Текст книги "Римская диктатура последнего века Республики"

Автор книги: Нина Чеканова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Денежные награды триумвиры выплачивали по окончании военных кампаний. За победу под Филиппами Антоний, например, каждому воину обещал по 5000 драхм, каждому центуриону – вдвое больше, каждому трибуну – вдвое больше, чем центурионам (Арр. В. С., IV, 120). Такой же суммой награждал своих легионеров Октавиан в 36 г. (Арр. В. С., V, 129). Используя настроения алчности и распущенности, триумвиры прибегали к такому действенному средству, как обещание отдать лагерь противника на разграбление.

Чрезвычайно действенным средством влияния на армию были обещания и практика земельных раздач ветеранам. По собственному отчету, представленному Октавианом в автобиографии, по окончании гражданских войн 300 тыс. ветеранов были выведены в колонии, получили или землю в муниципиях, или денежное вознаграждение (RGDA, 1, 16—19). Такая практика была для триумвиров решением сразу нескольких задач: ожидание обещанного скрепляло союз полководца и армии; ветераны-колонисты, являясь по существу клиентами полководца, усиливали его престиж и в гражданском обществе, и в армии; поселения колонистов создавали особую социальную среду, на которую могли опереться триумвиры. В свете сказанного вполне обоснованно выглядит точка зрения некоторых исследователей о сути Перузинской войны как борьбы за влияние Октавиана и Антония в колониях ветеранов^{654}. Хотя, на наш взгляд, история их противостояния, в том числе и в ходе Перузинской войны, не исчерпывается лишь этим обстоятельством.

Наряду с земельными раздачами не утратил значения и такой стимул, как предоставление гражданства. Так, воинам-цезарианцам по закону Мунация (Планка) и Эмилия (Лепида) предоставлялось гражданство. По мнению Н. А. Машкина и В. Н. Парфенова, этот закон активно применялся триумвирами^{655}.

Таким образом, армия выступала основой власти и опорой реальной политической практики триумвиров. Учитывая новую ценностную ориентацию легионеров, триумвиры использовали и республиканские традиции персонализированного военного лидерства, и материальные стимулы.

Следующей составляющей власти триумвиров был ее религиозно-культовый аспект. Органичной, внутренне присущей частью важнейших устоев римской жизни и традиций, в том числе и организации и осуществления власти, были сакральные представления и религиозно-культовая практика. Но они были еще и внешним выражением той pietas, которая связывала римских граждан в единое целое.

Первым из числа будущих союзников обратил внимание на значение религиозно-культового фактора для укрепления собственных политических позиций Лепид. Именно он в смутной ситуации первых дней после убийства Цезаря добился присвоения ему звания великого понтифика (Арр. В. С., II, 132; ср.: Liv. Per., 117; Vell., II, 63, 1). Это придавало ему определенный вес в политической жизни Рима. Однако более важным в его выступлении, на наш взгляд, был другой момент: выступая под лозунгом мести за смерть Цезаря, он назвал его «действительно священным и уважаемым мужем» (Арр. В. С., II, 132). Таким образом, идея мести убийцам Цезаря принимала сакральный смысл. Видимо, эту же мысль пытался провести 17 марта 44 г. и Антоний, когда, ссылаясь на римскую религиозную традицию и норму, заявил перед сенатом, что все, сделанное убийцами Цезаря, не подлежит одобрению, т. к. является «нарушением религии и закона» (Арр. В. С., II, 134). Не случайно Октавиан еще весной 44 г. по прибытии в Рим использовал появление кометы для обожествления Цезаря (Suet. Iul., 88; Dio Cass., XLVII, 18, l)^{656}. Вдогонку Октавиану на заседании сената 1 сентября 44 г. Антоний провел решение, которое не просто выражало почитание, а, скорее, обожествление Цезаря (Cic. Phil., I, 6; 13). Заметим, что действия Лепида, Антония и Октавиана в направлении сакрализации личности Цезаря не встретили активного сопротивления в общественном мнении. Попытки Долабеллы противостоять утверждению культа Цезаря оказались безрезультатными (Cic. Phil., I, 5).

