Текст книги "Солнечная ночь"
Автор книги: Нодар Думбадзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Боже мой, неужели она не узнала меня? Почему же так пристально рассматривала? А если узнала, почему так спокойно читает книгу? Нет, не узнала! Что ж, в таком случае я сам подойду к ней. Вот только успокоюсь немного. Что с моим сердцем? Оно бьется часто-часто, словно собирается выпрыгнуть из груди. Успокойся, Темо! Так... Вот сейчас встану и подойду. Я привстал, и тотчас же сердце застучало с новой силой. Я не свожу глаз с ее милой головки... Лия, Батуми, «Интурист», стриженый кавалер, Гулико, Лия, Гулико... Все смешалось, переплелось... Лия сидит и читает... Конечно, она не узнала меня... И вдруг я понял, что она не читает,– за все время, пока я наблюдал за ней, она ни разу не перелистнула книгу! Я решился. .
– Здравствуйте, Лия! – сказал я и присел на край скамейки так, чтобы можно было смотреть ей в лицо.
– Простите...
– Я Темур. Помните Батуми? В позапрошлом году...
– Помню, – сказала Лия и захлопнула книжку.
– Как живете, Лия?
– Спасибо, ничего...
– Просто удивительно, почему я вас ни разу не встретил. А ведь искал, искал, всюду искал...
– Неужели? – улыбнулась Лия.
– Клянусь мамой! Искал!
– Значит, плохо искали!
– Нет же, я вас по-настоящему искал, клянусь мамой! А вот сегодня не искал, но нашел!
– Что же дальше?
– Ничего... Обрадовался.
– Очень приятно.
׳– А вы?.. Вы не искали меня, Лия?
– Нет.
– Почему?
– Потому что я вас не теряла.
– А я искал.
– Темур, скажите прямо, что вам нужно от меня? – спросила вдруг Лия и встала.
От неожиданности я растерялся.
– Мне?.. Ничего. Мы ведь старые знакомые. Увидел вас, обрадовался...
– Я тоже. Благодарю за внимание. До свидания!
– Лия, не уходите! – вырвалось у меня.
Девушка удивленно взглянула па меня.
– Прошу вас, умоляю, побудьте еще несколько минут!
– Поздно уже... – заколебалась Лия.
– Немного, совсем немного, Лия!
Лия села. Я тоже. Наступило неловкое молчание. Я смотрел на ее пунцовые губы, длинные ресницы, полную, упругую грудь, на ее тонкие, прозрачные пальцы, слышал ее ровное дыхание, и мне вдруг захотелось – сильно, до боли в сердце – обнять эту чудесную девушку, прижаться к ней, припасть к ее ногам, как припадает к воде умирающий от жажды путник в пустыне. Я почувствовал, что еще минута и может произойти нечто глупое, непоправимое.
– Пойдем! – сказал я.
Лия молча направилась к выходу. Я последовал за ней. Выйдя из парка, мы пересекли улицу Ленина и стали подниматься вверх по Белинской.
– Лия, позвольте проводить вас! – попросил я.
Она лишь улыбнулась в ответ.
– Тогда я вам доставил много неприятностей, да? – продолжал я.
– Когда?
– Ну, когда говорил о том стриженом парне.
– Авто?
– Не помню, как его звали.
– Тогда с вами была девушка, помните? Кто она?
– Девушка? Ах, да, помню! Это наш товарищ, университетский товарищ.
– А она говорила, что вы ее муж...
– Да? Шутила, конечно. Я не помню...
– Не помните?
– Нет... Я вас тогда очень расстроил, Лия?
– Ничуть. Я уехала на второй же день после вашего отъезда.
– Та девушка, Гулико, вовсе не моя жена. И никогда не была моей женой, – стал почему-то оправдываться я.
– Хорошая девушка! – сказала Лия.
– Что вы читаете, Лия? – спросил я, стараясь изменить тему разговора.
Она протянула книгу. «Один среди людоедов» – прочел я.
– О, я знаю эту книгу! В детстве мне ее читала мама... «Я расспрашиваю всех: не требуется ли матрос на корабле, следующем в Новую Зеландию... Ведь там меня ждет моя Эшу...» Так, кажется, кончается книга?
Лия раскрыла последнюю страницу.
– «Ведь там меня ждет моя Эшу...» Да, так.
– А вождя звали Эмай.
– Да, Эмай.
– Я помню наизусть почти все, что мне в детстве читала мать... Если б так же легко запоминались лекции!
Лия улыбнулась.
Мы прошли мимо пекарни. Вкусный, ни с чем не сравнимый аромат свежеиспеченного грузинского хлеба одурманил меня. Лия замедлила шаги.
