Текст книги "Три повести"

Автор книги: Нисон Ходза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Есть! – Михаил вышел, неслышно закрыв за собою дверь, и почти сразу же раздался тихий, отчётливый стук в оконное стекло: дважды по пять ударов.

– Это они! Наши! – вскрикнула женщина. – Скорее открывайте!

Косов бросился в сени и выскочил на крыльцо.

– Слава богу – живы! – донёсся его голос.

Сергей чиркнул зажигалку и зажёг свечу. Женщина увидела в его руке пистолет.

– Спрячьте, это свои, – сказала она.

В сенях послышалась недолгая возня, с шумом распахнулась дверь, в комнату вошли два красноармейца.

– Оставаться на местах! Ваши документы, гражданка.

– Паспорт у меня на продлении, в милиции…

– Паспорт не нужен, – сказал Сергей. – Снимите с головы платок.

– У меня есть документ… удостоверение… – Она сунула руку в карман ватника, но Сергей мгновенно сжал её запястье.

Женщина криво усмехнулась:

– Не пугайтесь, не я убью вас. – Она вынула из кармана сжатый кулак, но Сергей продолжал держать её руку.

– Обыскать карманы! – приказал он.

В карманах ватника ничего не было.

– Может быть, теперь вы отпустите мою руку? – зло спросила женщина.

– Разожмите кулак! Не хотите? В таком случае… – Он надавил на её пальцы, кулак разжался, из него выпала крохотная ампула.

– Вы особа с характером, – сказал Сергей, поднимая ампулу. – Яд, конечно?

Не отвечая, женщина повернулась к нему спиной.

– Сядьте к столу и не трогайтесь с места. – Сергей подал знак, к женщине подошёл красноармеец и встал около неё.

– Электрофонарики есть? – спросил Сергей.

– Есть! – ответили разом оба красноармейца.

– Зажгите и положите на стол.

Очевидно, дверь из сеней на улицу осталась открытой, послышался скрип снега и чёткая команда:

– Входить быстрее!

Кто-то с шумом споткнулся в тёмных сенях, и в комнату один за другим вошли четверо: у двоих, одетых в маскхалаты, руки были связаны за спиной, двое других держали наперевес автоматы. За ними шёл Михаил, ведя перед собой Косова. Последним в дом вошёл Лозин.

Взяв лежащий на столе фонарик, он навёл его на лицо женщины.

– Какая встреча! – любезно сказал Лозин. – Узнаёте эту даму, товарищ Ломов?

– С первого взгляда, товарищ капитан. Но никак не мог упросить Ксению Петровну снять платок. У неё мигрень.

Луч фонарика осветил другого арестованного. Приплюснутый нос рослого диверсанта не оставлял никаких сомнений.

– Чемпион по боксу Игорь Стопин-Куц получает нокаут! – усмехнулся Лозин.

– Это он в меня стрелял! – сердито сказал Жаров. – Чума на его плешь! Продырявил новенький полушубок! Вот они – две дырки!

– Товарищ Ломов, осветите второго.

Луч фонарика упёрся в бледное, искажённое страхом лицо диверсанта.

– Фамилия? – спросил Лозин.

– Несвицкий… произошло недоразумение… ошибка… Уверяю вас… – бормотал он дрожащими губами.

– Ошибку исправим. Машина вызвана, товарищ Жаров?

– Так точно. Будет с минуты на минуту.

– Подождём. – Лозин повернулся к женщине. – Вы всё ещё не сняли платок, гражданка Шилова? Напрасно. Мне кажется, что родинка над бровью вас совсем не портит.

Шилова молчала.

– Понимаю, – продолжал Лозин. – Вы молчите, потому что у вас болит горло. Напрасно вы отложили операцию. Лорингологи Куйбышевской больницы озабочены вашим отсутствием.

– Произошла чудовищная ошибка, – снова заговорил вдруг Несвицкий. – Трагическая ошибка! Мы бежали от немцев… мы имеем ценнейшие сведения… мы сообщим… Это ошибка…

– Об ошибках поговорим потом, – сказал Лозин.

В ночной тишине отчётливо послышался шум мотора. К дому Косова шла машина.

