Текст книги "Мило и волшебная будка"

Автор книги: Нортон Джастер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Ну, дело совсем несложное, – отвечала Звукозапись. – Для начала нужно отчетливо представить себе, как звук выглядит, потому что всякий звук имеет свою особенную форму и размер. Затем лучшие, отборные звуки обрабатывались в этом цеху и трижды перемалывались в тончайший порошок, после чего по мере необходимости небольшими порциями порошок пускался по ветру – вот и все.

– Но я никогда не видел звуков, – стоял на своем Мило.

– Вы их не видели – там, – и Звукозапись обвела рукой некое неопределенное пространство, – разве только по утрам в сильный мороз, когда они замерзают. А здесь они видимы в любое время. Вот смотрите!

Она схватила колотушку с ватным набалдашником и шесть раз кряду ударила в большой турецкий барабан. Шесть больших ватных шаров – каждый по два фута в поперечнике – медленно покатились по полу.

– Только что вы их видели, – сказала она, перемолов пару шаров в огромной шаровой мельнице, – а теперь услышите. – И она подбросила в воздух горсточку невидимого порошка – раздалось: БУМ, БУМ, БУМ, БУМ. – А знаете, на что похож хлопок в ладоши?

Мило покачал головой.

– Тогда попробуйте.

Мило один-единственный разок хлопнул ладонью о ладонь, и один-единственный белый-белый листок бумаги из хлопка, покачиваясь, опустился на пол. Потом он хлопнул еще три раза, и к первому добавилось еще три хлопковых листочка. Тогда он начал рукоплескать и аплодировать так, что его хлопки легкими белыми хлопьями закружились в воздухе.

– Ну как? Ведь это совсем легко, не правда ли? То же происходит и с остальными звуками. Если вы постараетесь, то очень скоро поймете, как выглядит любой из звуков. К примеру, возьмем смех. – И она звонко рассмеялась.

Тысячи крошечных ярких меховых пушинок заплясали вокруг.

– Если же речь идет о речи, – продолжала она, – то какие-то части речи легки и воздушны, какие-то – колючи и угловаты, но, к сожалению, в основном речи – тяжеловесны и занудны.

– А музыка? – спросил Мило взволнованно.

– Мы делаем ее здесь же на ткацких станках. Симфонии – большие прекрасные ковры с узорами ритмов и мелодий. Концерты – это гобелены. Зато серенады, вальсы, увертюры и рапсодии ткутся целыми рулонами. А вот вам и песни, которые вы так любите распевать! – воскликнула она, протянув ему стопку цветных платков – тех самых, которыми утирают нос.

Она вдруг примолкла и печально вздохнула:

– Был у нас даже такой отдел, где занимались одним-единственным делом – упаковывали шум моря в морские раковины. Ах, какое это было счастье!

– Почему же вы теперь не производите все эти звуки? – вскричал Мило с таким напором, что госпожа Звукозапись отпрянула от неожиданности.

– Не надо так кричать, молодой человек! Самое сложное в нашем деле – это отрегулировать громкость. Давайте вернемся ко мне в приемную, там я все вам объясню… А вот этого попрошу не делать!

Последнее замечание касалось попыток Мило затолкать в задний карман брюк один из БУМов турецкого барабана.

Они вернулись в приемную, и пока Звукозапись, усевшись перед приемником, настраивала его точно на волну тихого часа, Мило настойчиво повторял свой вопрос, правда, не так громко.

– Держать звуки под замком мне и самой не по душе, – наконец тихо ответила она. – Звуки и созвучья порою могут сказать куда больше, чем слова, только к ним надо прислушаться.

– Но если так, – заметил Мило, который в этом ничуть не сомневался, – почему бы вам не освободить их?

– НИ ЗА ЧТО! – вскричала госпожа Звукозапись. – Зачем народу звуки? Только затем, чтобы исказить их до неузнаваемости, чтобы стали они безобразны на вид, а на слух и того хуже? Нет уж, пусть этим теперь занимается доктор Какофонии и его чудовищный Чудовищный ТАРАРАМ.

