Текст книги "Мило и волшебная будка"

Автор книги: Нортон Джастер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава 9
Все зависит от точки зрения

Словаренция давно осталась позади, а впереди их ждали неведомые ничейные земли, лежащие между королевством слов и королевством чисел. Вечерело. Огромное оранжевое солнце опускалось к далеким горам, тени кустов и деревьев неторопливо вытягивались, шаловливый свежий ветерок ласково потрепывал автомобильчик по борту.

– Эх, дороги! – воскликнул Ляпсус, вдохнув воздух полной грудью. – Жажда приключений, охота к перемене мест, рыцарские подвиги – это воистину великолепно!

Показав таким образом, что теперь он, пожалуй, даже рад нежданному путешествию, жучило самодовольно скрестил руки на груди да так и застыл. Между тем открытая местность тоже осталась позади – они въехали в густой лес.

«ВНИМАНИЕ! ПЕРСПЕКТИВА И ПАНОРАМА!

СМОТРОВАЯ ПЛОЩАДКА – ПРЯМО!»

– гласил щит на обочине, но, вопреки обещанию, впереди, кроме деревьев, ничего не наблюдалось. Автомобильчик мчался, лес становился все гуще, деревья все толще и выше. И вот, когда за деревьями не стало видно ни леса, ни неба, чаща вдруг оборвалась, и дорога, изогнувшись, взбежала на вершину холма, откуда во все стороны, насколько хватало глаз, открывался вид на роскошную зеленую равнину, по которой они еще недавно проезжали.

– Великолепная панорама! – объявил Ляпсус так, будто сам ее и соорудил.

– Точно! – воскликнул восхищенный Мило. – Наверное, это и называется «красота»?

– Понятия не имею, – ответил неизвестно кто. – Все зависит от точки зрения.

– Простите, – растерялся Мило, поскольку никого видно не было.

– Я говорю, все зависит от точки зрения.

Мило повернулся и оказался нос к носу с двумя до блеска начищенными башмаками, в которых стоял (если так можно выразиться о том, кто висит в воздухе) мальчишка примерно одних с ним лет, и ноги его фута на три не доставали до земли.

– К примеру, если ты больше любишь пустыню, ты никогда не скажешь, что это вот – красота.

– Именно, именно так, – поддакнул жучило, который предпочитал не спорить с вышестоящими.

– Вот еще пример, – продолжил мальчишка. – Если бы рождественские елки были людьми, а люди – рождественскими елками, они бы всех нас посрубали, поставили бы в гостиных, увешали бы игрушками, а сами съели бы наши конфеты.

– Какое это имеет отношение к красоте? – спросил Мило.

– Абсолютно никакого. Но разве сама идея не интересна?

– А как это ты там стоишь? – спросил Мило, которого во всем этом больше интересовала техническая сторона вопроса.

– Я как раз собирался спросить тебя о том же, – ответил мальчишка. – Ты ведь еще не такой старый, чтобы стоять обеими ногами на земле.

– Что ты имеешь в виду?

– Понимаешь, в нашем роду все рождаются на уровне – то есть головы у всех у нас сразу занимают должную высоту, а уж после мы начинаем расти вниз и растем, пока прочно не станем обеими ногами на землю. Конечно, бывают и такие, которые даже к старости не дорастают до земли, ну что ж, думаю, в любой семье не без урода.

Он пробежал вприпрыжку несколько шажков по воздуху, сперва туда, потом обратно, и продолжил:

– Ты, должно быть, совсем старик, если стоишь на земле?

– Не-а, – серьезно отвечал Мило. – В моем роду все начинают от земли, и мы растем, растем сколько угодно, пока не вырастем.

– Вот дурацкий способ, – расхохотался мальчишка. – Значит, пока ты растешь, твоя точка зрения все время меняется? В десять лет ты на все смотришь так, в пятнадцать – этак, а в двадцать и вовсе иначе.

– Да наверное, – согласился Мило, который никогда не рассматривал данного вопроса ни с какой точки зрения.

