Текст книги "Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий"

Автор книги: Нина Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Мама потом еще долго шепотом с папой разговаривала, а он все отвечал сердитым голосом. А я лежала за своей ширмой и думала о том, что этот день, хотя он так обыкновенно прошел, все же особый, вроде границы, отделяющей одну часть жизни от другой. И все, что у меня будет теперь происходить, я буду отмерять от него… И все, что было до него – это совсем не то, что будет завтра… Так я думала в тот вечер.

И вот уже три дня прошло, а ничего особенного не случилось. Но все же какое-то чувство нового куска жизни у меня есть. Впрочем, я напрасно жалуюсь на неудачно прошедший день рождения – все же он был отмечен и приятными сюрпризами. На другой день наша соседка Луиза Ивановна поздравила меня и вручила два билета на оперу «Русалка», на воскресенье, в Михайловский театр, где она поет в хоре. А в Эрмитаже я встретила Адку и она, оказывается, помнила о моем дне рождения, хотя я специально не говорила, а лишь когда-то, еще осенью, в разговоре упомянула. И подарила она мне маленького, величиной с двухкопеечную монету, серебряного козлика. Выточен удивительно – тонюсенькие ножки стоят на крохотной подставке, и прямо чувствуется, какой он упрямый – голова с рожками и бородкой нагнуты, будто так и прыгнет сейчас! Адка говорит – пусть этот козлик напоминает о том, что главное – это никогда не терять мужества. И, в общем, она права – для победы нужна не физическая сила, а сильный дух. Вот Аннета у Ромена Роллана сильнее всех мужчин была… этот маленький адкин подарок радует меня очень, и я его теперь все время с собой ношу.

Впрочем, конечно, и туфлям на высоком каблуке, подаренным мамой и папой, я тоже обрадовалась – это первые в жизни взрослые туфли. Теперь на танцы в них можно будет ходить. Но адкин подарок особый – я почему-то верю, что он счастье мне будет приносить: так дикари верили в талисман. Ну и пусть я как дикарь – так приятно верить в чудеса! А в театр со мной Адка пойдет – так хорошо, что хоть раз я ее приглашаю, а то все она меня и в Филармонию, и на концерт.

27 апреля 1940 г.

В газетах:

О мерах по дальнейшему подъему сельского хозяйства в южных областях Казахстана;

О награждении орденами СССР работников НКВД;

Военные действия в Норвегии.

Сегодня Костя встретил меня после политинформации. Он зашел на фабрику, узнал где я, и когда я вышла, сидел на скамеечке рядом с вахтером и о чем-то весело разговаривал с ним. Оба они курили. Я очень растерялась, когда увидела Костю (шла я вместе со своими работницами), а он как ни в чем не бывало бросил окурок на асфальт, притопнул его каблуком и как-то вразвалочку подошел ко мне: «Привет!». Все глядели на нас, а я что-то буркнула в ответ и быстро пошла через проходную. Мне казалось, что все во дворе поняли, что это мой «кавалер» (ох, какое затхлое слово, но «жених» еще хуже, а «ухажер» тоже не лучше). Тогда Костя догнал меня уже на улице и рассердился: «Ты что? Может, стесняешься меня? Стесняешься, что у меня видок не тот?..». А он, между прочим, действительно, ходит в каком-то «расхристанном» виде, как сказала бы моя бабушка: куртка всегда нараспашку, из кармана шарф торчит, шапку то на лоб нахлобучит, то на затылок спихнет так, что на него прохожие оборачиваются. И ходит нарочно вразвалку. А тут еще выяснилось, что он курит…

В общем, мы потом дотемна ходили и все выясняли отношения. Я понимаю, что он очень обидчивый и считает меня «интеллигенцией» (гнилой), а себя – «потомственным работягой» (у него отец на паровозоремонтном работает и мать из рабочих, и сам он умеет и токарем, и фрезеровщиком, и слесарем). В чем-то Костя прав – у меня много всяких ненужных предрассудков, размышлений на тему «прилично-неприлично». Надо мне быть проще.

8 мая 1940 г.

В газете:

Глубже вникать в колхозную экономику;

Об изменениях в политике заготовок сельхозпродуктов (доклад Н.С.Хрущева на совещании киевского партактива);

О новых воинских званиях (маршала, генерала, адмирала – как в царской армии!..).

