Текст книги "Солнечная ночь"
Автор книги: Нодар Думбадзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
– При ваших капиталах, детки, сидели бы лучше в Тбилиси... Ну что вы тут потеряли?.. Целый месяц морите себя голодом. Жаль на вас смотреть.
– Перед сном вредно наедаться, – произнес наставительно Гурам.
– А утром? А в обед?
– Иди-ка, дядя, займись своим делом. Авось не умрем с голоду.
– Девушку мне жаль, бедную. А вы... вы хоть... – пробурчал официант и ушел.
В кафе стоит приятный аромат табака и турецкого кофе. Легкий морской ветерок шевелит занавески. Кафе полно народу. В дальнем углу за столиком сидит старый Дурсун, перед ним – дюжина опрокинутых маленьких кофейных чашек, в руках – очередная чашка с дымящимся кофе. Время от времени Дурсун приподнимает одну из опрокинутых чашек и долго, пристально всматривается в растекшуюся на блюдечке кофейную гущу. Потом недовольно качает головой и продолжает попивать свой кофе.
Много лет Дурсун сидит за этим столиком, пьет кофе и ищет, все что-то ищет. Говорят, Дурсун умеет гадать на кофейной гуще. Кто знает? Быть может, он действительно видит в ней счастье, горе, любовь, ненависть, видит женщин, деньги, смерть, видит дороги – они бегут, переплетаются, обрываются, вновь соединяются, куда-то ведут, что-то обещают... Сидит старый Дурсун, человек, умеющий предсказывать людям будущее, ищет для людей счастье. И только своей не нашел он дороги к счастью. Дорога старого Дурсуна утонула в кофейной гуще...
В зал вошел коротко подстриженный парень с приятелем, они заняли места у соседнего стола.
– Кофе и боржом? – спросил официант, с усмешкой поглядывая на нас.
– Три табака, один коньяк, одно шампанское, два боржома, три лимонада и шесть кофе!
– Вот это я понимаю! – обрадовался официант.
– Что есть из сладкого?
– Маринад! – сострил официант.
– Молодец! – Парень похлопал его по плечу.
Официант убежал.
– Разорила, стерва! – пожаловался коротко подстриженный приятелю. – Десять дней в Гагре, сейчас вот здесь...
– У тебя что, есть на нее виды?
– Какого черта – виды! Сама пристала... Прошлым летом с Джемалом крутила в Сочи...
– Смойся, и конец делу!
– Сейчас не смоешься.
Официант принес заказанное и разложил на столе.
– Любишь? – хихикнул приятель.
– Еще чего! Так, фигура у нее хорошая.
Меня мороз пробрал по коже, в висках застучало.
– Фигура! Тут такую кралю можно подцепить... С твоими-то деньгами!..
– Кончай базар! Идет... Лия, сюда! – крикнул парень.
К столу подошла девушка. Ей-богу, она была очень красива!
– Мда-а! – протянул Гурам. – Хороша, ничего не скажешь!
– Заткнись! – проговорил я и остолбенел: дверь вдруг раскрылась, и в зал вошла Гулпко. В узком, красном, глубоко декольтированном платье, на высоких каблуках, с ниспадавшими на плечи волосами, она шла к нам, гордо подняв голову, вызывающей походкой.
Я вскочил, подал ей стул. Гурам залпом выпил свой кофе и поперхнулся. Гулико села, достала из красной сумки сигареты и закурила.
– Ты что, взбесилась? – прошептал я.
– В чем дело? – удивилась Гулико.
– На кого ты похожа?
– Что, разве не хороша?
– Уйди сейчас же ,перемени платье!
– Почему, милый? Ведь тебе нравятся такие женщины?.. Официант!
– Слушаю, сударыня!
– Коньяк, шампанское, три табака! Быстро!
– И милиционера! – добавил Гурам. – Я не плачу! Так и знай!
Официант заколебался.
– Коньяк, шампанское, три табака! – повторила Гулико.
Официант ушел, недоуменно пожимая плечами.
– Что с тобой происходит, Гулико? – спросил я и скосил глаза на Лию.
Она держала в руке бокал с шампанским и, улыбаясь, смотрела на нас.
– Если я мешаю, могу уйти!
– Сиди, пожалуйста, но веди себя прилично!
– Разве я в чем-нибудь провинилась, Гурам?
– Что ты, наоборот!
Официант подал заказ. Гулико разлила коньяк.
– За красивых женщин, за стройных, красивых и страстных женщин! – сказала она, чокнулась со мной и залпом осушила рюмку.