– Не всякий шум – плохой, – не отступал Мило.

– Может быть, оно и так, – упорствовала она. – Но! Либо они будут использовать звуки так, как мне нравится, либо – никак.

– Но… – уже почти начал Мило, но продолжения не последовало, поскольку, во-первых, хотел он сказать о том, что это несправедливо, а это само по себе могло не понравиться упрямой Звукозаписи, но самое главное, он вдруг понял, как можно вынести из замка один-единственный крошечный звук. В тот момент, когда «но» уже соскочило у него с языка, но еще не вылетело изо рта, он успел схватить его зубами за хвост и сжал губы – и маленькое «но» попало в мышеловку, уже произведенное, но еще не произнесенное.

– Что ж, не смею вас больше задерживать, – проговорила недовольная госпожа Звукозапись. – Только попрошу вывернуть карманы – я хочу удостовериться, что вы ничего не украли. И – счастливого пути.

Звукозапись удостоверилась, Мило молча кивнул ей на прощание – ведь сказать «спасибо» или «до свидания» в данном случае было бы непростительной ошибкой – и со всех ног пустился к выходу.

Глава 13
Беспочвенный Домысел

Крепко стиснув зубы и перебирая ногами так, что даже мысли не могли угнаться за ними, Мило летел назад, к автомобильчику. Увидев его, толпа заволновалась; Тактик радостно бросился навстречу, а Ляпсус тем временем лично принимал поздравления со всех сторон.

«Где звук?» – торопливо начертал на доске кто-то, и все застыли, с тревогой ожидая ответа.

Мило отдышался, взял мел и написал просто:

«Я держу его за зубами».

Одни стали бросать в воздух чепчики, другие во всю мочь кричали неслышное «ура!», а третьи занялись тяжелой артиллерией, выдвинув пушку на линию огня. Они навели ее на самый толстый участок замковой стены и натолкали в дуло пороха.

Мило привстал на цыпочки, дотянулся до жерла и разжал губы: крохотный звук плавно опустился и лег на порох – все было готово. Тут же задымился подожженный фитиль.

«Лишь бы никого не убило», – только и успел подумать Мило.

Пушка, подпрыгнув, изрыгнула огромный клуб серо-белого дыма и вместе с ним – едва слышное: «Но-о-о-о-о…» Звук этот по пологой дуге взлетел вверх, потом вниз и через несколько мгновений легонько коснулся стены, чуть правее входной двери. Еще несколько мгновений стояла зловещая тишина, такая тишина, какой и прежде не было, такая, будто сам воздух затаил дыхание.

А потом вдруг – рев, грохот, крушение! Замок раскололся, развалился по камушку, рухнул наземь, а из подземного хранилища вырвались все звуки мира и полетели по ветру.

Всякий звук, когда-либо родившийся, произнесенный или произведенный – от начала истории, где их почти не было, и до времен, когда их стало слишком много, – ринулся из развалин вдаль, и это было подобно тому, как если бы каждый житель земли засмеялся, засвистел, закричал, запел, зашептал, забормотал, заплакал, зачихал и закашлял, и все это одновременно. Летели обрывки старых речей, неизвестно о чем, и ответов перед классной доской, обломки грома древних сражений, лоскуты плача младенцев, осколки автомобильных гудков, клочки гула водопадов, воплей болельщиков, топота копыт и много-много чего еще.

Некоторое время царил всеобъемлющий и оглушительный хаос, а потом старые звуки как мгновенно появились, так и пропали за холмами, устремившись на поиски новой свободы, и все стало на свое место.

Люди тут же стали трепать языками, а дым и пыль развеялись. Только тогда Мило, Тактик и Ляпсус заметили госпожу Звукозапись – она понуро сидела на груде щебня, – и все трое подошли к ней, чтобы как-то утешить.

– Простите нас, – сказал Мило.

– Но мы были вынуждены это сделать, – добавил Тактик, принюхиваясь к руинам.

– С позволения сказать: ломать – не строить! – по своему обыкновению, ляпнул Ляпсус.

