Текст книги "Нора Робертс. "Рожденная в грехе" (СИ)"

Автор книги: Нора Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Annotation

Робертс Нора

Робертс Нора

Нора Робертс. «Рожденная в грехе» (роман, главы 1-21, перевод с английского Сафоновой Э.К.)

ПРОЛОГ

Аманда металась во сне: видеть Колина было невыносимо больно, – глубокая печаль исказила его милые, приятные черты. «Мэнди», – позвал он. Он всегда называл ее ласково: Мэнди, моя Мэнди, дорогая Мэнди. Почему же нет и тени улыбки на лице, и куда подевались смешинки из глаз?

"Мэнди, нам не одолеть судьбу. А как бы хотелось. Мэнди, м оя Мэнди. Я так скучаю по тебе. Но я и подумать не мог, как скоро ты последуешь за мной. Бедна я наша девочка, ей так тяжело. И будет еще тяжелее. Ты должна ей сказать. Ты знаешь, о чем я ... "

Он все-таки улыбнулся, но так грустно, так печально, что Аманда невольно потянулась к нему во сне, – таким живым и близким казался образ; но прикоснуться к видению не смогла, – оно замерцало и поблекло.

"Тебе придется ей все рассказать, – повторил голос. – Мы же понимали с тобой, что, рано или поздно, ты это сделаешь. Девочка должна знать о себе правду – кто она есть на самом деле. Только, пожалуйста, Мэнди, пусть она всегда помнит о том, что я любил ее. Я любил свою малышку".

"О, нет, Колин, не уходи! – Она простонала в изнеможении сквозь сон. – Останься со мной. Я люблю тебя, Колин. Мой милый Колин. Я люблю тебя несмотря ни на что".

Но вернуть его она не могла. И прервать сон – тоже. Словно в тумане, перенеслась во сне к тем зеленым холмам, которыми грезила всю жизнь. Аманда снова видела Ирландию и с упоением смотрела, как мерцающая река бережно обвивает холмы ярко-серебристой лентой, будто стережет бесценный подарок.

И она увидела Томми. Любимый, он ждал ее. Обернулся с приветливой и радушной улыбкой.

Но почему такая тоска? Ведь Аманда здесь, вернулась, она снова молода и полна жизненной силы, полна любви.

"Я думала, что больше не увижу тебя никогда. – Голос срывался, и слабый смех повис в воздухе. – Томми, я вернулась к тебе!"

Он как-то странно посмотрел на нее. И, будто стена оказалась между ними, – Аманда не могла пробиться сквозь нее, как ни пыталась.

Только слышен был голос – он звучал, как всегда, ровно и мелодично.

" Я люблю тебя, Аманда. Любил, и буду лю бить всегда. Не проходило и дня, чтобы я не думал о тебе или забывал бы о том, что мы обрели с тобой здесь " .

Он повернулся и окинул взглядом спокойное русло реки, устланные мягкой зеленью берега.

" Ты назвала ее в честь реки, в память о наших с тобой днях " .

" Она такая красавица, Томми. Ты бы гордился ею " .

"Я горжусь. И как бы мне хотелось...но мы оба знали, что нам не суждено... Ты ведь все понимала сама. - Он вздохнул, снова повернулся к ней. - Помни, Аманда, ты сделала для нее все, что могла. Но скоро покинешь ее. Думать об этом невыносимо больно, но как же тяжело было молчать все эти годы. Расскажи ей все, о своих правах по рождению она должна знать. И еще. Как-нибудь, постарайся объяснить ей, что я любил ее. Если бы только у меня был шанс ей это доказать!"

"Как же я скажуей сама, без тебя, – Аманда отчаянно пыталась проснуться, когда близкий образ растаял. – О, Боже, мне ни за что не сказать об этом самой".

– Мама, – мягко, насколько позволяли дрожащие руки, Шаннон похлопала мать по лицу, покрытому испариной. – Мама, проснись. Это сон, дурной сон. – Она понимала, что значит – мучиться во сне, и боязнь проснуться была ей знакома. Ведь она и сама теперь просыпалась каждое утро с мыслью о том, что матери, возможно, больше нет. В голосе было отчаяние. "Не сейчас, – молила она, – только не сейчас". – Надо проснуться, мама.

