Текст книги "Три повести"

Автор книги: Нисон Ходза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

13. Объект N 3

Пятнадцатого февраля во всех цехах хлебозавода появились новые работницы. Отличить новеньких было нетрудно – землистый цвет лица, запухшие глаза, тонкие, прямые, как палки, ноги. В цехах хлебозавода привыкли видеть такое пополнение. Все знали: к хлебопроизводству эти люди не имеют никакого отношения, но, проработав здесь три-четыре недели, они выйдут из состояния дистрофии и вернутся к своей основной работе.

Появилась новая работница и в печном отделении.

– Меня зовут Ирина, фамилия – Малова, – сказала она, знакомясь с Климовой и Кормановой.

– Тебя куда поставили? – спросила Климова.

– Газовщицей – следить за горелками.

– Там и без тебя хватает работниц. Пока что грейся и отъедайся. Хлеба у нас можно есть досыта…

– Да, мне говорили…

Но прошёл целый час, а Малова к хлебу не прикоснулась.

– Ты что это? – подозрительно глядя на неё, спросила Климова. – Может, ждёшь бубликов? Зря! Бублики немцы кушают, а мы – мякину!

Малова жадно смотрела на ленту конвейера, по которому медленно плыли глинистые буханки хлеба.

– Ой, как есть хочется! Сырое тесто – и то съела бы!

– Ешь хлеб, кто тебе не даёт?

– Но вы же не едите во время работы.

– На нас не равняйся, – вмешалась в разговор Корманова, – мы постоянные, уже насытились…

Климова вспомнила:

– Я в первый день так набросилась, что к вечеру юбка не сходилась!

Новенькая оказалась на редкость старательной и толковой. Слабая от недоедания, она всё делала медленно, но к концу смены усвоила весь производственный цикл печного отделения, назначение и характер работы каждой машины.

– А ты смышлёная, – заметила Климова. – До войны где работала?

– На Кировском, в конструкторском бюро…

– Чего ж ты не эвакуировалась с заводом? – спросила Корманова.

– У каждого свои причины, вот вы ведь тоже не уехали.

– Сдуру осталась, – сказала зло Климова. – В Ташкенте сейчас всякая шпана шашлыки да плов ест, а мы хлеб из бумаги жуём.

– Да, конечно… А я у вас в общежитии буду жить, – сообщила вдруг Малова.

– Живи, если негде. Разбомбили, что ли?

– Ага. Стена обвалилась, окна выбило…

– Занимай мою койку, я к подруге переезжаю. Тут поблизости, – сказала Корманова.

– Когда? – удивилась Климова. – Ты что же мне ничего не говорила?

– Сегодня после смены переберусь. Ну, хватит болтать, следите за печью.

Выстоять первые восемь часов Маловой было нелегко. Непривычное тепло клонило ко сну, но она нашла способ бороться с усталостью. Малова нарезала тоненькими ломтиками кусок хлеба и, когда ей казалось, что она от усталости не может стоять на ногах, – съедала очередной кусочек.

Смена кончила работу в полночь.

– Ну, я пошла, – сказала Корманова, пряча под ватник полбуханки хлеба. – До завтра!

– А меня предупреждали: на заводе хлеб ешь, сколько хочешь, а выносить не разрешается, а то – под суд! – сказала Малова.

– Дурочка ты ещё! – усмехнулась Корманова. – Мало ли чего не разрешается.

– Не будь дурой, занимайся физкультурой, – пробормотала Климова и тоже сунула под ватник большой кусок хлеба.

Они втроём спустились в общежитие, и Корманова, забрав из тумбочки свои вещи, ушла. Её кровать стояла рядом с кроватью Климовой.

Укладываясь спать, Малова положила на тумбочку ломтик хлеба.

– Вдруг проснусь от голода, – пояснила она смущённо. – Весь день ела, а не наелась. Даже страшно: вдруг так никогда и не наемся, всю жизнь буду голодная?!

– И я поначалу так думала, – отозвалась Климова. – А теперь больше килограмма не съедаю, а вот по мясу соскучилась. Мяса я бы тоже килограмм зараз умяла. – Она сняла ватник и сунула под голову. – Раздеваться не буду, ночи не проходит без воздушной тревоги.