Я теперь разрываюсь между школой, Эрмитажем, Адкой, Костей… Адка посмеивается над моим «романом» и почему-то не относится к Косте всерьез. Я их познакомила. Костя встречал меня однажды, когда я была на занятиях в Эрмитаже, и мы с Адкой вышли вдвоем. Пошли вместе, и они как-то сразу начали пикироваться. Причем Адка оставалась спокойно-насмешливой, а он обозлился и стал петушиться. Мне было немножко неловко за него. То есть не за него, а за то, что он не умеет спорить, огрызается, повышает голос. И как-то слишком уверен в том, что все, что ему не нравится (или просто чего он не знает) – это, по его мнению, «чепуха» и «гниль». И вообще я почувствовала, что с моих слов Костя представлялся Адке совсем иным, чем при встрече. Не буду я больше сводить их вместе – слишком они разные.

Скоро в Эрмитаже наши зачетные доклады (как в институте). У меня тема – о портрете герцогини де Бофор английского художника ХVIII века Гейнсборо. Чем больше я всматриваюсь в это лицо, тем более люблю эту женщину. Мне кажется, что знакома с ней: знаю, как она ходит, смеется, огорчается. Слышу ее голос… Достала книги об эпохе Гейнсборо, об его творчестве – как интересно, когда занимаешься чем-то не для отметки, а «для себя»! Теперь у меня в Эрмитаже появилось уже несколько любимых работ, к которым я отношусь как к «своим», и всегда нахожу минуточку, чтобы забежать к ним на свидание. Мне кажется, что и они рады меня видеть. Это «Вознесение мадонны» Мурильо, старушка Рембрандта, его же рыженькая «Камеристка», «Мужской портрет» Хальса и еще скульптура белого мрамора – девушка на коленях застыла в вечной мольбе, обращенной к небу («если долго смотреть на нее, то она начинает светиться и будто теплеет и дышит) – «Смирение» Бартоллини.

10 мая 1940 г.

Не знаю, что делать. Случайно я узнала такое, что и написать боюсь и не думать об этом не могу. Пожалуй, все же запишу (у меня есть такой тайник для дневника, что никто не найдет). Запишу потому, что сейчас я не понимаю в этом деле ничего и сказать никому не могу. Даже Адке. А когда-нибудь, может, через несколько лет, когда я буду более политически грамотной, тогда разберусь во всем… А сейчас постараюсь только точно записать все, как было, и никаких мнений своих не высказывать. Хотя, как комсомолка, я должна была бы иметь свое мнение на этот счет. Но не могу. Потому что это очень трудно. Потому что это касается папы.

И, кроме всего, оттого, что я нечаянно влезла не в свое дело. Точнее, прочитала чужое деловое письмо, которое не имела права читать.

Вчера я рылась в ящике обеденного стола, где лежат папины бумаги и куда без него я обычно никогда не заглядывала. Не имею права. И маме не разрешается. Но сейчас папа в санатории, в Ялте, а мне очень нужен был лист хорошей бумаги для чертежа малого формата. Папа раньше мне такую бумагу давал – у него есть запас хороших блокнотов, мелованной бумаги, карандашей. Все это он с партконференций приносил.

И я решила взять лист бумаги сама, т. к. он приедет через неделю только, а мама скажет: «Без папы нельзя!». И вот я вынула из стола одну папку, другую – бумага есть, но тонкая. А когда развязала тесемки темной папки, то увидела, что там сверху лежат листы, напечатанные на машинке, и замечаю, что там часто фамилия Лаврентьева повторяется. И вдруг на середине страницы бросается в глаза фраза: «…Лаврентьев громко распинался о товарищах (перечень фамилий), как о вражеском охвостье…».

Я даже будто оглохла. Кто же смеет так говорить о папе?! И почему такую бумагу он хранит в своем столе?..

Конечно же, я прочитала эти листы с первых до последних строк. И даже не вспомнила о том, что нельзя читать чужие письма. А это письмо папа написал в мае 1938 года и требует, чтобы с него сняли обвинение в клевете на товарищей по работе. А обвиняли его, оказывается, публично, на партпленуме в феврале того же года.