– Шаннон. Их больше нет. Их отняли у меня. Обоих.

– Тише, тише. Не плачь. Пожалуйста, не плачь. Открой глаза, посмотри на меня.

Веки Аманды задрожали, она открыла глаза, взгляд был полон печали:

– Мне жаль. Очень жаль. Я делала все, чтобы тебе было хорошо.

– Я знаю. Конечно же, ты делала все, – слушая бессвязную речь матери, Шаннон с беспокойством думала о том, что раковая опухоль могла перекинуться на мозг. Ей что, недостаточно тела? Она проклинала ненасытную болезнь, проклинала судьбу, но голос прозвучал мягко, когда она сказала: – Теперь все в порядке. Я здесь. С тобой.

С усилием Аманда сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. В голове проплыли видения – Колин, Томми, ее милая девочка. Какая мука в глазах Шаннон, – какое отчаяние было в них по ее первому возвращению в Колумбус.

– Да, все в порядке. – Аманда силилась сделать хоть что-нибудь, лишь бы из глаз дочери исчез этот ужас. – Конечно же, ты здесь. Я так рада, что ты здесь. "И мне так жаль, родная, так жаль, что я должна оставить тебя", – подумала она, а вслух добавила: – Я напугала тебя. Прости.

И, правда, страх горьким осадком поселился в глотке, но Шаннон помотала головой, чтобы прогнать его. Страх уже почти вошел в привычку, целиком охватил ее с того момента, когда в Нью-Йоркском офисе раздался телефонный звонок, и она услышала в трубку известие о том, что умирает мать. – Тебе больно?

– Нет, нет, не волнуйся. – Аманда снова вздохнула. Несмотря на то, что боль все-таки была, и была ужасна, она почувствовала прилив сил. Надо собраться с силами: будет нелегко.

Всю жизнь хранила она от дочери тайну, не смогла раскрыть ее и в последние дни, что Шаннон находится рядом с ней. Так или иначе, но сделать это необходимо. Времени остается совсем мало. – Можно воды, дорогая?

– Конечно. – Шаннон взяла в изголовье кувшин, наполнила пластиковый стаканчик водой и вместе с соломинкой протянула матери. Заботливо поправила спинку кровати, оборудованной, для удобства Аманды, под больничную койку. Дом в Колумбусе был чудесный, но с недавних пор гостиная здесь целиком превратилась в подобие хосписа. Так решили дочь и мать с тем, чтобы последняя провела отведенные ей дни у себя дома.

Тихо играла музыка. На полу так и лежала книга, которую Шаннон обронила, когда в испуге подскочила к матери. Она читала ее вслух. Теперь, стараясь держаться спокойно, наклонилась, чтобы поднять ее.

Наедине с собой Шаннон казалось, что болезнь матери отступает, она убеждала себя в том, что каждый день приносит улучшение. Но стоило взглянуть на мать, и она тотчас видела, как тускнеет кожа, от сильных болей прибавляются морщины, неумолимо истощается тело. Надежды рушились.

Все, что можно было сделать, это облегчить ее страдания, приглушить огромными дозами морфия боль, одолеть которую целиком было уже невозможно.

В горле снова тревожно заклокотало, и Шаннон поняла, что ей нужна минута, всего одна, чтобы уединиться и собрать остатки мужества.

– Я принесу тебе свежую салфетку для лица.

– Спасибо, – дочь поспешила из комнаты, и Аманда подумала, что эта пауза поможет ей, о Господи, отыскать нужные слова.

ГЛАВА 1

Долгие годы Аманда готовила себя к этому разговору. Знала, что рано или поздно, тайну придется раскрыть, но всеми силами отдаляла приближение злосчастной минуты. Слишком тяжелый выбор предстояло сделать. Все, что казалось честным и правильным по отношению к одному из мужчин, ею любимых, неминуемо оборачивалось предательством для другого.

Однако, теперь не время переливать из пустого в порожнее и винить себя за грехи. Пора подумать о Шаннон, ей будет так больно узнать...

Умница и красавица, она всегда радовала мать, и та гордилась ею. Боль ядовитой стрелой пронзила тело, но Аманда только стиснула зубы. Вот-вот прибавится и душевная боль от того, что сейчас произойдет, а все потому, что много лет назад в Ирландии случилось кое-что другое. Где же ей взять душевных сил, чтобы смягчить эту боль?