– Ух, какой запах! – вырвалось у нее.
– Минуточку! – попросил я и бросился к пекарне. Дверь оказалась запертой. Тогда я забежал во двор пекарни и стал стучать в крошечное оконце. Дверь чуть приоткрылась, и чья-то потная голова спросила:
– Чего тебе?
– Хлеба, дядя!
׳– Нету хлеба! – Дверь захлопнулась.
Я забарабанил кулаками.
– Сказал ведь тебе – нет хлеба!
– Дядя, только один хлеб! Понимаешь, на улице меня ждет голодный человек!
– Э, дорогой, на свете много голодных! На всех не напасешься!
– Ну, прошу тебя!
– Гони пятерку!
– Вот три рубля. Больше у меня нет ни копейки.
– А у меня нет трехрублевого хлеба!
– Выбери самый маленький!
– Ну, знаешь!.. Откуда ты взялся, такой прыткий? Голова исчезла, потом дверь распахнулась шире, и пекарь протянул мне горячий, источавший изумительный аромат круглый хлеб.
– На! Проваливай отсюда!
– Спасибо, дядя! Вот деньги.
– Ладно уж. Спрячь!
– Как же так?
– Иди, иди, сынок! Ешь на здоровье!
– Спасибо!
– Будь здоров!
Под акацией, где я оставил Лию, никого не было. Я огляделся. Улица была пуста. Тускло горели редкие фонари.
– Лия! – крикнул я.
Тишина. Вдали, в самом конце подъема, виднелась одинокая фигура. Я изо всех сил бросился догонять ее.
– Лия! – позвал я, с трудом переводя дыхание.
Фигура оглянулась. Я извинился и повернул назад.
...Ушла. Где теперь искать ее? Ушла, не захотела быть со мной. Почему? Видно, ей неприятно мое общество... Но ведь я ничего неприятного ей не сказал, ничем ее не оскорбил. Быть может, она испугалась, что нас могут увидеть вместе? Но почему, почему?
Мне стало грустно и больно, до того больно, что на глаза навернулись слезы. Я опустился на тротуар и прижал к груди горячий хлеб...
«Господи, наконец-то я ее нашел и так глупо потерял!»
«Врешь! Ты никогда ее не искал!»
«Как это – не искал? Искал! Все два года искал!»
«Ни одного дня!»
«Почему же я так обрадовался встрече с ней?»
«Каждый обрадуется встрече с такой девушкой!»
«Так, как я, – никто!»
«Не беда, ты еще встретишь ее».
«Где? Когда?»
«Встретишь!»
...Долго бродил я по опустевшим улицам. Над городом горели звезды. На тротуарах расплывшимися лужами лежал свет фонарей.
Я медленно побрел домой.
И какого черта мне понадобился этот хлеб, будь он неладен!
На углу улиц Ленина и Меликишвили, на остановке трамвая, стояли несколько человек. Я присоединился к ним – не хотелось идти пешком.
Среди ожидающих я заметил женщину лет тридцати с тяжелой сумкой в руке. Миловидное лицо. Брови подведены в ниточку. Пухлые, красивые, чуть напомаженные губы. Воротник и рукава шерстяного костюмчика изрядно потерты. Почувствовав мой взгляд, женщина обернулась и хмуро на меня посмотрела – так обычно смотрят на карманников осторожные пассажиры. Мне стало неловко. И только сейчас я заметил, что прижимаю к груди злополучный хлеб и уписываю его за обе щеки. Женщина прыснула, засмеялся и я.
– Вкусно? – спросила она.
– Изумительный хлеб! Хотите?
– Нет, что вы! Спасибо!
– Далеко живете?
– Не очень.
– Я тоже.
– Целый час жду трамвая. За это время раз десять дошла бы пешком.
– Так пойдемте, я вас провожу.
– Да вот... сумка.
– О, сумку понесу я!
– Нет-нет, что вы!
– А что тут такого? Дайте сумку!
– Неудобно, ей-богу...
– Давайте!
Сумка оказалась у меня в руке. Мы не спеша тронулись в путь.
...Миновав низкие железные ворота, мы очутились в крохотном дворике. Посередине двора хрипел и захлебывался перевязанный проволокой водопроводный кран. На веревке сушилось белье. Женщина подошла к занавешенной белой марлей, обитой металлической сеткой двери, отперла ее, вошла в комнату и зажгла свет.
– Входи! – позвала она меня.
Я вошел в крохотную прихожую, неловко потоптался, потом положил сумку на пол, рядом с керосинкой.