Сгорая от стыда, я тоже выпил.
– За Гулико! – сказал Гурам.
– Не за меня, а за красивых женщин! – поправила Гулико и опять наполнила рюмки.
– Гулико, ангел мой, знаешь ли ты, сколько стоит этот коньяк? – спросил Гурам, разглядывая бутылку.
– Миллион!
– Чуть меньше.
– Полмиллиона!
– Точно.
– И что же?
– Где их взять – полмиллиона?
– Темур заплатит.
Я даже не улыбнулся. Предчувствие назревающего скандала сковало меня. Парень, сидевший за соседним столом, встал и направился к нам.
– Извините, ребята, – сказал он и поклонился. – Гульнара Давидовна Цибадзе, студентка третьего курса экономического факультета, это вы? Вот ваш студбилет. – Он протянул Гулико книжечку.
– Благодарю вас. Присаживайтесь, – попросила Гулико.
– Спасибо, меня ждут, – поклонился парень.
– Темо, попроси товарища!
– Выпейте с нами рюмку! – процедил я сквозь зубы.
– Это мой Темур, – представила меня Гулико. – Это Гурам Чичинадзе, критик и поэт. «Никорцминду» читали?
– Н-нет.
– Его стихотворение, – сказала Гулико и рассмеялась.
– Очень приятно. За ваше здоровье.
– Как вас зовут? – спросила Гулико.
– Авто.
– О, Автандил – хорошее имя. Моего жениха зовут Теймуразом. Скажите, это ваша жена?
– Нет, – замялся Авто.
– Вашего друга? – не отставала Гулико.
– Нет.
– Чья же?
– Извините, я должен покинуть вас, – заторопился Авто.
– Значит, эта женщина ничья? Слышишь, Темо, она ничья!
– Гулико! – Я был вне себя от злости.
– До свидания, большое вам спасибо! – Авто быстро опрокинул в рот рюмку и удалился.
Я посмотрел на Лию. Она сидела, опустив голову, красная как мак, и нервно комкала коробку от сигарет.
– Как тебе не стыдно! – набросился я на Гулико. – Она же все слышала!
Гулико пропустила мои слова мимо ушей и обратилась к Гураму:
– Да здравствуют идиоты, симпатичные идиоты! За моего Темура, симпатичнейшего из симпатичнейших идиотов! Такого червонного идиота еще не помнит история.
– Гулико, ты пьяна! – сказал Гурам.
Лия и сопровождавшие ее парни покинули кафе.
– А ты – болван! Оба вы друг друга стоите! – выпалила Гулико.
– Хватит! – рассердился я и встал. – Что люди подумают?
– Не волнуйся, пожалуйста! – Гулико вынула из сумки четыре сторублевые бумажки и небрежно бросила их на стол. – Сегодня получила деньги, мама прислала. Осталось еще двести...
Она встала и быстро направилась к выходу.
– Проводи ее, ради бога! – сказал я Гураму.
Гурам последовал за Гулико. Я встал и, чувствуя на себе взгляды сидевших за столиками людей, подошел к Дурсуну.
– Здравствуй, дядя Дурсун!
– Садись!
– Все кофе и кофе! Нельзя пить столько кофе, дядя Дурсун, – убьет!
– Блажен принявший смерть от любимой.
– Кто это сказал?
– Неважно кто. Сказал правду.
– Коньяк и кофе! – крикнул я официанту.
Через две минуты кофе и коньяк стояли па столе. Я наполнил стакан и протянул Дурсуну. Он молча выпил, потом еще и еще. Бутылка почти опустела. Я выпил свой кофе и опрокинул чашку на блюдечко.
– Погадай мне, дядя Дурсун!
– Не могу.
– Почему?
– Не умею гадать.
– Кто же умеет как не ты?..
– Ни я, ни другие.
– Ведь гадаешь же людям?
– Обманываю их.
– А себя?
– Себя не обманешь. Потому и сижу здесь.
– Так обмани меня!
– Не могу.
– Почему?
– Тебя нельзя обмануть. Глаза у тебя чистые... Пойду я. – Дурсун встал.
– Погоди! – усадил я его. – Погадай, прошу тебя!
– Хорошо, будь по-твоему... Где ты живешь?
– В Тбилиси.
– Я сам вижу, что ты не здешний. Но Тбилиси – не адрес. Где ты живешь здесь, в Батуми?
– В гостинице.
– Что же тебе от меня нужно?
– От тебя – ничего, дядя Дурсун.
– Так оставь меня в покое!
– Почему ты не хочешь погадать мне?
– Сказал ведь: не хочу обманывать.