Взглядом проследила за движениями дочери, когда та вернулась в комнату. Быстрая, грациозная, полна внутренней силы. "Совсем как отец, – подумала Аманда, – не Колин, нет".

Милый, дорогой Колин топал неуклюже и сам был нескладный, словно щенок-переросток. Зато у Томми была легкая поступь.

Ясные и лучистые, как озеро в солнечный день, глаза Шаннон цвета ярко-зеленого мха – тоже подарок Томми. Красноречиво выдавали ирландское происхождение и мягкие каштановые волосы, что роскошными волнами обрамляли лицо дочери. И все же Аманде было приятно осознавать, что овал лица, бархатистую кожу и мягкие полные губы Шаннон унаследовала от нее.

Но именно Колин, земля ему пухом, наделил дочь решимостью, честолюбием, прочным чувством самосознания.

Дочь освежила салфеткой влажное лицо Аманды и она улыбнулась:

– Шаннон, я так горжусь тобой, я почти не говорила тебе об этом.

– Ну, как же не говорила, мама?

– Нет, я была эгоисткой. Я так расстроилась, когда ты не захотела писать картины, и своими переживаниями огорчала тебя. Мне ли не знать, что свой жизненный путь женщина выбирает сама.

– Но ты и не отговаривала меня, когда я поехала в Нью-Йорк и стала рекламным художником. И потом,– оживленно добавила Шаннон, – иногда я все-таки пишу картины. Думаю, тебе понравится очередной натюрморт, я его почти закончила.

И почему она не взяла с собой холст? Да что там – холст, альбом с красками и то прихватить не догадалась. Рисовала бы сейчас, сидя возле матери, и ей было бы приятно.

– Вот эта картина – одна из моих любимых. – Аманда кивнула на стену, где висел портрет. – Отец, уснувший в шезлонге прямо в саду.

– Ага, присел, как обычно, чтобы собраться с силами и выкосить газон, – с усмешкой подхватила Шаннон. Отложила салфетку и подсела рядом с матерью. – И на наши вопросы, не пора ли нанять косильщика, всякий раз твердил, что обожает возиться в саду, потом выходил в этот самый сад и укладывался спать.

– Что ни говори, а развеселить меня он умел всегда. Сейчас бы это было так кстати... – Аманда слегка тронула запястье дочери. – Я знаю, ты тоже по нему скучаешь.

– Я все думаю, что вот распахнется дверь, он ворвется в переднюю и крикнет: "Мэнди! Шаннон! Надевайте ваши лучшие платья! Я только что провернул дельце на десять тысяч, и мы отправляемся в ресторан!"

– Да уж, делать деньги он любил, – задумчиво проговорила Аманда, – это было игрой для него. Доллары и центы были не важны, ни жадности не было, ни тщеславия. Просто забава. И такая же забава была ему переезжать с места на место. Двух лет не проходило, чтобы мы не сменили город. "Давай махнем отсюда, Мэнди, – говорил он. – Что, если в Колорадо? Или Мемфис?"

Она засмеялась и покачала головой. Так приятно было хоть немного посмеяться и ненадолго забыться в разговоре с дочерью.

– И вот, наконец, мы приехали сюда, и я сказала, что больше никуда не поеду; вдоволь наигралась в цыган, и теперь мой дом здесь. И отец остепенился, – будто вовремя нашел то, что искал.

– Он любил этот дом, – еле слышно прошептала Шаннон, – я тоже. Вообще-то, путешествовать с отцом мне нравилось, каждая поездка с ним превращалась в маленькое приключение. Но я хорошо помню, как сидела в своей комнате здесь, неделю спустя после приезда и думала о том, что на этот раз я хочу остаться. – Шаннон посмотрела на мать и улыбнулась. – Я так подозреваю, все мы чувствовали одинаково.

– Он был готов на все ради тебя, мог горы свернуть, сразиться с тигром. – Голос Аманды задрожал, она едва совладала с собой. – Ты хоть понимаешь, как сильно он тебя любил?

– Конечно. – Шаннон взяла руку матери в свою, прижалась к ней щекой. – Понимаю.

