Текст книги "Девушка из министерства "
Автор книги: Нора Адамян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
– Да, так можно учиться, – завидовали подруги, – какие у тебя заботы!
Забот действительно не было. В налаженном, благоустроенном доме все делалось вовремя. И все-таки Джемма училась не очень хорошо. Ей было неприятно брать в руки человеческие кости, трудно было привыкнуть к анатомичке, и она со страхом думала о том, что когда-нибудь ей придется самой разрезать скальпелем живое человеческое тело.
С самого начала Джемме не хотелось учиться медицине. Она предпочла бы вернуться работать на завод. Джемма робко заговорила об этом, но одобрения не получила.
Варвара Товмасовна рассудила так, что с ней нельзя было спорить:
– Государство предоставляет тебе право на образование. Семья создает условия для учения. Если ты не получишь диплома, люди просто перестанут тебя уважать. А насчет выбора профессии – так самая благородная, гуманная, подходящая для женщины – это профессия врача! И когда дома свой врач – это тоже как-то спокойнее.
Вот так Джемма поступила в медицинский институт. На последнем курсе она поняла, что любит Сергея, товарища, с которым проучилась пять лет. Это произошло неожиданно. Во всяком случае было время, когда Джемма поправляла Сергею галстук, критически оглядывала его единственный костюм и наставляла, как вести себя на свидании с хорошенькой филологичкой, в которую Сергей был влюблен.
Потом Джемма и Сергей проходили практику – курировали больных в терапевтической клинике. Джемме досталась старуха, у которой обнаружились симптомы всех болезней. Один день она описывала ярко выраженную язву желудка, другой раз подробно рассказывала все признаки воспаления почек. Кроме того, у нее было повышенное кровяное давление и хрипы в легких.
Джемма поставила четыре диагноза – и все под вопросом. Профессор Симонян, язвительный и безжалостный, весело сказал:
– Ого! Да у нас тут целый букет!
А Сергей вел наблюдение над мальчиком с какой-то сложной и тяжелой болезнью крови. Мальчика скоро выписали из клиники.
– Пусть умрет дома, – сказала мать, и врачи с ней не спорили.
Но Сергей не оставил больного. По нескольку раз в день он бегал на окраину города, делал уколы и внутривенные вливания.
Потом он связался с республиканским Институтом крови, завел переписку с Москвой, получал новые препараты и таскал к больному профессоров, просаживая на такси свою стипендию.
Джемма говорила ему:
– Оставь. Ну что ты там можешь сделать?
Он, будто не слыша ее, просил:
– Пойдем со мной, а? Посмотри свежими глазами. Кажется, есть некоторое улучшение.
Однажды глубокой ночью в квартире Марутянов раздался телефонный звонок.
– Джемма, – говорил Сергей задыхаясь, – кажется, у кого-то из твоей родни есть машина. Заезжай в аптеку, возьми кислородную подушку.
Ким поднял голову:
– Начались прелести врачебной профессии?
– Что же делать? – Джемма растерялась. – Попрошу Рубика…
– Не звони Рубику, – ответил сонный Ким, – мама против.
Верно. Дядя Степан больше не бывал в их доме. Произошла какая-то неприятность, и его сняли с работы. По этому поводу у него было длительное объяснение с Варварой Товмасовной. Очень убедительно получилось, что он ни в чем не виноват. Кто-то воспользовался неопытностью и доверчивостью дяди Степана и запутал его.
Варвара Товмасовна слушала очень внимательно, вопросов не задавала, а под конец беседы объявила: «У нас „просто так“ человека не снимут. Пока ты не будешь восстановлен, я думаю, тебе лучше не показываться на людях».
Джемма решила, что дядя Степан обидится. Но он не обиделся. В гости не приходил, но звонил по телефону и обстоятельно докладывал Варваре Товмасовне запутанные ходы своего дела. Она коротко отвечала: «А у Мамиконяна был? А с Иваном Сергеевичем говорил?»
При таких обстоятельствах беспокоить семью дяди Степана было неловко. Но из квартиры Варвары Товмасовны, которая всегда все слышала, раздался властный голос:
– Нечего церемониться. Раз вам нужно – звони. За счастье сочтут.
