Текст книги "Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий"

Автор книги: Нина Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

А на правой стене, прямо над туалетом, папа повесил лет пять назад принесенный откуда-то с работы большой портрет (1 х 1,5 м) Ворошилова. В раме вишневого цвета, под стеклом… Так уж мама уговаривала его снять этот портрет, но папа ни в какую. Еще и сердится: «Чем он тебе помешал?». Я люблю Ворошилова и других героев Гражданской войны, но все же портрет дома, да еще такой большой… Но возразить папе нельзя. Так он у нас и висит.

Что еще сказать про наш дом? Да, чуть не забыла: основную парадность нашей комнате придают, конечно, полы – паркет, всегда натертый до янтарной желтизны. Поддерживать его всегда в таком состоянии – тоже немало времени требует. А перед праздниками мы с мамой проводим капитальную уборку, и тогда мыть полы – самая трудная работа: надо на коленях драить каждую паркетинку (непременно вдоль волокон дерева), затем покрывать мастикой, ждать, пока просохнет, и, наконец, щетками и суконками натирать его до блеска. Ходить по такому полу почти невозможно, и поэтому от двери, между столом и буфетом, к креслам ведет парусиновая дорожка (ох, как трудно ее стирать!), а пространство между креслами и кроватью покрыто стареньким ковром.

Вот сколько написала! Начала с того, почему Галка у нас бывать не любит, а получилось вроде подробной описи, как если бы это был музей, как квартира-музей Некрасова, где мы были недавно.

Кончаю, надо еще к политинформации подготовиться.

18 февраля 1940 г.

В газете:

«Соглашение, отвечающее интересам СССР и Германии» (это о хоздоговоре).

«Итоги 1939 сельхоз. года и задачи на 1940 г.» (доклад Н.С.Хрущева);

Отчетно-выборные собрания в первичных парторганизациях;

Трансляция оперы Вагнера «Валькирия» из Москвы для Германии.

Запишу совсем коротко, тороплюсь на занятия в Эрмитаж, а вечером еще надо сочинение написать. Очередная политинформация прошла у меня хорошо – о заключении хозяйственного договора с Германией и еще всякое, что было интересного в газетах за несколько дней – так лучше получается, чем из одной-единственной газеты читать. Меня заинтересовало, как ловко слепые сетки вяжут. А одна старушка (зрячая) говорит: «Мы все умеем сетки плести – дома подрабатываем. Если хочешь, и тебя научим». И научили меня самому простому рисунку. Пригодится.

На перемене прибегали мои пионеры – просили, чтобы я хоть на репетиции их кукольного театра приходила, а то Таня это дело не любит и не хочет продолжать. Не знаю, как быть: времени у меня явно нет. Договорились, что один из мальчишек (он теперь у них вроде режиссера) будет ко мне подходить после уроков и мы по пути домой с ним обсудим, что и как надо репетировать. А на генеральную репетицию я к ним приду.

В школе у нас новый учитель по химии – пожилой, толстый дядя. Он профессор в Технологическом институте. Рассказывает так, что заслушаешься. Нас всех называет на «Вы» и как со взрослыми во всем.

Все. Побежала. В Эрмитаже мы с Адкой договорились встретиться после занятий.

26 февраля 1940 г.

В газете:

Районные партконференции;

Песнь песней марксизма;

Речь Гитлера;

Итало-Германское торговое соглашение;

Собрание юных артиллеристов;

Статья С. Образцова о Маяковском.

Прочитала сейчас речь Гитлера (завтра ее надо будет использовать для политинформации), и что-то страшно: очень уж французов и англичан ненавидит. Говорит: «Судьба не допустит, чтобы германский народ стал народом рабов. И сегодня я исполнен этой веры. Мы должны победить – и мы победим!» И в конце речи он сказал словами Лютера: «Это нам удастся, даже если бы весь мир был полон чертей!» Смешная какая фраза для официальной речи… Никаких комментариев к выступлению этому нет, и я не знаю, что буду говорить завтра женщинам на фабрике.