– Входи, входи, садись! – повторила женщина, поправляя розовую подушку на кушетке.
Я вошел в комнату, сел и огляделся.
Вся обстановка небольшой, метров в пятнадцать, комнаты состояла, кроме кушетки, на которой я сидел, из одной кровати, круглого стола, четырех стульев, шифоньера и нескольких книжных полок.
Женщина подошла к шифоньеру, сняла розовый халат и на моих глазах стала переодеваться. Мелькнула ее налитая белая грудь, круглые плечи, сильные, стройные ноги. Сердце у меня учащенно забилось. Я отвернулся.
Женщина подошла к столу.
– Поужинаем? – просто спросила она.
Я положил на стол хлеб, который до сих пор держал в руках, и кивнул. Женщина вышла в прихожую и скоро вернулась с тарелкой сыра, банкой консервов и бутылкой водки в руках. Потом принесла две рюмки.
– Ну, присаживайся!
Она разлила водку.
– Выпьем за наше здоровье. Спасибо тебе – помог... Меня звать Лидой. А тебя?
– Темур... За наше знакомство!
Мы чокнулись и выпили.
– Это мой муж, – показала она на висевший на степе портрет молодого красивого парня. – Погиб на фронте...
– Я думал – сын, – проговорил я.
– Муж... Тебе сколько лет?
– Двадцать два.
– Ему было двадцать три, – сказала Лида и снова разлила водку.
– Мне пора, – сказал я, вставая.
– Погоди. Выпьем по одной.
– Давай. За нас!
– За нас!
Мы выпили. Потом – еще и еще.
– Лида, можно я сяду рядом с тобой? – спросил я, и вдруг показалось, что комнату заволокло голубым туманом.
– Можно.
Я пересел к ней и, замирая от волнения, положил руку ей на колени. Лида не отстранилась, ничего не сказала – она сидела с закрытыми глазами и загадочно улыбалась/ Тогда я обнял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал – сперва под ухом, потом в шею. Непередаваемый, изумительный аромат ее тела – аромат земли, солнца, крови, моря, хлеба и еще чего-то, чему я не могу подыскать названия, – одурманил меня, наполнил чувством огромного человеческого счастья, того счастья, без которого жизнь не имела бы смысла.
– Лида, – прошептал я, – дорогая, хорошая моя Лида, разреши мне остаться с тобой...
Она не ответила.
– Останусь, Лида, милая, любимая моя...
Лида взглянула на меня широко раскрытыми глазами и порывисто встала.
– Оставайся!
И опять в глазах у меня поплыли пестрые круги, все вокруг закружилось. Я зажмурился. Когда я открыл глаза, в комнате было темно, Лида лежала в постели и смотрела на меня.
– Иди ко мне! – позвала она.
Я не сдвинулся с места.
– Иди ко мне! – повторила Лида.
Голос ее донесся издалека, словно эхо. Я пошел на этот далекий голос, звавший меня куда-то в сказочное царство грез, и вдруг погрузился, растворился в сказке...
Это был огромный дремучий лес. Залитые солнцем верхушки деревьев-исполинов – сосен, елей, берез, дубов, буков – тянулись к небу. Я стоял в лесу босой, и нежная, пахучая хвоя щекотала мне ступни. Простерев руки к солнцу, я разговаривал с богом:
– Э-ге-ге-ге-е!.. Боже высокий!..
Я вдыхал синеву неба, купался в золотых лучах солнца, врастал корнями в землю, я был высок, могуч и счастлив, как этот девственный лес.
– Э-ге-ге!.. Боже высокий, благодарю тебя!..
Потом лучи солнца вдруг превратились в пламя, и запылали объятые огнем деревья. Огонь поглощал, пожирал лес, небо, солнце, воздух... Воздух! Кругом не стало воздуха!.. Боже мой, я задыхался без воздуха, легкие мои разрывались... Я горел, горел, как деревья передо мной, как хвоя под моими ногами.
– Боже, спаси меня! Помоги мне, боже!..
Потом я вырывал с корнями огромные деревья, ломал их, словно прутья, сокрушал все вокруг себя, звал на помощь бога, но не было мне спасенья, и я, рыдая, повалился на землю.
И тогда бог внял моей просьбе. И хлынул дождь – теплый, ласковый дождь. Погасли зловещие языки пламени, земля покрылась белой, пенистой, сладкой пеленой. Я жался к влажной земле, мы плакали втроем – я, небо и земля... И земля, словно живая, нашептывала мне:
– Темур, радость моя, Темур, солнышко, жизнь моя...
Потом все вокруг исчезло в сиреневом тумане.