В самом деле, ведь не могла Джемма бежать ночью через весь город! А Сергей не сомневался, что она приедет. Он и не просил прийти, а коротко сказал: «Приезжай».
Краснея у телефона, Джемма позвонила Рубику. Хорошо еще домашние не знали, что она не имеет никакого отношения к этому больному.
Ночью стоять одной на улице было страшновато. Джемма прислушивалась, не идет ли машина, и злилась на Сергея.
Рубик подкатил «Победу» к парадному и в ответ на робкие извинения сказал с достоинством:
– Мы для своих родственников на все готовы. Хорошо, если бы некоторые получше это знали.
В машине злость на Сергея прошла. Джемма снисходительно подумала: «Наверное, растерялся, струсил».
Освещенные желтым светом окна в маленьком покосившемся черном доме уже вызывали тревогу. Во дворике сидели две сгорбленные старухи. В разворошенной, неприглядной комнате металась женщина, неподвижно сидел у стола человек с дрожащим лицом.
Только Сергей был удивительно собран и спокоен. Женщина бросилась к Джемме, как будто она принесла спасение.
– Что надо? Что надо делать? – свистящим шепотом спрашивала мать.
Сергей быстро разобрал ампулы и наполнил шприц. На тахте под сбитыми простынями лежал обессиленный ребенок с черными провалами у глаз и носа.
Джемме хотелось скорее уйти, убежать из этой душной, охваченной горем комнаты. Для чего она здесь? Ведь видел же Сергей, что спасти мальчика нельзя!
Только уловив последний вздох и закрыв усопшему глаза, Сергей опустил руки. Пронзительно крикнула женщина, раздались глухие рыдания отца, в комнату, причитая, вползли старухи.
Джемму пугало чужое горе. Она с раздражением думала о том, что незачем было Сергею подвергать ее, да и себя такому тяжкому испытанию. И вместе с тем именно в эту минуту Сергей показался ей удивительным, ни на кого не похожим.
Они до утра ходили по городу Сергей просил:
– Побудь со мной…
С той ночи они стали искать друг друга в клиниках, в институте, в библиотеке. По вечерам, оглядываясь, боясь, что ее увидят, Джемма уходила с Сергеем на окраину города – к мосту через реку Зангу. Им хотелось быть вместе каждый день, каждый час, всегда.
Раньше, бывало, Сергей приходил запросто заниматься домой к Джемме. Сейчас он перестал бывать у Марутянов.
– Я и тебя оттуда вытащу!
– А Ваганчик? – тихо напоминала Джемма.
– Ребенок – это тоже ты.
Иногда они отправлялись к старой и самой близкой подруге Джеммы. Пополневшая, будто выросшая, Софик была теперь старшей мастерицей цеха, членом бюро парткома. Но в остальном она нисколько не изменилась. Недосягаемый Арто уже был ее мужем, а в новой пустоватой квартире бегали, ползали и шумели трое черных, как жуки, ребят.
Счастье, что по вечерам дети рано засыпали.
Софик угощала гостей чаем и пирогами собственноручного производства. Она ими очень гордилась, хотя Джемма объявляла их несъедобными.
Софик не обижалась:
– Ну да, у вас, конечно, зефиры-пломбиры. А мои ребята все, что помягче камня, сжуют и спасибо скажут.
От подруги у Джеммы секретов не было. Но Софик являлась сторонницей решительных мер. Тряхнув головой – эта привычка у нее осталась, – она требовала:
– Надо скорей кончать. Забирай сына и уходи. Я тут большой трагедии не вижу.
Джемма горько усмехалась. Разве это так просто? Какой удар будет для Варвары Товмасовны! А Ким, который ее так любит!
– Ну и сиди тогда с ними, – сердилась Софик. – Ким ее любит! Не бойся, ничего с ним не сделается. Он уже налево-направо глазами косит.
Софик плохо относилась к Киму. А ведь не легко сломать налаженную, спокойную жизнь.
– Просто ты меня не так уж крепко любишь, – говорил Сергей.
Нет! Джемма его любила. Она любила его за то, что не все в нем понимала, за то, что могла ему удивляться, за то, что чувствовала в нем силу, которой не было в ее душе.
Наконец они договорились. После экзаменов в день окончания института Джемма уйдет из дому и они отправятся в любое место, куда назначат молодых врачей.