ПЕРВЫЙ ВЫСТРЕЛ ДРОБОВА
Эпилог вместо пролога

Спор длился до рассвета. В пять утра майор Гутырь принял валидол и задремал в кресле, а Дробов продолжал бросаться в новые и новые атаки на полковника. Он чувствовал, что в глубине души начальник отдела согласен с ним.

– Слушайте, Дробов, – сказал вдруг полковник, – может быть, вы влюбились? Скажите честно…

– Товарищ полковник! – Бледное от бессонной ночи лицо Дробова стало ещё бледнее. – Ваше предположение обижает меня!

– Ладно, ладно, я же это так… на всякий случай… Давайте отбросим лирику и разберёмся по существу. Возбудить дело против покойника мы не можем. Так?

– Не можем.

– О делах его она не знала и к ним не причастна?

– Не знала и не причастна. Головой ручаюсь!

– Голову приберегите, пригодится. Труп, говорите, не обнаружен?

– Не обнаружен. Унесло течением…

– Но суд всё равно состоится. Остались сообщники, их мы будем судить. А о той девице, разумеется, будет частное определение, она своё получит…

– Этих надо беспощадно! – крикнул Дробов.

– Говорите тише, – полковник кивнул на похрапывающего в кресле Гутыря. – Раз будет суд, значит, Басова всё равно всё узнает.

– Но не сейчас. Нельзя, чтобы сейчас! Она почти девочка, товарищ полковник.

– Сколько ей лет?

– Двадцать. Сирота… Росла в детдоме… За что же её так?

– Да… Сложная получается ситуация…

В этих словах начальника Дробов снова ощутил скрытое сочувствие и, забыв о предупреждении, заговорил громко и возбуждённо:

– Не может человек выдержать сразу столько ударов! И каких ударов! «Гражданка Басова, ваш муж утонул!» Подожди плакать, гражданка Басова! Получи второй удар: «Ваш муж, гражданка Басова, вас не любил: у него была любовница, он на ней собирался жениться!» Погоди, Басова, рыдать, потерпи, для тебя приготовлен ещё один удар: «Гражданка Басова, ваш муж – уголовник: спекулянт, валютчик, аферист!» Вот теперь, кажется, всё, теперь можешь рыдать, стонать, падать в обморок! Сама виновата, зачем в девятнадцать лет не разобралась в подлеце!..

Полковник сидел, прикрыв глаза, с каким-то отсутствующим выражением лица…

– Ценности обнаружены в машине? – неожиданно спросил он, как будто и не слышал страстного монолога Дробова.

– Так точно! Всё уже сдано в финчасть.

– Вот видите, теперь мы уже не можем решать этот вопрос сами, без комитета. А у них там могут быть совсем другие планы…

– Можно объяснить!.. Это же чекисты! Они поймут, я ручаюсь!..

– Ты всё ручаешься! – сердито сказал полковник. Он посмотрел на спящего в кресле Гутыря и вдруг совсем по-мальчишески подмигнул Дробову: – Спит… Ладно, ступай домой. Отдохни. Всё-таки это была твоя первая перестрелка… Отдыхай. В полдень позвони. Посоветуюсь с умными людьми… где надо…

В полдень Дробов услыхал по телефону весёлый, бодрый голос полковника:

– Трогать её пока не будут. Что ей сказать? Придумай сам. Подготовь. Здесь я на тебя полагаюсь.

…И вот он идёт к ней, чтобы сказать. Он ещё не решил, как и что ей сказать. Он знает только одно: сегодня Катя не должна узнать правду…

1. Что можно украсть в НИИ?

Дробов был недоволен. Задание показалось ему скучным, не требующим ни ума, ни смелости, ни находчивости.

– Дело такое… – объяснил начальник отделения майор Гутырь. – Существует некая гражданка Шмедова Ефросинья Осиповна. Работает в НИИ. Корректором-переводчиком. Зарплата – восемьдесят два целковых, а живёт, как фон баронесса, – не по средствам…

– Дачку приобрела?

– Почти. Однокомнатную кооперативную квартиру. Тысячу шестьсот карбованцев она уже внесла за неё. Прибавь, если умеешь, обстановку: польский гарнитур из двадцати двух предметов. За гарнитур наличными выложена кругленькая сумма в размере тысячи четырёхсот двадцати шести рубликов. Итого – три тысячи ноль двадцать шесть рублей. А теперь прикинь: сколько лет надо было этой рабе божьей Ефросинье не пить, не есть, ходить голенькой, чтобы скопить такой капиталец?

