике» в Китцбюхеле. Он невинно представился как собрат по кинематографическому ремеслу, интересующийся фильмами Лени Рифеншталь, и супружеская чета приветствовала его. Лени не могла знать, что он был ее давним противником, ибо этот, по своему собственному признанию, «клятый еврейский интеллектуал» [78]78
  В своей книге «Их собственная империя: как евреи придумали Голливуд» (1969) Нейл Габлер рассказывает о том, как Шульберг, который был в юные годы леваком-идеалистом, посетившим Советскую Россию в 1934 г. и сделавшимся с 1937 г. закоренелым коммунистом (его величали Сталиным голливудской партии), набрасывается в своей книге «Что заставляет Сэмми бежать?» (1941) и на евреев, и на коммунистов Голливуда за «аморальность» нравов. (Примеч. авт.)


[Закрыть]сыграл ключевую роль в организации во время визита Рифеншталь в 1939 г. в Голливуд кампании, заклеймившей ее как «Риббентропа в юбке». Она поведала ему, что два недостающих фильма спрятаны в туннеле близ Больцано, но, поскольку ей запрещено было выезжать, у нее не было возможности узнать, там ли они по-прежнему находятся. И, понятное дело, этой информации было совершенно недостаточно для его разысканий. Возвратившись домой, он излил всю желчь от своего разочарования в интервью, которое дал «Сатюрдей ивнинг пост». Его рассказ «Нацистская красотка», опубликованный в конце марта 1946 г., выдержан в издевательско-осуждающем тоне, ставшем общепринятым в публикациях о Лени Рифеншталь, появлявшихся в годы сразу после войны. Статья не сообщала о ней никаких новых негативных фактов, но, подобно публикациям Егера, способствовала" раздуванию всевозможных сплетен и домыслов.

* * *

В конце концов французские оккупационные власти в Австрии объявили дом Лени и всю ее собственность в Китцбюхеле, в том числе и драгоценный материал кинофильма «Долина», конфискованным. Она сама, ее семья и немногие сотрудники, которые еще оставались в ее доме, были переселены в скверное жилье в Брейзахе – маленьком городке близ Фрейбурга, в годы войны разнесенном почти до основания. С едой было туго, как и по всей Германии; к тому же дважды в неделю маленькая группа должна была отмечаться во французском полицейском участке. В этот и без того чудовищно суровый период Рифеншталь с еще большим пристрастием подвергалась допросам, на которых у нее стремились выведать про ее коллег по киноиндустрии и доискаться, что ей было ведомо о концлагерях. Наконец ее ассистенты были отпущены на все четыре стороны, но ее саму, мать и мужа перемещают в двухкомнатную квартиру в Кёнигсфельде в Шварцвальде, обязав еженедельно отмечаться в полиции в близлежащем местечке Филлингене. Здесь до нее дошло несколько пакетов от доброжелателей из США; сюда стали просачиваться новости и послания из внешнего мира.

Один из друзей Лени сказал ей, что все ее киноматериалы и бренные пожитки увезены в Париж. «Я подумала, что сойду с ума, – писала она впоследствии. – Мне казалось, что разрушен труд всей моей жизни». Уже два года как кончилась война – а по-прежнему не было перспективы праведного суда, несмотря на то что на все ее сбережения был наложен арест, а ее права и свободы попраны. Под воздействием такого напряжения распались ее отношения с Петером, и она начала процесс развода. В это время ее терзала жестокая депрессия, и она решила обратиться за помощью к врачам. Она думала, что ее отправят в санаторий, и была шокирована, увидев, что ее по приказу военного правительства под охраной везут в спецучреждение закрытого типа, короче говоря, в психушку. Там она пробыла три месяца, подвергаясь принудительной электрошоковой терапии. Лени мало что пишет в мемуарах об этом болезненном опыте своей жизни; упоминает только, что бракоразводный процесс шел в это время своим чередом. Выбитая из равновесия, находясь в состоянии стресса, она отчаянно нуждалась в помощи и отдыхе, но по сведениям, которые дошли до нее позже, она пришла к пониманию, что приказ о ее заточении в психушку был вызван главным образом стремлением властей в Париже остановить любое вмешательство с ее стороны, пока там колебались, в чьей же собственности должны находиться ее киноленты.

