Текст книги "Мы с Витькой (Повесть)"

Автор книги: О. Бедарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

19. СОЗВЕЗДИЕ ВОДОЛЕЯ

И все же упряжка кончилась. Правда, и после того, как солнце скрылось за горизонтом, продолжалась работа, но уже с поля не привозили новых снопов. Жнейки, целый день словно стрекозы трещавшие и взмахивавшие легкими крыльями, наконец затихли и остановились. Я сверху видел, как Сенька распрягал лошадей. Жнецы возвращались с разных концов поля к навесу.

Остановились и наши неутомимые механизмы. Наступила такая тишина, что даже в ушах зазвенело. Мы, привыкшие говорить, пересиливая шум машин, продолжали кричать друг другу, словно глухие. И это невольно вызывало смех, несмотря на усталость.

– Сейчас ужин будет! – кричит Петька.

– Помыться бы хорошо! – говорю я как будто бы тихо, но сам ору на весь ток.

– Погоди, немного сполоснемся, – обещает Ванюшка и первым скатывается со скирды.

Мы следуем за ним, и опять получается весело. Бежим к водовозной бочке. Поливая друг другу из кружки, умываемся. Тут же плещется Сенька.

– Ну, как поработали? – спрашивает он.

– Хорошо, – отвечаю я и, подмигнув, добавляю: – только Витька говорит, упряжка длинновата…

– Она и у тебя не короче вышла, – отшучивается приятель.

– А вы не горюйте, – смеется Сенька, – она к осени с каждым днем короче…

– Зимой, должно быть, и вовсе короткая, – говорю я.

– Конечно, – соглашается Сенька, – зимой солнце только взошло, глядь – уж и садится.

Он утирается холщовой тряпкой и сообщает, будто по секрету:

– После ужина можно как следует на реке помыться. Поедем лошадей пасти.

И мы едем. Мальчишек подобралось, кроме нас, Сеньки и Ванюшки с Петькой, еще трое – всего восемь человек. У каждого по лошади. После ужина наш маленький кавалерийский отряд верхом двинулся по полю в направлении видневшейся вдали редкой гряды деревьев.

Уставшие за день кони неторопливо переставляли ноги, и продвигались мы довольно медленно. Меня это нисколько не огорчало. Даже наоборот, случай с тачанкой живо воскресал в памяти, и я больше всего боялся быстрой езды, особенно в таком неустойчивом положении, как верхом на спине у лошади. Я был убежден, что, скакни моя лошадка два раза, – и я буду на земле.

Мы проехали редкую гряду леса и стали спускаться в прибрежный луг уже совсем в сгустившихся сумерках. Лошадей стреножили и пустили пастись, повесив одной из них на шею медный шаркунец, грубо дребезжавший при каждом движении животного. На самом берегу запылал огонь. Мы полезли купаться, пользуясь светом веселого костра.

Надо сказать, что ночное купание доставило мне не меньшее удовольствие, чем купание в яркий солнечный день. Воспользовавшись небольшим куском хозяйственного мыла, которое захватил с собой запасливый Сенька, я хорошо помылся, освободился от пыли, налипшей на меня за две длинные упряжки.

Петька вылез из воды первым. Ванюшка немедленно бросил в него горсть песку. Тот не остался в долгу и, как только обидчик очутился сам на берегу, запустил в него золой и даже целой головешкой. С этого и началась возня. Не знаю, как долго это могло бы еще продолжаться, но огонь стал угасать, и всем пришлось заняться дровами.

Костер разгорелся. Яркие языки пламени высоко вырывались в небо, разбрасывая искры. Пламя будто дразнило своего извечного противника – воду, облизывая реку летучими красными бликами. Мы уселись вокруг костра. Сенька отправился поглядеть коней, а когда вернулся, то сразу же строго обратился к одному из незнакомых мне пареньков:

– Мишка, где Володька со Степкой?

– Не знаю, я их не пасу, – хмуро ответил Мишка, почему-то отводя глаза в сторону.

Я только сейчас обратил внимание, что нас осталось шестеро. По хитрой улыбке Ванюшки можно понять: произошло нечто забавное.

