Текст книги "Девушка из министерства "
Автор книги: Нора Адамян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
И кто-то, давясь от хохота, швырял трубку на рычаг.
Рузанна чувствовала, что могла бы убить эту девушку с тоненьким голоском. Все хорошее, даже не связанное с Грантом, исчезало при воспоминании об этом звонке.
Разумная Зоя говорила обиняками:
– В жизни за все отвечают женщины. Несправедливо, но факт. Я что-то не видела несчастных мужчин, а женщин сколько угодно. В конце концов расплачиваются женщины…
Но Рузанна не могла думать о том, что будет «в конце концов». И несчастной она тоже быть не собиралась.
Но вот в такие дни, как сегодня, все не клеилось.
Тосунян мог вспомнить: «Как этот старик? Уладили с ним?» Директора торгов не подготовили материалов к предстоящему совещанию. Проектная контора запрашивала кубатуру складских помещений, а в отделе еще не было данных. День тянулся бесконечно, и звонок прозвенел, тоже ничего не обещая.
Из учреждения она вышла вместе с Зоей. На углу маячила долговязая фигура Рубика.
– Ах ты, мой милый, ненаглядный! – пропела Зоя, привычно подставила мужу локоток и помахала Рузанне варежкой.
Зое не надо волноваться. Рубик придет непременно. Не сюда, так домой. Ей не надо ни таиться, ни стыдиться своего чувства. И при этом она еще чем-то недовольна!
Рузанна шла, опустив глаза, засунув руки в карманы новой шубки.
Недавно директор мехового магазина зашел в отдел капитального строительства и похвалился:
– Такой товар получен – картинка. Называется «ондатра», что означает – крыса. А вещь, представьте, получается шикарная. И недорогая сравнительно. Китайское производство.
Меховую шубу Рузанне давно хотелось.
– Ты не очень-то верь, – предупреждала Зоя. – Он подбивается, чтобы ему капитальный ремонт магазина сделали. С лепным потолком мечтает. И скажите, пожалуйста – с каких это пор китайские меха ценятся? Меха русские ценятся! Вид-то, может быть, и шикарный, а на второй год возьмет и облезет.
Но шубу Рузанна все-таки купила. Ашхен Каспаровна сказала: «Так и так на будущую зиму тебе надо делать пальто». Шуба стоила дороже, но отец добавил. Свои деньги Рузанна сейчас тратила только на «тряпки», как говорила мама. Стала каждый день носить замшевые туфли, которые раньше берегла для театра, купила гарусный жакет табачного цвета и к нему коричневую юбку.
Грант нарядов не замечал. Он говорил: «Какие у тебя сегодня ясные глаза». «У тебя очень стройные ножки». Говорил: «Как это красиво – зеленый шарфик на твоих волосах».
Рабочий день кончился. Улицы были заполнены людьми. Все спешат домой, а Рузанне некуда торопиться. С какого-то времени дом, где она выросла, перестал быть ее домом. А своего она не завела.
Рузанна смотрела вниз, на тротуар. Кто-то в черных мужских ботинках быстро шел ей навстречу и остановился, не пуская ее вперед.
– Почему ты не смотришь на меня? – спросил Грант.
Она даже не обрадовалась – просто сразу стало спокойнее. И наконец можно было глубоко вздохнуть всей грудью.
– У меня сегодня отвратительный день, – пожаловался Грант.
Рузанна протянула ему руку, и он больше не выпускал ее из своей измазанной красками ладони.
– Мы окончательно разошлись с Вовкой!
– Успокойся. Завтра он вернется.
– Не в том дело, – вздохнул Грант. – Мы расходимся внутренне. Он талантлив, но видит иначе. Ему хочется писать девушку с кувшином на плече и навьюченного ослика. Будто бы это больше отвечает его представлению об истинном творчестве. – Грант на ходу резко обернулся к Рузанне. – Где он видит девушку с кувшином на плече? В опере? Трехтонки бегут по нашим дорогам, трехтонки, а не ослики! Почему написать машину в движении – это плакат, а осла – картина?
Он прикусил губу, с минуту шли молча.
– А может быть, мы просто не умнеем писать машину? Мастера тысячелетиями писали ослов и девушек с кувшинами. Но разве в самолете, отрывающемся от земли, меньше красоты? Я ручаюсь – если бы мой предок увидел самолет, он населил бы самолетами все небо в своих картинах… Как ты думаешь?