– В каком НИИ работает эта старушенция?

Гутырь вытащил из ящика письменного стола листок бумаги:

– Всё, что надо, тут написано…

Дробов взглянул на листок.

– Через пару дней доложу о результатах. Малоинтересное задание вы мне приготовили, Иван Семёнович…

– Это почему же малоинтересное?

– Банальное дело. Благопристойная интеллигентная старушка работает в НИИ. Вокруг – высокооплачиваемые научные работники: доктора, кандидаты, доценты, профессура. У каждого – семья, большой круг знакомых. Толкаться по магазинам некогда. Вот эта Шмедова и орудует. Связалась на процентах с двумя-тремя промтоварными магазинами, добывает заграничное барахло и сбывает по спекулятивным ценам.

Майор недовольно хмыкнул:

– Вас послушать – нам и делать нечего. Прямо Конан-Дойль! Раз-раз – и всё ему ясно. Нет, дорогой друг, это только Шерлок Холмс безошибочно определял между двумя затяжками, кто что украл, кто кого убил. А мы с вами – советские сыщики. Мы должны работать, а не пиликать на скрипке в прокуренной комнате.

Дробов смущённо улыбнулся:

– А ваша версия, Иван Семёнович?

Гутырь провёл миниатюрной расчёской по усам, взглянул на потолок и сказал:

– Для версии одного полёта фантазии мало. Нужны ещё конкретные факты. Когда вы их раздобудете, тогда появятся и версии. А сейчас – действуйте. Если потребуется – создадим оперативную группу. Включим в группу Быстрову и Кротова. Ни пуха вам ни пера! Принимайтесь за дело!

По дороге в НИИ Дробов думал о последнем разговоре с Гутырём. Почему Иван Семёнович так безоговорочно отвёл подозрение в спекуляции? Значит, у него всё-таки есть своя версия? Но какая? И что здесь может быть ещё, кроме спекуляции? Воровство? Но что можно украсть в НИИ? – спрашивал себя Дробов. Ответ на этот вопрос возник внезапно и так отчётливо, что Дробов от волнения даже остановился. В НИИ, конечно, есть свои производственные секреты! И за эти секреты кое-кто не прочь хорошо уплатить. Но если так, почему же Гутырь не передал дело Шмедовой в Комитет государственной безопасности? ОБХСС такими делами не занимается. Впрочем, Гутырь уже много лет возится с мелкими мошенниками, взяточниками, спекулянтами и с этой наезженной дорожки не может свернуть ни вправо, ни влево! Именно поэтому-то у Дробова есть преимущество: работая в ОБХСС всего четыре месяца, он может смотреть на события свежим, непредубеждённым взглядом.

Чем больше Дробов обдумывал свою новую версию, тем она казалась ему вероятнее. Сейчас он уже радовался, что опытный Гутырь не додумался до такой простой истины. Иначе к делу Шмедовой Дробов не имел бы никакого отношения. Теперь же всё пойдёт по-иному. Разумеется, и сейчас этим делом займутся чекисты, но можно не сомневаться, что в оперативную группы включат и его, Дробова. Вот ведь как бывает: он думал, что Гутырь навязал ему дело о старухе спекулянтке, а похоже, что дело серьёзное!

В отделе кадров института Дробов получил личное дело Шмедовой и удалился в отведённую ему для работы маленькую комнатку. Прежде чем раскрыть папку, он попытался представить себе внешность Шмедовой. Он почему-то был убеждён, что увидит сейчас на фотографии высохшую старушонку, с тонкими губами и круглыми совиными глазами.

В левом углу анкеты темнела стандартная паспортная фотография. Дробов взглянул на неё и ахнул: слегка улыбаясь, на него смотрела красавица. Слово «красавица» Дробов не любил. Оно казалось ему пошлым, ничего не выражающим. Но никакого другого определения Дробов сейчас найти не мог. Даже на маленькой фотографии можно было отчётливо разгадать на редкость правильные черты лица Ефросиньи Осиповны Шмедовой.