Было начало лета. Под ногами клубился тополевый пух, на перекрестках продавали мелкие розы, связанные в тугие пучки и обложенные душистыми, прохладными листьями сусанбара.
В один из вечеров Ким вырвал из рук жены шляпу и швырнул на пол.
– Довольно тебе, – крикнул он срывающимся голосом, – сказку из меня сделала… Сиди дома!
Джемма еще не научилась врать. Она покраснела. Неуверенно спросила:
– Что с тобой?
– А то, что надо мной все товарищи смеются! Ты что, меня на улице нашла? И кто он такой, чтоб отнимать у меня жену? Кто он такой?
На это было очень трудно ответить. Джемма, собравшись с силами, сказала:
– Я от тебя уйду.
– Нет! – еще громче закричал Ким. – Я уже сказал – не уйдешь!
«Не понимает», – с тоской подумала Джемма.
Ей стало жаль мужа, будто он был такой же ребенок, как Ваганчик. Все так же бессмысленно Ким требовал:
– Нет, мне интересно – а кто он такой? Какой-то студент несчастный…
В комнату без стука вошла Варвара Товмасовна.
– Если ссоритесь, то по крайней мере тише. Нельзя так распускаться.
Она говорила шутливо, а сама оглядывала сына и невестку зоркими, осторожными глазами.
– Пойди успокойся, – приказала она Киму.
И он вышел, опустив кудрявую голову.
Свекровь подошла к Джемме.
– Ты меня называешь мамой. И я прошу только одного – будь со мной откровенна, как с матерью. Поделись тем, что тебя мучает. Мне все равно – Ким или ты. Вы оба мои дети и оба мне дороги. Я не дам тебе плохого совета, дитя мое.
Джемма сказала:
– Я хочу развестись с Кимом.
На лице Варвары Товмасовны ничего не отразилось. Оно осталось таким же участливо-внимательным, а ее красивая белая рука поощрительно гладила плечо невестки.
Так же участливо Варвара Товмасовна выслушала короткую и сбивчивую исповедь Джеммы. Она не оттолкнула ее от себя с гневом и презрением. Она сказала:
– Видишь, Джемма, это все очень серьезные вопросы, а ты собралась решать их наспех, очертя голову. Ты забыла о ребенке. Ему не легко будет расти без материнской ласки. Я уже не говорю о том, что Ким ни в чем не виноват перед тобой. За что же ты хочешь разрушить его семью?
Она говорила, а Джемма в это время думала, что Сергей ждет у последней остановки автобуса. Он терпеливый, он будет долго ждать, может быть, она еще успеет…
– А сегодня я тебе не советую выходить из дому. Обдумай все, о чем мы с тобой побеседовали. Прими ванну. Почитай Ваганчику книгу. Ребенок совсем тебя не видит.
На другой день Ким оформил отпуск. Он был уже начальником цеха. Отпуск в начале лета не входил в его планы, но Варвара Товмасовна посоветовала ему окружить Джемму вниманием и заботами. Ким каждый день провожал жену в институт и ждал на улице. А институт уже, собственно, можно было и не посещать – оставался всего один экзамен. И Джемма перестала выходить из дому.
За это время с Сергеем удалось встретиться только один раз.
– Если позволишь, я одним словом прекращу все это, – убеждал Сергей. – Или, наконец, просто скажи ему, что он тебе не нужен. После этого ни один мужчина не будет навязываться женщине. Поверь мне.
У Сергея и у Софик были примерно одинаковые взгляды и одинаковые суждения о жизни.
Джемма попробовала говорить с Софик вескими словами Варвары Товмасовны, но подруга пренебрежительно отмахнулась:
– Как-нибудь наше советское государство не покачнется, если ты бросишь мужа. Очень уж вы с этим делом носитесь. Весь завод гудит. Ким характеристику потребовал – на трех страницах. Так расписали – прямо человек будущего. Недостатков нет. А ты, глупая, не хочешь с ним жить, ай-ай-ай!..
За два дня до последнего экзамена Джемму вызвали в комитет комсомола института. Ким собрался пойти с ней. Она взмолилась:
– Не надо… Прошу…
Джемма вошла в кабинет, еще не зная, о чем придется говорить. Слабо надеялась – может быть, о предстоящем назначении.