Общим местом в исследовательской литературе является суждение о том, что картина, сложившаяся к середине I в. в религиозно-культовой сфере Рима, была довольно пестрой, сочетала традиционную римскую идеологию и греческую философскую мысль^{657}. Римскому сознанию была близка идея героизации предков. Принципы pietas способствовали развитию этой идеи. Традиционная римская идеология, таким образом, могла вполне логично сочетаться с греческими стоическими и пифагорейскими представлениями о бессмертии души. Совершенно органичным был синтез этих идей для римской аристократии, которая таким образом поддерживала чрезвычайно высокую оценку заслуг предков и соответственно подчеркивала ее собственную социально-политическую значимость, обусловливала справедливость общественных представлений об исключительности и избранности старинных аристократических родов, особом покровительстве высших сил по отношению к ним. Подобные представления развивал Плиний Старший, утверждая, что «бог – это помощь человека человеку», т. к. она открывает путь к вечной славе, а обычай требует воздавать благодарность за благодеяние и возводить благодетеля в число богов (Plin. H. N., II, 5). Цицерон в последних философских трактатах «О славе» (De Gloria) (Cic. Philos. libr. frr., 8) и «Утешение» (Consolatio) (Cic. Philos. libr. frr., 9), от которых сохранились лишь фрагменты, также размышлял об обожествлении великих людей благодарными потомками. П. Грималь обратил внимание на то, что они могли быть политическими памфлетами, обличавшими «героев его времени», т. е. периода новой смуты, охватившей Рим^{658}. Мы же подчеркнем тот факт, что эти рассуждения Цицерона поднимали проблему обожествления героя на философский уровень: права на славу и бессмертие достойны те, кто хорошо служил родине (Cic. Ad quir. post red., 5; 8; 10; De rep., VI, 321; De leg., II, 8-24; De nat. deor., III, 50). Правда, когда дело касалось конкретной личности, например Цезаря, ни сенат, ни принципиальные республиканцы, в частности Цицерон, ни даже умеренные цезарианцы не хотели его обожествления и отказывались признать этот акт (Cic. Phil., I, 3; ср.: Cic. Phil., II, 111). Думается, однако, что в данном случае определяющее значение играли не идеологические, а политические соображения.

Героизация личности не была чужда и сознанию социальных низов^{659}, где традиционные римские представления удерживались наиболее прочно. Ряд исследователей совершенно справедливо, как нам кажется, видит проявление идеологии героизации личности в движении Гая Аматия или лже-сына Г. Мария^{660}. Исходя из принципа отдаленного родства с Цезарем, он заявил о намерении мстить за его смерть, а на месте погребения соорудил алтарь и устраивал жертвоприношения (Liv. Per., 116; Арр. В. С., II, 148; III, 2). После расправы над Аматием толпа требовала от сенаторов соорудить алтарь и первыми принести жертву Цезарю (Арр. В. С., III, 3). Так традиция апофеоза предка-героя смыкалась с идеей его сакрализации.

Эти представления были результатом преломления в сознании римлян того факта, что появилась новая социально-политическая сила, стоявшая над людьми и отсутствовавшая в civitas – сила личности, эмансипировавшейся от общины и имевшей реальную возможность разрешить ту или иную конкретную ситуацию. В конечном счете все подобные изменения были обусловлены переходом от активной идеологии граждан к пассивному повиновению подданных. Героизация личности особенно активно развивалась в связи с активизацией военных действий. Необходимая вера в особые возможности и дар полководца поддерживала эти настроения[89]89
  Подобные представления возникли еще в конце 2-й Пунической войны и были связаны с образом Сципиона Африканского, см. гл. 1.1 настоящей работы.


[Закрыть].

