Текст книги "Римская диктатура последнего века Республики"

Автор книги: Нина Чеканова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Глава 1.
СПЕЦИФИКА РИМСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ НАКАНУНЕ КРИЗИСА КОНЦА II—I в. до н. э.

Важнейшим фактором существования и развития Римской республики с момента ее возникновения и до установления системы принципата была римская внешняя агрессия. Сам факт перехода от республики к империи был ознаменован присоединением к Риму Египта в качестве личной провинции первого принцепса Октавиана Августа (RGDA, 27). О римской экспансии написано много и высказано несколько точек зрения: от признания Рима агрессивной империалистической державой, стремившейся к бесконечному расширению границ, до оправдания колонизационного движения интересами не только римлян, но и населения присоединенных территорий^{29}.

Этот вопрос предполагает два основных аспекта: 1) расширение территории и проблемы, возникавшие перед обществом и государством в связи с этим процессом; 2) влияние демографического и географического факторов на развитие государства.

К середине III в.[4]4
  Здесь и далее в тексте все даты, кроме специально оговоренных, «до нашей эры».


[Закрыть] в результате активных завоеваний Рима под его гегемонией сложилась римско-италийская федерация. Границы римских владений значительно расширились. На землях италиков было основано большое число римских поселений. По сообщению Тита Ливия, первые колонии были выведены римлянами еще в царский период. Это – Остия и Сигния (Liv., I, 33, 9; II, 21, 7).

Довольно активно процесс римской колонизации Италии происходил в IV—III вв. Опираясь на данные Ливия, мы можем говорить о выводе к середине III вв. более 20 римских колоний (Liv., II, 31, 4; III, 1, 5; IV, 11, 3; 30, 6; V, 24, 4; VI, 21, 4; VIII, 16, 1314; 21, 11; IX, 26, 45; 28, 78; X, 1, 12; Per., 14; 16). Эти сведения в целом соответствуют цифрам, приведенным Веллеем Патеркулом, который говорил о выводе за 383—264 гг. 21-го поселения (Vell., 1,14, 2—7). У того же Веллея есть сообщение о том, что еще 12 римских колоний были выведены за время между 1-й и 2-й Пуническими войнами, т. е. к концу III в. (Vell., I, 14, 8).

Римская колонизация этого периода была вызвана главным образом возникновением относительного аграрного перенаселения и носила военно-земледельческий характер^{30}. Полисная система хозяйства предполагала определенную предельную густоту населения. Дальнейшее развитие было возможно либо путем перехода к более интенсивному способу ведения хозяйства, либо с помощью колонизации. Первое требовало времени, знания, средств, психологической подготовки. К этому прибегали, когда не было более простой возможности расширить территорию, например путем колонизации. У населения Рима такая возможность была: расселение римлян могло быть осуществлено в пределах Апеннинского полуострова. Это позволяло, во-первых, наделить землей и материально обеспечить безземельное и малоземельное римское гражданство; во-вторых, ослабить остроту социального конфликта внутри формировавшейся гражданской общины; в-третьих, за счет эксплуатации соседей-италиков получить дополнительные материальные возможности для решения внутренних проблем.

Территориальную экспансию стимулировали геополитические соображения: стремление обеспечить прочные границы, порты, воспрепятствовать захвату римских территорий соседями. В V– III вв. эти задачи были в основном решены – Рим объединил всех италиков под своей властью. Присоединение италийских общин осуществлялось в форме протектората: их административное и общественное устройство, степень автономии зависели в первую очередь от воли Рима; определенную роль играли принцип лояльности италиков к победителю и культурная традиция, наличие накануне римского завоевания четких границ, администрации, писаных законов и т. п. При этом само римское государство по-прежнему оставалось гражданской общиной, изолированной по отношению ко всей остальной территории Италии. В отношениях между римской civitas и италийскими союзниками абсолютный характер приобрела установка «мы» – римляне и «они» – неримляне, что в конечном итоге породило сложнейшую социально-политическую проблему.