– Опять небось за картошкой на юхинское поле полезли? – избавил меня Сенька от напрасных догадок.

– Откуда я знаю! – отмахнулся Мишка.

– Хоть уж не ври. Ты-то не знаешь! Поди, вместе обмозговали…

Через полчаса послышался плеск воды, потом в свете костра показались две фигуры в одних рубашках, высоко закатанных на груди. Сенькины предположения полностью подтвердились.

– Ну, чего ходили? – укоризненно спросил он.

– Не видишь, что ли? За картошкой, – спокойно ответил Степка.

– А зачем?

– Печь будем.

– «Печь»! – передразнил Сенька. – А потом юхинские начнут везде рассказывать, что мы воры…

– Подумаешь! Пусть рассказывают. Они, что ли, не копают на нашем поле? – вставил пренебрежительно Володька.

– Много тут картошки, – усмехнулся Степка, – всего три куста копнули…

– Брось ты, Сенька, – вмешался Ванюшка, – ничего не будет до самой смерти. Пошли картошку мыть…

Тихо шелестела река под кустами, а где-то дальше в темноте, видимо на крутом повороте, вода журчала, будто смеялась вполголоса. Вдруг совсем рядом, на той стороне, заливисто запела птица. Никогда до сих пор я не слышал такой нежной, такой витиеватой песни. Она то рассыпалась громкой частой трелью, то затихала на едва слышной высокой ноте, потом опять вырывалась, будто звонкая вода, прорвав плотину, трепетала, журчала и снова затихала, таяла в вечернем воздухе.

– Соловей, – прошептал Мишка.

Мы совсем перестали мыть картошку и напряженно вглядывались в темноту, откуда лилась эта песня, будто можно было в невидимых кустах разглядеть соловья. Все кругом притихло. Лишь слышалось ленивое побрякивание грубого шаркунца, но и оно не могло помешать соловьиной песне.

– Где вы там? – послышался нетерпеливый возглас Володьки. – Потонули, что ли?

– Сейчас идем, – ответил Мишка.

И мы принялись торопливо домывать картошку.

Над костром уже висит закопченный солдатский котелок с водой. Захватил его с собой, конечно, Сенька. Нашлась у него и горсть сухой малины для заварки. Картошка закопана в горячую золу. Мы все, присмирев, сидим вокруг костра в ожидании ужина.

Пир удается на славу. Печеная картошка, ароматная, рассыпчатая, тает во рту. Правда, приходится долго дуть на пальцы, прежде чем картофелина дается на съедение, но, может быть, именно от этого она особенно вкусна.

– У вас в Москве небось такой не бывает? – спрашивает Ванюшка.

– Чего нет, того нет, – соглашается Витька, перекатывая очередную картофелину из одной ладони в другую.

– То-то же, будете вспоминать нашу картошку, – продолжает Ванюшка. – У нас еще и не то есть. Знаешь, как из фуражки зеркало делать?

– Нет, – простодушно отвечает Витька.

– Хошь покажу?

– А как это?

– Давай свою кепку.

– Испортишь еще…

– Честное слово, не испорчу, – клянется Ванюшка.

Витька подает свою серую кепку, а Ванюшка вертит ее в руках и разочарованно говорит:

– Ничего из нее не выйдет, больно светлая.

– На мою, – с готовностью протягивает свою черную фуражку Петька.

– Это другое дело…

Мне кажется, что готовится какой-то подвох, и я готов тихонько толкнуть Витьку в бок, предупредить, но Петькин жест с кепкой несколько успокаивает меня. Я с любопытством наблюдаю, что будет дальше.

– Только, ребята, не смейтесь, – серьезно говорит Ванюшка, – этот опыт вроде бы физический, обман зрения, и, если смех будет, ничего не выйдет…

Он оставляет у себя серую кепку, а фуражку отдает Витьке и велит ему повторять каждое свое движение. Он уверяет, что через некоторое время, взглянув в донышко фуражки, Витька увидит свое отражение, словно в зеркале. Начинаются сложные манипуляции. Витька внимательно следит за Ванюшкой и повторяет все его движения. Кое-кто из ребят не выдерживает и смеется.

– Так ничего не выйдет! – сердито заявляет Ванюшка и откладывает кепку в сторону.