Читаю сейчас «Очарованную душу» Ромена Роллана. Правда, кое-что и пропускаю (трудные отступления о политике), но сама книга ошеломила меня. Какая там Аннета! Столько у нее сил, мужества! – одна против всех. И как ужасно, что сын Марк совсем ее не понимает. Ведь она его так любит, а он – «как волчонок». Я еще только до середины прочитала, надо будет у Адки последние два тома взять. В этом году мне еще роман Юрия Германа «Наши знакомые» очень запомнился: могу просмотреть его мысленно весь с начала до конца, будто кино. (Между прочим, не буду даже объяснять, почему и как я пришла к такой мысли, но после книги Германа я решила, что никогда не буду иметь детей. Лучше уж я буду каким-нибудь другим образом полезна людям, чем это…)

Химик наш новый – прекрасный преподаватель. Я даже подумала: а может, мне после школы в Технологический институт пойти? Ведь насчет будущего у меня абсолютная неясность. А многие наши ребята уже точно знают, куда поступят: Галка Грачева – в физкультурный им. Лесгафта, Генька Левин – на мехмат, Шурик Королев – в Академию художеств (здорово он рисует!), Лилька с Мариной – на ин. яз, Аркашка Львович и Котька Кудряшов – в медицинский. И даже наш «сорвиголова» Венька Прайс (ну вот, впервые назвала и даже написала его имя…), хоть и дурачится, и уверяет, что он «профессиональным путешественником» только хотел бы быть, но, тем не менее, через день регулярно бегает со своей скрипкой мимо нашего дома в музыкальную школу и после явно пойдет в Консерваторию. Всем все ясно, кроме меня. Правда, Ядвига Адольфовна хвалит меня за сочинения и ответы по литературе и говорит, что мне следовало бы, вероятно, «совершенствоваться в этом направлении», но я как-то не очень представляю себе это самое филологическое направление, а быть учительницей не хочу.

Впрочем, если бы стать такой, как Ядвига Адольфовна! Но она такая – единственная и совершенно неповторимая! Ни на кого из наших учительниц не похожа даже внешне. Она будто со старинного портрета сошла и такая навсегда осталась: молодое лицо, очень бледное, с темными глазами и бровями, а волосы совершенно седые, легкие, пушистые, закручены будто небрежным узлом и высоко, почти на темени, закреплены шпильками, как носили в XIX веке. Всегда в черном костюме с белыми манжетами и воротничком (в праздники – с кружевным). Ходит очень красиво как-то, с достоинством, легкой походкой, откинув голову, но опустив плечи, будто ничего не видит и не слышит – вся в своих мыслях. Говорит негромко, улыбается редко, но какая тишина на ее уроках! Она пришла к нам в пятом классе и поразила тем, что организовала кружок по изучению античного искусства и литературы. Я ходила в этот кружок, смотрела фотографии скульптур и храмов, читала кусочки из трагедий Софокла и Еврипида (остальное содержание их нам Ядвига Адольфовна рассказывала). И помню основное чувство: не столько даже интересно мне все это, сколько переполнена была «самоуважением»: «Это надо же! Какие умные вещи я уже постигаю!». И особенно зауважала себя после того, как подготовила пятиминутный доклад о поэзии Сафо. И всего-то от этой поэзии сохранилось десятка два строчек, но в них несколько раз повторялось «неприличное» слово «Любовь», а я произносила его и старалась не краснеть, хотя в глаза своим слушателям, и особенно Вене Прайсу, смотреть не могла. Но через год Ядвига Адольфовна из школы исчезла и уехала, как говорили, куда-то на Север. С нею уехали и два ее сына – младший, наш сверстник, и старший, девятиклассник. В то время мы, честно говоря, быстро забыли Ядвигу Адольфовну, жаль было только, что наше «античное образование» так и прервалось, кажется, на Аристофане. А теперь, спустя три года, Ядвига Адольфовна вернулась в Ленинград и снова в нашей школе. Будто ничего не изменилось, только голова у нее совсем побелела (хотя ей, кажется, около 45 лет) и совсем редко улыбается. Марина Обромпальская откуда-то узнала и потихоньку рассказывала, что муж Ядвиги Адольфовны и старший сын были арестованы как враги народа и отправлены в ссылку. Она тоже туда поехала, похоронила там мужа, и вот теперь вернулась только с младшим сыном Станиславом – он в параллельном 9-а классе. А где старший, Аркадий, – неизвестно. Это все, что я знаю про Ядвигу Адольфовну. За годы, пока ее не было, я совсем разлюбила уроки литературы. Был у нас старичок Андрей Иванович, очень занудный. И вообще я учиться стала хуже почему-то. А вот теперь она вернулась, и литература снова стала для меня интересной и единственным предметом, по которому у меня пятерка. Ну, а другие предметы слишком у меня запущены, чтоб подогнать их, так и тянусь между тройками и четверками. То, что я начала заниматься в Эрмитаже, Ядвига Адольфовна очень одобрила. А я, когда прохожу по залам античной скульптуры в Эрмитаже, смотрю теперь на Зевса, Афину, Меркурия как на своих старых знакомых, и вспоминаю, что познакомила меня с ними Ядвига Адольфовна.