За столом сидели секретарь Семен Каспарян и два члена бюро – девушка-лаборант Галиева и студент четвертого курса Усанов. Некоторое время все молчали. Каспарян прокашлялся, для чего-то постучал карандашом о стол.
– Так вот, значит, как, товарищ Марутян, – начал он, – значит, нам хотелось бы поговорить с тобой по душам… И попутно, значит, выяснить некоторые обстоятельства твоей личной жизни…
Джемма молча наклонила голову. Секретарь беспомощно огляделся и сделал знак Галиевой. Та нахмурилась и пожала плечами.
Тогда Каспарян спросил:
– Ты уже получила назначение?
– Нет, – ответила Джемма. – Не знаю, – поправилась она.
Ей было известно, что она оставлена в городе и должна работать в лаборатории поликлиники. Но она дала слово поехать в район вместе с Сергеем.
– Как это не знаешь? – сказал Каспарян, раздражаясь оттого, что не мог начать нужного разговора. – Вот твое направление… вот личное дело…
– Я хочу поехать в село, – возразила Джемма.
– Что значит в село? У тебя, кажется, здесь муж, семья.
– Нет, так мы ни до чего не договоримся, – резко, без улыбки, сказала Галиева. – Товарищ Марутян, нам надо разобраться в твоем семейном деле. У нас есть заявление, что ты хочешь оставить мужа и ребенка…
– Я не хочу оставить ребенка! – встрепенулась Джемма.
Галиева, не слушая ее, продолжала:
– И связать свою жизнь со студентом Азизовым. Вот об этом мы хотели с тобой поговорить.
Она откинулась на спинку стула.
Теперь Каспаряну было уже гораздо легче. Он вытянул из вороха бумаг исписанные на машинке листы и положил их перед собой.
– Здесь характеристика твоего мужа с завода, где он проработал больше семи лет. Мнение о нем положительное, но бывает, что человек в личной жизни ведет себя иначе, чем на производстве. Что ты скажешь?
Джемма молчала.
Каспарян спросил:
– Он пьет? Или, может быть, как-нибудь нехорошо поступает по отношению к тебе?
Что могла ответить Джемма? Разве могла она объяснить, что с Кимом ей неинтересно и скучно, что ее раздражает каждое его слово и движение, что она перестала уважать его, а любви, может, никогда и не было.
– Я его разлюбила, – хрипло, с трудом выговорила она слово, которое почти невозможно было произнести в этой комнате, перед столом, застланным красным в чернильных пятнах сукном.
Третий член бюро, Усанов, резко встал с места и, подхватив портфель, сумрачно сказал:
– Ну, я ухожу. Это, знаете, не для меня.
Каспарян молча проводил его взглядом. Галиева сказала грустно и негромко:
– А потом разлюбишь Азизова. Так ведь можно без конца. И о ребенке ты не подумала. Хорошо ли ему будет без матери?
«Почему без матери?» – хотела спросить Джемма. И вдруг поняла: дома уже все решили – ей не отдадут мальчика. Варвара Товмасовна не отдаст.
– Знаешь что, товарищ Марутян, – дружески качнувшись в сторону Джеммы, сказал секретарь, – давай так: мы это дело пока прикроем. А то им, знаешь ли, даже в райкоме заинтересовались – звонили мне. Ты постарайся все же сохранить семью. Разбить легко, а создать трудно. Это общий закон. А у тебя семья неплохая. Ты была работницей, а сейчас уже врач. Значит, ты выросла в своей семье. Верно? И у тебя нет серьезных оснований для развода. Ну, договорились?
Он ждал ее согласия, но Джемма молчала.
На обратном пути она встретила Сергея и не таясь пошла с ним по улице. Он заглядывал ей в глаза:
– Через два дня мы будем вместе, да?
– Тебя вызывали в комитет комсомола? – спросила Джемма.
– Мне переменили назначение. Копейск, на Урале. Но ведь это все равно.
– Это все она сделала, – с ненавистью сказала Джемма. – А потом не отдаст мне Ваганчика…
– Мальчик будет с нами. Я обещаю тебе. Ты мне веришь?