На эти идеи опирались и триумвиры, выдвигая лозунг мщения за смерть Цезаря, придавая ему особый сакральный характер. Они муссировали идею дивинизации – divinitas – Цезаря. Наиболее заметные политические выгоды извлек из этого Октавиан^{661}. С момента выхода на политическую арену он форсировал римский республиканский патриотизм. Он прекрасно понимал, какое значение может иметь для него причастность к божественной сущности Цезаря. Идея обращения к нравам предков и в области религии должна была удовлетворить настроения римского гражданства и создать идеологическую основу его личной власти[90]90
  В полной мере это получит свое проявление уже с утверждением принципата Августа. Эти вопросы наиболее подробно см. в работах: Машкин Н. А. Принципат Августа. С. 383—384; Штаерман Е. М. Социальные основы религии… С. 209.


[Закрыть].

Не менее важным этот аспект был и для Антония. Все свои первоначальные распоряжения и назначения на должности он объяснял волей Цезаря, подчеркивая таким образом сакральный, а потому нерушимый характер этих действий (Plut. Ant., 15). После обожествления Цезаря Антоний стал его фламином, внес предложение, чтобы пятый день Римских игр в честь Юпитера, Юноны и Минервы был посвящен Цезарю (Cic. Phil., II, 110). Он, таким образом, становился распорядителем этих игр.

Однако, по справедливому замечанию В. Н. Парфёнова, дивинизация Цезаря имела более глубокое основание и играла важную роль не только конкретно для Октавиана и Антония, но для триумвирата вообще: идеология и политика военных кругов были возведены на уровень государственных и подчеркивали сущность новой власти как коллегиальной военной диктатуры.^{662}

В целом о религиозной политике триумвиров мало что известно. К тому же у них вряд ли было время продумывать этот момент. Однако очевиден тот факт, что в своем стремлении к auctoritas все они вместе и каждый по-своему стремились опереться на сакральные представления римлян, использовали одни и те же возможности. При этом триумвиры, видимо, руководствовались различными соображениями. Дело не только в возможности прямого влияния на события через участие в жреческих коллегиях, хотя и это имело немаловажное значение. Дело именно в возможности идеологического закрепления своих позиций.