Весна-лето 1940-го

6 марта 1940 г.

В газетах:

«Скромность украшает большевика»;

Оперативная сводка с Ленинградского фронта (сбит 21 самолет противника);

Германская печать об успехах Красной Армии в Финляндии (отмечает храбрость и мужество советских бойцов);

Суд – «Шайка клеветников» (в Киеве зам. директора Дома народного творчества, зав. лит. частью театра оперы и балета и замдиректора Укр. музея «…в течение почти двух лет фабриковали клеветнические заявления, дискредитировали советские и партийные органы и т. д. Они оклеветали около 100 человек во враждебной деятельности». Теперь это все раскрылось и всем членам этой шайки дали сроки тюрьмы от 4-х до 15 лет.

Неловко признаваться даже самой себе, но частенько в газетах для меня самое интересное на последней странице – «Из зала суда». Но вот прочитала про этот процесс в Киеве и не поняла, зачем надо было таким людям, культурным, работникам в области искусства – и вдруг клеветать на других?! И заниматься этим в течение двух лет! Ведь тех, кого они оклеветали, могли арестовать… Около ста человек! Зачем им было все это? И еще: значит, среди тех, кого называют «врагами народа», могут быть и просто невинно оклеветанные, как вот эти сто человек? Ну хорошо, что в данном случае шайку клеветников обнаружили. А если бы о них не узнали, то те сто так и сидели бы в тюрьме? А может, и Адкин отец так понапрасну пострадал? И муж с сыном Ядвиги Адольфовны? Предположим, я не могу говорить о них, так как не знала их лично. Но вот отец Темы Кашина, из квартиры соседней, мы же его знали столько лет! Добрый веселый человек, к нам часто приходил. Когда я еще была маленькой, то мама меня к ним отводила, если ей надо было из дому уйти, и Темин папа играл с нами двоими «лучше всякой няньки», как мама говорила. В младших классах я вместе с Темой уроки делала, и его отец всегда помогал нам. И вот он два года назад был арестован как «враг народа». Ни Тема, ни его мать Наталья Васильевна к нам больше теперь не приходят. Тема бросил школу и где-то работает, хотя ему только восемнадцать исполнилось… Не верю я, что его отец – «враг»!

И еще вспомнила: когда я была в седьмом классе, то летом мы жили на райкомовской даче, в Мельничьем ручье, и нашими соседями были семьи папиных сослуживцев. Все папы приезжали только на воскресенье, а в понедельник рано утром уезжали. И среди работающих в городе сотрудников райкома были и две женщины – Нефедова и Никитенко (не помню их имен – их тогда все по фамилии называли). Они приезжали к своим ребятам, которые на даче жили с бабушками (мужей у них не было). Этих двух женщин все очень уважали. Они в чем-то были схожи – боевые, спортивные, спорили с мужчинами на равных, в волейбол любили играть, в отличие от других мам, которые почему-то играть стеснялись. Папа говорил, что Никитенко и Нефедова – молодцы, не только в спорте мужчинам не уступают, но и работники толковые (они занимали какие-то ответственные посты, зав. отделами были, кажется). И вот осенью прошлого года я нечаянно услыхала, как папа говорил маме, что у них в райкоме арестовано несколько человек, в том числе – Никитенко с Нефедовой. Наутро, когда папа ушел на работу, я спросила у мамы, она сказала, что сама поражена, и чтоб я никогда никому эти фамилии не упоминала. И с папой говорить об этом не стоит, так как я подслушала, и он рассердится. Я сразу не поверила тогда, что они «враги народа», а теперь и совсем убеждена, что их оклеветали… Но кто, зачем? Ни с кем об этом даже и поговорить нельзя. Интересно, читала ли сегодняшнюю газету Ада и ее мама? Завтра увижу ее в Эрмитаже и спрошу (возьму газету с собой).

Ни о чем больше писать сейчас не могу, поэтому кончу, хотя собиралась рассказать о том, как вчера мы с Генкой Соболевым ходили на балет «Ромео и Джульетта» – он меня пригласил вдруг. Танцевали Уланова и Сергеев. Балет совершенно потрясающий, но сейчас как-то не хочется ни о чем писать больше. Пойду маму с работы встречать.