– Не мешай же! – шумят ребята на провинившегося Петьку.

И тот падает на землю, уткнувшись в ладони лицом.

– Валяй, Ваня…

– Давай, он больше не будет…

Ванюшка наконец соглашается, берет в руки кепку и снова начинает сложные движения. Вот он проводит по донышку кепки, а потом по щеке. Витька в точности повторяет Ванюшкины движения, и я вижу, что на его щеке остаются следы сажи от всех четырех пальцев. Ясно, что дно фуражки, которая находится в руках у моего друга, вымазано сажей. Но Витька этого не замечает и продолжает разрисовывать свою физиономию сажей во всех направлениях.

– Ну, теперь гляди! – командует Ванюшка.

Витька смотрит в дно фуражки и, конечно, ничего не видит. Он обводит взглядом хохочущих ребят и только теперь начинает догадываться, что его разыграли.

Наше безудержное веселье, видимо, спугнуло соловья. Он улетел, и теперь его песня доносится откуда-то издалека. А у нас начинается чаепитие. Котелок с душистым малиновым настоем переходит из рук в руки. Каждый, сделав два глотка, передает котелок дальше. Теперь наши руки похожи на Витькины во время опыта, так как котелок весь закопчен.

– Витька, может, в дно котелка поглядишь? – подмигивает Петька.

– Ладно тебе! – сердится тот, но потом и сам улыбается.

Тут я тоже решаю провести опыт. Но, чтобы не спугнуть Ванюшку, подготовить его, начинаю издалека.

– Ты вот смеялся, в шутку опыт показывал, – серьезно говорю я, – а знаешь, как на небе созвездие Водолея отыскать?

Ванюшка осторожен, молчит, обдумывая вопрос со всех сторон, стараясь предусмотреть все заложенные в нем мины. Но ведь я не один, и добровольные помощники сейчас же включаются в работу.

– Есть такое созвездие, нам учитель говорил, – подтверждает Мишка, – оно в знаках Зодиака…

– Правильно, – отвечаю я, хотя сам об этом знаю очень мало. – А где оно на небе?

– Большая Медведица – вот она, – показывает Ванюшка, начиная помаленьку клевать на мою удочку.

– Медведицу всякий знает, даже первоклассник. А я говорю – Водолей.

Теперь я начинаю давать объяснения солидно, лекторским тоном, а все кругом молчат, внимательно слушают. Я чувствую, что бдительность Ванюшки притупляется, и подвожу его к опыту.

– Невооруженным глазом это созвездие увидеть почти невозможно, но в особо темные, безлунные ночи из глубокого колодца… – выкладываю я свои небогатые астрономические познания.

– Только из глубокого колодца? – спрашивает Ванюшка, окончательно проглотив мою наживку.

– Можно попробовать через рукав, – подумав, отвечаю я.

Ванюшка колеблется. Но любопытство берет верх. Да тут еще Мишка с Володькой вызываются первыми взглянуть на Водолея. Ванюшка решается.

Не проходит и полминуты, как он через рукав собственной телогрейки смотрит в темное небо. А я в тот же рукав выливаю целый котелок речной воды вместе с остатками малиновой заварки.

– Видал Водолея? – корчась от смеха, спрашивает приятеля Петька.

Смех постепенно затихает. Умолкают разговоры. Мы все разбредаемся по берегу и приносим по охапке сушняка. Когда я снова усаживаюсь около костра, то чувствую, как устало смыкаются мои глаза, И я не могу больше бороться со сном.

Утром мы с Витькой не ушли из полевого стана, как намеревались, и снова целый день простояли на скирдовке соломы. Не ушли мы и на следующее утро. К концу третьего дня в стане появился Василий Никанорович, приехал на подводе с горючим.

Первым делом он подошел к трактористу и поговорил о чем-то с ним. Потом они вместе, словно доктора, со всех сторон выслушали мотор. Перейдя к молотилке, долго и внимательно осматривали и выслушивали ее.

– Дядя Вася! – закричали мы сверху, когда он подошел близко к скирде.

– Э-э, вот вы куда забрались! – с улыбкой закричал он и начал карабкаться на скирду.