– А мы всегда на все смотрим одинаково, – продолжал мальчишка. – Это избавляет от множества ошибок и неприятностей. Кроме того, расти вниз куда легче, чем вверх. К тому же, пока ты маленький, падай себе на здоровье, все равно не ушибешься, и никто тебе не скажет «не шаркай ногами», «не царапай паркет», потому что шаркать не по чему и царапать нечего, потому что до пола – целых три фута.

«Вот это здорово», – подумал Тактик, ценивший, как всякая собака, мир и порядок в семейной жизни.

– Однако очевидно и другое, – продолжал мальчишка. – К примеру, сегодня у тебя на завтрак был апельсиновый сок, яйца всмятку, гренки с джемом и молоко, – сказал он Мило. – А ты терпеть не можешь, когда люди тратят время попусту, – сказал он Тактику. – А вы, – сказал он Ляпсусу, – вы всегда попадаете пальцем в небо, а если не попадаете – это еще хуже.

– Ну, это сильно преувеличено, – разозлился жук, у которого в голове не укладывалось, как можно столько увидеть с первого взгляда, да еще невооруженным глазом.

– Потрясающе! – пролаял Тактик.

– Как ты догадался? – спросил Мило.

– Очень просто, – гордо заявил мальчишка, – я – Алле Оп; я вижу все насквозь. Я вижу все, что ви за.Зато я никогда не вижу того, что перед —к примеру, прямо перед моим собственным носом.

– Да, – протянул Мило, у которого шея заныла, устав задирать голову, – не слишком-то это удобно.

– Кое-какие неудобства имеются, – согласился Алле. – Зато всегда знаешь, что за чем стоит на самом деле, а об остальном позаботятся остальные. Отец мой преду-сматривает, мать при-сматривает, брат о-сматривает, дядька рас-сматривает, а младшая сестренка Алиса – под-сматривает.

– Подсматривать, во-первых, нехорошо, а во-вторых, не всегда все хорошо видно, – буркнул жучило.

– Алле-оп! – Алле прокатился колесом. – Чего она не может под-смотреть сразу, она до-сматривает потом.

– Послушай, а можно мне встать на твою точку зрения? – спросил Мило.

– Почему бы и нет? Только нужно набраться духу и взглянуть на все по-взрослому.

Мило попробовал, он старался изо всех сил, он набирался духу. В конце концов ноги его оторвались от земли, Мило медленно всплыл и оказался рядом с Алле Опом в воздухе. И в тот же миг, не успев толком оглядеться, рухнул наземь.

– Ну как, понравилось? – спросил Алле.

– Ага, – протянул Мило, потирая голову и отряхиваясь, – но, знаешь, лучше уж я останусь на детской точке зрения. С нее не так высоко падать.

– Мудрое решение, – важно кивнул Алле, – по крайней мере на настоящий момент. Каждый смотрит со своей кочки.

– А разве эта кочка у нас не общая? – Тактик топнул задней лапой по макушке холма, а передней обвел панораму.

– Не-а. – Алле присел на пустом месте и свесил ноги. – Это моя кочка. Нельзя слишком долго смотреть на мир чужими глазами. К примеру, – он показал на лесное озерцо внизу, – нам отсюда оно кажется бадейкой воды; для муравья же оно – океан, слону – на один глоток, а рыбе – дом родной. Так что, сами видите: то, что вы видите, во многом зависит от того, как вы на это смотрите. А теперь пойдемте, я покажу вам лес.

Он припустился бегом по воздуху, время от времени останавливаясь, чтобы поманить Мило, Тактика и Ляпсуса, которые, как им и положено, следовали за ним пешим ходом по земле.

– Значит, у вас все растут так же, как ты? – пропыхтел Мило, когда они наконец поравнялись.

– Почти все, – ответил Алле, а потом остановился, призадумавшись. – Бывает, правда, что кто-то начинает расти вверх ногами. Впрочем, это нечасто, и такие у нас долго не задерживаются.

– И что с такимислучается? – не отставал Мило.