– Помни об этом. Помни всегда. То, что я скажу сейчас, может тебя обидеть, рассердить или обескуражить. Мне очень жаль. – Аманда тяжело вдохнула.

Увиденный ею сон не только веял любовью и печалью, но требовал от нее решимости. Она знала, что не вправе рассчитывать и на три жалкие недели, которые посулил ей доктор.

– Мама, я все понимаю. Но мы еще можем надеяться. Надежда есть всегда.

– Да я не об этом. – Аманда махнула рукой на больничную обстановку. – Все случилось раньше, дорогая. Гораздо раньше. Я тогда уезжала с подругой в Ирландию и останавливалась в Клэре.

– Я и не знала, что ты была в Ирландии, – странная мысль кольнула Шаннон. – Сколько бы мы ни странствовали, я всякий раз удивлялась, почему мы никогда не ездили туда, ведь корни у вас обоих с отцом ирландские. Я всегда чувствовала эту связь, такое странное притяжение.

– Правда? – Аманда мягко улыбнулась.

– Мне трудно это объяснить, – пробормотала Шаннон и смущенно улыбнулась. Она была не из тех женщин, которые привыкли говорить о мечтах, и теперь чувствовала себя неловко. – Я всегда думала – вот возьму большой отпуск, и обязательно поеду в Ирландию. Но дела закрутились, новые клиенты, – тут Шаннон передернула плечами, словно отгоняя желание оправдаться, – как бы там, ни было, помню, стоило мне завести разговор об этой стране, ты качала головой и твердила, что на свете много других мест, которые можно посмотреть.

– Мне было бы слишком тяжело возвращаться туда. Отец это понимал. – Аманда поджала губы, вглядываясь в выражение лица дочери. – Побудь со мной и выслушай. И, пожалуйста, постарайся понять, очень тебя прошу.

С новой силой прокатилась по спине нервная дрожь. Шаннон стало страшно, но отчего – понять не могла. Разве смерть – не самое худшее, что может случиться?

Не выдавая охвативших ее чувств, она присела, взяла руку матери в свою и попыталась спокойно заговорить. – Ты расстроена, а тебе ведь нельзя волноваться.

– Да, знаю, нужно мыслить позитивно, – со слабой улыбкой проговорила Аманда.

– Воля и разум могут победить болезнь. Я так много читала об этом и...

– Понимаю. – Тень улыбки исчезла с ее лица. – Я была чуть старше, чем ты сейчас, когда отправилась в Ирландию с одной из своих лучших подруг, – ее звали Кэтлин Рейли. Такое дальнее путешествие казалось нам настоящим приключением. Да, мы были уже взрослыми женщинами, но обе получили жесткое воспитание. Мне перевалило за тридцать, когда я осмелилась на такой шаг – так суровы и взыскательны со мной были родители.

Аманда повернула голову, чтобы видеть лицо дочери. – Вряд ли ты поймешь меня. Ты всегда смела и уверена в себе. А я в твоем возрасте даже не пыталась побороть свою трусость.

– Ты никогда не была трусливой, мама.

– О, еще как была, – тихо проговорила Аманда. – Была. Родители мои, ирландцы, благочестивые донельзя, – вели обывательскую жизнь. Огромным разочарованием стало для них то, что никто из детей так и не нашел своего призвания, и честолюбивые соображения оказались превыше религиозного рвения.

– Но ведь ты была единственным ребенком в семье, – перебила Шаннон.

– Эту ложную истину я выдумала сама. Я всегда так говорила, и тебе пришлось поверить. Но у меня двое братьев и сестра, только вот, ни слова между нами не было сказано с тех пор, как ты собралась появиться на свет.

– Но почему, – Шаннон прикусила язык. – Прости. Продолжай.

– Ты всегда умела слушать. Отец научил. – Аманда на минуту умолкла, думая о Колине и уповая на то, чтобы сказанное ею чуть позже послужило во благо всем. – В той семье не было взаимопонимания. Сплошная... чопорность, господство правил и манер.

– Буря гнева обрушилась на меня, когда я захотела оставить дом, чтобы съездить в Ирландию. Но все равно мы с Кейт поехали – веселые и довольные, как школьницы, которые впервые самостоятельно отправились на пикник. Сначала мы рванули в Дублин. Затем дальше по стране, доверяя лишь картам и своему чутью. Впервые в жизни я ощутила свободу.