Некоторое время в продолжение первых двух Пунических войн у римлян не было возможностей для активного освоения италийских территорий. Веллей Патеркул писал по этому поводу: «Во время войны более необходимо было набирать воинов, чем распускать (их), после войны – собирать граждан, чем расселять (их) – cum esset in bello conquirendus potius miles quam dimittendus et, post bellum, uires refouendae magis quam spargendae» (Vell., 1,15, 3—6). Однако по окончании 2-й Пунической войны колонизационная деятельность Рима оживилась. Как сообщал Ливии, с 264 по 146 г. римлянами были выведены 33 поселения (Liv., XXXI, 4, 2; 49, 56; XXXII, 2, 7; XXXIV, 45,15; 53,1; XXXV, 9, 7; 40, 5; XXXVII, 57, 7; XXXIX, 23, 3; 44,10; 55, 7; XL, 29,1; 34, 2; XLI, 13, 4; XLII, 4, 4; XLIII, 17, 1; Per. 19; 20). Эти сведения частично были скорректированы Веллеем Патеркулом, который говорил о выводе 24 колоний (Vell., I, 14, 8; 15, 1—3)^{31}.

Более того, во второй половине III в. римская агрессия «выплеснулась» за пределы Италии. Э. Бэдиан полагает, что главными целями Рима при этом были стратегические и политические^{32}. На наш взгляд, ученый в данном случае неоправданно отодвигает на второй план экономические мотивы римской агрессии. Еще в 312 г. была проведена военно-торговая магистраль – Аппиева дорога, связавшая Рим с южным морским побережьем (Liv., IX, 29, 6; Diod., XVI, 69). ВЗИг. народным собранием был принят закон о том, чтобы «народ решал (вопросы) о назначении корабельных дуумвиров с целью снаряжения и починки судов – ut duumuiros nauales classis ornandae reficiendaeque causa idem populus iüberet» (Liv., IX, 30, 4, 1—3). Ливии подчеркивал, что последняя акция касалась прежде всего «военного дела». Отрицать военно-стратегическое значение осуществленных в 312—311 г. мероприятий нельзя. Однако нам представляется, что они отражали и усилившийся уже в конце IV в. материальный интерес римского гражданства (причем самых широких его кругов) к морской торговле. Постепенно на первое место в экспансионистских планах Рима выступили экономические мотивы^{33}.

В результате 1-й Пунической войны у Рима появились первые провинции – Сицилия, Сардиния и Корсика. Позднее в качестве провинций и зависимых государств, связанных с римской республикой союзническими договорами, под властью Рима оказалось практически все Средиземноморье. Движение на запад диктовалось стремлением найти новые сельскохозяйственные и торгово-ремесленные возможности. Аннексия на востоке была связана со стремлением поставить под римский контроль более развитые в экономическом отношении области Восточного Средиземноморья. На север римлян влекла возможность воспользоваться природными богатствами, стремление получить рынки сбыта ремесленной продукции, необходимые источники сырья и рабов.

Римское государство успешно эксплуатировало провинциальную периферию: из Сицилии и Северной Африки поступал дешевый хлеб[5]5
  В 200 г. хлеба, привезенного в Рим из Африки, было так много, что «курульные эдилы… продавали его народу по два асса за модий» (Liv., XXXI, 50).


[Закрыть], из Македонии и Испании – металлы и т. п. Кроме того, в ходе экспансии Рим получал огромные денежные доходы и колоссальное количество рабов. Римские завоевания были столь мощным источником материального достатка, что в середине II в., после кампании Эмилия Павла в Македонии (168 г.), римские граждане перестали платить налоги (Plut. Paul., 38).

