Текст книги "Девушка из министерства "
Автор книги: Нора Адамян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
– Я ошибся. Простите. Знаете, есть люди, которые ни за что не позволят ущемить свое право на ванну, на конфету, на место в трамвае. Это отвратительно.
– Ну да, конечно, – подтвердила Ксения, – то ли дело совы. Они умные, полезные, симпатичные.
Сергей Петрович вспомнил:
– Верно! Ведь тогда были вы…
– Нет. Тогда была сова. Я оказалась только свидетельницей вашего романа.
После обеда они гуляли вдвоем, и на другой день они гуляли вдвоем, сидели рядом в кино, ходили вместе в город.
Соседки Николаева по столику в столовой удивлялись:
– И когда это он успел… Такой тихий был… Слова из него не выжмешь…
А Сергей Петрович рассказывал Ксении, как он ездил в Африку покупать обезьян для зоопарка и вождь одного племени обязательно хотел в виде дополнительной нагрузки продать ему девушку или на худой конец двух мальчишек.
Чуть улыбаясь, Николаев представлял в лицах, как ему пришлось бы проводить эту покупку в бухгалтерии зоопарка, что сказал бы местком, как реагировала бы общественность.
Улыбка совершенно меняла его строгое лицо. Оно становилось добрым и открытым.
Ученый зоолог, он много ездил по свету и умел рассказывать.
На прогулках за ним неотступно ходили большие псы, которых он безнаказанно гладил, трепал, хватал за морды, опрокидывал на снег.
Сутулый, неприметный, на висках седина. Ксения думала: «С ним приятно, потому что он умный, тактичный, много знает. А как мужчина он понравиться не может».
Но каждый день, затягивая обед, ждала, что Сергей Петрович подойдет к ее столику и спросит: «Вы не возражаете против совместной прогулки?»
Они сворачивали с обычного маршрута, уходили по узкой тропе туда, где подымались покатые серые глыбы гор, изрытые пещерами.
Ксения заглядывала ему в лицо.
– Не пойму – сердитые у вас глаза или грустные?
– Разве? Это обманчиво. Мало людей, которые так, как я, радуются жизни. Дважды я тонул. Раз меня чуть зверь не задрал. Потом ранение под Ельней, ранение под Сталинградом, под Варшавой. Надо пройти через это, чтобы понять, какое счастье – жизнь!
Ксения запротестовала:
– Вот уж нет! Я не тонула, меня не убивали. И все же…
– Вы – сама жизнь! – перебил ее Николаев.
Ксения вспоминала эти слова и улыбалась. Паша смотрела на нее искоса. Вечером промолчала, заговорила только рано утром, когда обе они еще лежали.
– Я тебя вчера печалить не захотела. Но ты, Ксенечка, никому не верь. Они здесь все холостые. А дома небось у каждого жена.
– Да ну? У кого же, например?
– Будто не догадываешься? У твоего ухажера. Женатый он. Это я точно вызнала.
– Пашенька, все известно. И я его отбивать у жены не собираюсь. Поняла?
– Ври-ка! Если уж знаешь, стало быть собираешься. Как же еще отбивают-то?
Ксения не думала о том – женат Николаев, неженат? Если б она его полюбила, то, наверное, боролась бы за свое счастье. А полюбить было легко.
Она поняла это, когда днем, в библиотеке, не ожидая встретить здесь в часы процедур Сергея Петровича, вдруг увидела его темную с проседью голову. Он читал, и Ксения, делая вид, что выбирает книгу, долго смотрела на сухощавую руку с длинными пальцами, на прямые сдвинутые брови, на морщинки лба.
Разве в ее возрасте можно встретить свободного человека? И разве можно прожить на земле, никого не обидев? Для чего Ксении считаться с женщиной, которую она не знает? Ведь такое может больше никогда не повториться…
Выходила Ксения на цыпочках, но поняла, что Сергей Петрович ее увидел. Резко скрипнуло кресло. Сбегая по лестнице, Ксения услышала, как в библиотеке за кем-то захлопнулась дверь. В холле она спряталась за большим креслом. Было жутко и радостно – как в детстве при игре в прятки.
Сергей Петрович прибежал, огляделся, кинулся в коридор, вернулся и, перепрыгивая через ступеньки, помчался вниз.