Столько лет подавляла она в себе эти воспоминания, а они вовсе не поблекли: словно все было вчера, – Аманда вновь услышала, как заливается хохотом Кейт, как пыхтит и сворачивает, куда попало, старенький автомобиль, который они взяли напрокат.

С удивительной ясностью вновь предстали перед ней бескрайние холмы, которые внушали ей трепет и благоговение; остроконечные скалы западного побережья. А вместе с ними нахлынуло то удивительное чувство, которое она испытала только в Ирландии, и нигде больше: там она чувствовала себя дома.

– Мы хотели увидеть как можно больше, и, когда оказались на западном побережье, обнаружили очаровательную гостиницу с видом на реку Шаннон. Там и поселились, рассчитывая, что сможем возвращаться туда всякий раз после дневных поездок, чтобы отдохнуть и переночевать. Мы катались туда-сюда, частенько съезжали с главной дороги и неожиданно открывали для себя чудесные места – скалы Мора, Голуэй, пляж в Баллибанионе и другие.

Аманда кинула пристальный взгляд на дочь, и вдруг глаза ее заблестели: – Как же я хочу, чтобы ты поехала туда, чтобы смогла, как и я, ощутить волшебство, которое таится в тех местах; увидела, как волны с грохотом ударяются о скалы, как зеленеют поля; чтобы вдохнула мягкий и свежий воздух во время дождя и подышала резким и колючим ветром Атлантики. А какой красивый там бывает рассвет! – словно жемчуг, тронутый позолотой.

Шаннон уловила в голосе матери нежные чувства, о которых и не подозревала – здесь была и любовь, и даже страсть; она слегка смутилась: – Но ты ведь больше не возвращалась туда.

– Нет, – вздохнула Аманда, – никогда. Приходилось ли тебе думать о том, дорогая, как бывает, если тщательно планируешь свои дела и знаешь, каким будет завтрашний день, и что будет потом – и вдруг происходит нечто, какая-то мелочь, и твои планы крушатся. Все летит кувырком.

Слова Аманды больше походили на утверждение, чем на вопрос, и Шаннон молчаливо ждала услышать, из-за чего же у матери все полетело кувырком.

Боль незаметно подкрадывалась снова. Аманда на мгновение закрыла глаза, собираясь с силами, чтобы совладать с нею. Боль не должна помешать сказать самое главное.

– Однажды утром – был уже конец лета – дождь то усиливался, то стихал. Кейт слегка нездоровилось, и она решила остаться дома и проваляться весь день с книгой в постели. А меня охватило странное чувство, будто я непременно должна посетить какие-то места. Я взяла машину и поехала. Дорога привела меня на Луп-Хед.

Там я оставила машину и направилась к обрыву. Я слышала, как волны разбивались о скалы. Трава гудела от ветра. Я вдыхала свежесть океана и дождя. Огромная энергия ощущалась в том месте, кипела в воздухе, и с такой же мощью прибой хлестало о камни. И там, – медленно проговорила Аманда, – где земля ниспадала к морю, я увидела мужчину. Он смотрел сквозь дождь, поверх океана, на запад – в сторону Америки. Он был совсем один, весь продрогший от дождя; мокрая насквозь куртка и кепка, сдвинутая на глаза; по лицу стекали капли. Как будто ждал меня, – повернулся ко мне и улыбнулся.

Шаннон вдруг захотелось встать, попросить мать остановиться, отдохнуть, сделать все, что угодно, только бы она не продолжала. Руки сами собой вдруг сжались в кулаки, и где-то в животе, казалось, тоже притаился огромный, тяжелый кулак.

– Он был немолод,– тихо сказала Аманда, – но красив. В глазах была такая грусть, такое отчаяние. Он улыбнулся, поздоровался со мной. "Чудесная погода", – сказал он. А дождь колотил нас по головам, и лица так и хлестал ветер. Я засмеялась, – чего же здесь чудесного. Но меня очаровал его голос. Хотя к тому времени мелодичный провинциальный акцент западных ирландцев уже стал привычным для моего слуха, в мгновение я поняла, что вот этот голос я смогу слушать часами. И так мы стояли, и говорили: о моей поездке, об Америке. Я узнала, что он фермер. Он считал себя плохим фермером, потому что, имея на руках двух маленьких детей, не мог их как следует обеспечить, и страдал от этого. Но грусть исчезла из глаз, они засветились, стоило ему заговорить о дочерях – Мэгги Мэй и Бри, так он называл их. О жене говорил мало.