– Обмани!
Дурсун наклонил голову. Он долго молчал. Потом взял в руки блюдечко и заговорил глухим, надтреснутым голосом, от которого у меня невольно сжалось сердце:
– Эта женщина с золотыми волосами станет твоей женой... Вы еще не женаты?
– Нет.
– Она станет твоей женой. – Дурсун наклонил блюдце, с минуту смотрел на кофейную гущу, потом продолжал: – У вас будут дети, девочка и мальчик... Ты далеко продвинешься по службе... Будут у тебя красивая жена, красивые дети, и будешь ты наслаждаться жизнью один, другой, третий, десятый год...
Дурсун поставил блюдечко на стол, сжал руками виски, закрыл глаза и умолк.
– Дальше, дядя Дурсун, дальше!
– Потом красивая жена покинет тебя... Она уплывет на большом белом корабле... Ты начнешь искать жену и узнаешь, что друг, твой лучший друг надругался над тобой, плюнул тебе в душу... Ты будешь гоняться за смертью, но смерть откажется от тебя, ибо душа твоя будет пуста, а бездушный труп не нужен даже смерти... И так сотрется в жизни твое имя, сгинут любовь, братство, дружба, исчезнут дети – плоть и кровь твоя... И, убедившись в бессмысленности жизни, ты накинешь на себя петлю. Но тебя вынут из петли, и тогда ты поймешь, что глупо умирать, ибо нет на свете ничего, ради чего стоило бы умереть...
Дурсун опять умолк.
– Дальше, дядя Дурсун! – просил я дрожащим голосом.
– Потом ты наплюешь на все, на самого себя, на весь мир... И станешь ты другим...
– Кем?
– Мною, Дурсуном... Ты найдешь себе место, вот так, вроде меня, и станешь в кофейной гуще искать что-то несуществующее... И будешь ты, как я, человек-ничто...
Дурсун замолчал, и я понял, что он сказал все. Передо мною сидел человек – нет, не человек, а существо, созданное когда-то из глины богом и из-за одного яблока покинутое им в этом бескрайнем мире.
– Ложь! – сказал я.
– Что ложь? – спросил Дурсуи и посмотрел на меня отсутствующим взглядом.
– Все, что ты тут наговорил.
– Я ничего не сказал.
– Ты сказал, что па свете нет ничего, ради чего стоило бы умереть, – ни дружбы, ни любви...
– Я ничего не сказал. Я лишь погадал. В мире существует все – любовь и дружба, жизнь и смерть, счастье и радость. Больше я ничего не говорил.
– У меня есть друг, который никогда, слышишь, никогда не наплюет мне в душу!
– Ты еще ребенок, – улыбнулся Дурсун.
– Ничего подобного!
– Молокосос!
– Неправда!
– Я же предупреждал тебя, что скажу неправду.
– Нет, ты сказал правду!
– Чем же ты недоволен?
– Ты не веришь ни во что на свете. Во что верить мне?
– Подумай и реши. Мир полон святынь.
– Я хочу верить в одну святыню!
– Вот и выбери.
– Подскажи!
– Не могу.
– Не веришь ни в бога, ни в святыню?
– Нет.
– Трус ты, ничтожество!
– Будь на свете бог, не сотворил бы он меня! Нет бога!
– Есть!
– Что ты называешь богом?
– Любовь, добро, правду, друга, мать... Ты отвергаешь все это?
У Дурсуна задрожал подбородок, глаза наполнились слезами. Он встал, трясущимися руками взял чашку и швырнул ее на стол, затем другую, третью... Потом схватил меня за грудь, встряхнул и закричал:
– Нету, нету, нету бога! Слышишь ты? Нету!
Дурсун вдруг обмяк, опустился на стул, уронил голову на руки и зарыдал... Я положил деньги на тарелку и вышел из кафе.
Лил теплый летний дождь. Я пересек бульвар и спустился к морю. В кромешной тьме вдруг блеснул луч прожектора, разорвал густую пелену дождя, скользнул по морю и неподвижно лег вдоль берега. Потом отодвинулся в сторону, к морю, пошарил по воде и погас. Я опустился па влажный песок. А море шумело, шумело монотонно, не умолкая.
– Темо! – услышал я голос Гурама. – Темо-о-о!
Я не ответил.
– Темо-о! – приближался голос.
Я скинул сорочку. По спине потекли теплые струи дождя.
– Темо! – Гурам был уже близко, я слышал его шаги. – Темо, это ты?
– Чего тебе?
– С ума сошел?!
– Садись.
– Где?