«С чего я взял, что она старуха? – досадовал Дробов. – Гутырь ничего о возрасте не говорил… Меня сбило её старушечье имя! Ефросинья… Да, Гутырь прав: без конкретных фактов в нашем деле с выводами лучше не спешить…»

Автобиография Шмедовой умещалась на одной страничке. Родилась в тысяча девятьсот тридцать восьмом году в деревне Рождествено Псковской области. Окончила десятилетку и институт иностранных языков. В течение года была переводчиком в «Интуристе». Потом поступила в НИИ. Характеристика из «Интуриста», как и все подобные документы, состояла из безликих хвалебных слов, и Дробов понимал, что полагаться на них нельзя. Он ещё раз взглянул на фотографию. «Совсем как в американском фильме, – подумал Дробов, – молодая красавица, секс-бомба, она же – агент иностранной разведки…» Но конкретных данных пока что для такой версии нет. С чего начать? Действовать методом исключения? Убедиться, что Шмедова спекуляцией не занимается, по займам не выигрывала, наследства не получала, взаймы денег не брала, а следовательно…

Он позвонил по внутреннему телефону начальнику отдела кадров и попросил его зайти. Лохматый, немолодой уже человек, начальник отдела явился незамедлительно. На его худощавом лице застыло напряжённое любопытство.

– Скажите, товарищ Ковенчук, – начал Дробов, – как у вас в институте насчёт спекуляции? Всё благополучно?

– В каком смысле? – Редкие брови Ковенчука поднялись вверх.

– В буквальном, товарищ Ковенчук, в буквальном. Известны ли вам случаи спекуляции среди сотрудников вашего института?

Брови Ковенчука поднялись ещё выше. Дробову вдруг стало смешно: сейчас белёсые брови начальника отдела кадров скроются в его лохматой шевелюре.

– Я спрашиваю, – пояснил Дробов, – есть ли среди ваших сотрудников лица, снабжающие своих товарищей дефицитными товарами? Ну, скажем, заграничными кофточками, парфюмерией, косметикой по спекулятивным ценам. Вопрос понятен?

– Значит, в таком смысле? – Брови Ковенчука вернулись на своё место. – Нет, таких аморальных поступков в нашем институте не было.

– Вы убеждены в этом?

– В каком смысле?

– В прямом.

– В прямом? Убеждён. В обратном смысле у нас бывают случаи спекуляции, а в прямом – нет!

– Не понимаю! Что значит: «Спекуляция в обратном смысле»?

– Это в том смысле, что у нас никто спекуляцией не занимается, а, наоборот, некоторые женщины сами покупают у спекулянтов на стороне. Есть у нас такие! Целый месяц экономят, едят всухомятку, а потом всю получку приносят на блюдечке спекулянтке. За какие-нибудь духи французские или за кофточку с ярлыком «Лондон-одежда»…

– Кто же у вас отличается на этот счёт?

– Кто отличается? Подкопаева, Оконь, Свешниковы сёстры, Шмедова…

– А почему у Шмедовой новый адрес? – спросил Дробов. – Что это ей вздумалось переезжать с Чайковской на Охту?

– Обменяла комнату. В том смысле, что теперь у неё центральное отопление, а на Чайковской, говорит, с дровами замучилась. И телефон теперь у неё имеется…

«Обменяла комнату. Ничего-то ты не знаешь», – подумал Дробов.

– Как она работает? Взыскания имеет? Кто её непосредственный начальник?

– Состоит при директоре. Работает по его заданиям. Надо спросить директора. Взысканий не имеет. К женскому дню благодарность получила.

…Беседа с директором продолжалась недолго. Дробов легко убедился в том, что к секретным работам Шмедова доступа не имеет, занимается переводами статей о кибернетике и радиолокации.

– Работает Шмедова неплохо, – убеждённо говорил директор. – Пожалуй, излишне кокетлива, но в её возрасте и с её данными… – Директор сокрушённо вздохнул и провёл ладонью по лысине.

– С кем же она кокетничает? И как она вообще… – Дробов замялся, подыскивая подходящее слово. – Как она насчёт нравственности?