Наиболее активно сакральные средства укрепления власти и влияния использовал Антоний. Осуществляя активную сакральную пропаганду, он настойчиво возводил свой род к Гераклу, подчеркивал это в одежде и поведении (Plut. Ant., 4)^{663}. Оказавшись на Востоке, Антоний открыто приобщился к восточной религиозно-культовой традиции. В 41 г., вступив в Эфес, он принял титулы бога Диониса: граждане величали его «подателем радостей, источником милосердия» (Plut. Ant., 24, 3; ср.: Арр. В. C., V, 4). Позднее в Тарсе был устроен фарс: Антоний-Дионис вступил в священный брак с Клеопатрой-Афродитой «на благо Азии – έπ' άγαθω της Άσίας» (Plut. Ant., 24—26). Антоний, по-видимому, относился к этому не только как к восточной экзотике, но придавал более важное значение. В 39 г. фарс священного брака был повторен – на этот раз с Октавией, которая олицетворяла Афину (Dio Cass., XLVIII, 39, 2). Тогда же появились монеты Антония с дионисийской божественной символикой^{664}. Чуть позднее (между 38 и 36 гг.) была выпущена монета с несколько иной, но тем не менее типичной восточно-эллинистической – сотериологической – символикой. Следует безоговорочно согласиться с Ю. Г. Чернышовым в том, что подобная символика приобрела в пропаганде Антония совершенно монархический оттенок. Однако нам представляется не совсем верным утверждение Ю. Г. Чернышова, высказанное вслед за X. Бухгеймом, что эти восточно-эллинистические формы культа навязывала Антонию Клеопатра^{665}. Не отрицая возможности подобного влияния, мы тем не менее считаем, что при жесткой установке Антония как римского полководца и гражданина на римскую традицию и сохранение верности римским традиционным сакральным представлениям вряд ли это было бы возможно. Скорее всего, в данном случае совпало желание Антония укрепить свое положение на Востоке и стремление Клеопатры усилить собственное значение при опоре на сильные позиции Антония. В исторической литературе часто обсуждаются вопросы о том, насколько приверженность Антония восточным религиозным традициям была органичной для него, в какой период он сознательно обратился к ним и пр.^{666} Разумеется, в теоретическом отношении все эти вопросы очень интересны. Мы же, рассматривая практическую политику Антония, считаем необходимым подчеркнуть: в любом случае, даже если его действия в сакральной сфере были спонтанной реакцией на настроения толпы или продуманными пропагандистскими акциями, они должны были символизировать особые возможности Антония и особые перспективы его власти, указывали на ее вечность и космический характер и были вызваны желанием, используя местные восточные реалии, усилить собственные политические позиции^{667}. Октавиан также делал попытки укрепить свое идеологическое влияние. Он усиленно и постоянно пропагандировал идею о том, что является приемным сыном божественного Цезаря. Параллельно с этим Октавиан заявлял о своей генеалогической связи с Аполлоном, божеством, с которым римское религиозно-мифологическое сознание связывало наступление новой счастливой эпохи (Suet. Aug., 94—96). В целях идейного воздействия на широкие массы Аполлон был объявлен патроном Октавиана: он не только обеспечил Октавиану победу и при Филиппах, и позднее при Акции, но сам руководил и сражался на его стороне (Plut. Brut., 24; Ant., 75; Dio Cass., LI, 17; Prop., IV, 6; 27). Сторонники Октавиана постоянно подчеркивали, что ему покровительствует солнечное божество (Vell., II,59, 6; Suet. Aug., 95). Как средство наглядной пропаганды и усиления личного влияния Октавиан использовал монетную чеканку: в 43 г. он выпустил серию монет с заявкой на свою божественность. Это, безусловно, имело не только сакральный, но и политический смысл. Известно, что после Филипп, когда Антоний и Октавиан заключили новое соглашение, а Лепиду отвели второстепенную роль, перестала чеканиться монета с изображением последнего. И наоборот, после Перузинской войны, когда Октавиану потребовался надежный союзник против Антония и он пытался опереться на Лепида, появилась монета с портретом Октавиана и Лепида^{668}.[91]91
  На оживление политической активности Лепида указывает и возобновление им чеканки собственной монеты, см.: Парфенов В. Н. Триумвир… С. 135; М. Грант также приписывает Лепиду монету с портретом Цезаря на аверсе и морской символикой на реверсе, см.: Grant M. From imperium to auctoritas… P. 11.


[Закрыть]

В целом же в сакральной сфере Октавиан действовал осторожно. Исходя из традиционных римских представлений, он верно оценил опасность прижизненного обожествления и, хотя его неоднократно пытались непосредственно отождествить с Аполлоном, Ромулом, Меркурием, Юпитером и др., не придавал этому официального характера. Он старался не раздражать религиозных чувств греков, во всяком случае, не противопоставлять римские сакральные традиции греческим. Так, находясь в Греции, во время борьбы с республиканцами он активно опирался на популярный во всем греко-римском мире культ Аполлона. Однако после утверждения принципата с 27 г., по наблюдениям Ю. Г. Чернышова, начался «латинский период», когда Октавиан стал демонстративно использовать римскую сакральную традицию – традиционные римские культы Гениев, Ларов и т. п.^{669} Он понимал сам и пытался дать понять всем остальным, что он строил Римскую империю, идеологическую основу которой должен составлять «римский патриотизм». Уже в 33 г. восточные маги и астрологи были изгнаны из Рима (Dio Cass., XLIX, 43). В данном случае мог иметь значение не только сакральный, но и политический фактор: началось активное открытое противостояние Октавиана и Антония. В этой ситуации религиозные настроения римлян могли сыграть важную роль. Кроме того, это мероприятие, видимо, могло иметь своего рода охранительное значение, поскольку было призвано сдержать распространение в Риме культов, связанных с Антонием.