– А я разденусь, – сказала Малова. – Уж и не помню, когда спала раздетая, в комнате такой холод, что в перчатках спала.

– Ты замужняя?

– Нет, не успела. А вы?

– Замужняя.

– Муж на фронте?

– Где же ещё? Таким не воевать – кому и воевать?!

– Он у вас кто?

– Лейтенант. До войны боксом занимался. Чемпионом был! Тебе бокс нравится?

– Не знаю, бокс я только в кино видела.

– Это знаешь какой спорт?! Для настоящих мужчин! Отвага! Сила! Воля к победе! Я, как увидела Игоря на ринге, – сразу голову потеряла, дня без него прожить не могла… А теперь вот пришлось – пропал он без вести. Да я не верю в плохое! Не верю – и всё! Жив он! А не пишет – значит партизанит. Есть у меня такие сведения…

– На войне всякое может быть, – заметила Малова. – А мне сказали, что в этой комнате все незамужние живут…

– Я тоже числюсь незамужней. В паспорте у меня штампа нет. А Игорь, когда уходил в армию, приказал: «Не пиши, что замужняя, а то у отца денежный аттестат отберут, на тебя перепишут». Вот и хожу в девицах…

– Повезло вам, что попали на хлебозавод. Как это вам удалось?

Климова ответила не сразу, – казалось, что вопрос смутил её.

– Через одного человека, – ответила Климова и протяжно зевнула. – Спи! Знаешь, за что бог Еву из рая выгнал? За любопытство…

14. Снова Куликов

Вторичная проверка подтвердила: Д1-01-37 – телефон начальника эвакогоспиталя. Возник вопрос: почему этот номер зашифрован и у шпиона Куликова и у Климовой?

Лозин перелистал дело Куликова. Оно было подготовлено для передачи следователю. Сняв трубку, Лозин приказал привести к нему арестованного.

Когда ввели Куликова, Лозин сказал:

– Скоро вы предстанете перед военным трибуналом.

– Расстреляют? – безразлично спросил арестованный.

Лозин знал это состояние апатии, вызванное у преступников мертвящим страхом перед близкой расплатой.

– Это решит трибунал. Но одно мне известно точно… – Он умолк, раскрыл папку с делом Куликова и вынул из неё газету «На страже Родины». – Одно мне известно точно, – повторил он, – вы не были правдивы и откровенны до конца. Это обстоятельство всегда учитывается трибуналом. Вы меня поняли?

– Я всё сказал… признался во всём… полностью… откровенно… – выдавил Куликов и тут же, не выдержав, метнул испуганный взгляд на помятый газетный лист, где отчётливо виднелась запись:. «5/XI-37».

– Ну как же всё? – укоризненно сказал Лозин. – Совсем не всё. Кое-что мы узнали не от вас, признались не вы, а другие.

– Я всё сказал, – тупо повторил Куликов.

– Нет, не всё. Вы что – не успели позвонить по телефону?

– По какому телефону?

– Не притворяйтесь, Куликов. Вы знаете, по какому. Впрочем, у вас плохая память: не смогли запомнить номер телефона.

– Какого телефона? – Куликов был не в силах отвести взгляд от газеты.

– Виляете, Куликов, виляете. Глупо и бесполезно. Чей это телефон?

Куликов сделал последнюю попытку уйти от ответа:

– Это же не телефон… Это же дата какая-то…

– Это номер телефона, а не дата, и вы это отлично знаете. Но у вас никудышная память, поэтому я напомню вам номер этого телефона: Д1-01-37. Ну? Вспомнили?

Куликов сник, губы его задрожали. Не давая ему опомниться, Лозин заговорил резко, отрывисто:

– У вас остался единственно правильный путь – говорите правду! Бойтесь упустить этот шанс! Иначе… Вы поняли, о чём я говорю?

– Понял…

– Кто этот человек, которому вы должны были позвонить?

– Мне неизвестно… У меня был только номер телефона…

– Кого вы должны были спросить?

– Я должен был говорить только с женщиной… На мужские голоса не отвечать… Я звонил два раза… мне отвечал мужчина… Больше я не успел… меня арестовали…

– Всё понятно, – сказал Лозин, хотя он ещё многого не понимал. – Женский голос вам уже не мог ответить. Вы догадываетесь, где он находится в настоящее время, этот женский голос?