Звукозапись огляделась вокруг, и на ее и без того печальном лице отразилось отчаяние.

– Потребуются годы и годы работы, чтобы снова собрать эти звуки, – зарыдала она, – а еще больше времени на то, чтобы расставить их по местам. Но это я сама виновата. Ведь обеззвучив мир, сами звуки этим не исправишь. А на самом деле задача в том и состоит, чтобы всякому звуку найти свое дело, место и время.

Между тем за холмами послышались до боли знакомые тяжелые шаги – скрып-скрып, хрум-хрум, – и наконец появился сам Чудовищный ТАРАРАМ, волоча за собой преогромный мешок.

– Эй, – сказал он, отдуваясь и утирая пот со лба, – тут полный мешок всякой дряни – может, вам сгодятся? Они как рванут по-над холмами всем скопом! Да только на что они мне – нет среди них ни единого мало-мальски чудовищного.

Звукозапись заглянула в мешок – в нем были все звуки, сбежавшие из хранилищ.

– Как это мило с вашей стороны, что вы вернули их! – радостно восклицала она. – Надеюсь, когда замок будет отстроен, вы с доктором устроите в нем концерт, к примеру, камерной музыки.

Подобная перспектива показалась ТАРАРАМУ столь чудовищной, что он немедленно откланялся и в панике убрался восвояси.

– Надеюсь я его не обидела, – забеспокоилась Звукозапись.

– Он поклонник противной музыки, – заметил Тактик.

– Ах да, – вздохнула она, – я все время забываю, что многие поклоняются ей. Но наверное, и такая нужна, потому что не будь противного, не было бы и приятного. И как узнаешь, насколько звук приятен, если не знаешь, насколько он не противен. – Она помолчала, а потом закончила, вздохнув: – Вот если бы Поэзия и Мудрость вернулись, я уверена, все сразу бы наладилось.

– А мы на что? – вскинулся Мило. – Мы их вызволим!

– Да, конечно! – воскликнула она. – Но дорога туда долгая и трудная, и вам нужно будет чем-то подкрепиться. – Она подала Мило маленький коричневый сверток, перевязанный веревочкой. – Только помни: их надо не принимать, а воспринимать, потому что порою послушать хочется не меньше, чем покушать. Здесь – звуки ночного города и гудок далекого поезда, потрескивание костра, звуки сутолоки большого магазина и хруст поджаренных хлебцев, скрип дивана и, разумеется, всякого рода смехи. Здесь – всего понемножку, и думаю, там, в пустоте, в безлюдье, это вам будет кстати.

– Спасибо, – поклонился Мило.

– Поезжайте этой дорогой прямо к морю, потом налево, а там рукой подать до Числовенции…

Звукозапись еще что-то говорила, но они уже не слышали – они мчались прочь из долины, не забыв, правда, попрощаться перед отбытием.

* * *

Вот и море – тихонько набегают волны на ровный и плоский песчаный берег. А вдалеке – прекрасный остров: пальмы и цветы сбегают к искрящейся воде.

– Ну, теперь-то у нас все пойдет как по маслу! – радостно воскликнул Ляпсус.

И едва он произнес эти слова, как вдруг подскочил, будто в него воткнули булавку, вылетел из автомобильчика и отправился неведомо куда.

– Да и времени у нас полным-полно, – ответил Тактик, не заметив, что жучилы на заднем сиденье как не бывало, и тут же сам взмыл в воздух и исчез.

– И денек будет – что надо, – согласился Мило, слишком занятый дорогой, чтобы заметить их исчезновение. И тут же исчез сам.

Он приземлился рядом с Тактиком и перепутанным Ляпсусом на крошечном островке, который оказался совсем не таким, каким казался с дороги. Вместо пальм и цветов – только камни да пни давным-давно сгнивших деревьев.

– Простите, пожалуйста, – обратился Мило к первому встречному, – не могли бы вы сказать, где я?

– Простите, пожалуйста, – ответил первый встречный, – не могли бы вы сказать, кто я?