Таким образом, II триумвират выступает в процессе политической эволюции Римской республики как разновидность авторитарной власти, наиболее близкий прецедент принципата. Для возникновения подобной структуры требовалось сочетание предпосылок, которые можно разбить на две группы. К первой относятся особенности социально-экономической и политической эволюции Рима, римский менталитет и т. п.; ко второй – субъективные характеристики политических деятелей Римской республики I в. В середине I в. вопрос о единовластии ставился, видимо, уже открыто. Веллей Патеркул рассуждал о том, что в случае победы республиканцев «большим благом для государства был бы Брут, нежели Кассий, равно как главою государства лучше иметь Цезаря, а не Антония – qui si uicissent, quantum rei publicae interfuit Caesarem potius habere quam Antonium principem, tantum retulisset habere Brutum quam Cassium» (Vell., II, 72, 2). Оценивая место и роль II триумвирата в развитии автократических тенденций в Римской республике, заметим: триумвиры сознательно и целенаправленно пошли на замену республиканской системы правления собственной властью, план «государственного переворота» возник, видимо, одновременно с планом уничтожения заговорщиков-республиканцев, т. е. к концу 43 г. Этому способствовал хотя и не всегда продуманный чисто технически и часто нереалистичный, но достаточно последовательный и жесткий план участников «республиканской партии» по отстранению от власти и ликвидации «партии Цезаря».

II триумвират являл собой, как, впрочем, и будущий принципат, абсурдную с государственно-политической точки зрения систему власти, состоявшую из двух основных структур управления: собственно государственно-республиканской, не имевшей реальной власти, и аппаратной, расположенной вне иерархии государственных структур, сосредоточившей всю власть.

Основными составляющими власти триумвиров выступали формально-юридические, традиционные государственно-правовые, этико-правовые, сакральные нормы и «вождистский» элемент. При этом реальную основу власти триумвиров составляла армия. Не случайно в период существования II триумвирата мы не встречаем в источниках сколько-нибудь значимых попыток противостояния со стороны ординарных органов власти. По существу, в Риме был установлен авторитарный режим в форме коллегиальной военной диктатуры^{670}. Главнейшей задачей этого режима было утверждение порядка в государстве, что в условиях второй половины I в. означало установление адекватной территориально-державной системы управления.

2. Полномочия и социальная политика II триумвирата

Обращаясь к проблеме исторической роли II триумвирата в процессе перехода Рима от отживших полисных структур к новым имперским, необходимо обратиться к исследованию центрального звена – объема полномочий триумвиров и основных направлений их практической политики.

Lex Titia предоставил Октавиану, Антонию и Лепиду широчайшие полномочия сроком на 5 лет (по 31.12.38 г.), которые затем были продлены до 31 декабря 33 г.^{671} На основании этого закона триумвиры получили право осуществлять власть и в сфере militiae, и в сфере domi. Особенно важно то, что экстраординарный характер предоставленного триумвирам империя не разграничивал территориально их военную и гражданскую компетенцию^{672}. Это означало абсолютную и неограниченную правоспособность союзников во всех сферах управления государством: военной, административной, финансовой, законодательной и судебной. Плутарх подчеркивал, что, заключив союз и «слив свои силы воедино, (триумвиры) поделили верховную власть» (Plut. Cic, 46).

Прежде всего, союзники организовали и поставили под личный контроль военную сферу государства. Уже в Бононии они договорились об обмене и разделе легионов между собой: Октавиан и Антоний получали по 20 легионов, Лепид – всего 3 (Арр. В. C., IV, 3). После победы над республиканцами при Филиппах в 42 г. силы и военные обязанности были перераспределены (Арр. В. С.,

V, 3; Dio Cass., XLVIII, 1, 3). Весной 37 г. в Таренте при очередном свидании триумвиров Антоний передал Октавиану 130 военных судов, а Октавиан предоставил коллеге по магистратуре 20 тыс. солдат для парфянского похода (Plut. Ant., 21; 35; Арр. В. С., V, 95; Dio Cass., XLVIII, 54). Даже в 33 г., когда триумвират фактически распался, а отношения между Антонием и Октавианом обострились, обмен вооруженными силами продолжался (Plut. Ant., 53).