Ксения поднялась красная, с бьющимся сердцем. Теперь она знала – все зависит от нее.
После пяти часов наступало уютное время. Зажигались огни. На третьем этаже раздвигали мебель и одетый по последней моде учитель танцев, трижды хлопнув в ладоши, начинал урок:
– Раз, два, три… Дамы вперед, дамы вперед… Кавалеры назад… Ангелина Леопольдовна, прошу!
Старенькая, сгорбленная пианистка резво ударяла по клавишам, но тут же замолкала, остановленная повелительным окриком:
– Каменный век! Вальса танцевать не умеют!..
А на четвертом этаже никого не было. Горели матовые лампы. Вальс и аргентинское танго доносились сюда, облагороженные расстоянием.
Они сидели, разделенные небольшим круглым столиком, и тихо разговаривали. У них уже появились общие воспоминания, и Ксения, зная, что виноватый мужчина делается покорным, уверяла, что в лечебном корпусе Сергей Петрович готов был ее побить.
Ей было приятно, что этот серьезный, суховатый мужчина пугается и краснеет, когда она дотрагивается до его руки.
– И совы никакой не было. Все выдумки, чтоб соблазнить бедную вдову…
Она негромко смеялась.
– Нет, сова была. Эта птица по преданиям вещает или горе или счастье. И я еще не могу понять, что же она нагадала. Знаю только, что для меня все это не просто.
Ксения отвела взгляд от его лица, чтоб не вызвать слов, время которых еще не пришло.
Прищурившись, она видела галстук, воротничок рубашки, рассматривала переплетение серо-голубых ниток жилета.
И тут она заметила штопку.
Обыкновенную штопку, сделанную очень тщательно, даже искусно. Почти по всему старенькому жилету то там, то тут иголка старательно повторяла рисунок вязки.
И до сих пор Ксения знала, что у Сергея Петровича есть жена. Но сейчас она будто увидела ее – живую женщину с умелыми и любящими руками.
Ксения отчетливо представила себе, как эта женщина подбирала нитки, считала каждый стежок и, отодвигая работу, щурила глаза – заметно? Нет, совсем незаметно…
Наверное, она делала это вечером, вернувшись с работы. Ведь столько дел ждет женщину после работы!
Сергей Петрович что-то говорил о поездке на дальний Север, которая ждет его после отпуска, а Ксения думала о своем.
Теперь в едва приметных мелочах она все больше и больше ощущала присутствие близкого Сергею Петровичу человека.
Плетеная закладка в его книге, аккуратность уже не нового костюма, белоснежный накрахмаленный платок.
И если бы только это! Но сказанные им когда-то мельком фразы оживали в памяти Ксении: «Диккенса я раньше не любил, его мне открыла жена». И еще: «Жена моя просто панически боялась животных, а теперь даже змей берет в руки. Привычка!»
Нет, не привычка. С чего бы это ей привыкать к змеям! Не привычка это, а любовь.
Был бы жив муж Ксении – верно, также вникала бы она в его интересы, заботилась о нем, собирала бы его в дорогу.
Внизу кто-то кричал:
– Юленька, займите мне место в кино…
Сергей Петрович тоже хотел пойти в кино. Но он сидит здесь и смотрит на Ксению восторженными глазами.
Ох, дай она себе волю – горько будет другой женщине!
Господи! Разве ж совсем ушли ее годы? Или только и осталось ей – силой и хитростью отнимать чужую любовь? Может, дождется еще она своей, не омраченной ни чьим горем судьбы.
И мысленно Ксения обратилась к далекой жене Сергея Петровича: «Живи спокойно. Ничего не будет. Вернется целый, невредимый…»
Чуть лукаво она сказала:
– А ведь совы-то не было, Сергей Петрович.
Он настороженно поднял глаза.
– Как это?
– Да так. Не было. И ничего она нам с вами не предсказала. Ни горя, ни счастья… Ничего.
Покинутый дом
Хотя ложь еще живет, но совершенствуется только правда.
М. Горький («О мещанстве»)
Свадьбу справляли через несколько дней после того, как молодые побывали в загсе и Джемма уже больше недели жила в доме своего мужа.