Меня, грудного младенца, в лесу потеряла мать. Большая серая волчица нашла меня, обнюхала, облизала, потом задрала морду вверх и протяжно завыла. Подбежали волчата. Они тоже обнюхали, облизали меня и жалобно затявкали. Потом волчица легла на бок и стала кормить волчат. Я почувствовал голод, подполз к волчатам, втиснулся между ними и схватил губами мокрый сосок волчицы. Она не отогнала меня. Молоко было горьковатым на вкус, но я скоро привык к нему, и оно казалось мне вкусным. Когда я немного подрос,волчица водила нас – меня и моих сестер и братьев – на охоту. Когда я стал взрослым и превзошел их в силе и ловкости, меня назвали Маугли. Я не понимал, что значит «Маугли», но знал, что так зовут меня и никого другого. Я выучился выть по-волчьи и полюбил свою мать – волчицу. Потом я стал совсем большим, и когда однажды, выйдя из леса, увидел в деревне подобных себе существ, передвигавшихся на двух ногах, мне захотелось быть с ними. И еще раз я увидел их в лесу – они сидели вокруг большого костра. Я долго смотрел на них, и во мне росло желание подойти к ним. Но я не посмел сделать этого. Я помчался к матери и все ей рассказал.
– Мама, я видел людей совсем близко!
– Я знала, Маугли, что не смогу удержать тебя. Я поняла это, когда убедилась, что ты не боишься огня. Мы, волки, огня очень боимся.
– Я должен пойти к ним, мама! Я с ними – одной стаи.
– Не уходи от нас, сынок.
– Не могу, мама. Меня тянет к ним. Я пойду! – сказал я, вставая.
– Не ходи, не ходи-и-и! – завыли мои сестры и братья, моя мать.
Я ушел.
– Темур, вставай!! Утро уже, соседи могут увидеть!
Я проснулся, быстро оделся.
– А ты?
– Я сегодня в ночной смене.
– В ночной смене? А где ты работаешь?
– На шелкоткацкой фабрике.
– Что ты там делаешь?
– Глупенький! Что на фабрике делают? Работаю! – рассмеялась Лида.
– Лнда, можно мне заходить к тебе?
– Если вспомнишь... А впрочем, не советую... Как будто все было во сне.
– Вспомню! – искрение вырвалось у меня.
– Увидим. Но лучше не надо... Поешь хлеба, Темо, и уходи.
– Будь он неладен, этот хлеб! Из-за него я упустил найденную с трудом девушку!
Я присел к столу. В бутылке оставалось немного водки.
– Какую девушку? – поинтересовалась Лида.
– Лию. Я познакомился с ней в Батуми, потом потерял ее и искал целых два года. Вчера встретил в Кировском парке. Я провожал ее, по дороге зашел в пекарню и, пока покупал хлеб, она ушла.
– Сбежала?
– Сбежала... И все из-за этого хлеба!
– Правильно, значит, сказано «Не хлебом единым!».
Я подошел к кровати и поцеловал Лиду в щеку.
– Спасибо, Лида.
– За что спасибо?
׳– Ты славная, замечательная женщина, Лида!
׳– Как сказать...
– До свидания!
– До свидания!
Я вышел из комнаты, тихо прикрыл за собой дверь.
Над городом стлался молочный туман. Издали доносились скрип колес первых трамваев, басовитые гудки заводских труб. Еле-еле мерцали побледневшие фонари. Тбилиси медленно просыпался, потягивался, готовился к наступающему новому дню...
НЕ ПОКИНЬ МЕНЯ!
Бледная, с покрасневшими глазами мать открыла дверь.
– Где ты пропадал, сынок?! Истомилась я!
– Засиделись у Гурама, – солгал я.
– Так нужно же предупредить, сынок! В такое-то время!
– В какое? – не понял я.
– Ты ничего не знаешь?!
– О чем, мама?
– Погибли мы, сынок! Сталина разбил паралич!
– Мама, ты с ума сошла!
– Да, сынок. По радио передали. Паралич, кровоизлияние...
– Что еще?
– Чего еще больше?! Положение, говорят, очень тяжелое... О боже, погибло все...
– Мама, этого не может быть! Неужели...
Я снял с вешалки плащ, быстро надел.
На побледневшем лице матери застыл непередаваемый ужас. В глазах блестели слезы. Я смотрел на нее и не мог понять причину скорби, овладевшей этой доброй, запуганной седой женщиной. Для меня на всю жизнь осталось неразгаданной тайной – что оплакивала моя бедная мать в тот день?..