На эти вопросы Рузанна не умела отвечать. Она их боялась. Но Грант сказал:
– В такое время мне очень нужна ты…
Она благодарно сжала его руку. У нее тоже были свои неудачи, пусть не такие значительные. Рассказ о старике Басяне получился скорее смешной, чем грустный. Но Грант не улыбнулся.
– Где этот дом?
Они только что прошли мимо деревянных ворот с вделанной в створку старинной железной колотушкой.
– Хочу пойти туда.
Дворик, куда они вошли, был таким же, как многие дворы старого города. Большое тутовое дерево, два тоненьких персиковых деревца, курятник. У покривившейся лестницы – выдолбленный в виде огромной ступки камень, в котором толкут пшеницу.
Прямо с балкона дверь вела в жарко натопленную комнату. В жестяной печке-времянке трещали дрова. Семья кончала обедать. Из-за стола вскочила молодая женщина, поднялся парень с резко очерченным профилем древних армянских воинов.
Старик, сидя на тахте, перебирал стершиеся янтарные четки. Он тотчас узнал Рузанну.
– Внук мой Гайк, – кивнул дед на юношу, – а это жена его. Со мной живут.
Гайк, еще не зная, кто такие гости и зачем они пришли, приглашал:
– Обедать садитесь… Непременно… Как можно…
Нельзя было отказаться от густого супа, обильно сдобренного душистыми травками. Рузанна стеснялась, а Грант ел спокойно, с аппетитом, будто вырос в этом доме. Он уже называл невестку старика Тамарой, беседовал с ней о часовом заводе, где она работала, и о кожевенном, где работал Гайк. На кожевенном Грант бывал часто – делал зарисовки для одной картины, когда третий новый цех построили на месте старой кожемялки братьев Самсоновых. Дед Ваграм, верно, их помнит.
Дед усмехнулся. Не то что братьев Самсоновых, он их отца Хосрова Самсонова знал. Хосров простой был человек, сам в яму лазил, кожу мял. Сыновья – те уже гордо себя держали. А он, дед Ваграм, туда мальчишкой поступил и потому сейчас считается старейшим рабочим на старейшем предприятии республики. Этими словами в газете написано. Дед и Степана Шаумяна перед собой видел – вот как сейчас Гранта видит. По слову Шаумяна и стачку на заводе начинали. Сам дед это делал, Габриэл Парсамян да Никол Гукасян. А больше никого из прежних не осталось. Сейчас многие говорят, что с Шаумяном разговаривали и в той стачке участвовали. Но верить им не надо. Врут.
В подтверждение его слов на столе появилась уже знакомая Рузанне потрепанная папка. В ней были выписки из приказов, справки, почетная грамота и очерк, напечатанный в республиканской газете. Документы свидетельствовали о полувековом честном труде рабочего-кожевника Ваграма Басяна.
– Для чего я тогда к тебе пришел? – спросил Грант. – Кто кого должен учить – я тебя или ты меня?
Дед насупился.
– Меня учить не надо. Мне надо уважение оказать, как я того стою.
– Уважение! – с горечью выкрикнула Тамара. – Три квартиры показали! Из крана горячая вода течет!
– Пошла вон, – приказал старик.
Тамара махнула рукой и скрылась в соседней комнате, откуда доносился писк младенца.
– Значит, не то мне надо, – ни на кого не глядя, объявил дед.
– Но ведь в тех квартирах гораздо лучше, чем здесь, – сказала Рузанна, – там ванная, теплая уборная.
Старик повел на нее глазами.
Ванная и это прочее, что она упомянула, конечно, неплохо, но лично он, Ваграм Басян, интересуется другим. Ему нужна квартира, в которой летом прохладно, а зимой тепло. Взбираться на третий этаж ему трудно, а в первый этаж он не пойдет – там шумно. Лучше еще подождать и уж выбрать по своему вкусу.
– Упрямишься, дед, – покачал головой Грант. – Не пойму только, что хорошего ты видишь в этой дыре.
– Щенок! – гневно крикнул старик.
Рузанна привстала. Но Грант даже не взглянул на нее.