– Я никому больше не верю. Я не знаю, что мне делать. Все говорят, что нам нельзя быть вместе.
– Это неверно. – Он взял ее руки в свои большие ладони. – Если мне не веришь, пойдем в партийный комитет! Там поймут. Семья должна быть радостью, а не оковами.
Она покачала головой:
– Никуда я больше не пойду…
И на этом все кончилось. После экзамена у ворот института ее встретил Ваганчик в новой матроске, с букетом цветов. Ким оказал:
– Сыну не терпелось поздравить тебя.
В доме были гости. С веранды тянуло шашлычным чадом.
– Поздравляю тебя, дочка, с высшим образованием. Вот мы с тобой и достигли цели. Поздравляю! – громко и торжественно провозгласила Варвара Товмасовна и поцеловала Джемму в лоб.
Как будто ничего не было – ни разговоров, ни объяснения. Как будто она не знала, что Джемма больше не любит ее сына. Как же так можно!
В своей комнате Джемма заплакала.
Через полчаса дверь приоткрылась. В щель втолкнули Ваганчика, за ним просунулась голова Варвары Товмасовны:
– Скажи: «Мамочка, гости хотят выпить за здоровье нового доктора», – шепотом подсказывала она внуку. – Скажи: «Мамочка, выйди к столу». Скажи, Ваганчик, скажи, деточка!
Марутяны купили новую мебель. Дорогую, из дерева «птичий глаз». Джемма три недели ездила в магазины, как на службу, выстаивала у прилавка по нескольку часов. Туда же приезжали жена академика Бадьяна, мать писателя Малунца и еще многие видные люди. Было точно известно, что мебель получена, но никто не знал, сколько комплектов и когда ее «выбросят». Директор магазина ходил с непроницаемым лицом. Дамы провожали его подобострастными улыбками и заигрывали:
– Как этот мужчина всех нас мучиться заставляет!
– Только одного слова ждем: когда?
Джемма числилась седьмой в очереди, а комплектов по слухам было только четыре. Кроме того, директору непрерывно звонили по телефону. Женщины в очереди замолкали и вытягивали шеи. Двери маленького кабинета выходили прямо в магазин. Оттуда доносились односложные ответы:
– Да. Получено. Нет. Меньше. Сделаю. Да. Возможно. Сообщу.
Определенно речь шла о мебели. Джемма нервничала. Наконец Ким рассердился:
– Что ты в самом деле такой простой вещи устроить не можешь? В котором часу этот магазин закрывается?
Он подъехал к тому времени, когда из магазина вышел последний посетитель, молча отстранил уборщицу и ступил в кабинет, подталкивая перед собой Джемму. Там он огляделся и покачал головой:
– Да! Плохо, плохо заботятся о ведущих специалистах торговли. В каких условиях приходится работать!
Директор скорбно склонил голову на плечо и развел руками:
– Кто о нас думает…
Поговорили о последнем футбольном матче, о новой марке коньяка, и Ким между прочим заметил:
– Кстати, наш завод начал выпускать продукцию из отборного сырья. Я там несколько баночек захватил. Экстра.
Шофер втащил в кабинет большой ящик.
– Как-то неудобно… – поежился директор.
– Почему неудобно? – удивился Ким. – Я вам, дорогой товарищ, не взятку даю. С вас сорок семь рублей тридцать две копейки. Себестоимость. Позвольте получить.
Пока директор отсчитывал деньги и звякал копейками, Джемма смотрела на пол.
– Могу выдать чек, – пошутил Ким.
О мебели не было сказано ни слова.
В машине Ким объяснил жене:
– А продавщице ты сама что-нибудь сунь. Какие-нибудь женские штучки – духи, чулки. Неужели и этому надо учить?
– Вы действительно варенье экстра стали делать?
– Какое там! – усмехнулся муж. – Самые обыкновенные консервы. Пусть эта мебель обойдется нам на пятьсот рублей дороже. Зато нечего тебе бегать в магазин каждый день. Сами сообщат.
Дня через три Джемме позвонили – приходите.
В магазине ей выдали чек, помеченный завтрашним числом, и предупредили – с утра пораньше, прямо в кассу.
Никто из стоящих в очереди мебели не получил.