– Наверняка никто не знает, но говорят, будто они вырастают раз в десять больше обычного и ходят среди звезд.

Сказав это, он снова припустился к ожидавшему их лесу.

Глава 10
Симфония цвета

И вот лес, возносящий прямо к небу свои высокие своды, сомкнулся за ними. Вечерние солнечные зайчики играли в листве, прыгали по веткам и, соскользнув вниз по стволам, расцвечивали землю теплыми светящимися пятнами. В лесном воздухе, пронизанном мягким светом, все казалось таким четким и близким, что протяни руку – и вот оно.

Алле с гиканьем и хохотом летел вперед, но вскоре ему стало не до смеха: он ведь прекрасно видел всякое дерево, стоящие за,но совершенно не замечал стоящих переди с разгону врезался в них. После нескольких таких столкновений все остановились перевести дух.

– Смею предположить, что мы потерялись! – воскликнул Ляпсус, в изнеможении рухнув прямо в земляничник.

– Ерунда! – ответил Алле с высокой ветки, на которую присел.

– Ты знаешь, где мы? – спросил Мило.

– Разумеется. Мы находимся на том самом месте, на котором находимся. Кроме того, потеряться не означает не знать, где ты находишься, это значит знать, где ты не находишься, а места, где меня нет, меня совершенно не интересуют.

Даже для Ляпсуса это было слишком сложно, а что до Мило, то он только оторопело повторял про себя услышанное, когда Алле добавил:

– Если не верите мне, спросите у великана, – и указал на домик-невеличку, приютившийся между двумя большущими деревьями.

Мило с Тактиком подошли к двери с медной табличкой, на которой значилось – «ВЕЛИКАН» – и постучали.

– Добрый день. – На стук вышел человек самого что ни есть среднего роста.

– Так это вы и есть великан? – недоверчиво спросил Тактик.

– Именно! – ответил тот гордо. – Я самый низкорослый великан на свете. Чем могу служить?

– Скажите, мы потерялись? – спросил Мило.

– Это очень трудный вопрос, – отвечал великан. – Лучше спросите у лилипута – за углом направо. – И дверь захлопнулась.

За углом направо оказалась точно такая же дверь с медной табличкой, на которой значилось – «лилипут».

На стук вышел другой человек, как две капли воды похожий на первого.

– Здрасьте, – сказал он.

– Стало быть, вы – лилипут? – с еще большим сомнением спросил Тактик.

– Именно! – отвечал тот. – Я самый рослый лилипут на свете. Чем могу помочь?

– Как вы думаете, мы – потерялись? – опять спросил Мило.

– Даже не знаю, что вам сказать. Ступайте за угол направо – спросите у толстяка. – И эта дверь захлопнулась.

А дверь за утлом направо распахнулась в тот самый момент, как они к ней подошли:

– Рад вас видеть! – вскричал человек, неотличимый от своего соседа-лилипута.

– Значит, вы и есть толстяк, – проговорил Тактик, стараясь не слишком верить своим глазам.

– Причем самый худощавый в мире! – воскликнул тот. – Однако если у вас есть вопросы, обратитесь к худышке – за углом направо.

За углом направо, как они и ожидали, оказалась точно такая же стена, что и три предыдущих, и такая же дверь, которую, не дожидаясь стука, открыл точно такой же человек.

– Ба, какой сюрприз! – радостно завопил он. – Я уже и не помню, когда в мою дверь стучались.

– И давно это было? – спросил Мило.

– Понятия не имею, – отвечал тот. – Ах да, мне же надо ответить на стук.

– Вы уже сделали это.

– Ну, конечно. Память у меня стала совсем худая.

– Стало быть, вы – самый толстый худой человек на свете! – раздраженно тявкнул Тактик.

– Вы знаете кого-нибудь толще? – парировал тот.

– А по-моему, так все вы – один и тот же человек! – сказал Мило.