Куликов молча кивнул головой.

Казалось, Лозин вёл дознание, руководствуясь интуицией, в действительности же многолетний опыт помогал ему мгновенно улавливать состояние преступника. Лозин понимал, что телефонный разговор нужен был Куликову, чтобы договориться о встрече с неизвестным ему «женским голосом», и, конечно, при этой встрече Куликов должен был получить от резидента какие-то сведения. Для этого немцы и забросили его в Ленинград.

– Значит, вам ничего не удалось получить от этой особы? – многозначительно спросил Лозин, делая ударение на слове «ничего».

– Не удалось…

– А если бы удалось, какие последствия это могло иметь? – Лозин понимал, что малейшая неточность вопроса могла поколебать уверенность Куликова в том, что ему уже известно главное. – Как вы думали выполнить своё основное задание, о котором вы до сих пор умалчиваете?

– Должен был оставить её в цехе Кировского завода… незаметно… А последствия? Конечно, цех вышел бы из строя… рабочие могли пострадать…

«Оставить её… цех вышел бы из строя…» «рабочие могли пострадать…» – Лозин облегчённо вздохнул. Наконец-то! Остаётся получить официальное признание Куликова, в котором всё будет названо своими словами.

– Значит, вы должны были получить от немецкого резидента мину и подложить её в ремонтно-тракторном цехе Кировского завода?

– Да… Но я не хотел этого делать… Я думал, получу мину и приду с повинной…

Лозин усмехнулся: такие уверения он не раз слышал от загнанных в угол преступников, цену им он знал.

– Вам известна система мины, которую вы должны были получить?

– «Прилипала» с часовым механизмом.

– Немцы сообщили вам фамилию, имя, отчество этой женщины?

– Нет…

– Как вы должны были обратиться к ней по телефону?

– Услыхав женский голос, я должен был сначала закашляться, а потом сказать: «Говорит лейтенант Щеглов».

– А дальше?

– Она должна была сказать: позвоните тогда-то, в такое-то время. Это означало, что в указанный день и час меня будут ждать у булочной на Невском, напротив улицы Маяковского, там мне передадут мину.

– Кто?

– Не знаю.

– Значит, неизвестный должен был знать вас в лицо?

– Мне приказали держать в зубах пустой мундштук зелёного цвета. По этому признаку он бы меня опознал…

– Хорошо… На сегодня достаточно.

Теперь многое становилось на своё место: исчезновение Куликова немцев не встревожило. Если резидент в эвакогоспитале на свободе и продолжает работать, значит, Куликов не выдал его, дата на газете не привлекла внимания советских контрразведчиков. Не удалась диверсия на Кировском заводе – удастся на хлебозаводе.

Едва увели Куликова, как в кабинет вошёл озабоченный Ломов. Он приехал из госпиталя.

– Ну? – нетерпеливо спросил Лозин. – Докладывайте быстрее! Остаются уже не часы – минуты!

– Телефон у начальника эвакогоспиталя переводной. Звонок к секретарю. Попасть к начальнику можно только через секретаря.

– И этот секретарь – женщина! – воскликнул Лозин.

– У этой женщины усы не меньше ваших.

– Значит, около телефона сидит машинистка.

– Кроме секретаря в комнате никого нет.

– Фамилия секретаря?

– Виноградов Иван Петрович.

– Давно он работает секретарём?

Ломов замялся:

– Это я… не выяснил.

– Да ты что? – возмутился Лозин. – Это же элементарно!

Он заглянул в блокнот, крутанул диск телефона и соединился с отделом кадров эвакогоспиталя.

То, что Лозин узнал, заставило его немедленно отправиться в госпиталь. Оказалось, что секретарь начальника госпиталя Шилова три дня назад была направлена на операцию в больницу.

Комиссар госпиталя, пожилой человек с недоуменно встревоженным лицом, встретил Лозина в проходной и повёл в кабинет начальника. В маленькой приёмной стоял только один стол, за которым сидел усатый военный в ватнике, вставший по стойке «смирно» при появлении комиссара и незнакомого капитана.

Начальник госпиталя, военврач I ранга, был встревожен визитом Лозина не менее комиссара.

– В какой больнице находится Шилова? – спросил Лозин.

– Вот направление, – начальник протянул Лозину, очевидно, заранее приготовленную копию.