– В безнравственном поведении на работе упрекать её у нас нет оснований. Ну, а как она ведёт себя вне стен института, извините, не знаю… не слежу…

– А надо бы знать, – сказал запальчиво Дробов. – У вас такой участок работы… Вам надо знать своих людей до самого донышка…

– Очень рад, что у вас есть чёткое представление о моих обязанностях, молодой человек, – холодно сказал директор. Дробов смутился. А директор продолжал тем же спокойно-вежливым тоном: – На днях Шмедова уезжает в отпуск. Очевидно, мне придётся взять билет на тот же самолёт, чтобы знать, как она будет вести себя в Ташкенте…

– Шмедова уезжает в отпуск в Ташкент? Надолго?

– На десять дней. Остались неиспользованными с прошлого года.

– У неё что же, месткомовская путёвка? Известно, в каком доме отдыха она будет жить?

– Какие же путёвки на десять дней? Летит «диким» образом.

– Вам не кажется странным, что, получая восемьдесят два рубля, сотрудница вашего института имеет возможность лететь на самолёте в Ташкент, чтобы провести там всего десять дней? Откуда у неё такие деньги?

– Ах, дорогой мой, – директор устало улыбнулся. – Я давно уже понял, что на этот вопрос ответить невозможно. Вчера, например, я видел длиннющую очередь. Стояли только женщины. Оказывается, продают, изволите видеть, австрийские кофточки из какого-то там перлона или нейлона… Сорок рублей штучка. И все женщины города желают украсить себя этим самым перлоном. А сорок рублей, заметьте, – это двухнедельная получка. Да и то не у всякой…

Дробова раздражало многословие директора, его манера говорить лениво, поучительно и ускользать от ответа на конкретные вопросы.

– Меня не интересуют все женщины Ленинграда, – вызывающе сказал Дробов. – Сейчас меня интересует только одна женщина – сотрудница вашего института Ефросинья Осиповна Шмедова. Может быть, вы знаете, кто с ней наиболее близок, с кем из сотрудников она… как говорится… дружит?

– Вы меня ставите в тупик, товарищ Дробов, – в голосе директора послышалось раздражение. – В институте несколько сот человек. Не могу я, честное слово, не могу знать, кто с кем близок, кто с кем дружит. Поговорите с секретарём комсомольской организации. Он знает всю нашу молодёжь. – И директор выразительно посмотрел на часы.

…В комсомольской организации института Дробов узнал кое-что интересное. Секретарь бюро, рослый сутуловатый парень, охотно отвечал на все вопросы Дробова. Пощипывая узенькую полоску чёрных усиков и слегка картавя, он говорил так быстро, точно боялся не уложиться в жёсткий регламент.

– Сначала Шмедова была девушкой что надо, – частил он. – Вела кгужок английского языка, участвовала в самодеятельности, в теннис иггала. Пегвое место заняла на пгофсоюзных согевнованиях. У неё тогда стгуна на гакетке лопнула. Наш местком пгишел на помощь: пгемиговал её новой гакеткой…

Секретарь умолк, ожидая очередного вопроса.

– Ну и что же с ней произошло потом?

– Совегшенно отошла от общественной жизни. Кгужок бгосила, в самодеятельности – никакого участия. Полпятого – её как ветгом из института! Ганьше мы к ней в гости ходили на улицу Чайковского, и она у гебят бывала; а тепегь – ни она к гебятам, ни гебята к ней…. Комнату сменяла – на новоселье не позвала…

Часы пробили пять.

– Беседа наша прошла не без пользы, – сказал Дробов, подымаясь. Он ещё не совсем понимал, в чём польза этой беседы, но ему нравилась сама формулировка: «Беседа наша прошла не без пользы». В ней было что-то значительное.

Рабочий день в НИИ кончился. Из проходной института выходили сотрудники. Трудно было представить, что эти молодые смешливые ребята только что трудились в своих лабораториях над проблемами, от решения которых, быть может, зависел переворот в технике.

Дробов узнал Шмедову сразу. Быстрой деловой походкой она пересекла улицу, свернула на Суворовский проспект и вошла в гастрономический магазин. У прилавка и у касс уже клубился народ – обычная картина в эти часы. Затерявшись в толпе, Дробов, не торопясь, рассматривал свой «объект». Нет, фотография не обманула. Шмедова действительно была очень красива, даже красивее, чем на карточке. Но Дробов заметил, что своей красотой она в какой-то степени обязана косметике. Ярко-красные губы издали казались лакированными, ресницы, выкрашенные синей тушью, придавали глазам какой-то неестественный блеск. Иногда мужчины оборачивались ей вслед, она чувствовала их взгляды и отвечала едва уловимой улыбкой, которую Дробов подметил ещё на фотографии…

Шмедова купила пачку кофе, банку рыбных консервов и два килограмма апельсинов. Сложив всё это в большую чёрную сумку, она вышла на улицу.