На торжество пригласили и директора завода, и подруг Джеммы по цеху. Хотя жених работал на том же предприятии, все заводские считались приглашенными со стороны невесты, потому что у нее не было никакой родни, выросла в детдоме, жила в общежитии.
Зато у жениха родни оказалось много. Еще бы – такая уважаемая семья! Маленькой Джемме здорово повезло. Месяца три проработал молодой инженер Марутян на заводе – и вот уже свадьба!
Работницы пришли все вместе. Никто из них робостью не отличался, а тут притихли и держались кучкой. В большой комнате накрывали на стол. Оставаться там было неловко – будто рассматриваешь угощение. У свекрови разместились уважаемые, солидные госта. Девушки забились в комнату молодых.
Сперва Ким ухаживал за ними – поил лимонадом. И они сдержанно-церемонно благодарили, опуская глаза, будто не эти же девушки в цехе называли его на ты и задирали по каждому поводу.
Наконец Ким догадался уйти:
– Джемма, я посмотрю, не нужно ли чего маме.
– Подожди.
Она подвела мужа к окну, оглядела, поправила кудрявую прядку, слегка прикоснулась к галстуку. Потом оттолкнула и строго сказала:
– Ну, теперь иди.
Все поняли: маленькая Джемма утверждала свое право на того, кто был до сих пор инженером, товарищем Марутяном, а теперь стал ее мужем. И никто не улыбнулся. Только Софик крикнула вслед Киму:
– Обратно не торопись, нам без тебя лучше.
Девушки плотно закрыли дверь и обступили Джемму.
– Что молчишь? – накинулась на нее Софик. – Мы все на твою свадьбу новые платья пошили. Видишь?
– Ой, вижу! – сказала Джемма.
– Ну, говори – как живешь? Это ваша комната будет?
– Наша.
– А что тебе свекровь подарила?
– Часы, – ответила Джемма.
– Золотые! А еще что?
Теперь можно было без помех рассмотреть новые шелковые одеяла на кроватях, новое платье Джеммы, свадебные подарки, сложенные на низком круглом столике.
– Честное слово, девочки, я еще сама ничего не видела, – уверяла Джемма.
– Сейчас увидишь, – пообещала Софик, – тут от завода подарок должен быть. Я сама слышала – директор месткому сказал: «Не вздумай что-нибудь безвкусное купить. Помни, в какой дом пойдет. Солидную вещь бери».
У Софик были цепкие руки и зоркие глаза. Недаром, когда на нее находило настроение, она выполняла по три нормы в день, а в сезон сортировки фруктов никто не мог с ней равняться.
Сейчас из груды свертков она ловко вытащила коробку с наклейкой ювелирного магазина и аккуратно развязала шпагат.
– Ну вот, «От коллектива консервного завода». Смотри, два подстаканника и сахарница. Серебро! А коробка какая! Ты подстаканники поставь в буфет, а коробку на туалетный стол – для красоты. Ну, что там еще есть?
Девушки разворачивали пакеты и ахали над розовым шелковым бельем, тонкими чулками. Софик прикидывала на себя серую материю и вертелась перед зеркалом, тряся изжеванными перманентом кудряшками.
– Ладно, это все так, – сказала голубоглазая Мелине, – подарки, больше, меньше, – они у всех бывают. Ты скажи – свекровь какая?
– Свекровь очень хорошая, – горячо ответила Джемма, – она веселая. Я ничего не умею, она смеется. Говорит: «Ты без матери выросла, откуда тебе уметь! Теперь научишься».
– Больше не будешь на заводе работать?
– Не знаю. Ничего я, девочки, не знаю…
– А ты не теряйся, – наставительно сказала Софик, – человек никогда не должен теряться. Что значит «не знаю»? А кто знает? Сама ты хочешь работать? Это ты решай.
Отчитывая Джемму, она продолжала копаться в ворохе свертков, но тут раскрылась дверь и в комнату плавно и быстро вошла полная моложавая женщина с приветливым лицом;
– Вот где скрываются наши розы, – певуче произнесла она, – а там молодые люди, товарищи Кима, скучают, требуют общества…
Девушки расступились перед Варварой Товмасовной. Она легкими шагами подошла к Джемме, обняла ее за плечи, притянула к себе.