И так страшно мне было читать все это, так как не могла понять, были ли основания его обвинять или нет. И еще – там фамилии его знакомых, которые я часто от него слышала, и он говорил о них как о хороших людях. А некоторых и я знаю: на даче в Мельничьем ручье жили рядом с семьей одного, другой – Кабалкин – у нас дома бывал, и папа с ним на стадион ходил – длинный веселый дядька… И вдруг папа о них и о других работниках сказал, что они «охвостье», и они «не проверены», и у них «зиновьевская практика работы»… А ведь Троцкий и Зиновьев еще давно врагами народа объявлены, и я помню, как папа вырывал их портреты из своих книг, а фамилии вычеркивал черной тушью… Значит, получается, папа вроде обвинил тех, с кем работал, и даже других, в том, что они стали «врагами народа»?!

Все это очень трудно (и страшно) понять и поэтому я лучше возьму и перепишу сейчас из этого письма самое главное и спрячу в свой тайник, а потом когда-нибудь еще что узнаю или осторожно у мамы расспрошу и тогда, может, все разъяснится.

Значит, письмо это написано 3 мая 1938 года. «В Партком работников РК ВКП(б) Октябрьского района г. Ленинграда» (папа там работал, а в прошлом году его перевели в Горком, в Смольный в какой-то «оргинструкторский отдел»). А копия этого письма отправлена в Горком ВКП(б). Дальше цитирую прямо с письма: «Мне, как члену партии, на пленуме РК ВКП(б) 27 февраля (т. Никитиным) и на партсобрании работников РК 11-го марта (т. Маев) – в мое отсутствие, когда я был болен, предъявлено обвинение, на которое даю объяснение.

Т. Никитин: «…какие конкретные данные имелись у т. Лаврентьева по обвинению тов. Эркку, Гейликмана, Маева, Кабалкина и Шишина в том, что они являются охвостьем Шульмана?»

Т. Маев: «…т. Лаврентьеву, который громкогласно распинался на Пленуме РК о роспуске Бюро и дал информацию обследовательской комиссии о т.т. Маеве, Эркку, Кабалкине, как о «вражеском охвостье», не дали должного отпора и прошли мимо этого факта совершенно спокойно. Поведение Лаврентьева содержит в себе элемент карьеризма».

Говорю твердо на данное обвинение, что никогда и нигде я не давал сведений и не вел разговор, что т.т. Эркку, Гейликман, Маев, Кабаякин и Шишин являются вражеским охвостьем. (Этот факт проверялся т. Шваревым и он не подтвердился).

Я говорил комиссии Горкома на их заданный вопрос, что в Райкоме существовала семейственность, работники делились на группы, и одна из групп – это т.т. Николаев, Маев, Гейликман, Кабалкин, которые были ближе к Шульману и Диманису». (Но ведь если Шульман и Диманис враги народа, а названная папой группа «ближе» к ним, значит, он этим и обвиняет их всех… А как же он пишет, что «…никогда и нигде не давал сведений»?) «…По данному вопросу говорилось на Пленуме РК, что отражено в резолюции. Так что обвинение т.т. Никитина и Маева ни на чем не обосновано. Помимо этого мне предъявлено обвинение (т. Шваревым), что мое выступление на январском Пленуме Райкома является якобы необоснованным обвинением ряда товарищей, а также – о стиле работы, перешедшего от Шульмана и Диманиса.

I. О стиле работы РК – мое выступление: «Мы говорили о стиле работы нашего РК партии, т. е. о том стиле, который перешел от Шульмана и Диманиса. Мы признали в своем решении, что в РК процветало подхалимство, семейственность, отсутствовала критика и самокритика, было еще раз подчеркнуто существование либерального отношения. Указывая ряд причин, ряд фамилий, когда первичные организации исключали из партии, а РК отменял эти решения, а между тем через некоторое время эти лица были арестованы» (из стенограммы Пленума). Решение январского Пленума РК, § 3 говорит: «Бюро РК не изменило еще систему работы Райкома, не устранило вредных методов работы, практиковавшихся врагами народа Шульманом и Диманисом».

Данное решение Пленума существует и на сегодняшний день, так что мое выступление правильно.