Наконец ее вернули к матери в Кёнигсфельд. Это был привлекательный курортный городишко среди густых лесов, с приветливым населением и богатой программой концертов и других культурных событий. Потекли куда более спокойные дни. Петер, который противился разводу, жил и работал в городе в нескольких милях от Кёнигсфельда, принося в дом деньги и по-прежнему надеясь на примирение. Мать Лени также считала, что паре лучше было бы воссоединиться; но Лени сопротивлялась, памятуя о прошлых изменах Петера.

Этой осенью ее разыскал один франко-германский кинорежиссер, который принес удивительные новости. Ему было ведомо местонахождение отпечатка ее ленты «Долина», и он готов был помочь ей вернуть его, а также обрести свободу, если она согласится вступить с ним в партнерство. Чего же он хотел от нее? Полномочий выступать в качестве поверенного от ее имени, равной доли в любых прибылях, эксклюзивных прав на распространение всех ее фильмов и права выступать в качестве агента на все контракты по всем будущим фильмам и книгам сроком на десять лет. Перспектива вновь оказаться свободной и получить возможность работать казалась ей столь немыслимой, что Лени готова была заплатить любую цену и все подписала. Получив в начале 1948 года официальное извещение о том, что арест, наложенный три года назад на ее дом, снят, она пришла к заключению, что ее благодетель и впрямь имеет влияние в тех сферах, о которых он вел речь. Его адвокаты начали долгую тяжбу, пытаясь добиться возвращения конфискованных фильмов.

С юных лет Лени привыкла обретать успех везде, где искала его; такого у нее больше никогда не будет. Когда закончилась война, ей было лишь сорок два года, и в эти первые послевоенные годы она пыталась поверить, что это ее положение только временное. Пройдет немного времени, ее права будут восстановлены, и она снова сможет свободно работать – надо только поверить в это. Но, увы, было похоже на то, что за любым ничтожным улучшением в ее положении немедленно следовал неожиданный и опустошительный откат назад, и в итоге она оказывалась так же далека от цели, как и прежде. Едва был снят арест с ее дома, как последовал первый удар: в Париже был опубликован «Интимный дневник», якобы принадлежащий перу Евы Браун, с многочисленными оскорбительными упоминаниями о Лени Рифеншталь. История мигом разлетелась по страницам европейской желтой прессы, и французские адвокаты Рифеншталь пришли к мнению, что, ввиду подобной «славы», весь прогресс, достигнутый в деле о возвращении ее конфискованной собственности, сведен на нет.

Источником этого гнусного материала был не кто иной, как Луис Тренкер, который ручался за его подлинность. По его словам, Ева Браун лично передала ему манускрипт, но он ни разу никому не показывал подлинник. Все, что когда-либо кому-либо попадалось на глаза, это 96 машинописных страниц набело, без какой-либо аннотации либо правки от руки. Это было фривольной и забавной стряпней, на которую как мухи на мед налетели историки и охочая до подобных сенсаций публика, залюбовавшаяся образом Евы-куртизанки, проводившей время в приятном безделье среди шелковых штандартов со свастикой и в эротических мечтаниях о своем фюрере. В реальной жизни, в кругу Евы Браун было хорошо известно о ее почти безумной ревности к потенциальным соперницам за благосклонность Адольфа Гитлера; на этом ее свойстве и построен «дневник». В частности, Браун представлена на его страницах мучительно размышляющей об истинной природе отношений Рифеншталь со своим любовником. Чем же так очаровала ее любовника эта твердолобая Рифеншталь? Уж конечно, не политическими взглядами. Напротив, если верить страницам «дневника», выходит, что Гитлер высмеивает политические декларации Евы как «сучьи бредни»; но зато, говорят, отдал должное ее «прекрасному телу» – даже при том, что вся она из себя «сплошной инстинкт», а это отталкивало фюрера. На страницах фальшивки то и дело упоминается о том, что Лени Рифеншталь танцевала в Бергхофе голая перед Гитлером [79]79
  Эта инсинуация кровоточит в душе Лени до сих пор; она говорила об этом в интервью российскому телевидению в начале 2003 г. (Примеч. пер.)