В качестве главнокомандующих триумвиры сосредоточили в своих руках институт комплектования армии. Они объявляли воинские наборы, определяли их время и количество новобранцев (Plut. Ant., 56). После победы при Филиппах триумвиры произвели сокращение армий: у Октавиана осталось 5 легионов, у Антония – 6 (Арр. В. С., V, 3). Однако уже после Перузинской войны (41—40 гг.) в распоряжении Октавиана оказалось 40 легионов (Арр. В. С., V, 53). Для ведения военных действий против Секста Помпея Октавиан привлек Лепида с 12 легионами (Vell., II, 80, 1). В 36 г. объединенные военные силы Октавиана состояли из 45 легионов (Арр. В. С., V, 127), а в 32 г. ему принесли присягу 500 тыс. человек (RGDA, 1, 16—17). Огромная армия была собрана и Антонием: накануне парфянского похода (36 г.) он располагал, по одним сведениям, 18 легионами (Liv. Per., 130), по другим – 13 (Vell., II, 82, 1).

Вербовка солдат осуществлялась не только в Италии, но и в провинциях. Это было наиболее характерно для Антония. Массовые наборы солдат из местного населения изменили к 34 г. этнический состав его легионов (Plut. Ant., 56), что особенно важно, поскольку способствовало территориальной интеграции, втягивало провинции в круг общегосударственных политических проблем.

В компетенции триумвиров оказались и военно-стратегические вопросы. Они самостоятельно разрабатывали и осуществляли планы ведения гражданской войны. Даже в вопросах внешне-государственной политики триумвиры действовали независимо от сената и народного собрания. Октавиан, например, по собственной инициативе предпринял военные действия против иллирийских племен (Liv. Per., 131132; Vell., II, 78, 2; Арр. В. С., 128; Flor. Ер. bell., II, 23; ср.: Арр. Illyr., 46), а Антоний ни с кем не согласовывал планы парфянской кампании (Liv. Per., 130; Арр. В. С., V, 10; Flor. Ер. bell., II, 20, 510).

Армия оказалась под контролем триумвиров не только в военно-политическом, но и в экономическом отношении. Триумвиры сами брали на себя обязательства по обеспечению солдат и ветеранов как во время службы, так и после роспуска легионов (Plut. Ant. 23; Арр. В. С., IV, 3; V, 12—13; Dio Cass., XLVIII, 6). С этой целью производились конфискации земель и имущества гражданского населения и храмов, выводились колонии, основывались ветеранские поселения (RGDA, 1, 16—19; 5, 35—38; Liv. Per., 125; Арр. В. С., V, 24; ср.: Vell., II, 74, 2; Suet. Aug., 17). Испытывая недостаток материальных средств, триумвиры прибегали к принудительному изъятию храмовых имуществ. Октавиан, например, накануне Перузинской войны изымал деньги из запасов Капитолийского храма, сокровищниц в Анции, Ланувии, Нумесе и Тибуре (Арр. В. С., V, 24). У Диона Кассия есть свидетельства о том, что Антоний на востоке прибегал к конфискации храмовых средств (Dio Cass., LI, 1; ср.: Plin. H. N.. XXXIV, 58).

За годы гражданских войн самым важным способом достижения авторитета в армейской среде и укрепления связи с легионами стала практика денежных и земельных раздач. Отчетливо понимая, насколько важен армейский престиж, триумвиры активно использовали эту практику. Так, Антоний еще до образования триумвирата принял закон о выведении колоний для ветеранов – lex An-tonia Cornelia de coloniis in agros deducendis (Cic. Phil., VI, 14; VIII, 26). С образованием политического союза главную роль в колонизационной политике стал играть Октавиан. Это положение было закреплено за ним в результате распределения между триумвирами военно-политических обязанностей после победы при Филиппах (Арр. В. С., V, 3; Dio Cass., XLVIII, 1, 3). Таким образом, в руках Октавиана оказался важнейший инструмент укрепления личного авторитета и политического возвышения. Вместе с тем именно с Октавианом римско-италийское гражданство стало связывать надежды на организацию гражданской жизни, что в конечном итоге способствовало развитию территориально-державных настроений и отношений.