II. О том, что я якобы обвинил в своем выступлении т. Никитина в зиновьевской практике работы. Я говорил: «т. Никитин здесь однобоко говорил, а о себе не говорил. Он уже имел хвост и эта практика у него продолжается». (Так и написано – «имел хвост»… Это вроде как «вражеское охвостье» или просто о каких-то ошибках в работе?)

«…У Никитина имеется хвост и порядочный, это известно и нам и Горкому. Но на сегодня, в свете разбора сегодняшнего вопроса, мы не должны обходить, что знаем, и должны говорить все. Вы помните, что он имел в прошлом большую политическую ошибку – подписал политическое письмо. Второе – он уже будучи здесь в Райкоме подписал две рекомендации, а за эти рекомендации много нас греют – оказались впоследствии врагами народа.

В своем выступлении я ни в коем случае не подозреваю т. Никитина на основе данных фактов (подчеркнуто красным карандашом – Н.С.) в зиновьевской практике работы, но я имел в виду вредную практику Райкома, в частности т. Никитина, как 1-го секретаря – побольше исключить, поменьше принять…» (Опять не понимаю – если этот Никитин подписал две рекомендации, а потом это оказались враги, то, значит, он виноват в том, что «спешил» больше принять в партию, а вовсе не «побольше исключить, поменьше принять»…)

«…т. Никитин в своем выступлении на данном Пленуме смазал этот важный участок работы, отнеся все недочеты на время работы врагов народа Шульмана и Диманиса. Т. Никитин говорил: «Я должен сказать, мы устранили крупнейшие недостатки в работе Шульмана и Диманиса, которые здесь существовали годами – это чтоб себя застраховать: покрепче ударить, побольше исключить. Я должен сказать, что за этот год все восстановлены по линии Горкома и КПК. (КПК – это, кажется, контрольная парткомиссия. – Н.С.) то исключенные не при мне, а до меня. Из мною исключенных никто не восстановлен. Наш Райком всегда хвалили за объективные решения дел и обоснованные исключения» (из стенограммы).

За то время, пока т. Никитин был 1-м секретарем, исключения и взыскания не уменьшались, а увеличивались. В декабре 1937 года был наибольший процент исключений (см. доклад т. Шварева на последнем партсобрании районного партактива). (Значит, папа против того, чтоб всех подозревали врагами, исключали из партии. Но тогда почему его самого обвинили в том, что он назвал «охвостьем» врагов понапрасну?..)

«…III. О том, что в своем выступлении я якобы огульно обвинил Бюро Райкома. Я говорил на Пленуме: «Я считаю, что большая часть Бюро РК – одни проверены, а другие еще не доведены до конца» (из стенограммы), и эта моя мысль сводилась к тому, что на отдельных членов Бюро РК и кандидатов имелись материалы и шли разговоры, которые не были известны Пленуму, а именно: о Зябко, т. Зеленине, т. Кокотихине, Гейликмане. В результате обсуждения Пленум вывел из состава Бюро 4 человека: Зябко был выведен и исключен из партии, т. Никитин – выведен из Бюро, а также освобожден т. Эркку». (Если папа указал на этих четверых, а их действительно вывели из Бюро, значит, он был прав? Они – «враги»? Но и Эркку, и Кокотихина я знаю, они были дружны с папой…)

В своем выступлении я не имел в виду обвинять Бюро в целом, а говорил только о проверке части членов Бюро. Свое выступление, где говорится «о большей части членов Бюро», считаю неверным.

IV. «О том, что я утверждаю в своем выступлении на Пленуме, что знали некоторые работники РК об участии в оппозиции Диманиса». (Как во многом обвиняют папу! И не просто так, а на Пленуме… Это ведь значит, что сотни людей все это слушали. А письмо его может два-три человека прочтут только. И не известно, убедил он их или нет…)

«…Я говорил: «Знал Николаев об участии в оппозиции Диманиса, но он был близок со многими работниками, у которых ничего не пройдет, чтоб не поделиться». (Не понимаю – т. е. разболтал им все? А должен был молчать? Но почему – ведь речь идет о работниках Райкома, партийцах!..)