Джемма будто замерла в руках свекрови. Ей было непривычно всякое проявление нежных чувств, она не умела ответить на ласку этой женщины. Было трудно даже улыбнуться, и детское лицо Джеммы напряженно застыло.
– Будь хозяйкой, пригласи подруг к столу, – ласково наставляла невестку Варвара Товмасовна, прижимаясь щекой к ее каштановым волосам.
Девушки не трогались с места. Они, не скрывая любопытства, рассматривали Варвару Товмасовну, ее синее шелковое платье, волосы, уложенные волнами, руки с длинными красными ногтями.
– Я ее самое замуж бы выдала, – шепнула подругам Софик.
– К столу, дорогие, к столу! – скомандовала хозяйка.
Джемма молча потянула подруг за руки.
За длинным, блестящим от сияния хрусталя столом уже сидели гости. На месте тамады – директор завода Григорий Александрович Толоян. Дальше сослуживцы Варвары Товмасовны, родственники. Другая половина стола была отведена молодежи. Напротив тамады усадили молодых, а девушек, как они ни противились, Варвара Товмасовна разделила и разместила среди товарищей жениха.
– Что здесь происходит? – с деланным недоумением спрашивал Григорий Александрович. – Я ничего не понимаю. Для чего нас сюда позвали, что у нас торгуют, кого забирают? Еще неизвестно – согласимся мы или нет…
– Молчи, молчи! – гремел ему в ответ полный красивый человек, один из бесчисленных родственников Кима – дядя Степан. – Молчи, – кричал он, озорно подмигивая, – недоглядел, проворонил лучшее яблоко из своего сада. О чем теперь говоришь?
– А кому мы это яблоко отдали? – не сдавался Григорий Александрович. – Нет! На нас одним глазом не смотрите! Мы на мокрое место не сядем! Мы это яблоко не на сторону отдали – своему человеку, со своего завода! Как было нашим – так нашим и осталось!
Все это относилось к Джемме. Директор, которого она до сих пор видела только издали, на собраниях, говорил о ней. Этот стол был накрыт в ее честь, эта нарядная женщина, которую все так уважали, звала ее дочкой… А главное, о чем Джемма даже забывала в сутолоке дней, было то, что она теперь замужем и у нее есть муж.
Когда-то она над ним смеялась, как все девушки. Она тоже называла его «инженер-дитя» и повторяла вслед за Софик, что у него даже со спины видно, как щеки торчат. Но это было неправдой. Девушки над всем смеются. Софик смеется и над Арто, хотя сама в него влюблена. А Ким красивее, чем Арто. И щеки у него не торчат, и волосы кудрявые.
Джемма тихо тронула мужа за рукав. Ким взглянул на нее и улыбнулся.
Хлопали в ладоши люди за столом, звенели бокалы.
Старая мастерица Санам сказала, вытирая слезы:
– Хороша ли, плоха – вот она вся перед вами. Сирота, никого за спиной нет. Если уж теперь она ваша – ей перед вами отвечать, вам за нее отвечать.
Но лучше всех говорила Варвара Товмасовна – свекровь Джеммы. Она встала между молодыми, охватив их обоих за плечи раскинутыми руками.
– Я не хочу другой дочери, чем та, которую выбрало сердце моего сына…
Голос Варвары Товмасовны, проникновенный, взволнованный, растрогал всех. Женщины вытирали слезы.
– Молодые люди нашли друг друга, полюбили и вот я счастлива их счастьем. Говорят, мать не может быть беспристрастной. Но я горжусь своим сыном не как мать, а как человек. И сейчас, на пороге новой жизни, я повторю ему: будь честным, будь принципиальным, будь мужественным…
Варвара Товмасовна переждала, пока стихли аплодисменты.
– В старину свекровь, проверяя невестку, заставляла ее подметать пол, готовить обед. Мне это ненужно. От моей Джеммы я потребую только одного: чтоб она была полезным членом нашего общества.
Трудно было сказать лучше и красивее. И снова все хлопали и кричали «ура». А кричать «горько» Варвара Товмасовна запретила:
– Мещанству нет места в нашем доме.
Зато все смеялись, когда Варвара Товмасовна расцеловалась с директором Толояном.
– Спасибо тебе за хорошую дочку, спасибо вам всем, – благодарила она заводских.
Что и говорить, свадьба получилась прекрасная и все остались довольны. Все, кроме Софик.