– Здесь, рядом со мной.
– Встань, ради бога. С чего это ты разделся? – Гурам взял меня за плечо. – Вставай!
– Садись, мне нужно поговорить с тобой.
– Пойдем в номер. Там поговорим.
– Гурам, ты наплюешь мне в душу? – спросил я.
– Кретин! К тому же сумасшедший!
– Я спрашиваю: наплюешь?
– Встань, а то уйду!
– Уходи!
– Что сказать Гулико?
– Скажи, что я рехнулся.
– Это ей известно.
– Скажи, что не нашел меня.
– Вставай, вставай! Некогда мне с тобой возиться! Мокну.
– Садись. Больше не намокнешь.
– Как же ты так нализался? Ведь пили наравне, черт тебя возьми! – Гурам плюнул и уселся рядом со мной. – Ну, чего тебе?
– Что делает Гулико?
– Плачет.
– Ничего, пусть поплачет. Дурсун тоже плачет.
– Кто?
– Дурсун.
– Пьяница твой Дурсун!
– Сам ты пьяница!
– Слушай, – взмолился Гурам, – что ты ко мне пристал? Себя не жалеешь – я-то при чем? Отпусти меня!
– Видел ли ты человека, который не верит ни во что на свете?
– Видел! Это ты! Плюешь на бога и на товарища, держишь меня под дождем, мучаешь человека!
– А ты веришь?
– Во что?
– Во что-нибудь?
– Как это? Что ты имеешь в виду?
– Товарища, любовь, ненависть, счастье, несчастье.
Во что ты веришь?
– Нашел же время! – вздохнул Гурам.
– Скажи, ты любишь что-нибудь? – встряхнул я его.
– Люблю, люблю, все люблю. Вино, музыку, красивых женщин. Отвяжись!
– Я серьезно спрашиваю. Отвечай!
– Дурак! Конечно, люблю! Мать люблю, отца.
– Еще?
– Люблю жизнь, радость, счастье.
– Еще?
– Еще солнце, море.
– Еще, еще?
– Тебя люблю, ирод! Вставай же наконец!
– Ты наплюешь мне когда-нибудь в душу?
– Да нет же, нет! Успокойся!
– Никогда?
– Никогда.
– А если наплюю я? Что тогда?
Гурам промолчал.
– Ну?
– Ты не сделаешь этого, – сказал он тихо.
– Допустим, сделал.
– Нет, нет!.. Не говори об этом! Не сделаешь!
– Представь себе, сделал. Что тогда?
– Тогда жди от меня ответного плевка!
– В душу?
– В лицо! В харю твою дурацкую! Понял?
– Дальше!
– Дальше, если ты еще раз заговоришь об этом, набью тебе морду! Болван! Встань сейчас же!
Я взглянул на Гурама и понял, что терпенье его висит на волоске и что, если я не замолчу, дело действительно может окончиться самым печальным для меня образом.
Я встал. Дождь перестал. Море кипело, словно гигантский котел. Высокие пенистые волны с грохотом обрушивались на берег. Желтый глаз прожектора настойчиво обшаривал воду.
Мы молча направились к гостинице...
В опустевшем фойе я увидел Авто. Он стоял у окошечка администратора и с кем-то разговаривал по телефону.
Я прислушался.
– Очень прошу, – сказал Авто.
....................................................................................................................................................................
– Пошли! – потянул меня Гурам за руку.
– Иди, догоню, – отмахнулся я.
– На одну минуту! – сказал Авто.
...................................................................................................................................................................
– Тогда приду я!
...................................................................................................................................................................
– Завтра, завтра! Только и слышу от тебя!
..................................................................................................................................................................
– Мне тоже надоело!
..................................................................................................................................................................
– Погоди!
..................................................................................................................................................................
– Но я, я хочу!
.................................................................................................................................................................
– Почему так?
.................................................................................................................................................................
Авто положил трубку и тут же снова поднял ее. Я медленно двинулся к лестнице. Поднялся на первый этаж и вдруг повернул направо. Девяносто восемь,сто, сто два... четные номера... Напротив – сто первый, сто третий, сто пятый... Сто пятый!.. Сердце учащенно забилось... Постучать?.. Я поднял руку, но постучать так и не посмел... В номере раздался телефонный звонок. Это, конечно, он... Телефон звонит настойчиво, не переставая... Лия долго не берет трубку... Вдруг звонок обрывается.
– Слушаю!
В висках у меня шумит, сердце готово выпрыгнуть из груди. Я поднял дрожащую руку и постучал. В комнате наступила тишина. Я постучал еще раз.