«…Эта группа – т.т. Гейликман, Маев, Кабалкин (а вот с Кабалкиным папа просто дружил, года два назад мы с папой к нему в гости ходили, и они вместе ездили на рыбалку. – Н.С.) и ряд других, – я беру на себя полную ответственность, что это не могло пройти так». (Из стенограммы) (Что «не могло пройти так» – то, что этот Николаев не мог не разболтать этой группе товарищей об участии Диманиса в оппозиции, т. е. что он враг? Так ведь это хорошо, что рассказал. А папа вроде его обвиняет за это. А если бы Николаев знал про Диманиса и молчал – его бы надо тогда обвинить в укрытии врага народа?.. Ничего не понимаю!)

«…Что знал т. Никитин об участии Диманиса в оппозиции, это установлено и на Пленуме РК (подтверждено им самим). Что же касается того, что рассказал обо всем Николаев т.т. Маеву, Гейликману и Кабалкину, то у меня и в данное время такое же убеждение. Свое выступление на Пленуме РК я не считаю клеветническим (Значит, даже так было сказано? – «клеветническое выступление»… Н.С.) и элементом карьеризма, как это старались изобразить т. Никитин на Пленуме и т. Маев на партсобрании работников РК ВКП(б)… (Значит – ни на одном Пленуме, а еще и на партсобрании об этом же говорили… – Н.С.), тем более, что факты такого, что я назвал целую группу работников РК «враждебным охвостьем», не существуют и что есть прямой вымысел т. Никитина и Маева, которые сами являются клеветниками по отношению ко мне. (Ох, ну зачем же – теми же словами… И самое ужасное – ведь в начале он не отрицает, что говорил о тех, кто «был близок к Шульману и Диманису», т. е. врагам, а другие – «имели хвосты» или «были не проверены»…).

Точно такие же предъявленные мне обвинения т. Шваревым (Еще и Шварев папу обвинял? Уже третий?..) по отношению к т. Никитину считаю в корне неверными и необоснованными. Читать мое выступление между строк – не дочитывая до конца не читая выступление т. Никитина (так написано – без запятых, без конца фразы. – Н.С.) Я говорил о вредной практике работы, которая особенно известна т. Швареву делавшему анализ прошлой работы РК по приему и исключению на Райпартактиве.

Признаю в своем выступлении неточности в части того, что сказал большая часть членов Бюро проверены, а другие не доведены до конца, правильнее было сказать – часть членов Бюро.

3 мая 1938 г.

Осень 1940-го

3 октября 1940 г.

В газетах:

Указ о призыве молодежи в ремесленные училища.

Об установлении платного обучения в старших классах средней школы и ВУЗах (с учащихся 8, 9, 10 классов – 200 руб. в год, в ВУЗах – 400 руб. В художественно-театральных – 500 руб. Платить надо уже сейчас не позднее 1 ноября, иначе отчислят).

Война в Англии и Франции продолжается (потери французов в войне с Германией – 100 тысяч убитых и 2 миллиона в плену).

Сентябрь пролетел так, что и не заметила. И записывать совсем отвыкла. Сегодня в школе только и разговору, что о плате за обучение. Некоторые ребята уже точно знают, что придется из школы уходить. Не все родители могут платить, особенно у кого большие семьи. А в ремесленных училищах и питание, и форма, вот и получается, что им прямая дорога туда…

Как-то стыдно перед теми, кто из школы уйдет. Чем мы лучше их?.. Только тем, что наши родители могут заплатить.

Поразили меня сегодня несколько строчек о войне Германии против Англии и Франции. Ведь пол-Европы уже захватили, бомбят Лондон, пал Париж… Одних французов убито сто тысяч! А у нас с Германией «договор о дружбе»… Да как же мы можем дружить с ними?! Хорошо бы с Алькой Бернштамом поговорить об этом, да мы с ним не встречаемся. Узнавала в Эрмитаже, он больше туда на занятия не ходит. А Костю спрашивать о нем не хочу.

С Костей у нас все по-прежнему: то ссоримся, то миримся. Недавно он катал меня на настоящем мотоцикле (настоящем – в смысле что не его изготовления, а просто у приятеля брал на время ремонта). Ездили в Пулково, на большой скорости. Мне было страшно, но все равно очень здорово. Когда возвращались обратно, то при въезде на Международный проспект справа, в глубине, в здании старого монастыря (Костя показал мне его) находится Авиационный институт, а с левой стороны проспекта – Институт автодорожного транспорта. И Костя сказал, что это единственный институт, в котором он, пожалуй, все же хотел бы учиться (в Автодорожном). И я тогда шутя сказала, что в таком случае я пойду учиться в институт напротив, в Авиационный: там студентам красивую форму дают – черные шинели и береты с «крылышками» серебряными.