– Успокойся, мама! Пойду повидаю Гурама, загляну в университет, посмотрю, что и как. Я скоро вернусь. Ты приляг, отдохни, не волнуйся, мамочка! – Я обнял ее, нежно поцеловал в мокрые от слез щеки.
– Иди, – уступила наконец она. – Но, ради бога, возвращайся скорее!
– Хорошо, мама!
Я направился к двери, но мать окликнула меня:
– Темо!
– Да?
– Ты не говори, сынок...
– Что, мама?
– Не говори, что Сталин болен.
– Мама! Раз об этом передало радио, значит, знает уже весь мир!
– Пусть! Пусть говорит радио, но ты молчи, сынок! – Мать схватила мою руку и прижала к сердцу.
– Хорошо, мама...
Студенты и преподаватели, аспиранты и профессора, сторожа и уборщицы, партийные, комсомольцы, беспартийные, старые и молодые – стояли молча, с безвольно опущенными руками, опустошенные, в жутком оцепенении. В опустевших аудиториях, лабораториях, кабинетах, библиотеках, читальных залах, словно в покинутых перед надвигающейся чумой селах, царило гнетущее безмолвие.
В тот день, в ту ночь и еще один день и одну ночь университет напоминал огромный храм, в котором сотни коленопреклоненных молящихся со страхом и мольбой взирали на репродуктор, передававший весть о совершавшемся там, вдали, неотвратимом процессе затмения солнца...
Было около полуночи, когда я скорее почувствовал, чем услышал, какой-то странный шум в комнате. Я вскочил, зажег свет. Мать металась на своей кровати, стонала, невнятно что-то говорила.
– Мама! – подбежал я к ней. – Что случилось?
– Сорочку, сорочку! – простонала она, глядя на меня отсутствующим взглядом.
– Какую сорочку, мама?
– Белую, белую сорочку!..
– Зачем тебе сорочка, мама?
– Дай мне белую сорочку. Умираю...
– Мама!!
– Голова... болит... Дай белую сорочку.
Я бросился к шкафу, разыскал сорочку и подал матери.
– Выйди.
Я вышел из комнаты, подбежал к соседской двери.
– Элико! Элико!
Никто не ответил, соседей не было дома. Я вернулся к себе. Мать лежала на спине, тяжело дышала. Из ее широко раскрытых глаз текли слезы.
– Мама!
– Этого не миновать... Сорочку... надень на меня... Я не в силах...
Я помог ей надеть сорочку.
– Так лучше... Белая, весенняя сорочка...
– Что ты говоришь, мамочка?
Мать улыбнулась:
– Еще минута... И все кончится... Не бойся, сынок...
– Мама, мамочка! Не губи меня! Я сейчас сбегаю за врачом!
– Не покидай меня, сынок!
– Мамочка, что у тебя болит? Чего тебе хочется, мама?
– Мой большой, мой умный мальчик... Ничего больше не хочется твоей маме... Только умереть на руках своего мальчика...
– Не говори так, мама! Не губи меня, слышишь! Не губи меня!
– Умираю, сынок...
– Умираешь? Сейчас? Когда я привык к тебе? Когда я вновь обрел тебя? Не смей! Слышишь, мама? Не смей!
Зарыдав, я припал к груди матери. Она нежно погладила меня по голове, потом тихо сказала:
– Стой там... – и глазами показала на дверь.
Я подошел к двери. Мать долго-долго смотрела на меня, потом закрыла глаза. Я не двигался. Мать снова открыла глаза и позвала меня. Я подошел к ней, опустился на колени и прижался к ее щеке – она вся пылала.
– Мама, что с тобой?
– Таким я запомню тебя... Таким ты навек останешься для меня... Благодарю тебя, господи... – Вдруг она снова заметалась. – Сорочку!.. Дай белую сорочку...
– Она же на тебе, мамочка.
– Темур, мой мальчик, мой маленький...
– Мамочка, дорогая, не покидай меня!.. Как мне жить одному, без тебя?.. Мама!..
– Как он вырос, мой мальчик... Настоящий мужчина...
Я громко заплакал.
– Кто обижает моего маленького Темурчика?.. – Мать обняла меня за шею, поцеловала, еще и еще. – Ты весь в поту, сынок... Набегался... Не смей раздеваться, простудишься... И не ходи во двор... Я ухожу... Ты слушайся бабушку...
– Не уходи, мамочка!.. Дорогая моя! Мама! Открой глаза! Мама! Мама-а-а!..
Руки матери медленно соскользнули с моей шеи и упали на кровать.
– Мама!
– Слава тебе, господи...
У матери задрожал подбородок, из глаз скатились две крупные слезинки. Она глубоко вздохнула и затихла.
...............................................................................................................................................................................