[Закрыть], «вся из себя – чванство и манерность», «крутила перед фюрером задом»… «Я ненавижу эту женщину», – заявляла Ева, если верить страницам пресловутого «Дневника».

«Франс суар» с наслаждением смаковала эту историю, рассуждая о том, что, возможно, Марлен Дитрих выступит в роли Лени, когда дойдет дело до экранизации «Дневника». Адвокаты Лени предупреждали ее, что ей придется навсегда распрощаться с «Долиной» и всем прочим, что ей принадлежит, если не докажет, что «Дневник Евы Браун» – фальшивка. Но как она могла доказать? Очевидно, ей для этого нужно схлестнуться с Тренкером в суде, но сомнительно, чтобы он пошел на попятную и признался в сочинении фальшивки. Да и сама Лени не в силах была в это поверить. Несмотря на былые разногласия между ними, неоднократные срывы ее планов (к чему, как она была уверена, прикладывал руку Трен-кер) и несмотря на его иррациональную ревность к ее успеху, она не могла представить, чтобы он пошел на такую чудовищную клевету. Положим, он обзывал ее жирной козой (или как он ее там величал?). Положим, он даже способен на воровство идей у товарищей по ремеслу; но чтобы на такую наглость и низость?!! Да как мог он так опуститься?!

Автор предисловия к «Интимному дневнику Евы Браун» Дуглас Л. Хьюлетт рассказывал, как Луис Тренкер встречался с Евой Браун в Берлине, а затем в Китцбюхеле зимой 1944—1945 гг.; тогда же она якобы и передала ему текст «Дневника» в запечатанном пакете на хранение – Хьюлетт уверял, что этот факт подтверждался семьей самой Евы Браун. Этот запечатанный пакет с инициалами ЕВ был вскрыт после смерти Евы осенью 1945 года в Больцано в присутствии нотариуса Макса Фьерези. Американские представители оккупационных сил были поставлены о нем в известность и, по сведениям, не нашли в манускрипте ничего, что могло бы считать его фальшивкой. Тем не менее издатель вынужден признать, что отсутствие каких-либо сопровождающих комментариев или поправок, сделанных рукой самой Евы Браун (хотя легко предположить, что эти комментарии могли бы показаться, по ситуации того времени, неосторожными) отрезает возможность формальной графологической проверки документа.

По мере того как рос интерес публики к колоритным «откровениям» дневника и начали появляться первые сомнения, Тренкер уклонялся от вопросов о происхождения дневника. Со временем эта история вовлечет его в большой скандал, который серьезно подмочит его репутацию; но в первые дни после публикации «Дневника» Лени Рифеншталь оказалась припертой к стенке. Ее письмо к Тренкеру с требованием разъяснений долгие недели оставалось без ответа; когда же контакт между Лени и Тренкером все-таки произошел, обидчик не ответил ни на один вопрос Лени. Вместо этого он ханжески заявил: ей, как верившей в лживые доктрины фюрера, следует ожидать, что придется пройти сквозь чистилище, которое она, как и столько других, «заслужила». Возможно, это будет для нее «временем покаяния и душевных поисков» – авось оно обернется «душевным возрождением», которое положит конец всем ее метаниям.

После войны германским подданным было запрещено возбуждать судебные процессы за пределами страны, да и в любом случае у Рифеншталь не было средств самостоятельно возбудить процесс против издателей. Однако она узнала, что сестра Евы Ильзе Браун, у которой также не было ни гроша, искала способ затеять в Германии судебный процесс, который заклеймил бы «Дневник» как фальшивку: он печатался в одном из еженедельников, выходивших в этой стране. Первая встреча этих двух дам оказалась колючей: Ильзе хотелось выяснить, была ли Лени в сговоре с Тренкером или нет… Но в итоге они согласились объединить усилия и сделать совместное заявление для обращения за юридической помощью.