– Мы уже третий день работаем, – с удовольствием доложил я нашему тренеру.

– Да вы, я смотрю, совсем молодцы! – похвалил он, и в этих словах я услышал новый оттенок: дядя Вася был доволен нами.

– Мы и на пожаре работали, – сообщил с гордостью Витька.

– Это я знаю, люди говорили…

«Значит, замечают люди», – невольно подумал я.

– Сегодня домой пойдем. Я за вами зайду к вечеру, – сказал Василий Никанорович, спрыгивая со скирды.

20. «АДРЕС ЗНАЕШЬ!..»

Снова мы на мельнице. После трехдневного отсутствия я подходил к ней с тревожно замирающим сердцем. Хотелось скорее увидеть деда Никанора, бабку Аграфену, увидеть знакомые места: лавы, плотину, дом на горе, шумливое мельничное колесо, реку. А еще хотелось увидеть мамино письмо. Я даже представил себе конверт с кругленькими буквами, написанными ее рукой.

И мои ожидания не были напрасными: в моих руках мамино письмо.

Только теперь я совершенно ясно понимаю, что тосковал я вовсе не по мельнице и не по реке. Я понял, что меня уже давно тянет в далекую Москву, домой, к маме. Как же мне скучно без нее! Я читаю и перечитываю мамино письмо, и все в нем мне кажется необыкновенным.

«Дорогой мой, я наскучалась без тебя и жду не дождусь, когда ты вернешься домой. Деньги на дорогу перевела на имя Василия Никаноровича. Большой ему привет и благодарность. Кланяйся его родителям. Хоть я их и не знаю, но думаю о них с неизменным уважением.

Надеюсь скоро обнять и поцеловать моего единственного…»

Через два дня мы с Витькой уезжаем. Василий Никанорович выдает нам деньги на билеты и на дорогу.

– Лошадь бы взял в колхозе да проводил ребятишек, – ворчит бабка Аграфена, занятая около печки приготовлением нам в дорогу своих знаменитых ватрушек.

– Ребята молодые, – смеется дядя Вася, – ноги крепкие. Пешком добегут до станции, здесь рядом.

– Дойдем, – подтверждает Витька.

– И отвезти бы можно, – вставляет дед Никанор.

– Ничего, ничего, время горячее, в колхозе каждый конь на учете. Правда, Сергей?

Я, конечно, соглашаюсь, но знаю, что, если бы дядя Вася захотел, нашлась бы и лошадь, а то и полуторка. Тут, как я понимаю, есть другие причины. Потому дядя Вася и провожать нас не хочет. Один Сенька отправляется с нами на станцию.

Ну что ж, мы постараемся доказать нашему тренеру, что кое-чему научились за эти два с половиной месяца.

А то, что дядя Вася не будет с нами, пожалуй, даже и лучше. Я так боюсь разговоров о нашей дурацкой экспедиции в северные моря! Вдруг Василий Никанорович заговорит об этом при Сеньке? От стыда сгоришь! Сенька лучше всех знает, что мы можем и чего не можем.

Уложены рюкзаки. В корзинку сложены ватрушки, две жареные курицы, бутылка молока, огурцы и десяток вареных яиц. Сенька тоже приносит огурцов и вареных яиц.

– Куда нам столько? – протестует Витька.

– Ничего, съедите, – говорит бабка Аграфена. – Не успеете съесть – домой привезете, родных нашим, деревенским угостите…

– Да, – вдруг что-то вспоминает Сенька, улыбается и лезет в карман, – я тебе подарок принес.

И то, что я вижу, превосходит все мои самые фантастические надежды. На ладони приятеля лежит мой замечательный нож с двумя лезвиями, отверткой, шилом и штопором.

– Откуда? – хватаю я нож. – Откуда он взялся?

– Тимоха встретился в сельмаге и отдал. Снеси, говорит, своему дружку московскому…

– Как же он его отыскал?

– Должно, сено убирали из сарая, а может, еще как…

– Ну, присядем перед дорогой, – говорит дед Никанор.

Все садятся по лавкам, дядя Вася опускается на рундук у печки. Сидим молча. Я слышу, как шумит вода у плотины и поют птицы в прибрежных кустах.