На первом встречном был ворсистый твидовый пиджак, дамские панталоны и толстые шерстяные носки, а на голове – кепка о двух козырьках, спереди и сзади, и он явно был не в своей тарелке.

– Вам лучше знать, кто вы, – рассердился Мило.

– Вам лучше знать, где вы, – точно так же рассердился первый встречный.

– Ну и ну, – шепнул Мило на ухо Тактику, – с ним, похоже, не договоришься. Придется ему помочь.

Некоторое время троица совещалась, и наконец жучило поднял голову и спросил:

– А не могли бы вы сказать, кем бы вы могли быть?

– Вот это я с удовольствием! – обрадовался тот. – Я мог бы стать длинным-предлинным, – и он вытянулся так, что остались видны лишь башмаки и шерстяные носки, – если бы не был таким маленьким. – Тут он стал размером с камушек.

– Я мог бы стать щедрым-прещедрым, – и он вручил каждому по большому румяному яблоку, – если бы не был таким жадным, – прорычал он и отобрал яблоки.

– Я мог бы стать сильным-пресильным, – он взревел, подняв над головой огромный валун, – если бы не был таким слабеньким, – и он покачнулся под тяжестью собственной кепки.

– Я мог бы стать умным-преумным, – проговорил он сразу на двенадцати языках, – если бы не был таким дураком, – и он попытался засунуть обе ноги в один башмак.

– Я мог бы стать ловким-преловким, – и он закружился, стоя на кончиках пальцев, – если бы не был таким неуклюжим, – и он заехал большим пальцем себе в глаз.

– Я мог бы стать быстрым-пребыстрым, – и он в мгновение ока дважды обежал вокруг острова, – если б не был таким медлительным, – и он помахал рукой на прощанье обогнавшей его улитке.

– Если бы все было так, я бы вам помог, если бы смог, – закончил он.

Они опять долго шептались, держа совет.

– Нет ничего проще, – наконец объявил Ляпсус, крутя трость в пальцах.

– Если все так и есть, как было сказано, – добавил Тактик.

– В таком случае, – закончил Мило, – вы не кто иной, как Еслиб!

– Ну, конечно же, конечно! – вскричал первый встречный. – Как же я сам не догадался? Только вот беда, я мог бы стать самым счастливым человеком на свете, – он плюхнулся наземь и схватился за голову, – если бы не был таким несчастным.

– Ну, теперь-то вы ответите, куда мы попали? – спросил Тактик, оглядывая неприютный островок.

– Разумеется, – ответил Еслиб. – Это остров Домысел. Располагайтесь как дома. Вам тут придется прогостить довольно долго.

– А как мы сюда попали? – спросил Мило, еще не совсем догадавшись.

– Вы перескочили, – объяснил Еслиб. – Точно так же, как и все остальные. Ведь самый короткий путь сюда – замыслить что-то, но не домыслить. Перескочил до мысли,и вот тебе пожалуйста – Домысел. Попасть сюда очень легко – сам-то я побывал здесь не одну сотню раз.

– Не слишком приятное местечко, – заметил Мило.

– Это правда, – согласился Еслиб. – Со стороны да издалека Домысел выглядит куда привлекательней.

Пока они разговаривали, на островок с разных сторон перескочило еще восемь или девять человек.

– В таком случае, – поспешно заявил Ляпсус, – с вашего позволения, я собираюсь перескочить отсюда обратно.

Он пару раз присел, разминая ноги, затем разбежался и сиганул. Пролетел он шага два и плюхнулся на кучу камней.

– Этак у вас ничего не выйдет, – ворчал Еслиб, помогая ему подняться. – Это ведь не что-нибудь, а Домысел – он так просто не отпустит. Иначе тут бы не было такого перенаселения.

И правда, вдоль кромки воды, насколько хватало глаз, на прибрежных камнях теснились толпы людей, с тоской глядящих в морскую даль.

– Тут что, и перевоза нет – ни лодки, ни парома? – спросил Мило, которому не терпелось двинуться дальше.

– Нет, нету, – покачал головой Еслиб. – Единственная возможность вернуться – это самому пуститься вплавь по морю. Путь долгий и очень трудный.