9 марта 1940 г.

В газетах за 8 марта:

Страницы замечательной жизни несгибаемого революционера – о Молотове;

Партийный и государственный деятель ленинско-сталинской эпохи (тоже о нем);

76,6 миллионов экземпляров произведений В.М. Молотова.

Собиралась я сегодня у своих женщин на фабрике о Восьмом марта поговорить, почитать что-нибудь подходящее из газеты, а газету взяла, не перелистав ее предварительно. Надеялась, что она женщинам посвящена. А там, оказывается, про женщин совсем немножко – на третьей странице портреты ударниц и их рассказы о себе, а вся газета 50-летию Молотова посвящена. Пришлось мне на ходу перестраиваться – поздравила их, вкратце газетный материал пересказала, а потом взяла да и прочитала им чеховский рассказ «Попрыгунья», благо у меня в портфеле томик Чехова был. И так они слушали! Так благодарили! И просили, чтоб и дальше – не одни газеты, но и «рассказики какие-нибудь», и чтобы «жизненные». Я, пожалуй, так и буду делать: сначала – газетное, а потом – из художественной литературы немножко. Надо будет только подобрать подходящее (продолжу пока Чехова).

Писать много некогда: сегодня иду вместе с Галкой на вечер в другую школу, где учится ее приятель Донька. Сама подошла ко мне вчера на переменке, спросила, нет ли у меня старых эскизов по черчению (а с черчением у меня всегда полный порядок – люблю чертить). Я обещала дать. После уроков пошли вместе, забежала я за папкой с чертежами, а потом я пошла по магазинам, и Галка со мною. Так мы впервые за долгое время поболтали друг с другом. Я рассказала ей про свои политинформации на фабрике, она – про то, как у нее дела в спортивной секции идут. Оказывается, она будет в Первомайском параде на площади принимать участие, им всем выдадут очень красивые костюмы. Потом рассказывала о Доньке (это ее знакомый мальчик по секции, она с ним уже второй год дружит). Мальчишка хороший, очень компанейский – Галка с ним на Новогодний вечер приходила. Но вот имечко ему родители ухитрились дать – Македоний! Его с детства «Донькой» дразнили и он из-за этого жутко дрался. Наверное, оттого и спортом стал заниматься, теперь таким силачом сделался, что его никто задевать не рискует. Так вот Галка в последнее время познакомилась с ребятами из Донькиной школы и ее принимают там как свою. И теперь она хочет, чтоб я пошла на вечер в ту школу, и там она познакомит меня с Донькиным дружком Костей – он меня видел где-то с Галкой и просил познакомить. Сначала я наотрез отказалась – ну как это идти, зная, что предстоит вроде «официальное знакомство»? О чем-то говорить надо, улыбаться, за ручку здороваться. И вообще глупо, как сватовство в пьесах Островского. Но ведь Галка если уж вобьет себе что в голову, так от нее не отвяжешься! Да, честно говоря, подумала я и о том, что вот уже через месяц мне исполнится семнадцать лет, а я до сих пор ни в каких компаниях не бываю; училась танцевать, а на танцы ходить не с кем. И вообще – у всех почти наших девчонок есть свои увлечения, свои мальчики – шепчутся между собой, обсуждают, а я между ними как белая ворона. Правда, иногда появляется на горизонте Генка Соболев, но это не в счет. Короче, убедила Галка меня. Схожу, посмотрю, Галка очень их школу хвалит. У них вечера часто устраивают всякие, не то, что у нас – два раза в год.

Рада я, что снова у нас с Галкой отношения налажены. Они с Адкой совсем разные, но как-то по-разному, а все же мне обе нужны. Сейчас быстренько наглажусь (ох, надоело мне мое «парадное» серое платье!) и бегом к Галке. Маме позвонила на работу, сказала, что иду на вечер «по случаю 8 марта». Она, видать, не очень довольна, что мы снова с Галкой вместе и, главное, что в чужую школу идем (пришлось это сказать), но отпустила, с условием, чтоб в десять была дома. Сторговались на 10 ч. 30 мин.

Что-то я так волнуюсь, будто это не обыкновенный школьный вечер, ждет меня там бог знает что, ну прямо как бал у Наташи Ростовой!

10 марта 1940 г.

В газету сегодня даже некогда заглянуть. Запишу только о том вечере, когда мы с Галкой ходили в 281 школу.