– Щенок! – еще раз повторил Ваграм Басян. – Мой прадед клал стены этого дома!
Он сердился, и речь его была быстрой и бессвязной.
…Э-э, да что говорить! Уходит навсегда город детства и молодости Ваграма Басяна, уходит город его жизни. Журчащие арыки на улицах, цветущие деревья в двориках, плоские крыши, на которых он спал под звездным небом мальчиком, юношей, мужем. Берег реки, куда он ходил с друзьями, залит бетоном. Дом, из которого он повел в церковь свою жену, снесен. И церковь снесена. И сады срыты.
Где вкус того винограда, который он ел пятьдесят лет назад? Где такие груши, какие росли во дворе его тестя? Над городом стояли Масис и Ааргац… Кто их видит сейчас? Закрыты они высокими домами…
Из соседней комнатушки выскочила Тамара, держа на руках ребенка. Презрев традиционную молчаливую покорность, обязательную для невестки, она с горечью выкрикнула:
– О старом сердце тоскует!.. Тетя Маран, родная его дочь, рассказывала – хлеба черного вдоволь не видели! В болячках, в коросте жили…
Не глядя в ее сторону, дед отвечал ей:
– Дурак будет тот, кто добрым словом вспомнит старые порядки. И мало ума в голове у того, кто меня в этом упрекает. Сам я для этой новой жизни кровь и пот проливал. Но легко ли уйти из дома, в котором родился? В жилотделе тоже считают: дед Басян склочник, дед Басян зазнался. В тот день Рутян кричал: «Дед особняк хочет!» Нет…
– Как своего отца, спрашиваю: чего же ты хочешь? – Голос Гранта прозвучал неожиданно мягко.
– Ах, кабы ты мне это сказал, сынок! – Старик глубоко вздохнул. – Если б мог я войти в новый дом молодыми ногами, с прямой спиной, верно, все мне там понравилось бы… А сейчас…
Грант развел руками.
– Но ведь ты сам знаешь, как бывает в жизни. У отца вырастает сын, строит для себя дом, и его дом уже не похож на отцовский.
Гайк присел на тахту рядом с дедом и поправил лацканы его пиджака.
– Сколько раз ты мне сам говорил, дедушка: «Оборви хоть все бутоны в своем саду, весну этим не остановишь». Нам надо скорей переехать.
Старик оттолкнул внука.
– На третьем этаже не желаю – мне подниматься трудно. А там как хотите. Ваше дело.
Реденький мокрый снег падал и таял под ногами. Никому не пришло бы в голову гулять в такую погоду. Но Грант не отпускал Рузанну.
– Ничего мне не жалко, кроме времени. Каждого уходящего дня жалко, каждого часа. Прав твой дядя Липарит. Ни на одном поколении не лежала такая ответственность, как на нашем. Ответственность перед теми, кто умер за нас, перед собой, перед будущим…
Рузанна спросила тихо:
– А счастье?..
– Это и есть счастье – отдавать все, что можешь… Нет, больше, чем можешь! И мы обязаны быть счастливыми на этой земле.
– Я никогда не думала ни о чем таком…
Он крепко сжал ее руку.
– И всегда поступала правильно. Это твоя особенность.
У ворот дома Грант сказал:
– Какая глупость, что мне сейчас надо уходить от тебя. Давай как-нибудь устроим, чтоб нам не расставаться…
Рузанна очень ждала этих слов, но ответа своего не знала.
– Скажем всем, что мы вместе, – настаивал он. – Хорошо?
Наверху открылась дверь.
– Это ты, Рузанна? – позвал встревоженный голос Ашхен Каспаровны.
– Хочешь, скажем сейчас? – спросил Грант.
Она закрыла ему рот рукой.
– Да, мама… Я задержалась на работе… Иду!
Грант крепко обхватил ее руками.
– Какая ты сегодня пушистая!
Он только сейчас заметил новую шубу!
* * *
К этому разговору они не возвращались. Но такое решение уже не казалось Рузанне невозможным. Все условности отступали перед желанием двух людей быть вместе, Рузанна повторяла это себе много раз.
Ее очень подкрепляло, что Грант никогда не упоминал о разнице в их возрасте. Он и не думал об этом. Так во всяком случае казалось Рузанне.