– Тс-с-с-с-с-с-с-с-с. – Худышка приложил палец к губам и прошептал ему на ухо: – Ты хочешь все испортить? Видишь ли, высоким людям я представляюсь лилипутом, малорослым представляюсь великаном, для тощих я – толстый, для толстых – тощий. Таким образом я совмещаю сразу четыре должности. А на самом деле, как видишь, я просто средний человек. Однако на свете столько простых средних людей, что их мнения никто никогда не спрашивает. Итак, что тебя интересует?

– Мы потерялись или нет? – повторил Мило.

– Да-с, – средний человек почесал в затылке, – с такой трудной задачкой, сколько помню, я еще не сталкивался. Повтори-ка еще разок, а то что-то она у меня из головы выскочила.

Мило пришлось повторять еще раз пять.

– Подумать только, подумать только, – бормотал человек. – Одно я знаю точно: найти ответ на вопрос, потеряли ли вы себя, куда труднее, чем найти то, что вы потеряли. Потому что чаще всего теряются там, где находятся. С другой стороны, не реже находятся там, где теряются, потому что на самом деле остаются на месте, а обратный путь туда, откуда вы не уходили, найти куда труднее, и поэтому я нахожу, что вам нужно немедленно пойти чуда, где вы находитесь, и найти там ответ на ваш вопрос. Со всеми другими вопросами обращайтесь, пожалуйста, к великану. – И дверь захлопнулась.

Они вернулись. Алле спросил:

– Ну как, довольны? – и, спрыгнув с ветки, свесился с высоты трех футов, растормошил уснувшего Ляпсуса, затем, на сей раз куда осторожней, двинулся дальше, к просвечу между деревьями.

– Значит, этот лес обитаемый? – спросил Мило, не отстававший от Алле.

– Еще как обитаемый! – ответил тот и, наткнувшись на деревце, обрушил на них град орехов и листьев. – Все здешние обитатели живут в замечательном городе, который называется Явь. Он вот он, прямо тут.

С опушки леса, чуть в стороне, открывался вид на великолепный стольный град. Крыши его сверкали, как зеркала, стены играли драгоценными каменьями, улицы были вымощены серебром.

– Это – он? – вскричал Мило и рванулся было к сияющим улицам.

– Нет, там – это Грёзы, – остановил его Алле. – Явь, она прямо туг.

– Что значит «Грёзы»? – спросил Мило. Ничего прекрасней этого города ему и не снилось.

– Грёзы, они грёзы и есть, – объяснил Алле, – что-то вроде м орока. – И, понимая, что понятнее не стало, добавил: – М орок – это мираж, это когда ты прекрасно видишь то, чего нет.

– Как можно видеть то, чего нет? – зевнул не вполне еще проснувшийся Ляпсус.

– Это куда легче, чем увидеть то, что есть. К примеру, на то, что есть, смотришь открытыми глазами, а на то, чего нет, можно закрыть глаза и смотреть с закрытыми. Поэтому в Грёзах жить куда легче, чем в Яви.

– Где же она, твоя Явь? – рявкнул Тактик.

– Да вот же – мы стоим прямо на Главной Улице.

Все стали оглядываться. Тактик потянул носом, а Ляпсус осторожно потыкал воздух тростью, но никто ничего не обнаружил.

– На самом деле Явь – очень приятный город, – сказал Алле, двинувшись вдоль по улице.

Он указывал им на какие-то городские достопримечательности, однако того, на что он указывал, видно не было. Зато людей на улице казалось видимо-невидимо, и со многими он раскланивался. Все куда-то спешили, глядя себе под ноги и, казалось, точно зная, куда они идут по несуществующим улицам – кто прямо, кто за угол, кто в дом, кто из.

– Не вижу я здесь ничего, – тихонько сказал Мило.

– Они тоже не видят, – грустно вздохнул Алле, – и сами того не замечают, так что им все равно.

– Наверное, трудно жить в невидимом городе, – продолжил Мило, отскочив в сторону от вереницы легковых и грузовых машин.