Показателем особой компетенции триумвиров в военной сфере является формирование под их командованием преторианских когорт – cohors praetoria (App. B.C., IV, 7). Вообще преторианские когорты известны со времен Сципиона Африканского: первоначально они являли собой отряды лучших воинов и друзей, состоявших при полководце и несших его охрану. Организовывались они на время войны и в пределах померия действовать не могли. Экстраординарный империй и особая компетенции триумвиров, закрепленные lex Titia, позволяли им постоянно иметь при себе преторианскую гвардию и опираться на нее при осуществлении не только военных действий, но и практической политики в отношении римско-италийского гражданского населения всюду, где бы они ни находились: в провинциях, в Италии и даже в самом Риме. После Филипп преторианские когорты Октавиана и Антония насчитывали по 4 тыс. человек (Арр. В. С., V, 3; ср.: Арр. В. С., V, 24).

Итак, триумвиры поставили военную сферу под личный контроль. Республиканские органы власти (сенат и комиции) оказались полностью отстранены от решения военно-политических и военно-стратегических вопросов. В соответствии с союзнической договоренностью триумвиры получили полную свободу внешнеполитических действий и заключения договоров, «с кем каждый захочет» (Арр. В. С., V, 62). Они объявляли войны, организовывали военные экспедиции и заключали мир, не согласуя свои решения не только с республиканскими органами власти, но даже друг с другом (Plut. Ant., 3750; 53; Арр. Illyr., 13; 1528; Dio Cass., XLIX, 24—31; 35—38). В провинциях, выделенных Октавиану, Антонию и Лепиду под персональный империй, каждый их них чувствовал себя совершенно независимо и суверенно.

Особенно важно подчеркнуть, что широчайшие полномочия триумвиров в военной сфере способствовали развитию важнейшей имперской тенденции: главным орудием и опорой власти и гражданского порядка стала выступать армия. Показателем этого является факт присяги, принятой Октавианом в 32 г.: в это время он уже не являлся триумвиром и не имел консульского империя, который позволял бы ему осуществлять власть в сфере domi. Присяга легионов стала единственной основой его государственно-правового положения (RGDA, 1, 16—17). Можно предположить, что подобную присягу принесли и солдаты Антония, но прямых сведений об этом у нас нет. Наличие подобной прочной взаимозаинтересованной связи триумвиров и их легионов было очевидно уже для современников. Более того, у Аппиана есть пространное рассуждение о том, что в то время солдаты считали себя не состоявшими на службе у государства или даже отдельных политических лидеров, а помощниками своих полководцев (Арр. В. С., V, 13; 17)^{673}.