– Я же весь промокну! Не люблю промокать! – Жучило всхлипнул и затрепетал от одной только мысли об этом.

– Они тоже не любят, – грустно ответствовал Еслиб. – Потому-то и застряли здесь. Но если говорить лично о вас, я бы на вашем месте не слишком бы волновался: даже если вам придется целый день пробарахтаться в Море Знаний, все равно вы выйдете из него сухим. Да и для большинства публики это – как с гуся вода. Однако, прошу прощения, мне пора. Нужно встретить новоприбывших. Ведь я, как вы уже знаете, мог бы стать ужасно приветливым, если б…

Мило и Тактик, не слушая воплей Ляпсуса, который ни за что и никуда не хотел плыть, потащили его за собою в воду.

А Еслиб поспешил прочь, чтобы ответить на множество вопросов, и последнее, что им удалось расслышать, были его слова:

– Прошу прощения, не могли бы вы мне сказать, кто я?

Они плыли, плыли, плыли, час за часом – так им казалось, – и только постоянная поддержка Тактика помогала Мило удержаться на поверхности ледяной воды. Наконец, совершенно измотанные и насквозь промокшие (разумеется, кроме жучилы), они достигли берега.

– Вообще-то, с вашего позволения, там было неплохо, – молвил Ляпсус, поправляя галстук и отряхиваясь. – Надо бы заглянуть туда еще разок.

– Ты там побываешь еще не раз, будь уверен, – с трудом выговорил Мило. – А вот я теперь буду домысливать все до конца, прежде чем делать выводы. Иначе слишком много времени потратишь на Домысел.

Автомобильчик стоял на том самом месте, где они его покинули, и вот они снова в пути. На теплом солнышке и легком ветерке все скоро обсохли. Дорога свернула прочь от моря, и начался долгий подъем в горы.

– Надеюсь, до Числовенции ехать недалеко, – проговорил Мило, думая о том, что сегодня они еще не завтракали. – Интересно только, насколько недалеко?

Глава 14
Додекаэдр-провожатый

Впереди дорога разветвлялась на три, и дорожный указатель у развилки, как будто в ответ на вопрос Мило, указывал на все три стороны и гласил:

ЧИСЛОВЕНЦИЯ

5 миль

8 800 футов

26 400 ярдов

316 800 дюймов

633 600 полудюймов

И ТАК ДАЛЕЕ

– Давайте считать милями, – предложил Ляпсус, – так будет короче.

– Давайте считать полудюймами, – предложил Мило, – так будет быстрее.

– Только вот какую из трех дорог считать правильной, – сказал Тактик, – это вопрос.

Спор продолжался, когда из-за указателя выскочила странная фигура и направилась к автомобильчику, все время повторяя:

– Да, точно, абсолютно точно, правильно, конечно, да, это меняет дело, верно…

Фигура эта была построена (иначе и не скажешь) из великого множества линий и углов, образующих одну многогранную форму – нечто вроде куба, которому усекли вершины, а потом еще раз усекли те вершины, которые образовались в результате предыдущего усечения. Каждое ребро было аккуратно помечено своей маленькой буковкой, а каждый угол – большой. На макушке сидел симпатичный беретик, а под ним располагалась одна из граней с очень серьезным лицом. Впрочем, лучше вам взглянуть на рисунок – тогда поймете, что я имею в виду.

Приблизившись, фигура сдернула берет и произнесла четко, громко, с расстановкой:

 
– Мы – многоугольник,
Мы – многогранник,
Мы – Додекаэдр.
А вы кто, странник?
 

– Что значит «Додекаэдр»? – спросил Мило, с трудом выговорив незнакомое слово.

– Объясняю. – И незнакомец стал медленно поворачиваться. – Додекаэдр – это правильный многогранник, у которого налицо двенадцать граней.

И действительно, одна за другой показались остальные одиннадцать плоскостей, и каждая – на свое лицо.

– Я пользуюсь ими по очереди, – сообщил Додекаэдр, обратив к ним лицо поулыбчивее. – Так они меньше стираются. А как вас зовут?