А пока что Лени не могла вдоволь надышаться вновь обретенной свободой, проводя время на горе Вендельштайн в баварских Альпах. В день ее рождения к ней наведался Ханс Эртль. Она не видела его давно – с тех пор, как он не получил приглашения на премьеру «Олимпии». Встретившись, они никак не могли наговориться, обсуждая все новости и сплетни, и наконец дошли до странной истории с так называемым «дневником Евы Браун». Эртль поведал Лени, как в ноябре 1946 года Тренкер пытался раздобыть у него информацию и о Лени, и о Еве Браун, по его словам, для итальянской газеты. Он также написал другому альпинисту-кинооператору – Вольфгангу Гортеру, выспрашивая специфические детали о детстве Евы и ее романах, напирая на необходимость соблюдения строжайшей тайны. Рифеншталь смогла раздобыть тому подтверждение – нанесла лично визит к Гортеру и получила от него то самое письмо Тренкера для снятия нотариально заверенных копий, Ханс Штегер также написал ей о том, как Тренкер увивался вокруг него, пытаясь раздобыть скандальный материал. В частности, ему хотелось заполучить ту самую фотографию, которая была снята во время бойни в Конски.

– Разумеется, я послал его ко всем чертям, – заверил ее Штегер.

Среди тех, кто побывал у Лени в этот тяжкий период, был американский морской офицер и наблюдатель на Нюрнбергском процессе Майкл Мусманно, который впоследствии стал судьей Верховного суда штата Пенсильвания. Мусманно расследовал последние дни Гитлера – о чем вскоре напишет книгу – и опрашивал каждого знакомого с фюрером, кого только мог разыскать. В ходе разговора Мусманно сказал Лени, что она может заручиться его поддержкой в опровержении «Дневника» – фальшивки с первой до последней страницы. А Тренкер, по его мнению, – великий обманщик. Американским агентствам этот документ был знаком, и в случае необходимости она может получить дальнейшую информацию из Военного департамента в Вашингтоне. Среди тех, кого Мусманно опрашивал о последних днях главаря нацистов (лично или через посредников) были мюнхенская горничная Гитлера фрау Винтер и его личный фотограф Генрих Хоффманн, у которого Ева Браун работала по найму, – ведь именно у него в фотостудии Гитлер впервые увидел эту смазливую юную барышню, поднимавшуюся по стремянке.

…Судебное слушание состоялось в Мюнхене 10 сентября 1948 года. Суд вынес решение в пользу Ильзе Браун и Лени Рифеншталь. Дневник был признан фальшивкой, и против издателей были выдвинуты судебные предписания. Но предпринять каких-либо действий против автора суд не мог, так как в это время Тренкер состоял в гражданстве Италии и, следовательно, находился под ее юрисдикцией.

Уже после слушания было сделано интригующее открытие, что фрагменты этих пресловутых мемуаров были позаимствованы – причем иной раз в практически нетронутом виде – из старинной книги графини Лариш-Валлерзее о жизни при венском императорском дворе и трагической любви принца Рудольфа из рода Габсбургов к Марии Вечера. Но что так никогда и не прояснилось до конца, так это степень участия Тренкера во всем этом таинственном деле. Был ли он единственным составителем подложного «Дневника» или участвовал в некоем сговоре? Но еще в апреле 1957 года в журнале «Штерн» была опубликована статья «Лжет ли Луис Тренкер?», в которой была предпринята попытка докопаться до смысла всей этой смеси полуправды и увиливаний, которыми окружал себя южнотирольский кинорежиссер. Несколько лет спустя в своих собственных мемуарах Тренкер опять уверял, что получил дневник из рук Евы, но что второй экземпляр этого дневника был найден в шкатулке вместе с другими документами сразу после войны итальянскими партизанами в Южном Тироле и что не кто иной, как префект Больцано подтвердил этот факт 19 августа того же года. Этот «второй» экземпляр попал к агентам американской прессы, по словам Тренкера, задолго до того, как был вскрыт его собственный пакет.