Мы тогда опоздали, но Донька с Костей ждали нас в раздевалке, буквально чуть не содрали у нас с плеч пальтишки (нянечек уже не было, и Донька, перемахнув через загородку, повесил их сам), и мы вчетвером помчались галопом по лестнице на верхний этаж. В темноте пробрались к нашим местам – хорошо, что мальчишки догадались занять стулья для нас. Никаких церемонных «знакомств» не было и не надо было придумывать, о чем разговаривать, так как концерт уже начался. Донька нас вскоре покинул – он выступал в акробатическом этюде. А Костя был вынужден отвечать на бесконечные Галкины вопросы: кто выступает, да из какого класса, да чтоб всех девчонок из их класса показал (мне кажется, Галка подозревает, что существует какая-то «соперница»).

Костя мне тогда мрачноватым и немного неестественным показался, будто какую-то роль играет: отвечает коротко, ни о ком доброго слова не скажет, к выступающим относится насмешливо. А потом я поняла, что, во-первых, он, видимо, меня смущался, к тому же он своей внешностью недоволен. Он очень «блондинистый», а за голубые глаза и нежный цвет лица его до сих пор «девочкой» зовут. Вот он и старается быть грубоватым, невозмутимым. Басит, ходит враскачку, усмехается иронически. Рядом с коренастым Донькой Костя кажется нескладно высоким и сутулым. Спорт он считает «детской забавой» для тех, кому «делать нечего». И как только они дружат с Донькой? Но все это я узнала позднее, а во время концерта Костя отвечал Галке на все ее вопросы, и я теперь тоже многих в их школе знаю.

Самодеятельность в их школе явно сильнее нашей. Хор просто отличный. И отдельные номера тоже интересные. Донька был очень хорош в своем новом синем тренировочном костюме (Галка, кажется, ревнует его к партнерше-акробатке). Но больше всего аплодисментов выпало на долю конферансье – Юрочки Хочинского, – так остроумно он представлял выступающих, комментировал их номера, рассказывал сам смешные истории. А под конец программы он и пел – сначала один, а потом с приятелем-пианистом, который, кстати, не только хорошо играет, но еще и поет. Они спели песенку своего сочинения, и им очень аплодировали. Вызывая, стали галдеть: «Пойте все вместе!». И тогда на сцену вытащили их третьего дружка (их так «мушкетерами» и зовут), и они очень здорово спели на три голоса «Сулико» и новую песенку Блантера «Когда душа поет и просится сердце в полет…» Главное, тихонько пели, слушая друг-друга – видать, давно уже спелись. Их прямо не отпускали со сцены. Выглядят они действительно как мушкетеры: все трое высокие и каждый по-своему какой-то заметный, яркий, хоть портрет с каждого пиши. Юрочка [11]11
  Хочинский Юрий Александрович (1924–1947) – известный певец, с 1945 г. был солистом эстрадного оркестра под управлением Николая Минха, солировал на радио, записывался на пластинки. В 1947 г. покончил с собой.


[Закрыть](его все так зовут) даже слишком красивый – удлиненный овал лица, крутой подбородок, темные брови будто нарисованы и глаза близко к переносице. Будто принц из персидских сказок, только тюрбана на голове не хватает! Пианист совсем другой, именно «поэт» – худощавый, светло-русый, кольца волос со лба откидывает. Черты лица тонкие, от волнения румянец на скулах, и весь он какой-то вверх устремленный, светящийся, «со взором горящим». Когда играет, то чуть улыбается, и это ему очень идет. Третий выглядит старше их и петь явно смущается. Напомнил он мне кого-то, но не могу вспомнить, кого: крупная голова на широких плечах (от шапки черных волос еще больше кажется), крупные черты лица, сердитые сросшиеся брови. Белая апашка [12]12
  Апаш (фр.) – рубашка с широким воротом, оставляющим открытой шею. Считается, что подобные рубашки носили парижские хулиганы – апаши.


[Закрыть]подчеркивает смуглость. Рисовать его очень хорошо, и не акварелью, как поэта-пианиста, а острым пером, тушью набросок с него сделать бы. И где только видела портрет, похожий на этого парня?