– Мило, – представился Мило.

– Какое иррациональное имя, – удивился тот, сменив улыбчивое лицо на удивленное. – И при этом имя на единственное лицо. Придется мне обращаться к вам в единственном числе.

– А что плохого в моем лице? – спросил Мило, на всякий случай пощупав, все ли у него на месте.

– Слишком быстро сотрется от частого употребления, – отвечал тот. – Ты посмотри на меня – у меня одно веселое, другое грустное, третье безразличное, четвертое сердитое, пятое умное, шестое обиженное, и еще шесть лиц в запасе. А в твоих краях, значит, все односторонние личности носят имя Мило?

– Да нет, кого-то зовут Генри, кого-то – Роберт или Джордж, или Джон, или еще как-нибудь.

– Какая путаница, – вскричала фигура. – У нас все носят имена, которым полностью соответствуют: треугольники именуются Треугольниками, круги – Кругами, и даже каждое число поименовано. Нет, ты представляешь, что будет в ответе, если, скажем, назвать одну двойку Генри, другую – Джорджем, третью – Робертом или Джоном или еще как-нибудь? Предположим, что Роберт плюс Джон получается четыре, но если четверку звать Альбертом, то что же тогда будет в ответе?

– Я как-то никогда не считал это важным, – признался Мило.

– Тогда немедленно посчитай! – заметил Додекаэдр, обратив к нему строгую грань своей многогранной личности. – У нас в Числовенции все рассчитывается, и очень строго.

– В таком случае не поможете ли вы нам рассчитать, какая из трех дорог лучше? – попросил Мило.

– Всенепременно! – радостно воскликнул Додекаэдр. – Нет ничего проще! Если автомобиль с тремя пассажирами, выехав в одиннадцать тридцать пять утра со скоростью тридцать миль в час преодолеет путь в пять миль за десять минут, в то время как другой автомобиль с тремя пассажирами, едущий со скоростью двадцать миль в час, за пятнадцать минут преодолеет расстояние, вдвое большее половины нуги первого, а собака, жук и мальчик за то же время преодолеют такой же путь, или же такой же путь они преодолеют за то же время в половине десятого месяца, отправившись по третьей дороге, – какой из путей окажется короче и по какому им лучше отправиться?

– По семнадцатому пути! – вскричал Ляпсус, что-то яростно вычислявший на клочке бумаги.

– Не знаю… по-моему… – замялся Мило, путаясь в расчетах.

– Тебе придется решить задачи посложнее этой, – проворчал Додекаэдр, – иначе ты никогда не узнаешь, много ли тебе осталось и достигнешь ли ты когда-нибудь чего-нибудь.

– С задачками у меня плохо, – признал Мило.

– Печально слышать, – вздохнул Додекаэдр. – Это весьма полезная вещь в хозяйстве. Как и примеры. К примеру, возьмем бобра длиною в два фута плюс полтора фута хвоста: если он может построить плотину двенадцати футов высотой при ширине в шесть футов за два дня, то можно узнать, за сколько дней сможет запрудить реку Колорадо бобер длиною в шестьдесят восемь фунтов плюс пятьдесят один фут хвоста.

– Где вы, позвольте узнать, возьмете такого большого бобра? – проворчал Ляпсус, скрипя карандашом.

– Для решения задачи это несущественно, – отвечал тот. – Но если допустить, что такой бобер вам попадется, вы уже будете знать, на что он годится.

– Это нелепица какая-то, – возразил Мило, у которого голова крутом шла от всех этих задач и чисел.

– Очень может быть, что и нелепица, – согласился Додекаэдр. – Но какая разница, умный вопрос или нет, если на него дан правильный ответ? В данном случае, если вам не нравится бобер, стройте плотину сами.

– Все три дороги займут одно и то же время, – прервал их Тактик, который тем временем терпеливо решал первую задачку.