В тихую минуту, лежа на тахте в мастерской, она сказала:
– Вот только одно меня тревожит…
Грант не дал ей договорить. Наклонился и стал целовать ее быстрыми, нежными поцелуями:
– Не важно… Поверь, это не имеет никакого значения…
Ей стало неприятно. Он сейчас думал за нее, и думал неверно.
Немного погодя она спросила:
– Где мы будем жить?
Он задумался.
– Не знаю. Если хочешь – у нас.
– Где же у вас? Тесно.
– Ну, комнату снимем. А хочешь, я к вам переберусь?
– Понравится ли это Аник…
Грант пожал плечами.
– Я останусь ее братом, где бы ни жил…
С этого вечера Рузанна стала готовить свой дом. В маленькой комнате с одним окошком особенно много не сделаешь. Но у Рузанны на этот счет были свои соображения. Она выбросила из комнаты все картинки, полочки, безделушки, которые перестали ей нравиться, постелила на пол коврик, а вместо кровати устроила тахту. Стены оставила совершенно чистыми. В своем доме Грант, конечно, повесит картины.
Отец в домашние дела не вмешивался и переделок не замечал. Мама сказала:
– Лишь бы тебе было хорошо.
Что она знала, о чем догадывалась? Почти каждый день Рузанна замечала знаки особого внимания. В ее шкафу появилась стопка новых простынь, пара нарядного белья. Большое зеркало перекочевало с маминого стола в комнату к Рузанне.
В другое время она посмеялась бы: «Приданое мне готовишь?» Сейчас это было приятно, как молчаливое согласие.
Она не хотела никакого шума, никакой гласности. Если все объявить заранее, то отец захочет устроить свадьбу, созовет знакомых, друзей, соберет всю родню. Он обязательно скажет: «Десять дочерей у меня или одна? Может быть, я ее на улице нашел? Или моя дочь недостойна веселой свадьбы?»
Очень ясно можно представить себе, как надрывно станут петь дудуки, затарахтит бубен, как будут смотреть на Рузанну и Гранта любопытные госта.
И все-таки привести Гранта в обычный, будничный день и сообщить: «Это мой муж», – тоже неловко.
Но приближалось двадцать третье февраля – годовщина свадьбы родителей. То, что этот день был Праздником Советской Армии и отмечался салютом, придавало семейному событию больше блеска и торжественности.
Как всегда, должны были прийти дядя Липарит, тетя Альма, кто-нибудь из друзей отца. На этот раз Рузанна позвала Зою с Рубиком и предупредила Гранта:
– Обязательно наденешь чистую сорочку… Слышишь, не забудь! И побреешься… И галстук аккуратно повяжешь… Это очень важно. Понимаешь?
Больше она ему ничего не сказала. Но разве трудно понять?
У Рузанны не было определенного плана. Может быть, за столом она предложит: «Выпейте за наше здоровье». Может быть, когда разойдутся гости, Грант останется, и все сделается ясным само по себе. Ее дом станет его домом. Не надо будет искать встреч на улицах и рассказывать друг другу о своих делах под проливным дождем. Не нужно ждать свободного вечера в мастерской, чтобы побыть вместе.
И настанет наконец время, когда все привыкнут, что Рузанна старше своего мужа, и никому не придет в голову удивляться этому или думать об этом.
День выдался солнечный, с запахами просыпающейся земли, с легким ветром, дующим от снегов Арарата.
И все дела спорились – одно за другим, так что к вечеру дом был убран, кушанье и печенье приготовлено. Оставалось только нарядиться.
Мама сказала:
– Люблю кануны праздников. В них надежда, ожидание.
– Но ведь праздник сегодня, – ответила Рузанна.
– Разве? – Ашхен Каспаровна улыбнулась.
Рузанна обхватила ее руками.
– Помоги мне, мама…
Она крепче прижалась к матери. Пусть все будет проще, естественнее, без лишнего шума. Ведь это не так легко, как может показаться на первый взгляд…
Она не сказала этого. Мама и так все понимала.
Потом они сообщили отцу:
– Ты не очень удивляйся, если сегодня услышишь что-то необыкновенное.
Отец был лишен воображения. Он ходил за мамой и жалобно спрашивал:
– Что я услышу, Ашхен? Нет, мне все же интересно – что я услышу? Хоть намекни – насчет чего?