Переломными в процессе римской агрессии можно считать события середины II в., когда после подчинения Цизальпинской Галлии и разрушения Карфагена и Коринфа (146 г.) Рим, во-первых, столкнулся с варварским миром галлов, германцев и дунайских племен; во-вторых, оказался перед необходимостью покорения остального эллинистического мира. Однако в это время обнаружилась парадоксальная в истории Римской республики ситуация: следствием каждой новой внешней победы являлось в конечном итоге внутреннее потрясение^{34}. Главной причиной этого исторического парадокса было несоответствие между возникшей к середине II в. территориально-административной по существу имперской системой Рима и организованной на полисных основах римской государственностью. Римская экспансия делала прежнюю республиканскую политическую систему, рассчитанную на небольшую общину и нецелесообразную в новых условиях, анахронизмом.

При всем своем стимулирующем значении для развития Римской республики внешние завоевания стали тем не менее фактором дезорганизации римской civitas^{35}. Чтобы преодолеть процессы дезорганизации и дезинтеграции, охватившие римское государство, необходимо было перейти от традиционной полисной внешней и внутренней политики к политике имперской. Это было возможно лишь при условии осуществления всеобъемлющей социокультурной реформации, что стало главной задачей и насущной потребностью всего последующего развития Рима. Реформация продолжалась в течение ста лет (133—30 гг.) и завершилась утверждением Римской империи.

1. Дезорганизация как фактор эволюции римской государственности второй половины II—I в. до н. э.

К середине II в. произошло колоссальное увеличение территории, объединенной римским империем, население которой могло составлять по самым приблизительным представлениям несколько десятков миллионов человек. При этом количество собственно римских граждан оставалось незначительным. К сожалению, мы не имеем абсолютных количественных показателей для того, чтобы окончательно определить численность римского населения в тот или иной период. Правда, в нашем распоряжении есть данные римских цензов, которые, начиная со времен Сервия Туллия, проводились каждые пять лет. Однако они очень ненадежны, прежде всего, потому, что неизвестны точные принципы проведения переписей и включения римлян в цензовые списки. Так, Ливий, ссылаясь на Фабия Пиктора, отмечал, что в первый цензовый список Сервием Туллием были включены не все римские граждане, а лишь 80 000 способных носить оружие (Liv., I, 44, 2). Видимо, этот же принцип был положен в основу и позднейших переписей населения^{36}. Нам известны, например, неоднократные случаи снижения минимального ценза, связанные именно с необходимостью увеличить численность римской армии (Polyb., XXXV, 4; Арр. Hisp., 46). Безусловно, при таком подходе учитывалась лишь часть римского гражданства, и любые попытки определить абсолютную численность населения Рима имеют гипотетический характер. По сведениям Ливия, римское гражданство постепенно увеличивалось от 117 319 человек по переписи 459 г. (Liv., Ill, 24, 10) до 297 797 человек по переписи 256/255 г. (Liv. Per., 16) и до 338 314 человек по переписи 160—153 гг. (Liv. Per., 47). Если иметь в виду, что приведенные Ливием цифры касаются лишь мужчин цензового возраста, общую численность римского населения в середине II в. можно определить в 1 млн. человек^{37}. При этом население Италии могло составлять, по подсчетам П. А. Бранта и Г. Альфёльди, более 3 млн. человек^{38}.

Но дело в данном случае даже не в гипотетичности подсчетов, а в том, что при любых количественных показателях соотношение подвластных Риму территорий и их народонаселения и собственно римского гражданства было непропорциональным. Это имело важнейшие социально-экономические и политические последствия для римской civitas.

Первым и наиболее очевидным последствием стало расширение колонизационной политики Рима, изменение характера и целей римской колонизации. Колонизация приобрела массовый характер. Только за первые три десятилетия II в. в колонии, по подсчетам X. Дитера и Р. Гюнтера, было выведено 40—50 тыс. римских граждан^{39}. По причине отсутствия конкретной статистики мы можем принять эту цифру лишь условно, как показатель наметившейся тенденции, которая, кстати сказать, подтверждается античной традицией. Так, по сведениям Веллея Патеркула, в первую четверть II в. римлянами было основано около 10 колоний (Vell., I, 15, 45; ср.: Liv., XXXIV, 45, 2; XXXVII, 57, 3; XXXIX, 22, 50; 44,10; XXL, 29,1; XLI, 27,10).