Лозин прочёл:

«Председателю

Куйбышевского райсовета.

Эвакогоспиталь N 1171 просит Вашего

содействия в отношении помещения

в больницу нашей сотрудницы

гр. Шиловой К. П.

по поводу операции горла.

Зав. делопроизводством

техник-лейтенант II ранга И. Виноградов».

– Значит, Шилова находится сейчас в Куйбышевской больнице?

– Да. Она звонила двадцатого и сообщила, что операция назначена на двадцать четвёртое, то есть на послезавтра.

– Кто-нибудь из работников госпиталя навещал её за эти дни?

Комиссар виновато развёл руками:

– Знаете, у всех столько дел… Да и она сама просила не беспокоиться…

– Я пройду сейчас в отдел кадров, а вас прошу немедленно связаться с Куйбышевской больницей и узнать, как себя чувствует ваша сотрудница.

В отделе кадров Лозин взял личное дело Шиловой и вернулся в кабинет начальника.

– Её нет в больнице. – Испуг и удивление застыли на одутловатом лице начальника… – Она к ним не поступала.

– Я могу вам сказать больше: Шилова и не думала обращаться в Куйбышевский райсовет.

– Точно… Мы проверили, – пробормотал комиссар. – Куда же она делась? Что всё это значит?

Не отвечая, Лозин соединился по телефону с Ломовым и приказал ему немедленно разыскать Шилову.

– Начинайте поиски с её домашнего адреса: Невский семьдесят один, квартира восемь…

Из госпиталя Лозин поспешил к начальнику контрразведки Ленфронта.

– Я убеждён, – докладывал Лозин, – что Шилова – немецкий резидент. Именно от неё должен был получить мину Куликов, от неё же получит мину Климова, если только она уже её не получила. Неослабное наблюдение за Климовой приведёт нас к Шиловой.

– Вы убеждены, что диверсию должна осуществить Климова?

– За это говорит многое. Правда, насколько нам известно, мины на заводе ещё нет, во всяком случае её нет в печном отделении.

– Откуда такая уверенность?

– Сержант Малова следит за нею, не спуская глаз. Климова со вчерашнего дня не отлучалась с завода.

– Если мины нет у Климовой, значит, она у Шиловой. Шилову надо брать немедленно. У вас есть другой план?

Ответ Лозина прервал телефонный звонок. Старший майор взял трубку:

– Да? У меня. Передаю. – Он протянул трубку Лозину. – Это Ломов.

Донесение Ломова было кратким: Шилова не проживает в своей комнате с начала декабря. Найти её пока не удалось.

15. Решающий день

Очередная встреча Лозина с Маловой состоялась в парткоме хлебозавода. Ничего нового Малова сообщить не могла.

– Вчера Климова ненадолго отлучалась с завода. Ушла в двенадцать десять, пришла в четырнадцать тридцать.

– Вам известно, где она была?

– Только с её слов. Сказала, что идёт к старику Стопину узнать, нет ли новостей об Игоре.

– Предусмотрительная особа. Сказала заранее, чтобы избавиться от ваших вопросов…

– Она сказала неправду?

– Думаю, что это полуправда. А полуправда – лучшее прикрытие лжи. Она действительно ходила к Стопину, а что касается цели визита, то… Полагаю, что сведения о муже она получает из более верного источника, а старик мог её интересовать и по другой причине. Вы уверены, что и на этот раз ей не удалось пронести на завод мину? Напоминаю: мина может быть совсем небольшая, плоская, размером с десертную тарелку. Такую штуку можно незаметно пронести под одеждой…

– Товарищ капитан, все ваши указания были выполнены полностью. Я встретила Климову около общежития и сообщила ей о новом приказе директора: пропускать в цех только имеющих справки о посещении душа. До нашей смены оставалось чуть больше часа. Климова начала ругаться, кричать, почему не предупредили заранее, что теперь она не успеет поесть перед работой и так далее. Я сказала: «Ничего не случится, если не выйдешь сегодня на работу, обойдёмся и без тебя».

– Так, так, интересно, что она сказала на это?

– Стала на меня кричать, чтобы я не совалась не в своё дело. Такой злой я ещё её не видела. Я ей говорю: «Через полчаса душ закроют, идём скорее». И сразу же, не заходя в общежитие, мы пошли в заводскую душевую. Пока мы там мылись, вещи её были проверены. Ничего не обнаружено.