Арнольд 1939 г

Получилось так, что именно с этим «сердитым» я познакомилась, а Галка об этом даже не знает и мне не хочется ей говорить. После концерта, когда включили радиолу, стулья и скамейки расставили вдоль стен и начались танцы. Галка из-за каких-то своих дипломатических соображение утащила Костю танцевать, бросив меня (что показалось мне немного обидным), и я отошла в сторону. Но там мальчишки громоздили скамейки уже вторым этажом и начали занимать места на «галерке». Сидеть вплотную к танцующим было неудобно, и я уже поглядывала, как бы и мне наверх забраться. А тут шагает по скамейкам тот самый суровый мушкетер, заметил меня, руку подает: «Ну, смелее!» Я влезла, прошла с ним по скамьям до стены и села там как в ложе. «Вот какие у нас отличные места!» – смеется (оказывается, он и смеяться умеет, и глаза у него под широкими бровями – серые, веселые!). И правда, сверху хорошо видно всех танцующих и не так душно.

«А я вас знаю, – вдруг говорит он. – Вы знакомая девочка нашего Кости Супрона». Я удивилась очень, но, оказывается, что Донька поручил ему наши места перед концертом стеречь, и так и объяснил – мол, четыре места: для него с Галкой и Косте с «его девочкой». И весь концерт он сидел за нами. Мне почему-то очень неприятно было, что меня уже за «костину девочку» считают, и я перевела разговор на другое: «А я вас тоже знаю! (Он начал на «Вы», ну и мне приходится так же) – вас мушкетером зовут». Он рассмеялся: «Это нашу троицу чуть не с первого класса так окрестили. Но у нас есть еще и персональные прозвища».

«Атос, Портос и Арамис?» – спрашиваю. «Если бы, – говорит. – Нет, гораздо более прозаические. «Поэт», «Артист» и «Чокнутый». Можете определить, кому какое принадлежит?»

Я так и фыркнула. Ну конечно, он не «Артист» – это про Юрочку. И не «Поэт». Значит, он «Чокнутый»? Почему? Чем «чокнутый»?

«Ну, это лучше спросите у тех, кто меня так прозвал», – смеется. «А настоящее имя у вас есть?» Он привстал и чуть ли не каблуками щелкнул: «Разрешите представиться – Арнольд, или лучше – Алька». Ну, и я представилась. А тут музыка кончилась и он говорит: «Вам, видно, пора идти. Вас уже ждут». (Я так и не поняла – он дурачится или всерьез со мной на «Вы» говорит. Меня, кажется, впервые так называют). И действительно, Галка с Донькой и Костей меня уже ждут, я их сверху вижу, а они меня – нет. Пошла я к ним, хотя мне и не очень хотелось. И снова было неловко перед этим Алькой – вроде подтверждалось то, что я не сама по себе, а «чья-то девочка».

Продолжу завтра, а сегодня кончаю, уже поздно и мама велит гасить свет. (Предполагается, что я пишу «сочинение»).

28 марта 1940 г.

Вот, собиралась «завтра» закончить, а продолжаю аж через две недели – так у меня все закрутилось, что и с уроками-то еле управляюсь. Были за это время и всякие неприятности с физичкой, да уже вроде последняя контрольная перевесила итог в сторону твердой тройки.

Продолжу про тот «исторический» вечер. А он во многом действительно исторический: впервые у меня с того вечера появился знакомый мальчик, с которым мы «гуляем», говорим о всяких умных вещах и даже ходим на танцы! И никто из школьных девчонок об этом не знает – Галка не в счет. Ну, что ж, наверное, пора! Все же мне через десять дней исполняется семнадцать лет!