– Выглянуло солнце, – продолжила Аманда, вздохнув. – Незаметно, пока мы стояли, и так чудно проглянули из облаков золотые лучи. Мы гуляли по узким тропкам, разговаривали так, словно были знакомы всю жизнь. И там, в горах, на огромной высоте, я влюбилась в него. Помню, тогда меня это смутило, – Аманда взглянула на дочь, осторожно протянула руку. – Мне, на самом деле, было стыдно, – ведь он был женат, у него были дети. Но мне казалось, что эти чувства испытываю лишь я одна; а много ли греха в том, что однажды поутру в душу старой девы запал красивый мужчина?

Она вздохнула с облегчением, когда пальцы дочери переплелись с ее пальцами:– Но, как оказалось, мои чувства не остались без ответа. Мы снова увиделись, – о, совершенно невинная встреча, – в пабе, у подножия скал; а однажды он свозил меня и Кейт на небольшую ярмарку за город. О невинности речи уже быть не могло. Ведь мы были взрослыми людьми, и чувства, которые оба испытывали друг к другу, были сильнее нас, но очень важны для нас и, поверь, очень искренни. Кейт знала, – любой, кто посмотрел бы на нас, понял бы все сразу, – мы поговорили тогда с ней, как друзья. Но я любила его и никогда не была так счастлива, как в те дни, когда мы были вместе. Он никогда мне ничего не обещал, ни разу. Да, мы предавались мечтам, но не скрепляли себя обещаниями. Он был привязан к жене, которая его не любила, и к детям, которых обожал.

Аманда облизнула пересохшие губы, глотнула через трубочку воды, когда Шаннон, не говоря ни слова, протянула ей стакан. Аманда собралась с духом, прежде чем продолжить.

– Я понимала, что творю, Шаннон. В том, что мы стали любовниками, была полностью моя ответственность. Он стал первым мужчиной в моей жизни, и в каждом его прикосновении было столько нежности, ласки и столько любви, что мы оба рыдали потом. Слишком поздно мы обрели друг друга, и будущего у нас быть не могло.

И все же мы продолжали строить безумные планы. Он обдумывал, как уйти от жены и оставить ей все, хотел привезти дочерей ко мне в Америку, и чтобы у нас была семья. Желание иметь настоящую семью обуревало и его, и меня. Мы без умолку разговаривали в комнате с видом на реку и воображали, что так будет всегда. У нас было три недели, и каждый день был прекраснее предыдущего, но сердца разрывались от мысли о предстоящей разлуке. Я должна была покинуть его, и ту страну. Он говорил, что будет приходить на Луп-Хед, где мы повстречались, будет подолгу смотреть за океан, в сторону Нью-Йорка, и думать обо мне.

Его звали Томас Конкэннон, – фермер, который хотел стать поэтом.

– Ты... – хриплым, дрожащим голосом проговорила Шаннон, – ты после этого встречалась с ним?

– Нет. Какое-то время я еще писала ему письма, он отвечал. – Аманда поджала губы, глядя прямо в глаза дочери. – Вскоре по возвращении в Нью-Йорк я узнала, что у меня будет ребенок.

Шаннон резко мотнула головой. В душе нарастала тревога и нежелание верить тому, что говорить мать:

– Ты забеременела? – Сердце глухо и бешено заколотилось. Шаннон снова мотнула головой и попыталась отдернуть руку. Она уже все поняла, без дальнейших слов, но отказывалась верить. – Нет.