– Это мне известно. Но я не знал, что она до душевой не успела побывать в общежитии. Не спускайте с неё глаз! Сегодня мина должна оказаться на заводе. Вы помните, какое сегодня число?

– Двадцать второе. День, назначенный для диверсии.

– Точнее – ночь. Для диверсии намечен не день, ночь. С кем Климова дружит на заводе?

– По-моему, ни с кем. Говорят, дружила раньше с Кормановой.

– Почему Корманова вдруг ушла из общежития?

– Климова мне говорила, что ей удалось приобрести времянку и достать дрова. За хлеб, конечно.

– Добавьте, – за краденый. Итак, вы должны превратиться в тень Климовой. Каждая минута её жизни на заводе должна быть вам известна. Наружное наблюдение проводится по-прежнему без вашего участия. Руководство завода получило от нас нужные указания.

– Они знают о Климовой?

– Что именно?

– Что она готовит диверсию.

– Товарищ сержант, этого не знаем и мы. – Заметив удивлённый взгляд Маловой, Лозин добавил: – Знать и предполагать – не одно и то же. И, боже вас сохрани, отожествлять в нашей работе эти два понятия!

* * *

В печном отделении, как всегда, было жарко. Липкий керосиновый чад застойно висел в воздухе. Несколько работниц ожесточённо выбивали из металлических форм буханки тяжёлого хлеба. Непрерывный грохот заглушал ритмичные удары радиометронома.

Корманова и Климова работали в паре. Стоя у большой чаши с соляркой, Корманова старательно протирала тряпкой чёрные хлебопекарные формы и подталкивала их к Климовой. Заученным движением, не глядя, Климова загружала смазанные формы разделанными кусками тёмного теста.

Разговаривать в таком шуме было трудно, но почему-то сегодня Корманова была разговорчива, как никогда.

– В этом джазе и сирены не услышишь! – прокричала она Климовой.

– А зачем тебе её слышать? Мы же всё равно не можем бросать работу по тревоге.

На других заводах чуть тревога – рабочие в бомбоубежище, а мы? – Корманова вытерла рукавом белой рубахи потный лоб. – Знаешь, кто мы? Гимнасты без лонжи под куполом цирка. Смертники мы, вот кто!

– А что будешь делать? Такой завод стоять не может, а бомбят день и ночь… То бомбы, то снаряды…

Но именно в этот вечер фашистская артиллерия потревожила район только один раз. В девять вечера где-то рядом грохнул снаряд и завод вздрогнул от фундамента до крыши. Но взрыва не последовало.

– Совсем близко, – сказала Малова. – Хорошо, что не взорвался.

– Рано или поздно, а наш завод фриц нащупает, – сказала Корманова.

– Точно, – подхватила Климова. – И тогда блокадникам труба! Тысяч сто за одну неделю! – Климова сжала кулак и выразительно ткнула оттопыренным большим пальцем в сторону пола. – Все там будем!

– А первые мы, – сказала Корманова. – Мы ведь вроде на цепи, в бомбоубежище хода нам нет…

– Может, и пронесёт. Главное – не падать духом.

– Глупости болтаешь, Малова. – Корманова остервенело тёрла жестяную форму. – «Не падать духом!» – хмыкнула она. – Нет, курочка, главное на войне не это.

– А что же?

– Главное на войне – живым остаться! Выжить! Поняла?

– Победа без жертв невозможна… Разве вы этого не понимаете?

– Ну вот! Ещё ты будешь нас воспитывать! – Климова от возмущения выронила из рук форму, и та с грохотом упала на цементный пол. – Всю жизнь меня все учат! Родители, тётка, учителя, комсомол – все меня учили, все попрекали: «Того не понимаешь, этого не понимаешь, делай не так, а этак, туда ходи, сюда не ходи!» Один только Игорь никогда меня не ругал, не воспитывал…

– Ну, ладно, – перебила Корманова. – Хватит спорить! Вон Морозов к нам топает, работать надо.