Итак, меня «нашли», и Галка, конечно, выговорила мне за то, что я «куда-то пропала», хотя сама же и оставила меня одну. Костя пригласил меня танцевать, а Галка с Донькой тотчас исчезли и появились лишь в конце вечера, судя по физиономиям, рассорившиеся вдрызг. Ну да это у них не впервой! Костя танцует хорошо, но сначала все молчал. Потом мы с ним понемножку разговорились. Домой шли пешком, по Фонтанке. Галка с Донькой сразу начали выяснять отношения и ушли вперед, а мы с Костей шли, далеко отстав от них, и я сначала никак не могла найти тему для разговора (как кончились танцы, Костя снова умолк). О чем ни скажу – обо всем с насмешкою: «Чепуха это!», «Ерунда!» – и о спорте, которым Донька увлечен, и о фильме, который сейчас везде идет, «Волга-Волга». Фильм, правда, глуповатый, но ведь смешной, и актеры хорошие. Из всего Чехова ему почему-то один только «Ионыч» нравится – целую обличительную речь вдруг произнес против всяческих современных ионычей, которые только о том, чтобы сытно и безбедно жить мечтают. Будто меня надо убеждать в этом! Но все же он, видимо, мало читал Чехова: попробовала заговорить о «Доме с мезонином», о «Попрыгунье» – впечатление, что не знает их, но не хочет признаться. Говорит: «Конечно, и этот рассказ неплохой, но «Ионыч» – лучше». А потом случайно заговорили о машинах, о технике (я думала, что «Эмки» отличаются от «ЗИСов» только внешним видом), и Костю будто подменили! Оказывается, он прекрасно разбирается в двигателях внутреннего сгорания, уже имеет права, водит автомобиль, мотоцикл и даже конструирует сам какой-то мотороллер – вроде мотоцикла, но с маленькими колесами. Их в США выпускают, а у нас еще нет. И Костя уже седьмую модель делает. То есть он не только разрабатывает конструкцию, чертит чертежи, но и сам вытачивает нужные детали (в мастерской паровозного депо – отец у него машинист), подбирает из старых частей нужное и полностью своими руками делает эти роллеры! Я до сих пор и слова-то этого не знала. Последняя его модель имела скорость около 50 км/час, а скоро он будет испытывать новую – КАС-7 (Константин Андреевич Супрон) и предполагает, что она будет давать 75 км/час. Это по-настоящему увлеченный своим делом человек, не боящийся никакой работы, не в пример многим нашим мальчишкам. Он умеет слесарить, на токарных и фрезерных станках работать (и чем только они отличаются?). Руки у него в ссадинах, мозолях, как у настоящего рабочего, и мне теперь неловко за то, что я сначала отнеслась к Косте несколько свысока из-за того, что он не читал там чего-то, плохо знает Эрмитаж и ни разу не был в филармонии. Да я и сама-то в филармонии только два раза была, да и то не сама пошла, а меня Адка потащила.

В общем, я не жалею о том, что Галка познакомила меня с Костей, и теперь, когда я знаю, какой у него «конек», мне не надо придумывать тем для разговоров. Надо будет только немного хоть свою полную неграмотность в области техники одолеть, хотя бы в энциклопедии про двигатели внутреннего сгорания прочитать, а то Костя мне толкует про карбюраторы, я поддакиваю, а сама не могу представить, как этот карбюратор выглядит и какое у него назначение. Кто знает, может, в наше время быть абсолютно неграмотным в области техники более стыдно, чем не знать музыку, живопись, литературу? Ведь не случайно лозунг сейчас – «Техника решает все!». Вот с какими мыслями я пришла с того вечера домой. А папа выругал меня за то, что поздно пришла, и маму заодно – зачем «распустила». И двойку – уже исправленную – помянул… А если бы он знал, какие разумные мысли у меня появились в результате этих «танцулек»! Ну, я, конечно, помалкивала и быстренько улеглась в темноте за своей ширмой на диванчике. Папа продолжал еще долго ворчать, а я уснула.

За это время я уже несколько раз встречалась с Костей. Наш маршрут – от Троицкого собора к Фонтанке и дальше, по набережной, до Калинкина моста и обратно. Здесь всегда малолюдно и меньше вероятности встретить кого-либо из знакомых. Он много рассказывает мне о технике, о разных изобретателях и о тех, «кто до всего своим умом дошел». Он считает, что высшее образование ни к чему – в любом вузе много лишних предметов, а самообразованием можно достичь больше. Очень любит Циолковского (он ведь был тоже самоучкой), цитирует его мысли о науке наизусть. К своему конструированию мотороллера Костя относится как к первой ступени на жизненном пути: «Выжму из этой модели все, что возможно, доведу до такого уровня, чтобы предложить в серийное производство, а потом чем-нибудь другим займусь». А последний раз сказал: «Может, я самолет когда-нибудь построю. Совсем новый принцип мотора крутится у меня в голове…». Самолет? Это, пожалуй, уж он чересчур хватил. Но, в общем, мне его увлеченность нравится.

Ходили мы с ним на танцы в Дом пионеров – там по субботам вечера старшеклассников – и я уже совсем прилично танцую.

11 апреля 1940 г.

В газете:

За выполнение и перевыполнение хозяйственных планов;

Сила большевистского слова;

Операции германских войск в Норвегии и Дании;

Поэт – трибун революции (о Маяковском);

Суд (кража обуви на фабрике).