– Кто там?
– Я.
– Кто?
– Я, Темур...
Телефон в комнате снова залился звонком.
– Лия, прошу вас, откройте!
– Ступайте сейчас же отсюда!
– Лия, на одну минуту! Скажу два слова и уйду.
– Уходите немедленно!
– Одно слово!
– Что вам угодно?
– Откройте дверь!
– Говорите, в чем дело.
– Отсюда не могу. Впустите меня!
– Убирайтесь, иначе я позвоню администратору! Слышите?
– Лия!
–־ Я звоню!
– Лия! Ваш Авто – мерзавец, подонок, животное!
– Какой Авто?
– Тот самый! Ваш Авто! Который сейчас звонил вам!
– Он не мой.
– Все равно. Он подлец! Он вас не любит!
– Знаю.
– Он говорит, что вам... что вы...
– Что я?
– Что вы пристали к нему.
Я умолк в ожидании ответа. Сердце подступало к горлу, руки дрожали, Лия молчала.
– Негодяй! Грязный, подлый негодяй! Он плюет на всех и на все! Он наплевал вам в душу – сегодня на моих глазах,– в кафе, перед вашим приходом... Мне ничего от вас не нужно, хочу лишь, чтобы вы знали: Авто – подонок, и вы не должны любить такого подлеца!
– Уйдите, Темур, вы пьяны.
– Знаю, и все же ваш Авто мерзавец!
– Уходите... – сказала Лия почти шепотом.
Я высказал ей все, и теперь оставалось только одно – уйти. Я провел рукой по мокрому лицу и обернулся. Передо мной стоял бледный Авто. Он улыбался.
– Здравствуйте... Как я промок! – с трудом выдавил я и, желая как-то скрыть охватившее меня волнение, стал опускать засученные рукава сорочки.
Инстинктивно чувствуя приближение развязки, я весь напрягся и не ошибся: Авто вдруг размахнулся, и его кулак просвистел у моего уха, я еле успел увернуться. Авто не удержался и всей тяжестью навалился на меня. Я отступил, ногой задел за ковер и упал. Я тотчас же вскочил, но сильный удар в лицо вновь свалил меня. Я с трудом превозмог боль и встал. Перед глазами плыли красные круги, в висках стучало. Авто прислонил меня к стене, и не успел я опомниться, как звонкая оплеуха обожгла мне щеку. Волна дикого гнева захлестнула меня. Я ухватил Авто за плечи, рванул к себе и со всей силой ударил головой в лицо. Он застонал, вдруг обмяк и медленно опустился на колени.
– Встань! – сказал я.
Закрыв лицо руками, Авто молчал.
– Встань! – повторил я.
Он приподнялся на одну ногу, потом на вторую. Я ждал ответного удара, но Авто не двигался. Он долго смотрел на меня отсутствующим взглядом.
– Мы еще встретимся! – наконец глухо проговорил он и смахнул кровь с разбитой губы.
– Когда пожелаешь! – ответил я.
Авто молча угрожающе кивнул головой и пошел по коридору. Пройдя несколько шагов, он остановился и обернулся:
– Ты еще пожалеешь!
– Накось, выкуси!
– Посмотрим!
– Посмотрим!
Он еще раз кивнул головой и ушел.
Я поднялся на третий этаж, подошел к номеру Гулико и постучал.
– Кто это? – спросила Гулико.
– Открой, это я, Темур.
– Я лежу.
– Ничего, открой.
– Придешь утром.
– Нет, сейчас. Открой!
Дверь распахнулась. Гулико была одета. Увидев меня мокрым и избитым, она в испуге отступила.
– Что с тобой, Темур?
– Садись.
Гулико присела на кровать, не сводя с меня удивленного взгляда.
– Что с тобой? – повторила она.
– Подрался с тем кретином, – сказал я, закурил сигарету и тут только понял, что у меня разбита губа: сигарета была в крови.
– С каким? – не поняла Гулико.
– Ну, с этим, с Авто.
– Из-за чего?
– Не знаю.
– Из-за той девчонки?
– Да.
– И у тебя хватает наглости рассказывать об этом мне?
– Он обозвал ее шлюхой!
– Тебе-то какое дело?
– А кому?
– По-твоему, это касается тебя?
– Она честная женщина!
– Да? Откуда ты знаешь? – усмехнулась Гулико.
– Знаю. Догадываюсь.
– Ах, ты догадываешься!
– Тебя ведь тоже кто-то может принять за шлюху, потому что ты со мной... Понравится тебе это?