В недавно вышедшей биографии Тренкера, написанной в сотрудничестве с его сыном Флорианом, Штефан Кёниг рассказывает следующее. Один из друзей Тренкера, голландский кинематографист Ян Боон, который провел часть военных лет в регионе Китцбюхеля, помнит, как он по просьбе Тренкера «контрабандой провозил пакет туда-сюда через «зеленую границу» между Германией и Австрией». Поначалу он думал, что это какой-нибудь киносценарий, который Тренкеру хотелось бы сберечь понадежнее; но вот однажды, спрятавшись от пограничного патруля, Боон заглянул в текст и понял, что никакой это не киносценарий. Оказывается, он рисковал и пуше глаза своего охранял дневник – «непристойный, вульгарный и порнографический». На вопрос, считал ли он Тренкера автором этой гнусности, Боон не дал ответа. Почтенный старец с мгновение колебался, но вовсе не от смущения, подчеркивает Кёниг. Чтобы подчеркнуть причину уклонения от ответа, Боон поведал такую историю. Судьба сдружила его с далай-ламой, и вот однажды ему прислали фотокарточку, запечатлевшую такое теплое приветствие между ним и тибетским лидером, какое бывает только у близких друзей. «Не знаю, поймете ли вы, что я вам скажу, – заявил Боон Кёнигу, – но я никогда не стал бы публиковать это фото». По мнению старика-голландца, преданность узам дружбы ненарушима вне зависимости от ситуации. «Кто я такой, чтобы трубить на весь свет о своей дружбе с далай-ламой? И кто я такой, чтобы разбираться и выяснять степень порядочности моего «снежного брата»?»

* * *

К концу 1948 года Денацификационный суд в Филлингене подтвердил, что Лени Рифеншталь не состояла ни в нацистской партии, ни в какой-либо из ее дочерних организаций, и в 1949 году во Фрей-бурге Баденский государственный комиссариат по организациям, занимавшимся политическими чистками, подтвердил это решение, невзирая на французский протест, добавив, что, по его данным, несмотря на «слухи и уверения, распространяемые среди публики и в прессе», не нашлось «свидетельств таких отношений между нею и кем-либо из этих людей, каковые не проистекали бы из нормального коммерческого взаимообмена во время исполнения порученных ей художественных проектов». Не обнаружилось ни одного свидетеля или документа, который указывал бы на близкие отношения Рифеншталь с Гитлером. Напротив, целый ряд свидетелей из бывшего гитлеровского окружения показали под присягой, что таковые отношения не имели места.

Этот же суд признал фильм «Олимпия» международным проектом, а стало быть, не подпадающим под рамки преследования, и принял заявление Лени, что «Триумф воли» был заказом, от которого она тщетно пыталась отстраниться. Она выступала в качестве документалиста и не имела намерения создать эту картину как средство пропаганды национал-социалистической партии; по мнению суда, на нее нельзя было возлагать вину в последующем использовании фильма с пропагандистскими целями.

Должно быть, после вынесения этого решения Рифеншталь почувствовала, что ее изоляция подходит к концу. Она была реабилитирована по всем пунктам, тем более что суд признал за нею дружеские отношения с евреями, а также факт, что в нацистские годы она нанимала на работу для создания своих фильмов лиц «неарийского» происхождения. Более того, суд подчеркнул, что «Триумф» был создан, когда еще не были официально провозглашены антиеврейские законы и со стороны еще не были очевидны планы подготовки Гитлера к войне – еще бы, ведь он скрывал от обывателей истинную природу своего «движения»! Она не требовала, чтобы ее работники отдавали гитлеровский «салют».

Несмотря на все это, французское военное правительство осталось недовольным и вторично заявило протест. В результате шесть месяцев спустя Ба-денский комиссариат вынес – в отсутствие Лени – новое решение, на сей раз провозглашавшее ее «попутчицей» и «сочувствующей», что лишало ее избирательного права.