Вероятно, мама намекнула, потому что немного погодя он, растерянный, притихший, сидел у радио, крутил рычажки, ни о чем уже не допытывался. И Рузанна вдруг впервые увидела, что волосы у него совсем седые и плечи по-стариковски опущены.
Раньше всех пришла тетя Альма, как всегда, взволнованная очередными открытиями в области науки, литературы и домоводства.
Оказывается, стекла надо мыть нашатырным спиртом, а двери керосином. Смущало тетю Альму, что в указаниях было написано: «В воду прибавить немного керосину».
– Как понимать «немного»? – рассуждала она. – Может быть, для меня «немного» – это чайная ложка, для другого человека – пол-литра, а для какого-нибудь нефтяного короля – полтонны?
Потом она сообщила, что даже у кусочка железа можно выработать условный рефлекс. По ее словам выходило, что ученые-физики приучили железку решительно реагировать на раздражения, и главное – рефлекс закрепляется.
– Вот все носились с учением Павлова о рефлексах, – сделала она, как всегда, неожиданный вывод, – а выясняется – ничего особенного!
Тетя Альма любила ниспровергать авторитеты:
– И Шекспир, оказывается, тоже не Шекспир, а просто какой-то лорд… Возмутительно!
Выкладывая эти сведения, она помогала накрывать на стол и поминутно опрашивала:
– Солонку доверху наполнять?
– Можно не доверху, – говорила мама.
– Ну, тогда как? На три четверти?
Рузанна подмигивала маме, и они обе смеялись. Весь вечер они смеялись по любому поводу. А иногда без повода, просто, встретившись глазами, посмеивались каждая про себя.
Тетя Альма потребовала объяснений:
– В чем дело? Почему вы такие веселые?
Все равно рано или поздно она узнает. Но намеком от нее не отделаешься. Ей нужно сказать прямо: «Сегодня к нам придет будущий муж Рузанны».
Сперва тетя Альма обиделась. Как это ей до сих пор ничего не дали знать! Потом объявила, что ей немедленно надо ехать домой – переодеть чулки и сменить вставочку у платья. Наконец она прослезилась, поцеловала Рузанну, и та подумала, что, может быть, самое худшее уже позади.
На небе проступали ранние зеленые звезды. Рузанна в своей комнате переодевалась во все новое, свежее, красивое. Кончился строй ее одинокой жизни. И, как всегда на каждом рубеже, немного грустно.
Как уберечься от ошибок? Что сделать для счастья?
За стеной звякнули струны тары. Пришел дядя Липарит. Отец говорил, помогая гостю раздеться:
– Да, тридцать пять лет… Прожито, как один день… Каждому можно пожелать!
Хорошо, когда выходят замуж в юности! Мама и сегодня еще не старая. А Рузанне вряд ли доведется справлять такой юбилей…
Она рассмеялась: еще ничего не начав, думать о юбилее!
Стали приходить гости. Зоя накрутила светлые волосы в локоны, нарядилась в розовый нейлон – и из деловой, строгой женщины превратилась, как заявила тетя Альма, в прелестное воздушное создание. В комнате Рузанны, затягивая спустившуюся петлю на чулке (вечная история с этими паутинками!), Зоя первым долгом обрисовала очередной конфликт со свекровью:
– Понимаешь, я Левончику говорю – ну, просто как ребенку: «Ты у меня наполовину золотой, наполовину серебряный, наполовину русский, наполовину армянский». А она из другой комнаты кричит: «Не внушай с малых лет ребенку глупости!» По-твоему, и это стерпеть?
Потом, оглядевшись, отметила:
– У тебя очень симпатично стало. Только голо немного. В честь чего это – такие перемены?
Рузанна улыбнулась.
– Ой, ты от меня что-то скрываешь!
– Все тайное станет явным…
– Сегодня? – обрадовалась Зоя.
Загрохотал салют. Над городом – пучок за пучком – взлетали красные и зеленые звезды, озаряя дома и людей неправдоподобным светом. На улицах было полно ребятишек, и каждый залп сопровождался восторженными криками.