Начальник смены Морозов, заправив в карман пустой рукав белого халата, неторопливо шёл вдоль печи, по-хозяйски замечая все неполадки. Молоденькая работница, должно быть вчерашняя школьница, жевала хлеб, присматривая за печными термометрами. Морозов, конечно, знал, что работницы едят хлеб досыта, но официального разрешения на это никто им не давал, и работницы старались в таких случаях не попадаться начальству на глаза.

Увидев девчонку с хлебом в руке, Морозов остановился и покачал головой:

– Знаешь заповедь: на чужой каравай рта не разевай?

– У нас в школе заповеди не проходили! – бойко ответила работница.

– Что же мне, приставлять к тебе специального охранника?

– Приставляйте: вдвоём жевать веселее!

– Побереги язык для подошвы! – сердито сказал Морозов и подошёл к Кормановой. – Шумновато тут у вас, – заметил он и вдруг уставился на Малову: -Ты чего здесь торчишь? Тары-бары? А за горелками Гитлер смотреть будет?

Виновато улыбнувшись, Малова пошла к печи.

– Где бригадир смены? – спросил Морозов.

– Вызвали в штаб МПВО.

– Сообщите смене: ровно в двадцать два часа тридцать минут тестомесилка остановится минут на тридцать.

– Значит, и нам нечего будет делать? – спросила Климова.

– Значит, стоять и вам, – подтвердил Морозов. – Так вот, с половины одиннадцатого до одиннадцати вечера вашей смене будут выдавать без карточек по полкило казеиновой массы… удалось раздобыть…

– Это что такое? – спросила Климова. – Никогда не едала.

– Это – вроде сыра, – пояснил Морозов. – Врачи говорят, что есть можно, вреда не будет.

– Никогда не слыхала, – удивилась Корманова. – Казеин, говорите?

– Казеин. Употребляется в мыловаренной промышленности. Завод мыловаренный теперь не работает, нам и перепало. Значит запомните: в половине одиннадцатого ваша смена получает в завкоме казеиновый сыр. Опоздаете – не получите! А новенькая эта – Малова в список на выдачу не попала. Пусть остаётся дежурной. Мало ли что! – Поправив выбившийся из кармана халата пустой рукав, Морозов направился к выходу.

– Эксцентрик! – громко сказала, глядя ему вслед, Корманова.

* * *

Малова прошла вдоль печи, проверила факелы горелок и вышла из отделения. В комнате с табличкой на двери «Посторонним вход строго воспрещён» её ждал Лозин.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – Малова приложила ладонь к белой пекарской шапочке. – Разрешите доложить?

– Здесь можете не козырять. Докладывайте, что нового.

– Ничего важного. Двухтомника Маяковского в тумбочке Климовой всё ещё нет. Завела с ней разговор о поэзии, она заявила, что стихов не любит. Про Маяковского сказала, что у него красивые глаза на фотографии, а что стихи его не любит, потому что «трудно елозить по строчкам». Так и сказала – «елозить».

– Как она себя ведёт сегодня? Заметно, что нервничает?

– Сегодня она какая-то злобная.

– В чём это проявилось?

– Во время артобстрела говорила без всякого сожаления, что, если немцы попадут в хлебозавод, «блокадникам будет труба», за неделю погибнут тысяч сто.

– Вам не кажется, что она глупа?

– Если не считать сегодняшнего разговора, она совсем не глупа и уж, во всяком случае, менее цинична, чем её подруга – Корманова.

– А что представляет собою Корманова?

– Беспредельно цинична. Для неё сейчас важно только одно – остаться живой и невредимой, а там пусть хоть всех перебьют! Ни о ком доброго слова не скажет. Даже о товарище Морозове: человек потерял на фронте руку, работает из последних сил, а она его ни с того ни с сего назвала эксцентриком.

Лозин внимательно посмотрел на Малову:

– Эксцентриком? Вы не ошиблись?

– Точно, товарищ майор. И вообще она труслива, твердит, что «все мы здесь, как гимнасты без лонжи под куполом цирка».

– Интересно… Очень интересно… – Лозин взглянул на часы. – Возвращайтесь на своё место. Длительное отсутствие может вызвать у Климовой да и у бригадира ненужные вопросы.

Оставшись один, Лозин задумчиво повторил:

– «Эксцентрик»… «без лонжи под куполом цирка»… – И снял трубку местного телефона – Дайте партком. Спасибо. Партком? Ломов? Жду вас всех. Да, сейчас же. – Он положил трубку и снял с вешалки белый халат.