– Ответ сходится! – воскликнул Додекаэдр. – И я сам провожу вас. Однако, надеюсь, мне удалось доказать вам, что задачки – очень важная вещь. Если бы вы рассчитали неправильно, то, весьма возможно, оказались бы на ложном пути.

– Где же я допустил ошибку? – бормотал Ляпсус, лихорадочно перепроверяя свои вычисления.

– Но если пути ведут в одно и то же место, разве один из них может быть ложным? – спросил Мило.

– Разумеется, нет! – вскричал многогранник. – Потому что они все – ложные. Ведь бывает, что ответов много, а ни один не сходится.

Додекаэдр подошел к указателю и трижды покрутил его. Тут же три дороги исчезли, а на их месте появилась одна, на которую теперь и указывала стрелка с надписью.

– Неужели в Числовенции любая дорога – длиною в пять миль? – спросил Мило.

– Боюсь, что так, – отвечал многогранник, пристраиваясь сзади на багажнике автомобильчика. – Потому что этот указатель у нас – единственный.

Дорога оказалась ухабистой и каменистой. На каждой ухабине Додекаэдра подбрасывало и прикладывало всякий раз другим лицом: то грустным, то веселым, то сердитым, то безразличным – каким подвернется.

– Вот и добрались, – радостно объявил он после очередного взлета. – Добро пожаловать во владения чисел.

– Не слишком, с позволения сказать, привлекательное место, – заметил Ляпсус, и это была правда. Чем выше в горы они поднимались, тем меньше вокруг оставалось травы и деревьев. Одни голые камни.

– Значит, именно здесь выдумывают числа? – спросил Мило.

Автомобильчик снова подбросило, на этот раз Додекаэдр, не удержавшись, кувырком да кубарем покатился вниз по склону, пока не уткнулся грустной своей физиономией в какую-то дыру.

– Вопрос в корне неправильный, – отвечал он как ни в чем не бывало. – Числа не выдумывают, их извлекают. Что ты знаешь о них?

– А зачем мне знать – проку все равно никакого, – заупрямился Мило, которому вовсе не хотелось признаваться в собственном невежестве.

– НИКАКОГО ПРОКУ? – вскричал Додекаэдр, повернувшись к миру лицом, красным от ярости. – Да откуда бы взялся завтрак на двоих – не будь двойки? Или тридцать три богатыря – не будь тройки? Или четыре стороны света – не будь четверки? Или семь чудес света без той же семерки!

– Да нет, я хотел сказать… – начал было Мило, но разъяренный Додекаэдр, ничего не слыша, продолжал бушевать:

– Если ты птица высокого полета, как ты можешь узнать, насколько высоко залетел? Если попал в полосу неудач, как узнаешь, какой она ширины? Если отправился странствовать по необъятному миру, как узнаешь, насколько он необъятен? А если мир тесен, – закончил он, схватившись за голову, – опять-таки как узнаешь, насколько именно? Вот почему число – самое прекрасное и самое ценное, что есть в мире. Идите все сюда, и я вам это докажу! – крикнул Додекаэдр и вкатился в дыру, которая оказалась входом в пещеру. – Давайте, давайте, – звал он из темного зева. – Не целый же день мне вас ждать!

И все последовали за ним в глубь горы.

Пока глаза не привыкли к полумраку, вокруг ничего не было видно, а только слышно – что-то шуршало, скреблось, стукалось, погромыхивало.

– Наденьте, – приказал многогранник, вручив каждому шлем с фонариком надо лбом.

– Куда мы идем? – шепотом спросил Мило, потому что ему показалось, что в таком месте лучше разговаривать шепотом.

– Мы уже пришли. – Додекаэдр-провожатый широко повел рукой: – Это копи – здесь мы копаем и копим цифры.

Мило чуть повернул голову и только тут разглядел обширную пещеру, едва освещенную бледным страшноватым мерцаньем сталактитов, угрожающе свисающих со сводов. Стены пещеры сверху донизу были испещрены ходами и галереями, и повсюду Мило различил множество взрослых людей, ростом не больше него, которые что-то выкапывали, выковыривали, очищали, вытаскивали и грузили на вагонетки, доверху заполненные камнями.