Пришло время садиться за стол. С букетом восковых роз явился Давид Сергеевич – бухгалтер совхоза. Дядя Липарит и Рубик доиграли очередную партию в нарды. Мама вопросительно поглядывала на Рузанну. Грант должен был прийти непременно. Хотелось, чтобы он явился пораньше, не привлекая особого внимания. Но мало ли что могло его задержать…
Отца с мамой посадили рядом. Это был их день. Давид Сергеевич – бессменный тамада – водворился во главе стола. У него готов был тост, как всегда пышный и затейливый, где мама сравнивалась с розой и горной ланью, а отец – с соловьем и охотником.
Но почему-то все медлили. Никто не принимался за еду.
– Ждем кого-нибудь? – хмурясь, осведомился дядя Липарит.
– Нет, ничего, – быстро ответила Ашхен Каспаровна, – кушайте… Придет очень близкий человек…
И тут в дверь постучали. Сперва негромко. Потом забарабанили. На стук выбежала Рузанна, за ней заторопился отец. Маленькая передняя наполнилась шумными людьми. Рузанна узнала двух художников, длинноногую девушку с капризным лицом. Точно Гулливер среди лилипутов, возвышался монументальный Баблоев – он галантно поцеловал Рузанне руку. Были еще какие-то незнакомые девушки и мужчины. В суматохе не определишь, сколько явилось новых гостей. Грант помогал раздеться девушкам. Он весело объяснял:
– Понимаете, были в одной компании. Я встал, чтобы уйти… Ну, все за мной…
– Отлично сделали, – суетился гостеприимный отец. – Вот к нам молодежь пришла… Люди искусства, художники, так сказать, – возвещал он, подталкивая гостей к столу.
Места не хватало. Пришлось наскоро приставлять к обеденному невысокий кухонный столик. Опрокинули несколько рюмок, разбили бокал. Но это уж так водится…
Приборы сдвинулись. Теперь на мамином месте, украшенном букетом цветов, сидела тетя Альма. Рядом с ней Баблоев – самый видный и представительный из всей компании. И по возрасту и по красоте только он подходил в мужья Рузанне. Тетя Альма беспрестанно ловила взгляд молодой хозяйки, чтобы восхищенно-одобрительно покивать ей головой.
Новые гости чувствовали себя непринужденно. Они уже немного выпили, пришли своей компанией. Им было весело. Высокий юноша со светлыми волосами, ловко постукивая вилкой по тарелкам, вазам и рюмкам, отбивал веселый джазовый мотав. Грант, стоя у окна, рассказывал девушкам какой-то анекдот. Рузанна несколько раз просила их:
– Сядьте за стол…
Ашхен Каспаровна убежала на кухню. Ее тревожило, что не хватит еды.
Когда наконец всех рассадили, тамада долго добивался тишины. Девушки шептались и громко хохотали. Грант показывал фокус со спичками. А тетя Альма сладким голосом допрашивала Баблоева:
– Вы уже свили свое будущее гнездышко?
На что Баблоев, отец троих детей, неопределенно бормотал:
– Возможно… да… очень возможно…
Наконец Давид Сергеевич торжественно закашлял, держа бокал высоко над головой. Но говорить ему не дали. С противоположного конца стола поднялся плотный молодой человек. Его густой баритон перекрыл все голоса:
– У меня есть дорогой тост…
Стало любопытно. Гости замолчали. Рузанна огляделась. Отец стоял – ему не хватило места. На его грустном лице была готовность выслушать оратора. Ашхен Каспаровна, сощурив глаза, смотрела куда-то мимо Рузанны.
– Я прошу всех здесь присутствующих, всех, кто меня уважает, поднять этот бокал за Вануи… Ее сейчас здесь нет, и это большое упущение для нашего стола. Но мы все, как один человек, выпьем до дна за Вануи!
Девушки снова рассмеялись. Молодые художники потянулись к оратору с бокалами.
На другой половине стола никто не притронулся к вину.
Зоя сказала громко и возмущенно:
– Знать не знаю никакую Вануи! Почему это я должна за нее пить?
– Вы не знаете Вануи? – возмутился плотный молодой человек. – Она не знает Вануи! Тем хуже для вас… Но это меня удивляет. Вы ее действительно не знаете?
В сумятице голосов Рузанна услышала смех Гранта и его слова:
– Да выпейте вы за Вануи… Уверяю вас, она этого стоит!