– Я была в шоке, – усилием воли Аманда старалась сохранять спокойствие, – как только осознала это, была в шоке. Я никогда прежде не задумывалась о том, что у меня может быть ребенок, о том, что кто-либо одарит меня такой любовью, что я смогу испытать это счастье – стать матерью. Конечно же, я хотела, чтобы этот ребенок родился, я любила его, благодарила Бога за то, что послал мне его. Но очень было горько и больно думать о том, что чудо, зародившееся во мне от нашей с Томми любви, никогда не соединит нас. Когда я сообщила ему о ребенке, он очень взволновался, стал беспокоиться за меня и писал, что готов бросить дом и приехать ко мне. Он бы и в самом деле приехал, я знала, и была польщена. Но это было бы неправильно, Шаннон, хотя и была права наша любовь. Я написала ему в последний раз, и впервые солгала ему – сказала, что я ничего не боюсь, я не одна, и я уезжаю.

– Ты устала, – Шаннон отчаянно хотелось прекратить этот разговор. Весь ее прежний мир, казалось, готов был обрушиться, и она силилась удержать его на месте. – Ты слишком долго говорила. Пора принять лекарство.

– Знаешь, как он полюбил бы тебя! – горестно воскликнула Аманда. – Если бы только у него был шанс. В глубине души я знаю, что он всегда любил тебя, хоть и не видел никогда.

– Прекрати, – Шаннон не выдержала, встала, невольно отпрянула назад, отстраняясь от матери. Ей вдруг стало так дурно, что она едва удержалась на ногах. – Я не хочу ничего слышать. Мне не надо этого знать.

– Нет, надо. Жаль, что я причиняю тебе боль, но ты должна знать все. Я и в самом деле уехала, – быстро продолжила Аманда. – Родные были в шоке, в ярости, когда узнали, что я беременна. Они требовали, чтобы я ушла, избавилась от тебя, тихо, незаметно, не навлекая скандала и позора на семью. Но я бы скорее умерла, чем избавилась бы от тебя. Ты была моей и Томми. Каких только ужасных слов не звучало в доме – угрозы, ультиматумы. Они отреклись от меня, а отец, прозорливый бизнесмен, заблокировал мой банковский счет, и я уже не могла притязать на деньги, оставленные мне бабушкой. Видишь ли, отец не любил шутить с деньгами, в его руках они обретали власть. Так, без тени сожаления, я и покинула дом, – с одним чемоданом и тощим кошельком.

Шаннон будто оказалась на дне пучины, не в силах дышать. Но в сознании живо предстал образ молодой беременной женщины, оказавшейся на грани нищеты, с единственным чемоданом в руках, – образ матери.

– Кто-нибудь мог тебе тогда помочь?

– Кейт помогла бы, но я не хотела затруднять ее. Все происшедшее касалось только меня. Весь позор был только моим, но и радость вся была тоже моей. Я уехала поездом на север, устроилась официанткой в одном из курортов в горах Катскилл, там же и встретила Колина Бодина.

Шаннон повернулась к матери спиной и медленно подошла к угасающему камину. Аманда притихла и услышала, как зашипели в камине тлеющие угольки, встревоженные порывом ветра. И в пронзительной тишине почуяла приближение грозы, которая зарождалась в те минуты отнюдь не за окном, но в душе ребенка, которого она любила больше жизни. Знала она и то, что гроза эта неминуемо поглотит их обоих.

– Он отдыхал там с родителями, был похож на всех остальных богатых и привилегированных особ, которых я обслуживала, и мне не было до него никакого дела. Я лишь дежурно улыбалась, когда он то и дело подтрунивал надо мной. Работа, пропитание и ребенок, который рос во мне, – вот что занимало мои мысли.

Однажды днем разразилась жуткая гроза. Большинство постояльцев не пожелали высовывать нос на улицу и решили отобедать в номерах. Я не могла допустить недовольства и жалоб, которые непременно возникли бы, принеси я им остывшую еду. Поэтому очень спешила в очередной коттедж с подносом в руках, и тут Колин, как ошалелый, выскакивает из-за угла, весь мокрый от дождя, и с разбегу налетает на меня. Боже, каким он все-таки был неуклюжим!

Шаннон не отрывала взгляда от мерцающих углей, на глаза навернулись слезы.

– Он так и говорил, что познакомился с тобой, когда сбил тебя с ног.

– Так и было. И мы всегда, насколько было возможно, говорили тебе правду. Я свалилась с подносом в грязь, блюда разлетелись и опрокинулись. Он стал извиняться, стараясь мне помочь. У меня же перед глазами была только испорченная еда. А спину ломило от вечных тяжестей, и ноги уже не могли меня держать. Я разревелась. Так вот сидела в грязи и рыдала, рыдала, рыдала, не могла остановиться. Он поднял меня и отнес в свой номер, а я все ревела.