– Ничуточки. Это дело привычки, – сказал Алле. – Могу рассказать, как это случилось. – Они вышли на шумный многолюдный проспект, и он начал: – Давным-давно на этом месте был чудесный город с множеством красивых улиц и прекрасных площадей, и никто никуда в этом городе не торопился. Здесь было столько необычайных красот, что люди слишком часто останавливались, чтобы полюбоваться ими.

– И наверное, всюду опаздывали? – догадался Мило.

– Конечно, – кивнул Алле. – Вообще, перебираясь с одного места на другое, всегда любопытно посмотреть, что находится между, однако местный народ слишком уж увлекался этим. И вот однажды кто-то обнаружил, что если идти самым быстрым шагом и при этом глядеть только себе под ноги, то дойдешь туда, куда идешь, гораздо скорее. Все так и стали делать – принялись бегать по улицам и бульварам мимо всех чудес и красот, не глядя.

Мило подумал, что сам не раз поступал точно так же, и поэтому с трудом мог припомнить, как выглядит его собственная улица.

– Никто уже ни на что не смотрел, и чем быстрее они бегали, тем безобразнее и грязнее становилось все вокруг, а чем все становилось безобразнее и грязнее, тем быстрее они бегали, и в конце концов случилось нечто необыкновенное: поскольку никто не обращал на город внимания, он стал постепенно таять. С каждым днем дома расплывались, улицы исчезали одна за другой, пока вовсе не пропали из глаз. Так от города не осталось даже видимости.

– Что же сделали жители? – спросил Ляпсус, в котором вдруг проснулось любопытство.

– А ничего, – продолжил Алле, – живут, как жили, – в тех же домах, на тех же улицах, потому что никто ничего не заметил. Для них все осталось, как было.

– А если им сказать? – спросил Мило.

– Бесполезно. В такой спешке они все равно не увидят – им некогда глазеть по сторонам.

– А почему бы им не перебраться на жительство, с позволения сказать, в Грёзы? – заметил Ляпсус. – Грёзы – такое замечательное местечко.

– Многие пытались, – ответил Алле, снова поворачивая к лесу, – однако жить посреди сплошной видимости ничуть не лучше, чем посреди невидимого.

– Может быть, когда-нибудь у вас здесь будет один город – такой же ясно видимый, как Грёзы, и такой же незабываемый, как Явь.

– Так и будет, когда ты вернешь нам Поэзию и Мудрость, – ответил Алле с улыбкой, поскольку видел Мило насквозь. – А теперь побежали, иначе пропустим вечерний концерт.

Они прошли по невидимой лестнице, миновали незримые ворота и, покинув Явь (о которой порою трудней рассказать, чем о сновидении), оказались в совершенно другой части леса.

Солнце почти уже зашло, вершины далеких холмов окрасились рыжим, багряным и алым. Последние лучи медлили в небе, озаряя путь птицам, спешащим по домам, а первые, самые нетерпеливые звезды уже заняли свои места.

– Вот он! – воскликнул Алле, обведя рукой огромный симфонический оркестр. – Разве он не великолепен?

По меньшей мере тысяча музыкантов располагалась большим полукругом. Слева и справа – скрипки и виолончели, их смычки волной взмывали и падали, а дальше, за ними, виднелось бесчисленное множество малых и больших флейт, кларнетов, гобоев, фаготов, валторн, труб, тромбонов и туб – и все играли разом. Позади всех, уже едва различимые вдали, виднелись ударные инструменты, и, наконец, вдоль всего крутого склона выстроились торжественные контрабасы.

Перед оркестром за дирижерским пультом стоял высокий сухопарый человек с темными глубоко посаженными глазами и тонкогубым ртом, кое-как уместившимся между длинным острым носом и таким же длинным и острым подбородком. Дирижировал он без палочки свободными плавными жестами, которые, казалось, зарождались в ступнях его ног и, медленной волной пройдя по всему телу, докатывались через длинные руки до самых кончиков изящных пальцев.

– Музыки почему-то не слышно, – сказал Мило.