Римская колонизация Италии приобрела широкий территориальный размах. К. Ю. Белох считал, что италийские владения Рима к началу Союзнической войны (90—88 гг.) составили 5 500 000 га^{40}. Увеличение ager publicus шло за счет италийских общин, которые, оказавшись под римской властью, обычно теряли 1/4 часть^{41}, а то и половину своих земель (Liv., XXXVI, 39, 3). При этом колонизация стала социально ориентированной государственной политикой: в колонии выводились беднейшие римские граждане, а начиная с конца II в. – отслужившие свой срок ветераны. Впервые было осуществлено наделение землей отслуживших солдат, «прошедших со Сципионом африканскую кампанию», в 201/200 гг. (Liv., XXXI, 4; ср.: XLIX, 5). В I в. это стало обычной практикой. Веллей Патеркул не случайно подчеркивал тот факт, что после шестого консульства Мария (100 г.) «трудно припомнить основание какой-либо колонии, …если не военной – Neque facile memoriae mandauerim quae, nisi militaris, post hoc tempus deducta sit» (Vell., 1, 15, 5, 57)[6]6
  Веллей Патеркул в данном случае неточен: широкая гражданская колонизация была предпринята в 59 г. в соответствии с lex Iulia agraria, на который он сам ссылался (Veil., II, 44, 4; ср.: Suet. Iul., 20, 3; Арр. B.C., II, 10).


[Закрыть].

Практика выведения военных поселений изменила характер колонизации. Новые колонисты получали, как правило, небольшие наделы земли, но полностью сохраняли права римского гражданства^{42}. Таким образом, с одной стороны, они оставались самым тесным образом связанными с Римом, сохраняли экономические и политические привилегии римского гражданина, в том числе и возможность участвовать в разделе ager publicus; с другой – являлись проводниками римских интересов в Италии и были противопоставлены жителям союзных общин.

Новый характер римской колонизации особенно ярко проявился в реформаторской деятельности братьев Тиберия и Гая Гракхов (133—121 гг.), которые считали главнейшей задачей, стоявшей перед римской государственной властью, восстановление римского гражданства, ослабленного многолетними войнами и их последствиями (Арр. В. С, I, II). Реставрационная программа Гракхов имела множество аспектов экономического и социально-политического плана. Исходным моментом и основным содержанием гракханской реставрации был lex agraria – аграрный закон Тиберия Гракха. По этому закону предполагалось восстановление земельного максимума, введенного еще законом Лициния—Секстия в 367 г. и забытого в результате расширения ager publicus в процессе колонизации Италии (Liv. Per., 58; Plut. Tib. Gr., 9; Арр. В. С, I, 910). Предполагалось далее за особое вознаграждение изъятие земельных излишков у крупных посессоров на ager publicus, перераспределение изъятой земли небольшими участками среди неимущих и малоимущих римских граждан и организация из их числа новых поселений. Позднее аграрный закон Тиберия был дополнен его братом Гаем Гракхом, предложившим организовать поселения не только в Италии, но и в провинции (Cic. In Cat., IV, 4; Liv. Per., 60; Plut. G. Gr., 56; Vell., II, 6, 3; App. В. С., I, 23). Италикам в качестве компенсации за потерянные земли Гай Гракх предложил предоставить права римского гражданства (Vell., II, 6, 2).