– Теперь вставайте, – произносит дед Никанор.

Надеваем рюкзаки. Сенька поднимает корзинку, и все мы выходим на крыльцо.

– До свиданья, бабушка Аграфена, спасибо вам за все! – говорю я и чувствую, как голос у меня начинает дрожать. – Спасибо и вам, дедушка Никанор, до свиданья!

– Может, и не свидимся больше, люди мы старые, – отвечает дед, – а желаем мы вам счастливого пути, внучки, на всю вашу долгую жизнь.

Никанор Николаевич наклоняется и, щекоча бородой, поочередно целует нас обоих.

– Отпишите хоть, как приедете-то, – просит бабка Аграфена и начинает плакать, утирая слезы передником.

– Обязательно напишем! – кричу я и машу рукой старикам, оставшимся около крыльца.

И мы уходим по дороге в лес. В горле у меня застрял комок, и я его никак не могу проглотить. Чтобы не разреветься, начинаю разговаривать с дядей Васей, которому с нами по пути до большака.

– Хорошие они какие…

– Да, – вздыхает дядя Вася, – у стариков, брат, за плечами немалая жизнь, и не всегда она у них была легкой.

Это я тоже знаю. Мне опять вспоминается наша экспедиция, благодаря которой мы попали сюда.

– Василий Никанорович, – выдавливаю я, мучительно подыскивая наиболее подходящие слова, – если мы делали что не так, вы не думайте, мы понимаем…

Ладно, Сергей, чего старое поминать, – спокойно отвечает дядя Вася, – для того и живут люди на свете, чтобы ума-разума набираться.

Мы расстаемся на дороге. Василий Никанорович, словно взрослым, пожимает каждому из нас руку, желает благополучно добраться, просит написать по приезде в Москву и уходит по дороге к Еремову. Мы некоторое время смотрим ему вслед. Может быть, обернется и помашет рукой? Но дядя Вася идет все дальше и дальше размеренной походкой, идет уверенный, крепкий.

Он всегда так ходит, и я знаю: никогда не оглядывается назад. У него столько дел впереди. Мыслями он уже, наверное, там, на своей МТС или на колхозном току, в мастерской, где ремонтируются тракторы, полуторки, движки, где всегда что-то требуется: запасные части или горючее, смазка или приводные ремни.

До станции мы добираемся сравнительно быстро, и я почти не чувствую усталости. Мне показалось, что за эти недели расстояние в пятнадцать километров до станции значительно сократилось. Может быть, наши рюкзаки стали легче или ноги попривыкли к переходам?

До поезда остается еще три с лишним часа.

– Сбегать бы искупаться на реку, – предлагает Витька.

– Не обернуться, а поезд ждать не будет, – предостерегает Сенька.

Заходим в крохотный станционный буфет. Здесь ни души. Даже буфетчицы не видно за стойкой, выкрашенной в скучный грязно-желтый цвет.

– Есть кто тут? – кричит Витька.

Через некоторое время из маленькой двери выходит полная женщина в халате. Она сонно глядит на нас.

– Ну, што вам? – спрашивает она, сдерживая зевоту.

– Попить у вас есть?

– Квас.

– А воды никакой нет?

– Целый бачок…

– Да нет, лимонной или клюквенной.

– Нету, – резко отвечает буфетчица, собираясь уходить.

Мы покупаем три пол-литровых банки квасу, выпиваем их тут же, возле стойки, и выходим на улицу. Рядом с вокзалом растут какие-то низкие кустики не то ивы, не то желтой акации. Листья такие пыльные, что определить невозможно. Тут мы и садимся в тени.

Мне хочется сказать Сеньке на прощание что-то важное, но что именно, я не знаю и потому молчу. Молчат и оба мои приятеля. Время тянется медленно. Я ложусь на спину и гляжу в небо, по которому плывут редкие облака.

– Вот, значит, и едете, – нарушает наконец молчание Сенька.

– Едем, – вздыхает Витька.

Ребята опять замолкают. А я наблюдаю за облаками. Они плывут в ту же сторону, в которую поедем и мы с Витькой. Но все же мы, наверное, будем в Москве быстрее.