– Само собой, – ответил Алле. – Этот концерт нужно не слушать, а смотреть. Ты приглядись.

Руки дирижера как будто лепили что-то из воздуха, как из податливой глины, и весь оркестр послушно следовал каждому его движению.

– Что же такое они играют? – спросил Тактик, склонив голову набок и с любопытством глядя на Алле.

– Вечернюю зарю – что же еще? Они исполняют ее каждый вечер на заре.

– Что? Зарю? – насмешливо переспросил Мило.

– Вот именно, – ответил Алле. – Точно также они исполняют утро, день и ночь, соответственно, утром, днем или ночью. Без этого на свете не было бы ни единого цвета, – стал объяснять он. – Каждый инструмент играет свою партию, и все зависит от времени года и погоды, а погоду делает дирижер – он следит за партитурой и дирижирует днем. – И вдруг воскликнул: – Час настал! Сейчас солнце закатится, и вы сможете поговорить с самим маэстро Гаммой.

Последние краски угасали на западе, и по мере их угасания инструменты один за другим умолкали, покуда не остались одни лишь контрабасы, которым предстояло исполнять ночь, да серебряные колокольцы, игравшие звезды. Дирижер медленно опустил руки, но еще некоторое время стоял, пока полная тьма не окутала лес.

– У вас получился очень красивый закат, – сказал Мило, подойдя к помосту.

– А как же иначе? – последовал ответ. – Ведь мы играем эту вещь от начала света.

С этими словами дирижер сошел с помоста и, подхватив Мило, усадил его на пюпитр.

– Я – Великий Гамма, – продолжал он, помахивая руками, – дирижер красок, маэстро полутонов, интерпретатор всех цветов радуги.

Мило тоже представился и спросил:

– Вы играете каждый день?

– Ах, разумеется, каждый день и все дни напролет, – возгласил Гамма и сделал изящный пируэт. – Лишь по ночам я порой отдыхаю, а они – они играют все ночи.

– А что произойдет, если вы перестанете играть? – поинтересовался Мило: ему не верилось, что цвета и оттенки возникают таким странным образом.

– Смотри сам! – вскричал Гамма и высоко вскинул руки.

В тот же миг последние инструменты смолкли, и все краски разом исчезли. Мир стал похож на огромную книжку-раскраску, к которой никто еще не прикасался. Остались только черные контуры, и будь у кого-нибудь коробочка красок размером с дом и большущая кисточка, ему хватило бы удовольствия на много лет.

Но вот Гамма опустил руки – инструменты зазвучали снова, и цвет вернулся.

– Видишь, каким унылым стал бы наш мир без красок? – сказал он, согнувшись в низком поклоне, так что его острый подбородок едва не воткнулся в землю. – Зато какое удовольствие вести скрипичную партию зелени в серенаде весны! И ах, как звучат синие трубы моря! А желтые гобои теплого солнечного света? Но лучше всего – радуга! И пронзительно сверкающие неоном вывески. И такси в шашечку. И мягкие, размытые тон атуманного дня. Мы исполняем всё!

Гамма говорил, а у Мило сияли глаза. У Алле, Ляпсуса и Тактика – тоже.

– А теперь мне и вправду нужно соснуть. – Гамма зевнуть – Несколько ночей подряд у нас были грозы с молниями, фейерверки и карнавалы, и мне не удалось поспать. Однако эта ночь наверняка пройдет спокойно. – Он положил свою большую ладонь на плечо Мило. – Будь другом, побудь с моим оркестром до утра. И проследи, чтобы меня разбудили ровно в пять часов двадцать три минуты – перед восходом солнца. Спокойной ночи… спокойной ночи… спокойной ночи… – трижды повторил он, каждый раз отступая на шаг, и исчез в лесу.

– Правильное решение, – сказал Тактик, укладываясь в траву.

Жучило уже улегся, и Алле тоже устроился на воздухе. А Мило, в голову которому битком набилось всяких мыслей и вопросов, свернулся калачиком на страницах завтрашней музыки и с нетерпением стал ждать рассвета.