Я вышел в коридор, распахнул окно. Свежий воздух ворвался со двора, обжег щеки, осушил глаза. Город спал. По Варазис-Хеви стлался густой туман. Чуть раскачивались во сне голые акации. В мерцающем свете звезд угадывались черные контуры домов. Кругом не было видно ни одного огонька, лишь где-то вдали, на склоне Мтацминда, светилось единственное окно. Я долго смотрел на этот свет.
Зачем он горит? Быть может, там сейчас навеки закрылись чьи-то глаза. Может, наоборот, свет этот возвещает о рождении новой жизни? Возможно, там свадьба – веселая, шумная свадьба? Кто знает? Как угадать, зачем в окутавшей город тьме светится на склоне Святой горы одно-едииственное окно?.. А что, если это вовсе не свет в окне, а звезда моей матери? Звезда ищет мать, она спустилась с неба, чтобы найти ее... И мне захотелось крикнуть громко, во весь голос, и на весь мир: «Звезда, иди сюда, мы здесь – я и моя мать!»
Свет в окне погас...
Светало...
Я вернулся в комнату, прикрыл тело матери простыней. Мыслей не было. Тишина шумела в голове, тишина стучала в висках. Время исчезло. Наступила вечность. Кто-то постучал в дверь, вошел в комнату. Я поднял голову.
– Сталин скончался... – прошептал Гурам.
– Что ты сказал? – сказали мои губы.
Скончался Сталин...
ЛИЯ
– Здравствуй, Лия!
– Как ты нашел меня?
– Искал и нашел.
– Входи.
Я вошел и присел на стул в углу. Лия, застегнув халат, села в другом углу.
– Как живешь, Лия?
– Спасибо. Живу...
– Почему ты тогда сбежала, Лия?
– Никуда я не бегала. Ждала, ждала тебя, потом ушла.
– Потом?
– Ничего.
– Не ждала меня?
– Сегодня – нет.
– Когда же?
– Не знаю.
– А вообще?
– Вообще – да, ждала.
Лия опустила голову. Мне почему-то захотелось плакать.
– Я долго искал тебя, Лия! Искал и днем и ночью...
Лия сняла салфетку со стоявшей на столе вазы с печеньем.
– Угощайся!
С минуту длилось молчание.
– Не знаю, как мне быть... – сказала Лия.
– И я не знаю, – сказал я и достал папироску. – У меня скончалась мать.
– Знаю...
– Лия, нет ли у тебя водки?
Лия достала из буфета и поставила на стол розовый графинчик с водкой. Я плеснул в стакан, хотел что-то сказать, но ничего не придумал и молча выпил. Потом второй, третий раз. Лишь после этого я заговорил:
– Лия, ты не знаешь меня... Ты думаешь, я пьяница? Я впервые в жизни пью вот так – один... А ты не выпьешь?
Лия быстро налила себе и выпила.
– Ты хорошая девушка, Лия... Ты не знаешь меня, а я тебя знаю как свои пять пальцев! – Я вытянул руку и заметил, как она дрожит. – Не веришь? Не верь. Ты думаешь, я в самом деле тебя не встречал? Я видел тебя каждый день! Каждый день говорил с тобой, слушал тебя! Где только мы не были вместе – ты и я! Сколько раз я говорил себе все то, что ты слышишь сейчас! А ты вот, ты совсем меня не знаешь...
– Знаю, Темо... – сказала Лия.
– А знаешь, что я люблю тебя? – спросил я и встал.
– Знаю все, кроме этого, – сказала Лия и тоже встала.
Я подошел к пей, заглянул в ее большие умные глаза и нежно провел рукой по ее щеке.
– Не подходи ко мне, Темур, прошу тебя! – сказала Лия, отступая.
– Лия, хорошая моя! Знаешь ведь, как я люблю тебя!
– Знаю... Только не трогай меня сейчас...
Она спиной прижалась к стене. Я слышал, как билось ее сердце, чувствовал ее тяжелое, горячее дыхание.
– Лия, дорогая, хорошая моя... – шептал я.
– Да, да, Темур, только не сейчас... Умоляю тебя, уходи!
– Лия, убей, если хочешь, но не гони меня! – взмолился я.
– Хорошо, останься, но не прикасайся ко мне, Темур! Если ты меня любишь, не прикасайся ко мне!
Она стояла передо мной – прекрасная, как богиня любви, и умоляла меня, потерявшего голову человека,не трогать ее. Я не мог не внять этой просьбе... Я вернулся на свое место и сел.
Я долго сидел с поникшей головой. Потом Лия подошла ко мне и погладила по голове. Я схватил ее горячую руку, прижался к ней щекой.