Два дня наблюдения за Шмедовой не внесли никакой ясности.

– Ничего нового, – докладывал Дробов своему начальнику. – Без семи девять пришла на работу. После работы заходила в продовольственный магазин. Потом на одиннадцатом троллейбусе поехала домой. Вечером никуда не выходила. И к ней никто не приходил. Свет погасила в девять часов пятьдесят пять минут…

– Вы собирались покончить с этим делом за два дня? – ехидно напомнил Гутырь. – Значит, спекуляция?

– Пока что фактов нет.

– Её работа носит секретный характер?

– Ничего секретного. Перевод с иностранных журналов…

– Значит, выиграла десять тысяч по займу или по трамвайному билету! – сердито сказал Гутырь. – Все жулики, как возьмёшь их мозолистой рукой за нежную шкирку, немедленно выигрывают по займу! Вот увидите, как только посадим вашу птичку в клетку, она тоже начнёт чирикать про выигрыш! Когда она улетает в отпуск?

– В воскресенье.

– Одна?

– Пока не знаю.

– Поинтересуйтесь, не летит ли с ней кто-нибудь из института. Это может облегчить нашу задачу…

За два часа до вылета самолёта Дробов был уже в аэропорту. Теперь он не сомневался, что Шмедова летит не одна. Одновременно с ней уходили в отпуск ещё два сотрудника института. Один из них – профессор Росов – крупнейший ленинградский химик. Значит, версию номер один ещё нельзя отбросить. В этой версии было только одно слабое звено, которое отчётливо видел и сам Дробов. Шпионка не осмелилась бы приобрести на виду у всех квартиру, обстановку, ходить в дорогих английских туфлях, и всё это при зарплате в восемьдесят два рубля…

Вопреки ожиданиям Шмедова явилась в аэропорт одна. Впереди шёл носильщик, неся объёмистый чемодан. Поблизости от носильщика маячила коренастая фигура Кротова. Со вчерашнего дня он был придан в помощь Дробову.

– Будем регистрироваться? – спросил Шмедову носильщик.

– Пока не надо. Проводите меня, пожалуйста, в зал ожидания.

Голос у неё был низкий, мягкий и, как определил Дробов, «зазывный».

Лёгкой, спортивной походкой она направилась в зал ожидания. И опять Дробов увидел, как вслед ей поворачиваются мужчины. «Точно подсолнухи за солнцем», – подумал он.

Дробов вошёл в зал ожидания через несколько минут после Шмедовой. Он уселся в дальнем углу, поставил на пол пустой чемоданчик и раскрыл газету. «Допотопный приём – следить через дырку в газете, – подумал не без досады на себя Дробов. – Надо полагать, что сыщики им пользуются с момента появления на земле первого номера газеты».

Дробов понял, что Шмедова кого-то ждёт. Она сидела напротив входа и чуть ли не каждую минуту смотрела на часы. «С кем же всё-таки она летит? Неужели с профессором Росовым? С этим стариканом?»

Наблюдая за Шмедовой сквозь узенькую прорезь в газете, Дробов увидел, как в зал ожидания вошёл новый пассажир. Шмедова порывисто поднялась ему навстречу и обняла его, не скрывая своей радости. Человек поцеловал ей руку, что-то сказал, улыбнулся, и она засмеялась.

Занятые друг другом, они не обращали ни на кого внимания. Дробов мог спокойно рассмотреть нового пассажира. Нет, это не был сотрудник института. Спутник Шмедовой оказался сравнительно молодым человеком. Открытое лицо, приятная улыбка, из-под тёмных прямых бровей смотрят синие, чуть раскосые глаза. Ярый баскетболист, Дробов прикинул рост незнакомца: не меньше ста восьмидесяти пяти! В каждом его движении угадывались сила и ловкость. «Создан для спорта, – подумал Дробов. – А может быть, он актёр? Скорее всего, киноактёр. Для положительного героя лучшего типажа не найти».