В промежутке между этими слушаниями по денацификации Рифеншталь пришлось отбивать атаки на первом из «дел», возникшем на основе клеветнических статей, которые будут преследовать ее в послевоенные годы. 1 мая 1949 года журнал «Ревю» опубликовал статью об использовании «цыган-рабов» при съемке «Долины». Во время слушаний, проходивших в ноябре, владелец журнала Хельмут Киндлер кричал: «Фильм «Долина» никогда не должен выйти на экран! Ибо ты – режиссер на службе у самого дьявола!» Но его пылкая речь не произвела впечатления на судью, который, присудив Рифеншталь возмещение морального вреда, напомнил суду, что систематическое преследование цыган началось только через два года после того, как она использовала их как артистов, а главный цыганский свидетель со стороны Киндлера был обвинен в лжесвидетельстве.

В этот период, когда сбережения ее были заморожены, а доходов – никаких, существование Лени Рифеншталь зависело от благотворительности ее знакомых в Германии и за рубежом, которые помогали ей не только деньгами, но и продуктами, одеждой и медикаментами. Она вернулась на жительство в Мюнхен, находившийся в американской зоне, где заняла крошечную комнату прислуги в доме у своих друзей, у которых был скромный бизнес по ремонту автомобилей. Позже, благодаря щедрому подношению бывшего главы студии «Тобис» герра Майнца она получила возможность нанять небольшую квартирку в лучшем районе; и хотя две из трех комнат тут же пришлось сдать, чтобы было чем платить арендную плату, по крайней мере, мать Лени получила возможность переехать к дочери.

В июне 1950 года «Американ Моушн Пикчер Бранч» милостиво разрешил Рифеншталь сделать инвентарный список архивного материала, спрятанного в бункере в Берлине и счастливым образом оказавшегося нетронутым. Верная «Пятница» Лени Эрна Петерc, которая делила с ней монтажную студию с 1933 года, отправилась в Берлин и под надзором американцев каталогизировала почти 1500 коробок с кинолентами. Там были и все фильмы, созданные до съемок «Долины», и большое количество неиспользованного материала «Олимпии». Однако несколько лет спустя, когда наконец было принято решение о возвращении Рифеншталь этого материала, бункер оказался пуст; только в 1980-е годы удалось выяснить, что этот киноматериал был переправлен в Библиотеку конгресса в Вашингтоне. Ничего не вышло и из контракта, который Лени заключила с франко-германским режиссером месье Демаре, который между делом эмигрировал в Соединенные Штаты. Итальянский режиссер синьор Па-ноне обещал ей работу в Риме – цветной «лыжный» фильм; ему понравилась ее трактовка. Фильм предполагалось назвать «Красные дьяволы» и снимать в Кортино-д'Ампеццо, но спонсоры Паноне отказались финансировать какой-либо фильм, в котором будет участвовать Рифеншталь. На выручку пришла было другая компания, но она потерпела крах, когда, застрелившись, покончил с собой директор. Третья итальянская компания, которая создала новое предприятие совместно с синьором Грамацио, успешно осуществила свой первый проект – новую редакцию «Синего света» с новой звукозаписью. Премьера состоялась в Риме в ноябре 1951 года под названием «Колдунья Св. Марии», а в апреле следующего года картину планировалось показать в Мюнхене. Однако перспектива возможного возобновления ее карьеры дала повод желтой прессе вновь вытащить на свет божий истории, порочащие имя Рифеншталь. Несмотря на то что одно дело против Лени им уже было проиграно, журнал «Ревю» снова поднял шум, обвиняя Лени в «соучастии» в бойне в Конски, озаглавив статью «Лени Рифеншталь молчит об этом». Добрая слава лежит, а худая бежит – и снова конец всем надеждам… Из-за мощного бойкота, который встретил кинокартину в Германии, она не покрыла даже издержек, и потому отношения Лени со своим новым партнером вылились в судебную тяжбу. Хуже того – когда подобная статья вышла в Париже, возвращение ее конфискованных фильмов, переданных австрийскому посольству, снова задержалось на неопределенный срок. На нее давили груз долгов и перспектива новых судебных процессов, и никакого света в конце тоннеля….