Он был такой милый, усадил меня в кресло, невзирая на грязь, укрыл одеялом и сидел рядом, поглаживая мою руку до тех пор, пока я не выплакалась. Мне было ужасно стыдно, а он был так любезен со мной. Ни за что не хотел меня отпускать, пока не взял с меня обещание пообедать с ним.

"Надо же, как мило. Так мило, что противно", – подумала Шаннон, чувствуя, что задыхается.

– Он не знал, что ты беременна.

Упрек, прозвучавший в словах дочери, отозвался новым приступом боли, лицо Аманды исказилось: – Да, тогда не знал. Я старательно скрывала это от посторонних глаз, иначе могла потерять работу. Времена были другие, и незамужняя беременная женщина не задержалась бы на месте официантки там, где отдыхают богатые.

– Ты позволила ему влюбиться в тебя, – ледяным голосом произнесла Шаннон, и будто льдом овеяло все тело, – а сама в то время носила ребенка от другого.

"И этим ребенком была я", – промелькнула отчаянная мысль.

– Я уже была взрослой женщиной, – пытливо вглядываясь в лицо дочери, осторожно продолжила Аманда; в душе она страдала не меньше, видя, какую боль причиняют Шаннон сказанные ею слова. – Но до сих пор меня никто не любил по-настоящему. С Томми вышло все так бурно и страстно; я все еще была ослеплена той молниеносной вспышкой, когда встретила Колина; все еще горевала и убивалась. Все свои чувства к Томми я обратила на ребенка. Знаешь, мне тогда казалось, что Колин всего лишь проявляет доброту; по правде говоря, я и сама вначале чувствовала не более того. Но очень скоро поняла, что одной добротой здесь не дело не кончится.

– И ты позволила ему.

– Может быть, я и смогла бы его остановить, – Аманда тяжело вздохнула. – Не знаю. Всю последующую неделю, буквально каждый день, у меня в комнате появлялись цветы и милые безделушки, которые он обожал мне дарить. Он не упускал случая побыть со мной, и, как только у меня выдавалась свободная минутка, всегда оказывался рядом. И только спустя несколько дней до меня, наконец, дошло, что за мной ухаживают всерьез. Я пришла в ужас. Передо мной был такой замечательный мужчина, доброта его ко мне не знала границ, а он и не подозревал о том, что я беременна. И тогда я рассказала ему все как есть. Я была абсолютно уверена в том, что теперь между нами все будет кончено и искренне сожалела об этом. Ведь этот человек стал мне первым другом с тех пор, как я покинула Нью-Йорк и рассталась с Кейт.

Он выслушал меня внимательно, в той свойственной ему манере, без лишних слов, вопросов и упреков. Когда я закончила и снова разрыдалась, он взял меня за руку и сказал: "Тебе лучше выйти за меня замуж, Мэнди. Я позабочусь о тебе и ребенке".

Слезы прорвались наружу, потекли по щекам Шаннон, когда она повернулась к матери и увидела такое же заплаканное лицо. Нет, материнским слезам ее не пронять. Прежняя жизнь, мало того, опрокинулась – теперь покрылась трещинами.

– Так все просто? Как это могло быть так просто?

– Он любил меня, и когда я это поняла, почувствовала огромную признательность. Конечно, я отказалась выйти за него замуж. Как еще я могла поступить? Я считала, безумием было с его стороны проявлять такую любезность, если не сказать, что он и вовсе рехнулся. Но он продолжал настаивать, даже после того, как я, разозлившись, сказала ему оставить меня в покое, – при этих воспоминаниях Аманда невольно улыбнулась. – Я была неприступна, как скала, а он терпеливо и неустанно охаживал меня, как волна омывает скалу, пока не источит сопротивление. Он приносил вещи для маленького. Ты можешь себе представить мужчину, который, ухаживая за женщиной, носил бы подарки ее, не родившемуся малышу? Однажды он зашел ко мне в комнату и попросил сумочку с документами якобы для того, чтобы оформить лицензию. Я отдала ее. Просто отдала. А через два дня узнала, что я замужем.