– Теперь ты уйдешь и придешь завтра, послезавтра – когда тебе захочется. Хорошо, Темур?
– Лия, пойдем со мной! – попросил я,
– Куда, Темур?
– Оденься, пойдем походим по городу!
– Поздно, Темур. В другой раз.
– Нет, сейчас! Если ты меня любишь, одевайся, и мы пойдем вместе! Идем, Лия!..
Лия колебалась недолго. Она оделась, и мы вышли на улицу...
Словно волшебный камень, сверкал, переливался цветами радуги ночной Тбилиси. Мы шагали по шумным улицам, но я не слышал, не видел, не чувствовал ничего – ничего, кроме своего счастья...
– Дядя Артаваз! Здравствуй, дядя Артаваз!
– Здравствуй!.. Ты кто?
– Темур!
– Какой Темур?
– Темур! Помнишь, три года тому назад... ночью...
– Не помню.
– Мать моя вернулась из ссылки!.. Помнишь?
– Вспомнил! Темур! Бесстыдник! Разве можно так забывать друга?
– Как живешь, дядя Артаваз?
– Э-э, что за жизнь, дорогой. Глаза не видят, уши не слышат, ноги не носят.
– Не печалься, дядя Артаваз! Все будет хорошо!
– А ты? Как ты живешь? Кто эта девушка?
– Моя невеста, Лия; привел показать тебе.
– Не мог привести днем, дуралей? Что я увижу ночью? Так как будто ничего девка!..
– Ты приглядись хорошенько, дядя Артаваз! Видишь, какая она красивая?
– Красивая!.. Ты мне про дело скажи! Мой гастроном тоже красив, да толку в нем мало!
– Нет, дядя Артаваз, она хорошая!
– Дай бог вам счастья!
– Спасибо, дядя Артаваз!
– Скажи-ка, как поживает твоя мать?
– Матери больше нет, дядя Артаваз.
– Что ты сказал?
– Умерла.
– Царство ей небесное.
– Спасибо.
– Трудно человеку без матери.
– Очень трудно, дядя Артаваз.
– Эх, огорчил ты меня, парень.
– Да, дядя Артаваз, ничего не поделаешь... Ну, до свидания!
– Не забывай меня, Темо! Приходи, порадуй старика!
– Приду, приду, порадую, дядя Артаваз!
– Есть закурить?
– Есть. На вот папиросы, спички. Оставь себе.
– Спасибо.
– Будь здоров!
– Будьте счастливы!..
– Гурам, Гура-ам!.. Гура-а-ам!!!
– Очумел, что ли? Чего орешь?
– Спускайся!
– Завтра! Я спать хочу!
– Спускайся! Все равно не дам уснуть!
– Пошел ты к черту!
– Спускайся!
– Знакомься! Это Лия!
– Ва-а-а!
– Здравствуйте, Гурам!
– Здравствуйте, Лия!. Как вы живете?
– Спасибо, ничего себе... А вы?
– Я, кажется, схожу с ума... Вы откуда?
– Из дому.
– Ва-а-а! А теперь куда?
– Домой.
– Клянусь мамой, я сойду с ума!
– Теперь можешь идти спать.
– Как же! Так теперь и заснешь!
– Ну, так стой здесь!.. До свидания!
׳– Погоди, погоди! Значит, вы...
– Да, я и Лия любим друг друга.
– Это правда, Лия?..
– !
– Ва-а-а!!!
– До свидания!
– Я увижу вас завтра?
– Конечно!
Вместе?
– Отныне только так!
– Нет, я сошел с ума!
– Пока!
Я пришел к тебе, мама. Я стою над твоей могилой, я – кровь и плоть твоя. Я плачу и не стыжусь своих слез. Пусть Лия поймет – кем ты была для меня, пусть она отныне станет хозяйкой твоей могилы, ибо отныне Лия – это я. Я, твой сын, своими руками предал тебя земле, своими руками увенчал твою могилу вот этим камнем. Я, твой сын, вновь обрел тебя, и обрел навеки, ибо могила твоя принадлежит мне.. Здесь Лия – часть жизни, которую ты завещала мне. Жизнь эта столь велика, что я один не в силах прожить ее. Не обижайся поэтому, что я отдал ей часть твоей и моей жизни... Я, твой сын, стою здесь в час полуночный, среди могил, и не ведаю страха, ибо то, чего я больше всего боялся, уже свершилось. Это была твоя смерть. Теперь я не боюсь смерти, а потому – и жизни...