– Во-первых, я не с тобой, во-вторых, мне наплевать!
– Как, тебя не волнует, что о тебе думают другие?!
– Абсолютно!
– Меня волнует!
– Значит, она честная женщина и потому ты пришел ко мне?
– Нет, я пошел к ней и сказал, что ее стриженый кавалер негодяй и подлец!
– Что же дальше?
– Потом я встретил его, и мы подрались...
– А что тебе от меня нужно?
– Я хочу, чтобы ты сейчас поехала со мной в Тбилиси.
– Почему?
– Я не хочу оставаться здесь.
– Боишься?
– Да.
– Боишься того парня?
– Нет, я боюсь самого себя.
– Никуда я не поеду. Уходи, я хочу спать.
– Нет, ты должна поехать. Поезд уходит в двенадцать.
– Не поеду! – сказала упрямо Гулико и села.
– Если ты меня любишь, ты поедешь!
– Нет!
– Хорошо. Я виноват перед тобой. Прости меня. А теперь собирайся.
– Нет. Я никого не боюсь, не боюсь влюбиться в кого-нибудь. Поэтому я не поеду.
– Ты думаешь, я уезжаю отсюда, потому что боюсь влюбиться в Лию?
– Да, – сказала Гулико и взглянула на меня.
Она была права. Я закурил и сел. Мы долго молчали. Потом я встал. Гулико не двинулась с места.
– Тогда я уеду один, – сказал я.
– Уезжай, – ответила она, не поднимая головы...
Гурам спал. Стараясь не шуметь, я выдвинул из-под кровати свой чемодан, переоделся и на цыпочках вышел из комнаты.
Стенные часы в коридоре показывали десять минут двенадцатого. Из ресторана доносилось нестройное пение. Я спустился в фойе. Администратор дремал за своим столом.
– Саша! – тихо сказал я.
– Номеров нет! – вскочил администратор. Увидев меня, он вытаращил глаза. – На кого ты похож?
– Дай, пожалуйста, мой паспорт. Опаздываю,
– Вы уезжаете?
– Нет, я один.
– Поссорились?
– Нет.
– В чем же дело? Что с тобой?
– Слушай, ты врач или администратор? Дай паспорт!
– На своей территории я и врач и инженер!
– Дашь паспорт?
Саша покопался в ящике.
– На. Кто будет платить?
– Мой товарищ.
– А все же, что с тобой? Подрался?
– Нет. На дерево наскочил.
– Не смог обойти?
– Видишь, не смог.
– И часто с тобой такое случается?
– Часто!
– Представляю, что же с тобой будет в лесу!
– До свидания!
– Будь здоров! Только, ради бога, шагай вдоль стен, а то знаешь, в городе у нас такое озеленение, на каждом шагу деревья! Ты до станции не дойдешь.
– Спасибо, постараюсь! – успокоил я доброго администратора.
– Ну, смотри! – Саша протянул мне руку и вдруг спросил: – Хочешь, прочту повое стихотворение? Вчера написал.
– Длинное? – спросил я и посмотрел на часы: до отхода поезда оставалось двадцать минут.
– Нет.
– Ну, давай.
– Вот, слушай:
Как прекрасно море Черное, когда оно волнуется!
Напоминает пьяного человека, который идет и шатается.
В каждую минуту, каждый миг, днем и ночью
Да здравствует море, спокойное и бушующее!
Сейчас, когда кругом ночь и дождь моросит,
Я оберегаю покой людей в гостинице «Интурист».
Воет ветер, воет, ьоец словно сатана.
Нас четверо в этом мире: я, море, Батуми и она...
Ну, как? – спросил Саша, сощурив глаза.
– Знаешь, где-то в чем-то напоминает Галактиона, – ответил я.
– Разве это плохо? – обрадовался он.
– Наоборот, очень хорошо! – хлопнул я Сашу по плечу.
– Раз так, будь другом, не поленись передать стихи редактору «Мнатоби». Не стесняйся, он меня знает, каждое лето отдыхает в нашей гостинице.
– С удовольствием!
– Гонорар могут выслать в адрес «Интуриста»... Да скажи, чтобы стихи подписали псевдонимом.
– Каким?
– Он знает.
– А все же?
– «Дельфин».
– А может, «Ставрида»? Или «Барабулька»?
– Делай, что тебе говорят!
– Воля твоя. До свидания!
– До свидания!
Я положил стихи в кармам и вышел из гостиницы.
ТАВЕРА
Было, наверно, за полночь, когда меня разбудила мать.
– Встань, сынок, тебя спрашивают.