В комнату вошёл Ломов, его сопровождали четверо молодых людей в белых халатах, в руках они несли чемоданчики, в каких обычно механики хлебозавода держат свои инструменты.

– Товарищи сапёры, – обратился к ним Лозин, – сейчас – двадцать два часа двадцать минут. Через двенадцать минут направляемся в печное отделение. Хорошо ли вы изучили особенности отделения, его наиболее уязвимые места? С кем консультировались?

– Разрешите? – шагнул вперёд смуглый скуластый паренёк.

– Капитан Гайсаров, – представил его Ломов.

– На протяжении трёх дней под видом механиков мы изучили цех досконально, – сказал Гайсаров. – Консультантом был инженер, проектировавший печи завода.

– Надеюсь, работники второй смены вас не видели?

– За этим я следил, – доложил Ломов.

В двадцать два часа тридцать две минуты Лозин, Ломов и сапёры вошли в печное отделение. Кроме Маловой, там никого не было.

– В нашем распоряжении около получаса, – напомнил Лозин.

– Найдём, – уверенно сказал Гайсаров. – А вам на всякий случай… лучше уйти, в этом деле вы нам не помощник.

– Приступайте! – повелительно сказал Лозин. – Вместе пришли, вместе уйдём…

Мина лежала под блоком главного приводного вала со стороны привода печи. Это было самое уязвимое место: разрушение вала влекло за собой бездействие печи на много дней.

Гайсаров вынул из углубления мину и осторожно приложил к ней ухо.

– Тикает! Сейчас мы усмирим эту ведьму! – сказал он с какой-то мальчишеской лихостью. И тут же сурово добавил: -Всем отойти, укрыться за печами. Быстро!

* * *

Вернувшись с пакетами казеина, работницы увидели в отделении Морозова и двух незнакомых мужчин.

– Кто это к нам на ночь глядя? – проворчала Климова.

– Главное – мужики не старые, – удивилась Корманова. – Один усатый, другой конопатый.

Морозов подозвал работниц.

– Вот к нам товарищи из радио пришли. Хотят, значит, рассказать ленинградцам, как трудятся пекаря в нашем городе. Я, конечно, сообщил, так сказать, основные показатели и примеры героического труда. Теперь они хотят посмотреть, так сказать, своими глазами. Оставляю товарищей на ваше попечение, может, у них какие вопросы появятся, так уж, сами знаете, что отвечать… Вот так, значит… – И, проверив на ходу, хорошо ли заправлен пустой рукав, Морозов вышел из отделения.

Журналисты сразу же приступили к вопросам:

– Ну как вы здесь, сыты?

– Сыты не сыты, а не голодаем, – отозвалась Климова. – Пекарь не токарь, – без хлеба не живёт.

– Вы что же, всегда на работе в белом?

– А как же? Вот и вас нарядили…

– Давайте знакомиться. Извините, как вас зовут?

– Меня – Ольга, а её – Варвара, – сказала Корманова.

– Очень приятно. Вы и до войны здесь работали?

– Нет, до войны я в Острове жила, работала в пекарне, – сказала Корманова, а Варя – работник искусства – танцы преподавала.

– Ваша подруга какая-то неразговорчивая, – заметил веснушчатый журналист. – И лицо у неё сердитое…

– Будешь сердитой! – огрызнулась Климова, колотя по форме. – Все кулаки за смену отобьёшь!

– Смотрите, Морозов явился, опять рукой машет! – сказала Корманова. – Чего ему надо, и смене-то уже конец.

– Начальник зовёт – надо подчиняться, – сказал веснушчатый журналист.

– Слушайте сообщение, – начал Морозов, когда к нему подошли все работницы. – В последний артналёт немец метил в наш объект. Снаряд ушёл в землю у проходной. К счастью, он не разорвался. Так вот, теперь это место оцеплено, в ближайший час-полтора никто попасть на завод не может, значит, так сказать, и сменить вас некому. И вам с завода, понятно, не уйти. Но, конечно, меры приняты, смена вам через час-полтора будет. А пока, товарищи женщины, придётся вам поработать сверхурочно. Сами понимаете…

– Нам не привыкать, мы двужильные, – сказала раздражённо Климова. – Правда, Ольга?