Перед Джеммой в кассу уплатил незаметный человек в обтрепанном пальто, затем дама в каракулевом жакете. Во дворе быстро грузили упакованные гарнитуры на платформы автомашин.
Новая обстановка очень украсила квартиру. Хрустальная посуда великолепно выглядела в обтекаемом буфете. Ким одобрил:
– Стоило этому жулику взятку дать. Ничего не скажешь.
Варвара Товмасовна тоже одобрила:
– И строго, и стильно.
Больше всех восхищалась тетя Калипсе:
– Вот это уже по-моему! Вот это изысканно! Ах, как я люблю все изысканное!
Только одному человеку в доме обстановка не понравилась. Десятилетний Ваганчик презрительно сказал:
– На черта! Лучше бы машину купили.
– Что значит «на черта»? Так нельзя говорить, деточка. Ты посмотри, как в комнате стало красиво, – убеждала внука Варвара Товмасовна.
Мальчик передернул худыми плечами.
– Очень надо. Теперь из-за этого на кухне обедаем. Купить бы «Победу» – вот это да! А то у всех «ЗИСы», а у папы даже «Москвича» нет.
– Вот вырастешь, посмотрим, что у тебя будет, – всерьез обиделся на сына Ким.
– Смешно было бы, чтоб я на «Москвиче» ездил, – усмехнулся мальчик. Он был слишком остер на язык.
Варвара Товмасовна уверяла:
– Это все улица. Я тебя прошу, Джемма, не пускай его в школу одного. Если сама не можешь – пусть его водит Калипсе. Сколько я вложила в ребенка, а сейчас все мое сводится на нет.
Маленьким Ваганчик был очень забавен. Он знал наизусть все свои детские книжки. Каждому, кто приходил в дом, Варвара Товмасовна демонстрировала внука:
– Ну, скажи, детка, как ты умеешь, только не спеши…
Пока ребенок, торопясь и заглатывая окончания, произносил стихи, она, шевеля губами, про себя повторяла за ним каждое слово.
Ваганчик мог показать на географической карте Москву, Ереван и Тбилиси.
– Какой развитой ребенок! Вот что значит воспитание! – восторгались гости.
Варвара Товмасовна сияла.
Если Ваганчик шалил, бабушка долго и проникновенно его убеждала:
– Разве ты видел когда-нибудь, чтоб бабушка залезла руками в тарелку, а потом размазывала кашу по столу?
– Личным примером воздействуешь? – смеялся Ким.
– Что ж, неплохой пример, – с достоинством отвечала Варвара Товмасовна. – Для вас, молодых, ребенок игрушка, а ему надо уделять внимание.
Действительно, получилось, что Джемма начала заниматься сыном, только когда он уже пошел в школу.
Окончив институт, Джемма около года работала в лаборатории. Ничего интересного не было в бесчисленных однообразных анализах. Ей казалось наигранным и неестественным увлечение, с которым заведующий лабораторией обращался к сотрудникам:
– Подойдите, взгляните, какая клинически ясная картина! Какой удивительно четкий, красивый препарат!
Ничего красивого Джемма увидеть не могла. Она с радостью ухватилась за первый же повод уйти из лаборатории: ее глаза не выносили длительного напряжения. Ким сказал:
– Кому это нужно, чтоб ты работала? Сиди дома.
Так вышло, что Джемма занялась хозяйством.
А Варвара Товмасовна продолжала работать. Трудно было представить себе, что она не пойдет в свое учреждение. Подтянутая, благодушная, она по утрам появлялась в столовой, по особому рецепту варила себе кофе. Джемма не смотрела в сторону свекрови, не пододвигала ей хлеба. Она говорила с ней только тогда, когда невозможно было не говорить. И как-то само собой получилось, что Джемма перестала называть ее мамой.
Каждая из этих двух женщин будто знала про другую что-то скрытое и молча несла это в своем сердце.
Перед посторонними Варвара Товмасовна вздыхала:
– Так обидно, что Джеммочка временно оторвалась от своей работы…
Собеседники понимающе кивали.
– Я, например, так и умру в упряжке. Но сейчас женщину призывают уделять больше внимания дому, воспитанию детей. Что ж, я нахожу, что и это правильно.
Она смотрела на Джемму с ласковой улыбкой, и все вокруг тоже улыбались.