– Что за веселье, – заявила она, – речь, речь, речь… Как будто на собрании сидели. Даже не потанцевали вволю.
А кто ей мешал танцевать? Товарищи Кима играли и на пианино, и на таре. Сын дяди Степана Рубик бил в большой медный поднос, как в бубен.
Сама Варвара Товмасовна танцевала – плыла, сдвинув брови, округляя руки.
Плясал дядя Степан, лихо перебирая ногами.
Гости хлопали – таш, таш, таш…
Нет, конечно это была веселая свадьба!
Уже на рассвете в своей комнате Джемма сказала мужу:
– А мама лучше всех. И красивая, и умная.
Ей было неловко и радостно произносить слово «мама». Она каждый раз чуть запиналась, выговаривая его.
– Мама у меня действительно мировая, – подтвердил Ким, развязывая у зеркала галстук.
– А как мама с товарищем Толояном поцеловалась! – счастливо рассмеялась Джемма.
– Ну и что! – пожал плечами Ким. – Он не чужой человек. Тоже дядей мне доводится.
Через год у Джеммы родился сын. Джемме хотелось назвать мальчика Игорем. Ей нравилось это имя, оно было как будто из сказки, из незнакомой жизни.
Варвара Товмасовна сказала:
– Ты знаешь, я никогда не вмешиваюсь. Я только советую. Но если у такого талантливого народа, как наш, столько прекрасных, овеянных славой имен, стоит ли искать их на стороне? Например, Тигран. Это был царь царей. При нем наша страна простиралась от моря до моря. Старинное армянское имя.
– А тогда почему ты своего сына Кимом назвала? – недовольно спросила Джемма.
Она уже привыкла говорить свекрови «ты» и называть ее мамой.
– О, то другое время было! – охотно пояснила Варвара Товмасовна. – Тогда мы увлекались революционной романтикой. Детей называли Марлен – в честь Маркса и Ленина, Ор – охрана республики. А теперь каждый народ должен беречь свои традиции, свою самобытность.
– Еще есть такое старинное великое имя – Врамшапух, – вмешался Ким и подмигнул Джемме, – будем называть Шапулькой.
– Не над всем можно смеяться, – сдвинула брови Варвара Товмасовна, – я считаю, что, например, Ваган – прекрасное имя. Оно означает – щит.
Джемма не могла спорить со свекровью по такому поводу. Вообще полагается, чтоб имя первому внуку дала бабушка. А уж тем более такая бабушка, как Варвара Товмасовна. Когда Джемма еще лежала в клинике, весь персонал удивлялся тому, как о ней заботились.
Мальчик родился ночью, а уже на заре в палату принесли корзину свежих цветов. Еду Джемме доставляли из дому. В записках Варвара Товмасовна писала: «Прошу, не ешь ничего больничного, чтоб не повредить себе и ребенку». А сладостей присылали столько, что Джемма закормила сестер и санитарок.
– Видно, хороший у тебя муж, – говорила старшая сестра. По вечерам, после процедур, она любила посидеть в палате и потолковать с женщинами о жизни.
– Это не муж. Это все свекровь, – объясняла Джемма.
Она знала, что Ким тут ни при чем, – он ведь еще совсем молодой и неопытный. Когда ночью у Джеммы начались первые боли, он испугался и стал просить: «Не рожай, потерпи как-нибудь до утра…» Сонный, в одних трусиках, он был похож на растерявшегося мальчика.
А потом в комнату быстрыми шагами вошла Варвара Товмасовна, сразу стало спокойно, и все дела сделались как надо. Джемму одели, позвонили дяде Степану, он прислал свою новую машину, и Варвара Товмасовна сама отвезла Джемму в больницу.
– Значит, эта полная в габардиновом пальто твоя свекровь? – допытывалась старшая сестра. – Хорошая, солидная женщина. А родителей у тебя нет? Сироту, значит, взяли. Что ж, бывает. Счастье иметь надо.
Все считали, что у Джеммы счастье. И она сама так думала.
В больницу за ней приехали Ким, Софик и Рубик.
Мать велела Киму одарить санитарок, когда они вынесут ребенка. От этого у Кима испортилось настроение. Он мял в кулаке бумажки и думал не о сыне, а о том, как ему передать деньги.