Шмедова и её спутник вышли из зала, и Дробов не мог не признать, что они – отличная пара, что называется, созданы друг для друга. Оба молодые, красивые, сильные.

Зарегистрировав билеты, они сдали в багаж свои чемоданы и поднялись в ресторан. До вылета самолёта оставалось ещё сорок минут.

Пока они сидели в ресторане, Дробов выяснил в регистратуре имя спутника Шмедовой – Олег Владимирович Басов.

В служебном блокноте Дробова появилась первая заметка о Басове: «В 52 г. окончил техникум физкультуры. Получил направление в Новгород. В 54-м появился в Ленинграде. Стал преподавать в школах физкультуру. В 58 г. устроился администратором в гостинице “Континент” (останавливаются иностранные туристы). Имеет подержанный “Москвич”. В прошлом году женился на студентке института им. Репина (Екатерина Ракитина – 20 лет). Жена проходит практику в Русском музее. Живут в коммунальной квартире.

Одна комната. Басов не пропускает ни одного футбольного матча. Страстный коллекционер фотографий знаменитых зарубежных футболистов. В настоящее время взял за свой счёт десятидневный отпуск. Просьбу об отпуске мотивировал смертельной болезнью матери, живущей в Ташкенте».

Через несколько дней после отъезда Шмедовой в Ташкент Дробов получил ответ на свой запрос. В Ташкенте Шмедова ведёт обычную жизнь отпускницы. Ездит в пригороды, фотографирует азиатскую старину, шныряет по промтоварным магазинам, дважды была в кино, один раз в местной опере. В кино и театре была вместе с Басовым. В пригороды ездит одна. Во время её поездок в пригороды Басов дважды встречался с неким Хашидом Газиевым – заведующим районным продовольственным складом. Газиев в пятьдесят шестом году судился за мошенничество и спекуляцию.

Теперь Дробов мог подвести первые итоги своих наблюдений. Басов связан с подозрительным человеком в Ташкенте. Знакомство с Газиевым от Шмедовой, по-видимому, скрывает. Не по средствам живёт не только Шмедова, но и Басов. Шмедова – любовница Басова.

– Подлая баба! – негодовал Дробов в кабинете Гутыря. – Подумайте только, Иван Семёнович, в наше время – на содержании! Ясное дело, что она на его счёт поехала в Ташкент! Такая красавица и на содержании!

– Потому и на содержании, что красавица, – деловито пояснил Гутырь. – Однако не в том дело, товарищ Дробов. Тебя возмущает, что она поехала в отпуск на деньги любовника…

– У него же есть жена! – перебил Дробов.

– Опять не видишь за деревьями леса! Жёны и любовницы нас не интересуют… пока. Интересует нас вот что: с каких таких денег Басов содержит свою красавицу? Да ещё при этом берёт отпуск за свой счёт. Вопрос? Согласен?

– Согласен.

– Идём дальше. Зачем он повёз её в Ташкент? Никакой матери, ни здоровой, ни больной, у Басова в Ташкенте нет. Матери нет, но есть какой-то жулик Газиев. Басов встречается с ним по секрету от Шмедовой. Зачем он с ним встречается? Вопрос? Согласен?

– Согласен…

– И последнее. Знает ли Шмедова, что Басов женат?

– Разве это можно скрыть?

Гутырь снисходительно усмехнулся:

– Ты, кажется, холостой?

– Холостой…

– Потому и удивляешься. Но не в этом дело. Пока что думай вот над чем… – Гутырь помолчал, точно прислушиваясь к чему-то, потом вынул сигарету, понюхал и положил обратно в пачку. – Так вот что: пока Басов в отъезде – установи знакомство с его женой. Про Шмедову его жена не подозревает. А вот про тёмные махинации своего муженька она не может не знать. А в том, что он махинатор, – тут и сомневаться нечего…

– Наверное, устраивает за взятки номера в гостинице, – высказал предположение Дробов.

– Не смеши кошек! – отмахнулся Гутырь. – Номера за взятки! Нет, сынок, не та походка! Тут дела поважнее. А что за дела – для того мы и хлеб жуём, чтобы ответить на этот вопрос, чтобы решить эту Пифагорову задачу.

– Теорему, – поправил Дробов.

– Суть одна. В общем – действуй! Дело затянулось. Полковник уже интересовался. Понятно?