Деятельность Гракхов вызвала сильнейшее социально-политическое движение в Риме^{43}. В результате римское общество утратило гражданское единство и раскололось на несколько противостоявших друг другу группировок: сторонников радикальных реформ во главе с Гракхами, умеренных реформаторов во главе со Сципионом Эмилианом и консерваторов во главе с сенатским большинством^{44}. Не случайно, древние авторы даже те, которые признавали целесообразность и определенное благородство цели, поставленной Гракхами, считали, что аграрный закон 133 г. и последовавшие мероприятия были пагубными для Римской республики, расшатали всеобщий порядок и вовлекли государство в опасное и двусмысленное положение (Cic. De rep., I, 19, 31; De leg., III, 19, 19; Liv. Per., 60; Vell., II, 2, 3).

Современные исследователи по-разному подходят к оценке социальной направленности гракханского движения. Одни считают, что реформы Гракхов имели общедемократический характер и отвечали интересам римского крестьянства или всадничества^{45}. Другие полагают, что Гракхи действовали в интересах сенатской «военной» группировки, заинтересованной в усилении экономической и военно-политической мощи Римской республики^{46}. Оценки политических итогов деятельности Гракхов более однородны. Исследователи, определяющие общие тенденции развития Римской республики порой с противоположных политических позиций, в данном случае практически сходятся во мнениях. Так, Т. Моммзен считал, что деятельность Гракхов, и особенно Гая Гракха, была направлена не на усиление римской демократии и республиканизма, а на утверждение единоличной власти в варианте «наполеоновской абсолютной монархии»^{47}. Г. Блох и Ж. Каркопино определяли трибунат Гракхов как «начало цезаризма»^{48}. Кроме того, со времени Т. Моммзена общим местом в исследовательской литературе стал тезис о революционном характере гракханских реформ, если не по существу, то по методам^{49}. Нам представляется, что определение деятельности Гракхов как «гракханской революции» может иметь место лишь как метафора. Данные источников не позволяют говорить о сознательных монархических устремлениях Гракхов. И по целям, и по характеру это было широкое реформационное движение – попытка воссоздать традиционные полисные отношения в условиях разросшейся до пределов территориального государства Римской республики^{50}. Другое дело, что в подобных условиях реформа, направленная на восстановление полисных структур, имела утопический характер, объективно углубляла социально-политический кризис римской civitas и способствовала неизбежной замене ее территориальным государством с сильной централизованной формой власти.

Расширение римской колонизации привело к постепенному изменению отношений между Римом и связанными с ним договорными отношениями италийскими общинами^{51}. Постоянное увеличение ager publicus влекло за собой соответственное сокращение земельных владений италиков и ограничение их экономических возможностей (Liv., XXXVI, 39, 3; XXXVIII, 28, 1; XLV, 13, 10). Т. Моммзен, безусловно, был неправ, когда в соответствии со своей общеметодологической оценкой римского «империализма как оборонительного» и на основе общих рассуждений о допуске италиков вместе с римским гражданством к эксплуатации провинций заключал, что в материальном отношении население Италии не особенно пострадало от римской колонизации^{52}. Италики испытывали экономическую дискриминацию и со стороны римской официальной власти, и со стороны римских откупщиков^{53}.

Социально-политические возможности италийских союзников также были ограниченны. Несмотря на то что уже к началу II в. италики составляли 2/3 римского войска и обеспечивали, по существу, все римские победы, они получали меньшее содержание во время похода и вдвое меньшую долю при распределении военной добычи – после, при раздаче земель наделялись меньшими участками, не имели права апеллировать по поводу решений военных судов и т. п. (Liv., XXXII, 1,5; XXXVI, 53,2; XXXVII, 57, 7; XL, 34, 4; XLI, 13, 8; XLII, 4,35; XLIII, 9, 23; Vell., II, 15, 2). Это касалось даже союзников латинского права (Plut. G. Gr., 9). Господство Рима над италийскими общинами проявлялось в религиозной (Liv., XXXII, 1, 8-9; XXXVII, 3, 4; XLII, 3, 3) и морально-этической сферах – союзные города Италии рассматривались римлянами как места изгнания (Liv., XXVI, 3, 10), они должны были содержать под стражей пленников, а при появлении римских магистратов принимать и содержать их за счет союзной казны (Liv., XLII, 1, 1; XLIII, 2, 10; XLV, 42, 4; 43, 9).