7 октября 1940 г.

Вчера была общегородская воздушная тревога, и у нас в школе сорвались все занятия. На втором уроке объявили по радио: «Тревога!». Раздались удары по рельсу (это у нас сигнал «химического заражения»), и мы все понеслись по своим постам. Я – в санитарках, возле носилок. Пришлось напялить противогаз и таскать в «Пункт первой помощи» тех, кто «заражен». А в это время на улицах остановилось движение, гудели над головой «самолеты противника» и даже слышались залпы зениток. Наш медпункт очень скоро переполнен был «ранеными», и дали команду переносить «наиболее тяжелых» в пункт, который находился в помещении аптеки на другой стороне улицы. Наши мальчишки быстро сообразили, что так удобнее всего сбежать домой. А мы-то не понимаем, почему от нас только что все удирали, а тут вдруг сами набиваются со всякими «травмами». Потом разобрались, выбрали в качестве «пострадавшего» Женьку Левина и сторговались на решении задачек к контрольной по физике. Быстренько, рысью отнесли его на носилках через улицу (вчетвером тащили, не тяжело), серьезно прошествовали мимо милиционера, а в подворотне опрокинули носилки, вытряхнули нашего «пострадавшего» и убежали. С хохотом неслись мимо того же милиционера, и он похвалил нас за «оперативность»! Много смешного было в этот день. К вечеру «угрожающее положение» отменили и по радио рассказывали, в каких районах МПВО [13]13
  МПВО – местная противовоздушная оборона, направленная на защиту населения и народного хозяйства от воздушного нападения противника. Входила в общую систему ПВО страны.


[Закрыть]проявили себя хорошо, а в каких – слабо. Кое-где все было очень серьезно организовано: настоящие пожары тушили, а на площади Лассаля даже будто прорвало водопроводные трубы и часть площади залило водой, но и с этим быстро сумели управиться. Вот вроде и серьезно проходят такие учения, но все равно кажется, что это просто игра. И не верится, что когда-нибудь может случиться настоящий налет противника или химическое заражение. То есть иногда мелькнет мысль – «а вдруг!..» – но тут же отгоняю ее от себя и не хочу, боюсь додумывать до конца.

За лето соскучилась по кино и теперь за месяц умудрилась посмотреть три фильма: «Дети капитана Гранта» и «Большой вальс» – это с Костей. (Всем почему-то нравится главная героиня в «Большом вальсе», а мне – невеста Штрауса, Поли). И еще неожиданно позвонил Генка Соболев и позвал на Чаплина («Огни большого города»). Генка уже на втором курсе медицинского, но остался таким же несерьезным и дурашливым. Ехали в трамвае до «Титана», и у женщины, сидящей рядом, хвост чернобурки лег на плечо Генки. Он взял его двумя пальцами, осторожно переложил на грудь женщины и спрашивает очень галантно: «Простите, а в ней блохи не водятся?»… Дама так и вспыхнула, а я фыркнула и бегом на площадку. Генка с невозмутимым видом вышел вслед за мною. Я, конечно, выругала его, но не могла не смеяться. Он серьезно выслушал и обещал «исправиться». Никак не могу относиться к нему как к старшему, а ведь ему уже девятнадцать лет.

Об этом походе в кино Косте не говорила. Тем более, что встречаемся мы с Генкой раз в год, не чаще. А фильм с Чаплиным отличный, насмеялись так, что потом скулы болели.

12 октября 1940 г.