Я знаю, здесь скоро разобьют сад, но не страшусь этого. Тополь на твоей могиле уже цветет, мама. Мы придем к тебе – я и Лия, и приведем к тебе своих детей, и плоть твоя встретит их буйно разросшейся зеленью, тенью и прохладой. Наши дети будут резвиться в твоей тени. Быть может, они вырежут свои имена на тополе. Не обижайся, мама! Расцветут деревья и на наших могилах, и жизнь наша вновь воскреснет зеленью, прохладой, радостью для наших детей...
Я стою над твоей могилой, мама, я – счастливый и несчастный, виновный и безвинный, слабый и сильный – сильнее тебя, мама, и я знаю, ты рада этому!
Быть может, я чем-то обидел тебя, сказал что-то недостойное тебя. Прости меня, мама!..
НЕ УБИЙ!
Он лежал в подъезде без сознания. Я нагнулся, заглянул ему в глаза – в них еще теплилась жизнь. Я взвалил его на спину, с трудом дотащил до третьего этажа, положил у дверей, ощупал его карманы, нашел ключи, открыл дверь и уложил его па кровати. Потом расстегнул ему воротник, снял пояс.
Абибо лежал передо мной. Он умирал. Умирал человек, о смерти которого я так мечтал, человек, предавший меня, опустошивший мою душу. И душа этого человека теперь была в моих руках. Я убью его. Впрочем, он умрет и без моей помощи.
Я сяду здесь и буду наслаждаться его смертью. Быть может, его мучает жажда и я кажусь ему горным ручейком. Пусть же знает он, что нет во мне ни капельки воды для него!.. Быть может, мечтает он услышать человеческий голос и ждет доброго слова от меня? Пусть же знает он, что я нем для него!.. Быть может, жаждет он поделиться со мной мыслью своей сокровенной? Пусть же знает он, что я глух для него!.. Быть может, спасение его – в глотке свежего воздуха? Пусть же знает он, что я наглухо закрою все окна, захлопну все форточки!.. Я – смерть его, я убью его прежде, чем он умрет своей смертью. И он должен узнать об этом!
– Абибо! – позвал я и сам испугался своего голоса.
Абибо открыл глаза и уставился в меня отсутствующим, тупым взглядом.
– Это я, Абибо!
– Помоги, – простонал он.
«Как бы не так! – подумал я, вставая. – Чтоб я помог тебе? – Я подошел к телефону, снял трубку. – Никогда! – Я набрал помер «Скорой помощи». – Ты помог мне? – Я вызвал врача. – Ты плюнул мне в душу!» – Я осторожно положил трубку.
– Воды... – прошептал Абибо и облизнул пересохшие губы.
Я вышел на кухню, принес воду. Он отпил глоток и закашлялся.
– Воздуха не хватает... – прохрипел Абибо.
Я распахнул все окна. В комнату ворвался свежий воздух.
– Помоги, – сказал Абибо и заметался.
– Успокойся, сейчас придет врач, – сказал я и присел на тахту.
– Помоги... – повторил он.
Раздался звонок. Я вскочил, открыл дверь. В комнату вошли двое: полная женщина и худой мужчина. Женщина с трудом переводила дыхание, мужчина держал в руке деревянный ящик с красным крестом на крышке.
– Где больной? – спросила женщина.
– Вот! – показал я.
– Какие меры приняли?
– Кто? Я? Дал ему напиться и открыл окна.
>– Какое давление?
– Не знаю.
– Измерить! – приказала женщина.
Мужчина извлек из ящика аппарат.
– Двести сорок! – объявила женщина.
Потом она задала Абибо несколько вопросов. Тот не ответил.
– Инсульт! – сказала женщина.
– Магнезию с новокаином? – спросил худой.
– И диафиллин!.. Как это произошло? – обернулась женщина ко мне.
– Я нашел его в подъезде... Лежал без сознания... Поднял его, уложил... Больше ничего не знаю.
Женщина сделала укол.
– Вовремя подоспели! Теперь все в порядке, не бойтесь! Не таких спасали!..
– Пожалуйста, доктор, постарайтесь!..
– Ничего страшного... Почаще меняйте холодный компресс...
Я бросился на кухню, принес воду в глубокой тарелке, смочил полотенце и приложил его ко лбу Абибо.
– А вы кто будете? – спросил врач. – Сын?
– Нет.
– Брат?
– Да нет, я сосед.
– Ему нужен полный покой... Утром я загляну... Ну, всего хорошего, все будет хорошо! – Ома еще раз измерила Абибо пульс, удовлетворенно кивнула головой. – Ну, вот, нормально... Я вам на всякий случай оставлю кордиамин с кофеином. До свидания!