– Не могу я это, – жаловался он.
Рубик пришел ему на помощь, отобрал измятые, влажные деньги, непринужденно, с шутками и прибаутками рассовал их по карманам белых халатов санитарок.
– Этот ребенок первый, и пусть с вашей легкой руки сотня за ним, – провозгласил Рубик.
И няня осторожно вручила ему шелковый сверток. Все посчитали, что Рубик-отец, и смотрели на него добрыми, улыбающимися глазами.
А Ким шел позади и пытался поддерживать Джемму за локоть. Он смотрел ей в лицо и видел, что она изменилась. Сейчас уже нельзя потрепать ее по щекам, дернуть за волосы, подразнить, как он любил это делать раньше. Что-то ушло из их отношений и наверное, что-то должно прибавиться. Женщину, которую Ким осторожно вел под руку, он будто и не знал. Она улыбалась ему иначе, чем маленькая Джемма, и смотрела с тихой, умиротворенной нежностью.
У машины Рубик передал мальчика Софик, а сам сел к рулю.
– Кукла! – восхищенно сказал он. – Любой подъем берет!
Джемма улыбалась и кивала, хотя сама думала только о ребенке. Ей казалось странным, что можно говорить о чем-нибудь другом, когда на свете появилось это новое существо.
А Софик только разок приподняла угол лилового одеяла – показала Киму красное припухшее личико – и тут же со свойственной ей горячностью принялась говорить о заводских делах, как будто это было подходящее время для такого разговора.
– Слушай, если мы Пироева не отстоим – нелюди будем! Ты должен категорически сказать. Понимаешь?
– А как же, – отвечал Ким, – я им скажу, они почувствуют. Нам такого специалиста терять нельзя. Я скажу!
– У-у-у, это все Газияна дела, – закипела Софик, – Пироев пятнадцать лет на заводе. Мне наплевать на его анкету. Сейчас о ней вспомнили? Где справедливость? Для чего мне знать, кто его отец? Я его самого знаю!
Джемма сказала:
– Дай мне мальчика. Ты его еще уронишь.
Софик засмеялась.
– Нет. Я его в дом внесу. Пусть твоя свекровь на меня добрым глазом посмотрит.
Варвара Товмасовна ждала на лестничной площадке. В ее глазах дрожали слезы. Она надела Джемме на палец кольцо с блестящим камешком.
Лиловое одеяло развернули на широкой родительской кровати. Вызывая умиление столпившихся вокруг него людей, мальчик изо всех сил потягивался, сжимая крохотные кулаки. Потом зевнул и стал вертеть головой, шевелить губами.
Джемму уложили в постель. Она кормила ребенка и украдкой вытаскивала из пеленок его ручки с удивительно красивыми ноготками, поглаживала темные волосы, такие мягкие, что пальцы их почти не ощущали.
В соседней комнате Варвара Товмасовна разливала по рюмкам пахучий коньяк и приговаривала:
– Это Киму за хорошего внука, это Софик за то, что внесла его в дом, это Рубику за то, что отвез в больницу одну, а привез двоих.
– Машина моя такая счастливая, – ввернул Рубик.
И тут уже Софик не могла смолчать:
– Гордишься, будто на свои деньги ее купил.
– А то на чьи? На сбережения от своей стипендии, – благодушно рассмеялся Рубик.
– Немножко и мы знаем, сколько машина стоит, – не унималась Софик, – за все время учения столько не скопишь, а ты всего на третьем курсе.
Рубик уже стал сердиться.
– У меня отец тысячу рублей получает.
– Ну, я не понимаю – как живут люди? Тысячу рублей получают, семью кормят, одевают и еще на сбережения машину приобретают. Почему я так не могу?
– А ты получаешь тысячу рублей? – строго спросила Варвара Товмасовна. – Тысяча рублей – это что, маленькие деньги, по-твоему? Если государство выпускает машины в индивидуальное пользование, значит каждый трудящийся может их купить на свои трудовые сбережения.
Софик не стала слушать. Она собралась домой.
Джемма шепнула ей:
– Приходи в субботу. Гости будут.
Софик невесело усмехнулась и кивнула на соседнюю комнату.
– Ничего, она добрая, – успокоила подругу Джемма.
– Я злая, – покачала головой Софик.