В газетах Указ Верховного Совета о том, что теперь инженеров, техников и квалифицированных служащих могут перевести с одного предприятия на другое, «независимо от территориального расположения». Это значит, что могут перевести куда угодно, хоть в Среднюю Азию! Правда, при этом выплачивают подъемные на всех членов семьи и оплачивают дорогу. Но все же если, к примеру, отца переведут куда-то, то все члены семьи – и жена его, и дети – должны бросить свою работу, школу и ехать с ним? И это на всю жизнь? А если кто не согласится и не поедет, то его будут считать «самовольно ушедшим с предприятия» и «предадут суду, согласно Указу от 26 июня 1940 г.». Вот так… «Предадут суду»… И еще: отменяются все трудовые договоры. Кто, к примеру, приехал в Сибирь на 2–3 года, их теперь имеют право оставить на столько, «на сколько надо для производства»… (Первая мысль, которая у меня мелькнула во время чтения этого указа: и даже Юрьева дня не будет? А ведь когда-то был «Юрьев день»…). Что-то меня так стали угнетать газеты… Каждый день беру в руки «Правду» и с опасением просматриваю сначала все заголовки, что еще нового ожидает всех нас?..

30 октября 1940 г.

В газетах:

По большевистски руководить переселением колхозников.

М.И. Калинин «О коммунистическом воспитании» (доклад).

Вчера собиралась на политинформации читать отрывки из доклада Калинина. Очень хорошо он говорит о доходчивости речи агитатора, о том, как надо уметь просто и ясно все объяснить, о чистоте русского языка. Но вышло так, что разговор застрял на первом вопросе – о переселении колхозников на Дальний Восток, в Сибирь и Казахстан. Оказывается, это очень волнует работниц, так как у многих есть родственники в деревне. А в газете пишут, что «сотни тысяч колхозников уже переехали и успешно осваивают земли Дальнего Востока». Сотни тысяч!.. Я считала до сих пор, что, если в Европейской части страны земель пахотных мало, а на Востоке – много, то правильно, что переселяются и осваивают их. Но не задумывалась, что едут не только по желанию, а по плану, по разнарядке, должны покинуть родные деревни, свои края… Женщина одна рассказала, как их из Вологодской области переселяли в Сибирь, и как старик сказал: «Умру здесь, а не поеду», и тогда его милиционеры подняли с кровати и перенесли на телегу (он был больной), а в дороге он и правда умер. Рассказывала и слезы вытирала. И другие всхлипывать начали и рассказывать о своем. Но мастер тетя Дуся на них прикрикнула, чтоб они не мешали мне читать, и я еле довела политинформацию до конца. Пришлось прочитать и о том, что в Тамбовской, Воронежской и Курской областях план по переселению выполнен только на 50 %, и в этом виноваты местные партийные руководители, и план этот необходимо выполнить в ближайшее время… А про доклад Калинина только упомянула. Видела, что все молчат, но не слушают и думают каждый о своем.

Дома рассказала маме о том, как прошла моя политинформация. Она говорит, что ей тоже приходилось слышать, сколько горя причинило это переселение. Но обсуждать постановление правительства нельзя, наверняка имеются серьезные государственные причины для таких мер, может быть, военная угроза со стороны Японии, а у нас Дальний Восток слабо заселен. Поговорили и об июньском постановлении: о дисциплине и запрете перехода с одного места работы на другое. Мама очень довольна, что успела до этого постановления перейти на другую работу – в библиотеку Театрального института (там всего три человека и работа интереснее), а то так и пришлось бы навечно оставаться в этой огромной библиотеке, где маме не нравится. Маме тоже было непонятно июньское постановление, но папа объяснил ей, что причина вся в том, чтобы усилить государство, так как военная обстановка очень неспокойная. Неужели будет война?

13 ноября 1940 г.

В газетах:

Государственная дисциплина и борьба за план.

Прибытие в Берлин тов. В.М. Молотова и беседа его с г. фон Риббентропом и г. Гитлером (о чем – не сказано, но беседа продолжалась более двух часов).

Письмо И.В. Сталину от трудящихся Крымской АССР (письмо в стихах, огромное – на двух страницах. Подписали его 200000 человек).

Так странно – Гитлер же фашист, а с ним переговоры. На семинаре политинформаторов спрашивали об этом, и нам ответили, что взаимоотношения с Германией – это сложная политика, направленная на предотвращение войны.

Уже не впервые печатают в газетах письма Сталину в стихах. И я их, честно говоря, не читала. А этот раз прочла – очень уж большое, две газетные страницы полностью. И удивилась: во-первых, почему именно трудящиеся Крыма решили послать такое большое письмо – они что, любят его больше, чем другие? А во-вторых, даже неловко говорить… Стихи эти хоть и очень торжественные и, может быть, и от чистого сердца написаны, но очень уж слабые (в смысле поэзии). Но зачем же тогда такие длинные печатают? Сократили бы, оставили самое приемлемое, и тогда бы они приличнее выглядели… Может, еще переводчик дело ухудшил? (Авторы – группа крымских поэтов, а перевел В. Луговской).