Давид Сергеевич старался спасти положение:
– В дальнейшем мы все с удовольствием поднимем бокалы за вашу знакомую. Но сегодня этот стол накрыт несколько по другому поводу…
К Рузанне наклонился худенький юноша:
– А собственно, где мы находимся, вы не скажете?
Дядя Липарит это услышал. Он гневно отодвинул стул и поднялся. Отец бросился к нему, но не уговорил. Дядя Липарит ушел.
И все же праздник, как поврежденный корабль, управляемый опытным рулевым – тамадой, шел своим путем.
Давиду Сергеевичу удалось рассказать, как тридцать пять лет тому назад в горном ущелье Лори соловей нашел свою розу и охотник поймал свою лань.
Хватило и еды и вина.
Пили за Рузанну – лучшее украшение, свежий бутон этого дома. И она, обходя с бокалом всех сидящих за столом, слышала, как тетя Альма, наставительно говорила Баблоеву:
– Меня только удивляет – что общего у вас с этой компанией? Надеюсь, в дальнейшем…
И Баблоев, поддерживая светский разговор, обещал:
– Да, возможно… Возможно…
С Грантом чокнуться не пришлось. Он крутил в соседней комнате патефон и танцевал со всеми девушками подряд, глядя на каждую ласковыми, влюбленными глазами.
– Кто меня уважает, пусть выпьет за Вануи! – требовал трогательный в своем постоянстве баритон.
Рузанна была рада, когда ушли Зоя и Рубик.
– Нет, они, может, даже хорошие ребята, но сегодня были определенно не к месту, – не преминула заметить Зоя.
Хорошо, что она больше ничего не сказала и ни о чем не спросила.
– Нет, почему же, культурные молодые люди… Зашли поздравить… Нам очень приятно… – неуверенно говорил отец, помогая Зое надеть пальто.
Он тоже старался не встречаться с Рузанной глазами.
Что произошло? За весь вечер она не сказала Гранту ни слова. Но осуществить то, что она задумала, было уже невозможно.
И когда у всей компании возникла мысль пойти прогуляться в горный парк, он ушел вместе со всеми, гость, ничем не связанный с ее домом.
Осталось много грязной посуды, залитая вином скатерть, папиросный дым в комнатах.
Мама принялась за уборку. Рузанна приносила в кухню тарелки. Потом молча они стали мыть посуду.
Пришел отец и, ни на кого не глядя, сказал:
– Хороший все же был вечер, правда?
* * *
Грант опять не звонил и не приходил. Но, пожалуй, это было к лучшему. Он ни в чем не провинился, ничем Рузанну не обидел. Он не знал о ее планах и не мог отвечать за то, что они не осуществились. Но впервые у нее возникло по отношению к Гранту чувство, похожее на раздражение. Было неприятно вспоминать его улыбку, когда он сидел за столом – веселый, одинаково ласковый и приветливый со всеми.
И попадись он ей на глаза в ближайшие дни, Рузанна, вероятно, сказала бы ему что-нибудь незаслуженно резкое.
В отделе было много работы. Чертежи нового универмага «Детский мир» висели в кабинете Тосуняна. Енок Макарович хотел добиться наибольшего удобства во внутренней планировке здания. По его распоряжению Рузанна подготавливала совещание товароведов и руководителей торгующих организаций. Один из молодых архитекторов сделал макет универмага. У мастера не было подходящего материала, чтобы передать золотисто-кремовый, «лунный» оттенок туфа, который предназначался для новостройки. Но даже желтенький пластмассовый макет передавал впечатление легкости и стройности будущего здания.
Оно уже родилось в чертежах и в расчетах. Для него тесали туфовые плиты, готовили цемент, варили металл, и старый дом дяди Басяна, отслужив свою службу, уступал ему место на земле.
Ковш экскаватора опускался на стены, сложенные из камня и глины. Стены рушились, взметая столбы пыли.
Каждый день, возвращаясь с работы, Рузанна замедляла шаги у квартала, где, подпирая друг друга, лепились маленькие домики. В городе строили много. Люди привыкли к работе машин. И все же у экскаватора всегда крутились ребятишки, толпились любопытные. Рузанне тоже нравилось смотреть, как неуклюжая железная пригоршня захватывает полутонный груз и опускает его в кузов грузовика-самосвала.