Я быстро надел брюки и удивленно сказал:
– Кто это может быть? Пусть войдет.
– Не входит. Просит тебя выйти на минутку...
Мать была испугана. Я вышел в коридор. В темноте стоял мужчина среднего роста в надвинутой на глаза кепке. В руке он держал небольшой чемоданчик.
– Вам кого? – спросил я.
– Извини, Темо, я думал, ты один дома... Я уйду...
Голос был удивительно знаком. Я замялся.
– Простите, не узнал...
– Не узнал?
– Н-нет...
Гость криво улыбнулся. Боже мой, эта улыбка... Да, да... Девятый класс. Парта в заднем углу... Большая перемена... Голуби... Рамаз! Рамаз Корсавели! Тавера!
– Тавер! Это ты? – заорал я, заключая в объятия школьного друга. – Где ты пропадал, Тавер, как ты живешь? Заходи, заходи же!
Тавера смущенно улыбался, отнекивался. Я втолкнул его в комнату и усадил на свою кровать.
– Мама, у тебя не найдется чего-нибудь?.. Тавер, это моя мать.
Тавера вскочил, поклонился.
– Сиди, сиди, сынок, – кивнула мать и вышла.
– Тавер, черт ты этакий! Откуда ты взялся? Освободили? Рассказывай!
– Как живешь, Темо?
– Так себе!
– Ну ладно. Теперь я пойду...
– С ума сошел! Куда ты пойдешь?.. Мама, как там у тебя? – крикнул я.
– Пойду я, Темо. Завтра увидимся. Дело у меня к тебе, серьезное дело...
– Говори!
Вошла мать, разложила на столе хлеб, сыр и головки лука.
– Ешь, Тавер, ты, наверное, голодный!
– Спасибо.
Он ел медленно, сдержанно, хотя и чувствовалось, что голод давно уже мучил его. Я молчал.
Покончив с едой, Тавера достал папиросы. Мы закурили.
– Ну, рассказывай! – сказал я.
– Пойду я... Спасибо...
Мать с недоумением смотрела на нас.
– Мама, это мой школьный товарищ, Рамаз Корсавели. Помнишь? Мы его называли Таверой.
Мать улыбнулась и отрицательно покачала головой.
– Ну как ты не помнишь! Тавера Корсавели! У него водились голуби! Мне подарил двух почтовых голубей! С первого класса учились вместе. Вспомнила?
– Нет, не помню... – Мать направилась к балкону. – Я лягу там, а вы ложитесь здесь.
– Нет, нет! Я сейчас уйду! – встал Тавера.
– Останься, сынок! – улыбнулась мать. – Места хватит всем... – Она вышла.
Я не сводил с Таверы глаз. Он кончиком ножа собрал на скатерти хлебные крошки. Катал шарики, разрезал их, снова собирал. И молчал.
– Говори, Тавер!
– Дошел я, Темо, больше не могу. Десять лет – это очень много...
В голове у меня промелькнуло страшное подозрение...
– Хватит с меня шести лет... Еще четыре года – и пройдет вся жизнь... Не нужны мне ни их «право», ни их «рамки»! Ничего не нужно. Я не вор, Темо! Хватит! Или должны, наконец, поверить мне, или я умру! Все! Конец!
– Тавер, – прошептал я, – ты что, сбежал?
– Я, Гижо, Гиви, Красавчик Вахо и Ирача...
– Как?!
– В зоне стоял «студебеккер». Ключ зажигания торчал в гнезде... Стоял час, другой... Шофер все не появлялся... И мы решились... Гижо сел за руль, я рядом, Гиви, Вахо и Ирача легли на дно кузова... Гижо включил мотор, никто не обратил внимания... Гижо подался назад, потом дал полный газ вперед и с разгона пошел прямо на ворота... Ворота настежь, мы вырвались и пошли!.. С вышек грянули автоматы... Мы выскочили на Кахетинское шоссе, бросили машину... Красавчик Вахо и Ирача были мертвы... Красавчику размозжило голову... Мы разошлись. Вот и все! – Тавера умолк, схватил лезвие ножа, согнул его так, что металл со звоном сломался. – Это было третьего дня... Теперь меня ищут... Не могу я больше!.. Нет сил моих!.. Туда не вернусь! Поверят – хорошо, нет – к черту все!
Тавера встал, снова сел. Я вытер со лба холодный пот.
– Вот, поговорил с тобой, теперь уйду... Но ты знай: туда я не вернусь... Не могу... Я тоже хочу жить, как живут другие, хочу иметь теплую постель, хочу учиться, работать... Хватит с меня шести лет, хватит! Пусть поверят мне, поверят и простят!.. Я жить хочу!.. Повешусь, но туда не вернусь!..