Вот к примеру:

 
«Сталин, мы прославляем мудрую силу твою.
Ты дал нам свободу и счастье, цветущие дни весны.
Все нации, все народы в нашей стране равны.
Поют мастерицы над шелком, твой, Сталин, портрет вышивая,
Любовью ложатся узоры, сверкает игла, как живая».
 

Ну какие же это «стихи»?

Или еще:

 
«О, Сталин, твои пятилетки сокровище нам принесли,
Наш Сталин, могучие крылья ты дал Черноморскому флоту,
И грозные штормы не страшны для наших отважных пилотов».
 

Ну зачем Черноморскому флоту «крылья», а пилотам «грозные штормы»?

А вот дальше, на мой взгляд, даже что-то против Сталина получается: там есть такая фаза (часть ее) – «Со Сталиным вместе борясь»– это ведь по-разному можно понять… А в контексте это выглядит понятнее, но просто неграмотно:

 
«Века за веками пройдут – будет вечен наш век золотой.
Потомки умножат страницы истории пережитой.
Со Сталиным вместе борясь, небывалое общество строя,
Со Сталиным вместе счастливую жизнь начинали герои».
 

Ну вот, начала и не могу остановиться: дальше тоже очень косноязычно переведено:

 
«В словах наших радостных смех и приветствия женщин счастливых.
Шелка, что расшиты узорами, девушек наших красивых,
Подобно орлу, распростершему крылья над кручею горной,
Поднялись народы, творящие счастье в стране нашей гордой!
Взгляни на весеннюю радость зеленых лугов и полей!
Взгляни на улыбки лежащих в своих колыбелях детей!
Родимый отец наш, прими благодарность от Родины славной,
Прими наш дестан(поэму) как подарок народов великих и равных!»
 

Понимаю, что это подарок, а как говорится, «дареному коню в зубы не смотрят»… Но ведь все же, те, кто печатал эти стихи, их читал… Интересно, а Сталин их читает?

И еще интересно: подписали это письмо 200 тысяч человек, так неужели все они прочитали эти длинные стихи, прежде чем их подписать? И как проводили читку и сбор подписей – по всем поселкам, по всем предприятиям и колхозам?

19 ноября» 1940 г.

На прошлой неделе поссорилась с Костей, и он до сих пор не звонил мне. Мы тогда договорились, что в воскресенье встретимся с ним в Детском селе, возле Лицея. Он приедет на мотороллере (закончил еще одну модель, и это был испытательный маршрут). Дело в том, что я теперь по воскресеньям езжу с родителями на базу отдыха. Раньше мы ездили в Сосновый домик в Петергоф (это когда папа работал в Райкоме), а после того, как папу перевели в Обком партии, мы ездим в Детское село, где обкомовская дача помещается в прекрасном особняке кого-то из великих князей. Это двухэтажный замок, с башенками и амбразурами, с небольшим парком. Весь участок дачи огорожен высоким каменным забором, у ворот вахтер, и когда я еще летом ездила с девчонками в Детское и проходила по этой уличке, то даже и не подозревала, что за скучным забором скрывается такая красота. Прекрасно и внутри здания – большой холл, зимний садик с фонтанчиком, гостиная с камином, бильярдная. Каждой семье определяют по спальне (приезжают с субботы), там полированная мебель и ковры на полу. Но особенно хороши ванные. Одна на 1-ом этаже, другая – на 2-ом, большущие, облицованные голубым мрамором, с бассейном посередине. В общем, все в несколько раз лучше, чем в Сосновом домике. Но зато и публика здесь собирается еще более важная, чем там, и папа явно чувствует себя среди них неловко, а мы с мамой – и подавно. Папа играет на бильярде или в шахматы, а мы с мамой ни с кем из «дам» не знакомы (они как-то сами по себе, в своей компании), и стараемся весь день, между завтраком и обедом, гулять вокруг дачи, а если плохая погода – читаем.