Бледные губы Кормановой дрогнули.

– Ты, может, и двужильная, а у меня температура, голова прямо разламывается. Пойду в медпункт.

Она пошла к выходу, Лозин взглянул на Ломова, и тот вышел за ней.

Она остановилась у лестницы, как бы раздумывая, что делать дальше, потом поднялась на второй этаж. Здесь, у дверей медпункта, её догнал Ломов.

– Решил пойти с вами, – объяснил он. – Расскажем радиослушателям, как работает заводской медпункт в условиях военного времени.

Дремавшая на диване медсестра лениво поднялась. Из-под её сбившейся белой шапочки курчавились чёрные с проседью волосы.

– Что вас беспокоит, товарищи? – спросила она низким прокуренным голосом.

– Меня беспокоит состояние здоровья этой симпатичной гражданочки. И заодно разрешите взглянуть на работу медпункта: я из Радиокомитета…

– Пожалуйста, пожалуйста! – Сонное состояние сестры мгновенно исчезло. – Что же беспокоит симпатичную гражданку?

– Голова разламывается… сердцебиение… кажется, температура, – сказала прерывающимся голосом Корманова.

– Садитесь, пожалуйста. Вот порошочек, примите, запейте водичкой, вода кипячёная, пожалуйста, – басила сестра, искоса наблюдая за Ломовым. – Сейчас температурку измерим. Термометр поставим. Отлично! Дайте ручку, проверим пульс…

Медсестра считала пульс, глядя на минутную стрелку будильника.

– Вы что же, пульс считаете по будильнику? – удивился Ломов.

– А что делать? Часы я сменяла на кило картошки и две большие брюквы. Какие были часы! «Заря»! Ах, вы меня отвлекли разговорами, но я уже вижу – пульс почти в порядке – восемьдесят шесть…

– Главное, чтоб температура была нормальная, – заметил Ломов.

– Пожалуйста, сейчас выясним температуру. Попрошу вынуть градусник. Ну вот видите, температура нормальная, дай бог каждому – тридцать шесть и восемь. А голова у вас пройдёт от порошочка, можете мне поверить.

– Вы что же, не дадите мне направление в поликлинику? – негодующе спросила Корманова.

– Что значит не дадите? А где это видано, чтобы здоровых направлять в поликлинику? Такого и в мирное время не было!

– А я вам говорю, что я больна! Больше работать сегодня не могу и не буду! Пусть хоть увольняют! Не буду – и всё!

Хлопнув дверью, она выскочила в коридор, но, услышав за собой шаги Ломова, остановилась.

– Ну что, познакомились с работой медпункта, товарищ корреспондент? – спросила она вызывающе.

– Ознакомился – писать не о чем. Но я хочу дать вам не медицинский, а дружеский совет – не делайте глупостей, идите работать: час-полтора пройдут незаметно…

– Пусть хоть расстреляют, а я уйду!

– Куда же вы уйдёте, если приказано никого не выпускать с заводской территории?

– В общежитие пойду. Для этого не надо покидать территории. Оно – тут же, поблизости от нашего цеха. Сейчас переоденусь и пойду!

Она быстро спустилась в первый этаж, но дверь в санпропускник оказалась запертой. На двери висело наспех написанное объявление: «Закрыто до 24 час. 40 м.».

– Вот видите, – сказал Ломов, – не судьба вам уйти. Ваша домашняя одежда закрыта.

– Всё равно уйду! – упрямо сказала Корманова. – В раздевалке надену шубу прямо на спецовку и уйду.

Но и там её ждала неудача. На двери раздевалки тоже висело объявление: «Буду в 24 ч. 40 м.».

– Куда они все провалились, сволочи?! – Корманова нервно теребила пуговицы на воротнике белой рубахи.

– Придётся вам дождаться смены, – сказал Ломов. – Уже двенадцать часов. И ждать-то всего ничего… Всё равно у входа в корпус дежурит пост охраны, никто вас не выпустит в спецодежде даже во двор. Тем более что на улице опять сатанинский мороз – двадцать девять градусов. Делать нечего – придётся вернуться в цех.

– Хорошо! – отрывисто бросила Корманова. – Пошли!

В печном отделении по-прежнему было шумно. Лозин с Климовой стояли у главного приводного вала и о чём-то беседовали.