Но Ваганчик раз спросил у матери:
– Почему ты не любишь бабушку?
– Что за глупости ты говоришь! – рассердилась Джемма.
– Не любишь, – упрямо повторил ребенок, – вот я знаю, что не любишь…
Джемма шлепнула сына. Это был самый плохой способ заставить его замолчать. Но она не знала, что делать. Когда Ваган подрос, стало еще труднее. Мальчик ко всему приглядывался, все запоминал.
Бывало, Ким говорил жене:
– Приготовь в субботу обед получше. Человека три привезу с собой.
– Кто такие? – интересовалась Джемма.
– А черт их знает. Прислали из главка. У нас хорошего никто не сделает, а подгадить может всякий.
Джемма уже перестала спрашивать: «А чего ты боишься? Ведь у тебя на работе все в порядке? Ведь ты честно работаешь?» Кима такие рассуждения раздражали: «Что значит „все в порядке“? Все в порядке ни у кого не бывает. А если человек за моим столом кусок съест, ему потом труднее мне пакость сделать».
Обед готовился по сезону. Весной – отборная севанская форель и спаржа, летом и осенью – долма и шашлык, зимой – плов. За столом слегка опьяневший Ким превозносил достоинства своих гостей:
– Я человека ценю за его личные качества, независимо от его служебного положения и даже независимо от того, как он ко мне относится. Вот когда Иван Самсонович Колманов вошел в мой цех, он нагнулся, поднял проволоку и положил ее в сторону, чтоб она не мешала людям. Помните, Иван Самсонович? Все! Больше мне ничего не нужно! Я уважаю товарища Колманова. Я понял его душу. Я пью за его душу.
Джемма мило улыбалась товарищу Колманову, от которого ее мысли были бесконечно далеки.
На веранде сидел Ваганчик. Гости уже выпили обязательный тост за молодое поколение и по очереди чокнулись с мальчиком. Когда Джемма зачем-то вышла на веранду, Ваганчик поднял к ней серьезное лицо:
– Они все врут, мама, да?
Мать испугалась.
– Замолчи сейчас же, – шепотом сказала она. – И вообще – для чего ты здесь сидишь? Ступай во двор.
Десятилетнего мальчика уже нельзя было отшлепать, как маленького. Но что ему сказать? Как объяснить то, чего Джемма не умела объяснить себе? Но ведь она была хорошей матерью, заботливой, внимательной. Ребенок имел все, что положено, – свой угол, свой столик, игрушки, книги. Она водила его в школу и на сольфеджио. Она следила за тем, как он готовит уроки, и никогда не давала ему денег, зная, что дети от этого портятся. Она не позволяла Киму возить мальчика в школу на машине, потому что это непедагогично…
Но Ваганчик с возрастом все же перестал быть образцовым, показательным мальчиком, которым так гордилась бабушка…
Во время самых горячих поучений Варвары Товмасовны он, сощурив глаза, смотрел в сторону и даже как-то позволил себе насвистывать. Ким не вытерпел и выпорол сына ремнем. Сделал он это неумело, неловко, взволновался, каждый удар сопровождал истерично-визгливым криком:
– Вот тебе, негодяй! Вот тебе, мерзавец!..
Бабушка с каменным лицом ходила взад и вперед по комнате, а Джемма рыдала, уткнувшись в подушку. Потом ей стало плохо и Калипсе бегала в аптеку.
Улучив минуту, когда Джемма лежала одна в комнате, Ваганчик подошел к ней. Не глядя, он сказал:
– Мне не было больно. Ни чуточки.
– Папа и не хотел сделать тебе больно. Он хотел, чтобы ты… – Джемма запнулась. – Он хотел, чтоб тебе было обидно, как было обидно бабушке, когда ты свистел ей в лицо.
– А мне не было обидно, – угрюмо ответил мальчик, – ты не плачь. Ничего мне не было – ни больно, ни обидно.
Попозже пришла Софик – навестить подругу. Она теперь редко показывалась в доме Марутянов, разве только когда болела Джемма. И то – придет, кивнет Варваре Товмасовне, скажет два слова Киму – и в комнату к Джемме. Даже к чайному столу не выходила.
– Загордилась, – пояснял Ким, – как же, секретарь райкома!