Экстраординарный империй, предоставленный триумвирам по закону Тиция, предполагал и высшую административную власть как в сфере центрального, так и местного управления. В период II триумвирата центральный республиканский аппарат власти формально продолжал функционировать: собирались сенат и комиции, избирались должностные лица. Но вся эта система оказалась под контролем триумвиров. Имея в виду их титулатуру – tres viri rei publicae constituendae, можно предположить, что они обладали правом выступать в сенате – ius senatus habendi – и обращаться к народному собранию – ius cum populo agendi. В связи с этим они получили возможность активной законодательной инициативы, а также возможность организовывать и направлять работу центральных республиканских органов власти (Арр. В. С., IV, 20; 32). Взаимоотношения триумвиров с сенатом определял и тот факт, что в результате проскрипций и военных действий наиболее непримиримые республиканцы были физически уничтожены (Арр. В. С., IV, 135; Тас. Ann., I, 2), и большинство действовавших сенаторов по своей политической ориентации были сторонниками триумвиров. Известно, что Антоний во время первого консульства (44 г.) активно способствовал проникновению в сенат своих приверженцев. Современники называли их «замогильными сенаторами» (Suet. Aug., 35). Когда, по данным Диона Кассия, в 39 г. триумвиры предприняли сверку списка сенаторов – lectio senatus, выяснилось, что к этому времени сенат пополнился «пестрыми людьми, солдатами, сыновьями отпущенников и даже рабами» (Dio Cass., XLVIII, 34, 4). Вероятно, это были люди, связанные с триумвирами личными отношениями. Не случайно в период открытой конфронтации Октавиана и Антония сенаторы разделились на две части приблизительно следующим образом: 300 человек отправились к Антонию в Египет, 700 человек остались с Октавианом (RGDA, 5, 6—8). На этом фоне показательным является тот факт, что за время существования триумвирата мы не находим в источниках ни одного примера противостояния сената воле триумвиров. Более того, если триумвиры и обращались в сенат за санкциями, они получали утверждение не только того, что сделано, но и того, что предстояло предпринять (Арр. В. С., V, 75).

Большое значение в развитии отношений триумвиров и сената имело ограничение юридических полномочий последнего. Еще в 44 г. по инициативе Антония для осуществления судопроизводства была создана третья декурия. Lex de tertia decuria устанавливал, что «всякий, кто начальствовал в войсках, пусть и будет судьей… (Он включил) в число судей также и рядовых солдат из легиона жаворонков», т. е. из солдат Трансальпийской Галлии, лишь при Цезаре получивших права римского гражданства. Таким образом, суды на 1/3 стали пополняться отставными центурионами-цезарианцами (Cic. Phil., I, 20; ср.: Cic. Phil., XIII, 5). Другой закон Антония предоставлял людям, осужденным за насильственные действия (crimen de vi) или оскорбления величия (crimen de maiestate, crimen minute maiestatis populi Romani), право провокации к народу[92]92
  Прежде crimen de vi карались Плавциевым законом 89 г., если исходили от магистрата, и Лутациевым законом 78 г., если исходили от частного лица; crimen de maiestate, crimen minute maiestatis populi Romani – Аппиевым законом 103 или 100 г., Бариевым законом 90 г., Корнелиевым законом (Quaestio perpetua de maiestate) 81 г.


[Закрыть]. По мнению Цицерона, реального права провокации этот закон не давал, зато уничтожал два важных суда (Cic. Phil., I, 21—22). Он изымал из-под контроля сената такие важные аспект политики, как самоуправство магистратов, сопротивление властям, неудачное командование войсками, выезд из провинции без разрешения сената, самочинное объявление войны, плохое выполнение обязанностей вообще. В этом смысле, безусловно, закон Антония развязывал руки магистратам и полководцам.

Судя по всему, в период II триумвирата эти законы оставались в силе. Однако важнее, на наш взгляд, то, что и в судебной сфере триумвиры действовали, исходя не столько из норм формального права, сколько из реального положения. Мы уже неоднократно отмечали, что в силу экстраординарного характера, полученного триумвирами империя, они были свободны от действия принципов provocatio ad populum и intercessio tribunicia, поэтому обладали возможностью выносить любое наказание, накладывать всевозможные штрафные санкции и т. п.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что судебная компетенция триумвиров и в Риме, и в Италии, и в провинциях осуществлялась на основе одного и того же империя (Plut. Ant., 23; Арр. В. C., V, 7). Триумвират был утвержден как коллегиальная магистратура, члены которой должны были руководствоваться принципом par potestas. Это касалось и осуществления судебных полномочий. В источниках мы практически не встречаем сообщений о том, что триумвиры оспаривали судебные решения друг друга. Только когда в 36 г. триумвират фактически уже распался и отношения Антония и Октавиана резко обострились, Антоний попытался опротестовать в сенате решение Октавиана о лишении Лепида власти и гражданского достоинства (Plut. Ant., 55). Однако попытка оказалась безуспешной.