Злая, не злая, а умела она создавать людям душевное беспокойство. Недаром после такого богатого событиями дня, после первого купания мальчика, в минуту, когда Ким стоял над его кроваткой, Джемма спросила мужа:
– А где работает дядя Степан?
– В Заготзерне, что ли, – неохотно ответил Ким. – Посмотри, честное слово, он улыбнулся!..
– Это пока рефлекс, – важно ответила Джемма. Она изучила книгу «Мать и дитя».
– Дядя Степан человек умелый, – пояснил Ким, – он и дом себе построил будто бы на сбережения…
– А мама об этом знает? – строго спросила Джемма.
Не отвечая, Ким испуганно зашептал:
– Ой, он плакать хочет… Что с ним делать?
В доме опять готовилось торжество, и, как всегда в таких случаях, появилась дальняя родственница тетя Калипсе. Она загоняла домработницу, все время требовала:
– Мясо должно быть изысканно хорошее. Рыба должна быть высшего сорта. Я не допущу, чтобы на этом столе было что-нибудь не изысканное.
Джемма не любила тетю Калипсе. Неуловимым движением глаз и бровей старуха выказывала пренебрежение молодой невестке. Джемма слышала, как она говорила соседке: «Бедная Варвара! Единственного сына женила – и ни сватьев, ни родни. В гости не к кому сходить, совета не с кем держать. Этому дому разве такую невестку надо!»
Но теперь тетя Калипсе была совсем другая. Она шумно восторгалась Ваганчиком:
– Невиданный ребенок! Красавец! Богатырь! Давид Сасунский!
А Джемме сказала:
– Теперь ты настоящая хозяйка. Укрепилась.
В эти дни входные двери не запирались – непрерывно появлялись гости. Заехал и директор завода Григорий Александрович. В подарок привез большие банки варенья и компотов. Он на минутку остановился у кровати Ваганчика, двумя пальцами неловко похлопал по щечке новорожденного.
– Приглашали в субботу, а я уж решил сегодня. В субботу у нас собрание – то да се.
Варвара Товмасовна увела его в свою комнату – пить кофе. А вечером она осторожно спросила Кима:
– Ты что, собираешься выступить против директора?
– Дядя Толоян уже нажаловался?
– Не важно кто, – спокойно сказала Варвара Товмасовна.
– Они все на поводу у начальника отдела кадров, вот мы им и дадим по носу, – пообещал Ким.
Варвара Товмасовна промолчала. Разговор возобновился на другой день.
– Ты, наверное, завтра задержишься? Ведь у вас, кажемся, собрание? Между прочим, я выяснила: вопрос об увольнении этого Пироева согласован в соответствующей инстанции. Вы зря собираетесь ломать копья.
– Откуда они знают Пироева! – угрюмо сказал Ким. – Пироев прекрасный мастер и человек, на заводе много лет. А мы понимаем, кто его хочет съесть.
Варвара Товмасовна выпрямилась:
– Выбирай выражения. Не распускайся. И откуда такая уверенность в том, что ты, новоиспеченный специалист, понимаешь все лучше старых, испытанных товарищей?
– Нечего тут понимать. Газиян – перестраховщик и подлец. Копается в своих бумагах, и ему нет дела до людей. Он нашел в анкете Пироева…
– Меня не интересует, что он нашел в анкете Пироева. Но мне кажется, что ты идешь на поводу у недисциплинированной части молодежи. А ты только начинаешь свою общественную жизнь, и тебе надо быть особенно осторожным.
– Я знаю, что Пироев полезный и честный работник. И для меня это вопрос принципа.
– Ким, – проникновенно сказала Варвара Товмасовна, – как ты думаешь – я могу посоветовать тебе плохое? Ты имеешь представление о том, что такое настоящая принципиальность? Это когда человек выполняет волю своего начальника, как солдат волю командира. Не рассуждая. Даже иногда, как сказал Владимир Маяковский, «наступая на горло собственной песне».
Она то понижала голос до шепота, то выговаривала слова громко и четко, будто вколачивая их в сознание сына.
– А потом? – вдруг крикнул Ким. – Что потом? Промолчать? Все знают мое мнение.
Мальчик, задремавший у груди Джеммы, закряхтел и снова открыл глаза. Джемма с досадой замахала рукой.