Вот и прошел мой день рождения – 7 апреля. Так я ждала этого дня, но никакой особой радости он не принес. Вот если бы я могла отметить этот день по-своему: пригласила бы ребят из школы, а также Костю с Донькой, Адку, может быть, даже Генку Соболева – вот это был бы праздник! А так… Собрались, по обыкновению, все наши родственники – мамины сестры. Тетя Катя с мужем дядей Ваней и Верушка с Алексеем (Алексей – папин младший брат). Зашла на часок и ушла папина сестра тетя Лена с маленьким Валькой. Приехала из Лигова бабушка. Все поздравляли, все подарки дарили (тетя Катя даже очень хорошую шерстяную кофточку), но все равно мне было как-то грустно. И папа в тот вечер был дома, и пироги у мамы очень вкусные получились – а все же это была одна из тех обычных встреч с родичами, которые у нас бывают несколько раз в год. Сначала, как водится, сидели за столом (просто чай с пирогами – стола с закусками и вином у нас не бывает). Разговор шел ни о чем. Потом женщины перешли на кресла, к круглому столику, и тетя Катя свою новую вышивку показывала (она и в гости всегда с какой-нибудь работой ходит – вышивкой или вязаньем), и мама мне велела тут же рисунок снять. Пока я этим занималась за своим письменным столом, у них о чем-то разговор тихими голосами пошел – бабушка за что-то Верушку отчитывала, та пыталась отшучиваться, но тетя Катя говорила: Не дури, слушай, когда мать говорит. А папа с дядей Ваней уселись за шахматы, но скоро бросили, так как Алексею не терпелось рассказать о каких-то беспорядках у него в типографии. Папа заспорил с ним, доказывая, что «совсем не так надо было действовать». Дядя Ваня поддержал Алексея, и папа уже злился и начал повышать голос. Всегда так бывает – как соберутся вместе, о чем бы ни зашел разговор, он всегда переходит в спор. Мама уже окликала их, пыталась перевести разговор на другое, но они только отмахивались. Наконец папа сказал: «Ладно. Здесь не место и не время обсуждать эти вопросы». Но тут уж дядя Ваня повысил голос: «Вот-вот! Чуть что – так сразу в кусты!», Леша захохотал, и я видела, что папа совсем рассердился. Тут вмешалась Верушка: «Хватит вам о политике. Давайте лучше петь!». И сама начала: «Однозвучно гремит колокольчик…». Мы с мамой подтянули, а потом и мужчины, и даже бабушка. У дяди Вани хороший бас и он всегда вторит, а Леша отлично играет на гитаре – его старая гитара у нас за шкафом висит и звучит только когда он с Верушкой к нам приходит. Они вместе хорошо спелись, и я люблю их слушать. Пели потом и «Тройку почтовую», и «Вечерний звон», и мамину любимую – «Ты знаешь край, где все обильем дышит». Вот эти полчаса, пока пели, были самыми лучшими за весь вечер. Лица во время пения у всех добрые становятся, задумчивые, и сразу заметно, как мама и ее сестры похожи между собой, и легко представить, что и бабушка в молодости была такой, как они, – русые, круглолицые, немного курносые, спокойные в движениях и речи. А у папиной родни чувствуется цыганская кровь (его мать была из цыган) – смуглые, темноглазые, темнобровые, носы чуть с горбинкой, ноздри четко очерчены. И хоть папа невысокого роста и черты лица у него мелкие, а глаза серые, но он все равно похож и на Алексея, и на Лену, и на своего старшего брата Ванюшку (он у нас редко бывает). И вспыльчивые они все, но если Алексей легко переходит на шутку, то папа долго не может остыть после спора и остается раздраженным, замкнутым. Даже когда он подпевал вместе с нами, все же было видно, что поет машинально, а мысли его еще в споре. Пели недолго – уже в двенадцатом часу, когда Верушка с Алексеем затянули свою коронную «Ай да тройка, снег пушистый…», папа одернул их: «Да потише пойте! Ведь соседям мешаем!» (папа всегда о соседях вспоминает, когда даже заговорим громко). Верушка тут же прервалась на полуфразе и встала: «Алешенька! Пойдем домой, нас здесь не понимают!» – любит она дразнить папу. Мама было стала их уговаривать, да тут и тетя Катя с мужем засобирались (им далеко, на Петроградскую сторону), и бабушка (ей так совсем далеко – на Балтийский вокзал, а там еще на поезде полчаса до Лигово, но ночевать никогда не остается). Так все и разошлись.