– Успокойся, нужно что-то придумать, – сказал я и сам же улыбнулся своей глупости: что тут можно придумать?
Тавера начал опять катать хлебные шарики. Я вертел в руках обломки ножа, стараясь соединить их. Мы долго молчали, и наконец молчание стало нестерпимым.
– Мама, – тихо позвал я.
– Да, сынок.
– Ты слышала?
– Слышала.
– Все слышала?
– Все.
– Что же нам делать, мама?
А мать не отозвалась. Тавера поднял голову и с надеждой посмотрел туда, где лежала мать. Что он хотел услышать от моей матери, чего он ждал? Совета? Помощи? Сочувствия? Мать долго не отвечала.
– Мама! – не выдержал я.
– Трудное это дело, сынок...
– Как ему помочь?
– По-моему, такие вещи не прощаются...
– Почему?!
– Не знаю... Но уверена – не простят...
– Но если человек решил учиться, если он не хочет воровать, если ему надоела такая жизнь?!
– Так говорят все заключенные. Кто им поверит?
– Но почему же?
– Потому, наверное, что нельзя всем верить.
– Но Тавера – не все! Я знаю: он говорит правду!
– Ты, может, и знаешь, по тебя не спросят...
– Что значит – не спросят! Ты, мама, всего боишься, ничему не веришь, ничего не хочешь знать. Я буду ходить, объяснять, доказывать, что Тавера не пропащий человек!.. Вот что: я пойду к дяде Абибо!
– Пойди, сынок, – сказала мать. Больше она не произнесла ни слова.
– Кто это – Абибо? – спросил Тавера.
– Подполковник, наш сосед.
– Твоя мать права. Ничего не выйдет. Уж я-то писал заявления – раз сто! Их или не читают, или не верят...
– Брось, пожалуйста! Я все ему объясню. Хочешь, схожу сейчас же? Разбужу его, попрошу... В конце концов, человек он или кто? Поймет... Скажет или «да», или «нет». Что тут такого? Может, и ты пойдешь?
– Нет, мне нельзя...
– Тогда побудь здесь и не вздумай уходить!
– Да, выходить мне нельзя... Убьют...
–Я пойду и все ему расскажу... Мама, я пошел!
– Ты все же не говори, что он здесь, – посоветовала мать.
Я бегом спустился по лестнице, но, подойдя к двери Абибо, вдруг заколебался: может, прийти завтра? А может, вообще ничего не говорить этому человеку? Но что же мне делать? Ведь я никого, кроме Абибо, не знаю. Да и у самого Таверы положение безвыходное.
Я нажал кнопку электрического звонка.
Спустя некоторое время за дверыо раздалось шарканье шагов и хриплый голос спросил:
– Кто?
– Это я, дядя Абибо, Темур.
– Что случилось?
– Дело у меня к вам! Неотложное!
Дверь чуть приоткрылась. Абибо удивленно оглядел меня:
– Ты один?
– Один.
Абибо снял цепочку и открыл дверь.
– Входи!
Я вошел.
– Извините, дядя Абибо, но у меня срочное и важное дело.
Абибо сел за письменный стол, выключил свет и зажег настольную лампу. Я оказался в темноте.
– Садись! – сказал Абибо, наклонив абажур так, что яркий свет лампы ударил мне прямо в глаза.
Я зажмурился.
– Поверните лампу, я ничего не вижу!
Абибо повернул абажур. Я подошел к столу и сел перед Абибо.
– Ну, в чем дело? – спросил он.
Я опять заколебался: сказать или нет? Может, не стоит? «Не говори! Не говори! Не говори!» – отдавались удары в висках. «Скажи! Скажи! Скажи!» – стучало сердце.
– Ты что, язык проглотил? – сказал Абибо. – Что тебе нужно?
«Скажу!» – решил я и проглотил слюну.
– Дядя Абибо... Три дня тому назад из колонии бежали заключенные...
– Знаю, – сказал он, глядя мне в глаза.
«Какие у него светлые, чистые голубые глаза, – подумал я, – как же не довериться такому человеку?..»
– Их было пятеро: Гиви, Гижо, Красавчик Вахо, Ирача и Тайера – Рамаз Корсавели...
– Знаю. Что же дальше? – оживился Абибо.
– Из них двоих убили...
– Знаю.
– Среди трех спасшихся один мой школьный товарищ...
– Фамилия?
– Корсавели.
– Имя?