Варвара Товмасовна, моложавая и красивая в своем сером блестящем халате, взяла под руку сына и вывела его из комнаты.
– Ты ни в коем случае не можешь промолчать. Ты как раз непременно должен выступить…
Она еще долго говорила в столовой, говорила и утром, перед тем как уйти на работу. Джемма сквозь сон слышала мягкий, мелодичный голос свекрови. Ее интонации можно было пропеть как песню.
День выдался хлопотливый. Джемма выкупала сына пораньше – сразу после обеда – и к вечеру нарядила в кофточку, вязанную из гаруса, и в такой же чепчик. В белом мальчик был как муха в молоке – черноволосый, темноглазый. Уже ясно, что глазки не серые, мамины, а черные, отцовские. Чистенький, сытый ребенок лежал в кроватке, важно моргая.
Одеваясь, Джемма все оглядывалась на него и думала: «Вот он, первый по крови родной мне человек. Хочу, чтоб он был моим другом с самого детства. Я ему скажу: „Не капризничай, сынок, не огорчай свою маму…“ Только так, ласково буду воспитывать моего маленького».
И, радостно ощущая в теле прежнюю девичью легкость, Джемма в первый раз за много месяцев надела нарядное платье и туфли на каблуках. Она расчесала и собрала в пышный узел свои недлинные каштановые волосы, слегка подкрасила губы. Пусть все видят, какие они красивые – мать и ребенок!
Она действительно была красивая, ей хотелось, чтоб и муж это заметил. Но Ким пришел усталый, раздраженный, будто и не на праздник в честь своего первенца.
– Перемени хоть рубашку, – обиженно сказала Джемма.
А Ким все сидел у стола и даже не посмотрел на сына.
– Перемени рубашку, – еще раз повторила она.
Ким наконец поднялся и снял пиджак. В это время в передней прозвучал резкий звонок. Кто-то нетерпеливо нажимал кнопку.
– Верно, дядя Степан! – Джемма побежала в переднюю и распахнула дверь.
В подъезде стояла Софик. Она пришла не в гости. Измазанный ватник был надет на синюю спецовку, растрепанные волосы выбивались из-под платка.
– Твой муж пришел? – сквозь стиснутые зубы спросила она.
Джемма отстранилась от двери и обернулась. В глубине передней стоял Ким без пиджака и без галстука, в расстегнутой на груди сорочке. Он смотрел на Софик, и Джемма увидела, что Ким боится ее. Жалким и испуганным было его лицо.
– Инженер-дитя, – брезгливо сказала Софик, – я плюю на твою совесть, инженер-дитя.
Она резко повернулась и застучала по лестнице грубыми туфлями.
Тогда, не понимая, что произошло, не понимая, зачем она это делает, Джемма бросилась за ней, цепляясь за перила. Она выбежала на холодную улицу, протягивая руки, чтоб удержать и вернуть подругу.
Сверху кто-то встревоженно кричал:
– Ах, ах, без пальто, без пальто…
На последнем курсе медицинского института Джемма полюбила. Любовь вторглась в ее спокойную жизнь как несчастье. Она приносила больше страданий, чем радости, но отказаться от нее было невыносимо трудно.
В первые годы учения Джемма чувствовала себя в институте одинокой и обособленной.
Первокурсники – вчерашние школьники – занимали друг у друга по пятьдесят копеек, бегали между лекциями в булочную за пончиками, всей группой отправлялись в кино. К занятиям они относились легкомысленно. На лекциях болтали, перекидывались бумажными шариками. Однажды преподаватель латыни, высокий старик, поймал такой шарик и строго обратился к Джемме:
– Это вы сделали?
Джемма была не столько обижена, сколько удивлена. Неужели она похожа на этих девочек? Ей казалось, что она намного старше, – жена, мать, серьезная женщина!
Но скоро безликая шумная масса распалась на отдельных людей, и все они стали ее товарищами. Теперь, засидевшись в лаборатории или институтской библиотеке, Джемма не отказывалась от своей доли булки и вместе со всеми убегала с лекции в кино на дневные сеансы.
Часто товарищи занимались у нее дома. Варвара Товмасовна варила им черный кофе, приносила сладости и забирала из комнаты маленького Ваганчика.