Остаются считанные минуты до прихода поезда. Мы купили билеты и стоим на перроне. И сейчас не находится нужных слов. А молчать неприятно. Скорее бы приходил поезд!

Паровоз издалека оповещает о своем приближении протяжным красивым гудком. Все ближе и ближе поезд. Вот он подкатывает к станции. Лязгают буфера вагонов. Оживает платформа. Мы прощаемся с нашим новым другом и забираемся в вагон.

– На-ка, подержи, – неожиданно вспоминаю я и, сунув рюкзак в руки Витьке, выскакиваю на платформу к Сеньке.

Дежурный в красной фуражке уже дважды ударил в звонок, уже заливисто поет кондукторский свисток, ревет паровоз могучим бархатным басом.

– Сеня, держи на память! – кладу я в руку товарищу свой ножик и вскакиваю на площадку вагона, начинающего тихо двигаться. – Пиши! – кричу я Сеньке, который идет за нашим вагоном. – А будешь в Москве – адрес знаешь!..

– Знаю! Напишу!..

Все быстрее и быстрее движутся вагоны. Поезд набирает ход, и колеса отбивают частые удары на стыках рельсов. Я радостно думаю о возвращении домой, и все же мне грустно расставаться с новыми людьми, которых я узнал за эти каникулы, с новыми местами, которые я не только узнал, но и успел полюбить вместе с этими людьми, а может быть, только благодаря им.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

С тех пор прошло немало лет. Жизнь раскидала нас в разные стороны. Виктор служит в Северном флоте, на боевом корабле. Его мечта осуществилась – он плавает в суровых северных морях. Я изредка получаю его торопливые, короткие письма, получаю их там, где они успевают меня догнать, – то в сибирской тайге, то в Алтайских горах, куда я попадаю с геологической партией, в которой работаю. Я тоже не жалуюсь на свою судьбу и считаю, что мое самое заветное желание сбылось. Во всяком случае, более интересной и более увлекательной работы, чем моя, я не знаю.

Когда удается выбраться домой навестить мою постаревшую, любимую маму, я непременно захожу вечерком и к Петру Николаевичу побеседовать за чашкой чая. Иногда подсаживается к нашему столу и «вредная соседка» Варвара Алексеевна. Мы теперь с ней большие друзья. Это ведь она тогда вместе с Василием Никаноровичем уговорила родителей отправить нас в деревню, чтобы предоставить нам самостоятельность, предоставить возможность «набивать синяки», «набирать жизненный опыт», как говорит Варвара Алексеевна.

В этом году в конце лета произошла замечательная встреча с моим Виктором. Он приехал в краткосрочный отпуск, когда я гостил у мамы. А через несколько дней у нас в квартире появился Василий Никанорович. Он опять приехал в командировку. Как это было чудесно – собраться всем вместе!

Мы засиживались допоздна. Вспоминали нашу северную экспедицию, поездку в деревню и очень много смеялись. А потом наступала минутка тишины, каждый задумывался о чем-то своем. И вот однажды в этой тишине заговорил Виктор:

– А все-таки, знаете, тогдашняя тренировка мне лично очень пригодилась, особенно в первое время службы на море…

И я хорошо понимаю Виктора. Мне ясно, что морская служба не такая легкая, как это может показаться человеку, не испытавшему ничего в жизни. Да ведь и всякое дело дается не сразу. Разве мне легко было привыкать к работе геолога? Бесконечные переезды, длинные пешие переходы под дождем и солнцем, в пургу и в мороз, ночевки где попало – в сарае, а то и вовсе под открытым небом около костра…

Как часто где-нибудь в тяжелом таежном переходе я с большой благодарностью вспоминал нашего доброго учителя Василия Никаноровича. Вспоминал старого мельника, его ворчливую жену и жалел, что этих добрых стариков уже нет на свете, вспоминал Сеньку, Димку. Это они меня научили не бояться никакой работы.

Где-нибудь в глубоких алтайских снегах, под завывание ветра, беснующегося в кромешной беззвездной ночи, я лежу в бревенчатом охотничьем домишке около печки и думаю о людях, которые любят меня и ждут, о людях, которые учили меня жить и любить жизнь.