– Вперед, – скомандовал Додекаэдр, – и хорошенько смотрите под ноги!

Его голос отразился от стен, отозвался от потолка и пошел гулять эхом по всей пещере, сливаясь с шумом и гулом работ. Тактик двинулся рядом с Мило, Ляпсус, осторожно ступая, следовал сзади.

– Чьи это копи? – спросил Мило, когда они миновали две груженых вагонетки из длинной вереницы таких же.

– КЛЯНУСЬ ЧЕТЫРЬМЯ МИЛЛИОНАМИ ВОСЕМЬЮСТАМИ ДВАДЦАТЬЮ СЕМЬЮ ТЫСЯЧАМИ ШЕСТЬЮСТАМИ ПЯТЬЮДЕСЯТЬЮ ДЕВЯТЬЮ ВОЛОСЬЯМИ НА МОЕЙ ГОЛОВЕ – МОИ, РАЗУМЕЕТСЯ! – прогремел голос на всю пещеру.

И пред ними предстала фигура, которая не могла быть никем иным, как только самим королем Матемагиком.

Его длинные ниспадающие одежды сплошь были затканы сложными математическими уравнениями, а высокая остроконечная шапка придавала его облику еще больше премудрости. В левой руке он держал длиннющий посох с ластиком вместо набалдашника.

– Какое прекрасное, с позволения сказать, подземелье, – смущенно пролепетал Ляпсус, всегда опасавшийся громких звуков.

– Эти копи из числа крупнейших в моем королевстве, – гордо проговорил Матемагик.

– А драгоценные камни тут есть? – с замиранием сердца спросил Мило.

– ДРАГОЦЕННЫЕ КАМНИ? – пуще прежнего заревел король, после чего склонился к Мило и тихонько прошептал: – Клянусь восемью миллионами двумястами сорока семью тысячами тремястами двенадцатью нитями моей одежды – разумеется, есть. Гляди-ка сюда.

Он подошел к одной из вагонеток, выудил из нее какую-то крошечную штучку, тщательно отер ее о рукав, а затем поднял к свету – штучка ярко заиграла.

– Но ведь это же пятерка, – не поверил своим глазам Мило.

– Разумеется, – кивнул Матемагик. – Не меньшая драгоценность, чем все остальные. Посмотри-ка на них.

Он выудил целую пригоршню камушков и ссыпал в ладони Мило. Там были все цифры от единицы до девяти, не считая множества нолей.

– Мы откалываем их, извлекаем из породы и полируем прямо здесь, – заметил Додекаэдр, указав на группу работников, склонившихся над полировальными кругами, – а затем рассылаем по всему миру. Изумительно, не правда ли?

– Просто слов нет, – тявкнул Тактик, и сам большой мастер откалывать номера с цифрами.

– Так вот откуда они, – проговорил Мило, с испугом глядя на искрящуюся россыпь цифр.

Он осторожно протянул их Додекаэдру, стараясь не выронить, и все же одна цифирка выскользнула из его рук, стукнулась о каменный пол и раскололась на две половинки. Ляпсус вздрогнул, а Мило ужасно огорчился.

– Ничего страшного, – успокоил его Математик. – Кусочки цифр мы используем для дробей.

– А как у вас насчет алмазов, изумрудов и, с позволения сказать, рубинов? – недовольно буркнул жучило, разочарованный увиденным.

– Ах вот вы о чем, – молвил король. – Этого добра мы не считаем, – и повел их в глубь пещеры.

Там почти до самого потолка высились груды не только алмазов, изумрудов и рубинов, но еще и сапфиров, аметистов, топазов, лунного камня и граната. Это были такие горы сокровищ, каких никто никогда не видел.

– Одна беда, – вздохнул Матемагик, – никак не можем придумать, что со всем этим делать. Мы их выбрасываем, выбрасываем, а их все не убывает. – С этими словами он поднес к губам серебряный свисток и дунул в него изо всей мочи: – Время обедать!

И впервые за всю свою жизнь жучило Ляпсус так удивился, что не нашелся что сказать.