– Хоть поглядеть, а то ведь и не вспомнишь, что было, – сказала ей как-то остановившаяся рядом женщина. – Верите, я на этой улице родилась, и замуж вышла, и бабушкой уже стала, а какая она была раньше – ну, не могу вспомнить. Глаза закрою, задумаюсь – тогда еще что-то вижу. Плохое мы скоро забываем…
Да, плохое забывалось быстро. И ведь Рузанне даже нечего было забывать. А Грант все не приходил. Она думала: не заболел ли? Но являлся Баблоев и докладывал:
– Кончаем. Кухню уже оборудовали. Завтра получаю стулья.
– А картина? – опрашивала Зоя.
– Триумф обеспечен, – обещал Баблоев.
Он теперь разговаривал в особой манере:
– Композиция ваша в общем правильна, но в ракурсах допущена неточность…
Уборщице, разносящей чай, заявил:
– Такая светлая цветовая гамма чая для меня абсолютно неприемлема, – и гордо поглядел вокруг.
Грант был здоров, и ожидание, которое раньше вносило интерес и остроту в жизнь Рузанны, становилось теперь утомительным и ненужным. Внутренне ожесточаясь, Рузанна думала: «Значит, нет у него потребности видеть меня!» Она перестала ждать телефонных звонков, брала трубку спокойно, твердо зная – Грант не позвонит.
Он и не позвонил. И Арамаис Зейтунян был послом не от него. Дверь в кабинет приотворилась бесшумно – ровно настолько, чтобы тоненький, как ящерица, Армося просунулся в щель.
– Новые новости, – сказала Зоя. – Кого это вам надо?
Он не удостоил Зою ответом.
– Это ко мне, – объяснила Рузанна.
И впервые в этот день увидела, как широкой плотной полосой падает в окна солнечный свет и как по-весеннему блестят голубые оконные стекла.
Мальчик молча подошел к столу, расстегнул пальто, потом клапан нагрудного кармана и положил перед Рузанной сложенную, как аптекарский порошок, записку.
Аккуратные строки готических армянских букв извещали, что Аник просит Рузанну «посетить ее дом» сегодня, после рабочего дня.
Сдержанно-чопорный тон записки заставил Рузанну улыбнуться. При этом она тотчас взглянула на мальчика. Армося рассматривал комнату с напряженным интересом открывателя неизведанных стран. Он даже вздрогнул, когда звонок возвестил перерыв.
– Пойдем со мной… – Рузанна хотела сказать «позавтракаем», но вовремя вспомнила семейные традиции Аник. – Я тебе покажу аквариум.
Внизу, у входа в буфет, где густо пахло едой, мальчик приостановился.
– Это ресторан?
– Не совсем, – ответила Рузанна, – это место, где завтракают. А почему ты испугался?
Он передернул плечами. Подумаешь, испугался! Просто один раз, когда дома не было обеда, Тико хотел повести их в ресторан, а мама не позволила.
Рузанна чуть было не опросила: «А часто у вас случалось, что не бывало обеда?» Но поняла, что мальчик отвечать не станет. Некоторое время он был поглощен аквариумом и подошел к столику возбужденный и более разговорчивый.
– У одного мальчика есть павлиний вуалехвост. И красные телескопы, знаете…
– Ешь сосиски… Тико дома был, когда мама дала тебе записку?
– Нет. А в этом аквариуме живые ракушки водятся?
– Не знаю. А вчера вечером Тико был дома?
– Нет. А у этого мальчика есть еще маленькие рыбки. Они выпускают изо рта пену и устраивают себе гнездо.
– Значит, Тико не ночевал дома?
Он помотал головой.
– У нас тоже скоро будет аквариум… – Арамаис привстал и потянулся через столик к Рузанне. – Наш отец приезжает, – сказал он шепотом.
– Когда?
– Совсем скоро. Может быть, завтра. Его уже… – Мальчик замялся. – Он уже в поезде…
– Ты помнишь отца?
Армося кивнул.
– Ашотка не – помнит. А говорит, что помнит. Врет! – Он улыбнулся. Улыбка была счастливая и смущенная.
– Где же пропадает Тико? – немного погодя все же спросила Рузанна.
Армося с видимым удовольствием ел сосиски, запивая их лимонадом. Он ответил небрежно:
– В мастерской. Новую картину пишет. Маленькую.