Варвара Товмасовна мечтательно, с легким вздохом говорила:
– Вот ведь растут люди. Вчерашняя фабричная девушка – сегодня руководящий работник. Уважаю. Ничего не могу сказать – уважаю.
Софик вошла в комнату, как всегда шумная и веселая.
– Это вы кого наказали? Бабушка голову завязала, у отца руки дрожат, у матери сердце болит, а сын в кино пошел…
Была у Софик удивительная способность: расскажет о событии по-своему – и действительно все становится на место. Могла посоветовать своему сыну: «А ты дай этому парню разок, если он заслуживает…»
Ее дети уже с первого класса без провожатых бегали в школу, хотя им приходилось дважды пересекать улицу. В ее квартире не было той сияющей чистоты, которой гордилась Джемма. Все это помогало Джемме устанавливать внутреннее равновесие в негласном соревновании с подругой. Пусть Софик шла по жизни своим путем. Для Джеммы на долгое время дом стал источником радости.
Ей доставляло удовольствие вычищать и приводить в порядок все уголки квартиры, переставлять по-новому мебель, придумывать украшение для стены между буфетом и дверью. Ее тщеславию льстило, когда знакомые восхищались яркими чехлами из ситца, бумажными абажурами, которые Джемма сама разрисовала. Зимой к срезанным голым веткам деревьев она привязывала лепестки, вырезанные из белого шелка, – получались букеты цветущей яблони.
День был заполнен. Уплатить за телефон, отдать в чистку костюм мужа, купить нафталин, занести в починку разбитое блюдо. Надо было бы еще воздействовать на домоуправление, чтоб засыпали канаву. В самом деле, для чего-то прорыли ров, теперь он наполнился грязной водой – получился рассадник инфекции! Из-за этого Ваганчика нельзя выпустить побегать на воздухе.
– Заяви лучше в райсовет, – посоветовала Варвара Товмасовна. – Я всегда считаю, что надо непосредственно к начальству обращаться.
Мысленно Джемма отвечала свекрови: «Конечно, ты сразу к начальству…»
Она часто так про себя разговаривала с матерью своего мужа. Даже правильные суждения свекрови, высказанные ее доброжелательным, убеждающим голосом, вызывали в сердце Джеммы протест и раздражение.
А лицо ее, располневшее, розовое, и широко расставленные глаза не выражали в эти минуты ни гнева, ни внимания – ничего.
Прежней маленькой Джеммой она чувствовала себя только в доме Софик.
Инструктор, или секретарь райкома, Софик оставалась прежней, по крайней мере для Джеммы.
Арто до сих пор работал механиком на том же заводе, и Джемма находила, что он мало считается с общественным положением жены. Он был очень общительным человеком, у него дома часто собирались товарищи – механики, мастера, рабочие. Софик должна была угощать их, сидеть с ними за столом. Иногда Арто снимал со стены гитару, и Софик сильным, гортанным голосом пела народные песни.
Джемме казалось, что подруга должна вести себя иначе. Особенно когда Арто зазывал райкомовского шофера, который возил Софик, и при нем кричал:
– А ну, жена, собери нам обедать… Да поторапливайся!
Детей он тоже воспитывал по-своему. Забирал их с собой в горы охотиться на диких кабанов и косуль. Однажды двенадцатилетний Ваник сорвался со скалы и сломал ногу.
Вот тогда Джемма и высказала Софик, что думала о ее семейной жизни.
Софик рассмеялась.
– Насчет детей – Арто молодец, – сказала она хвастливо, – пусть настоящими мужчинами будут! А в остальном есть твоя правда. Иногда я устану или работа срочная есть, а к мужу друзья пришли – и ничего не поделаешь, надо с ними сидеть.
– Просто он у тебя эгоист.
Софик покачала головой:
– Не понимаешь ты… Он гордый! Ему иной раз трудно бывает. Жена на ответственной работе, жена депутат, у жены ордена. А он тогда кто? Вот для него и важно доказать и себе и другим: на работе – одно, а дома – другое. Дома – я мужчина, я голова, как скажу, так и будет!
– Дикость. – Джемма пожала плечами. – И ты этому потакаешь.
– А я его люблю! – весело ответила Софик.