К середине II в. обозначилась унифицирующая тенденция в отношениях Рима к италийским союзным общинам^{54}: все они стали рассматриваться как зависимые от римского государства. Даже наиболее привилегированные из них – общины с латинским правом и римские приморские колонии – стали испытывать римский диктат (Liv., XXVI, 3,5—6). Важным показателем этого процесса является принятие закона Гая Клавдия 177 г., запрещавшего латинам переход в римское гражданство путем переселения в Рим или через фиктивное рабство и дальнейшее вольноотпущенничество (Liv., XLI, 9, 9—12). В 95 г. этот закон был дополнен «политически безумным», по определению Т. Моммзена^{55}, законом Лициния—Муция, запрещавшим под страхом наказаний присваивать гражданские права негражданам.

Более жестокой и откровенной была политика давления и подчинения Риму в провинциях. По мнению самих римлян, провинциальные общины и государства были свободны лишь благодаря доброй воле римского народа и находились в легальной зависимости от сильного покровителя. Отношения Римской республики и провинций не фиксировалась письменно. Они опирались на правосознание римлян, держались на силе римского оружия и имели моральный характер^{56}. При этом накладывались обязательства как на покровителя, так и на покровительствуемого: первый должен был быть милостивым, снисходительным, оказывать протекцию; второй – верным Риму. Однако при том, что эти отношения не были заключены в легитимные рамки, Рим (главным образом, представители римской власти) имел абсолютную возможность решать судьбу провинциального населения произвольно, оставляя за собой право карать и миловать (Polyb., XX, 9, 1—10; Liv., XXXVI, 27, 1; 28, 45; Per., 54). Подобное положение, с одной стороны, развивало антиримские настроения в провинциях; с другой – требовало от римлян концентрации сил и средств и вело к социальному напряжению в самой римской общине.

В начале II в. прокатилась волна провинциальных антиримских выступлений: в Цизальпинской Галлии (Liv., XXXI, 10, 1—7), в Испании (Liv., XXXIV, 1121). В середине II в. (154133 гг.) мощное движение развернулось в Испании: сначала в Лузитании под руководством Вириата (Liv. Per., 52; Vell., II, 1, 3; Арр. Hisp., 61), позднее под Нуманцией^{57}. Почти одновременно (151—141 гг.) развивалось антиримское восстание в Македонии; сначала под руководством самозванца Андриска, человека, по словам Ливия, «темного происхождения», объявившего себя сыном македонского царя Персея – Филиппом (Liv. Per., 49; 50); спустя несколько лет здесь объявился новый самозванец (Liv. Per., 53).

Антиримские выступления приобретали порой выраженный социальный характер. Таким было, например, восстание Аристоника в Азии (133—129 гг.)^{58}. В оценке этого события мы придерживаемся комплексного подхода, предложенного О. Ю. Климовым и состоящего в том, что восстание Аристоника началось как борьба за Пергамский престол, но в условиях римского вмешательства вылилось в антиримское движение, в котором не могли не проявиться социальные мотивы^{59}. Судя по характеру восстания и идеологии восставших, события 133—129 гг., безусловно, были отражением провинциальной оппозиции римской системе наместничества.

Замечательной иллюстрацией тезиса о влиянии внешнеполитических событий на внутреннее состояние Римской республики является рассказ Ливия о ситуации рубежа III—II вв., связанной с легатом Сципиона Африканского Квинтом Племинием[7]7
  У Ливия Племиний один раз назван пропретором (XXIX, 6, 9); в остальных случаях – легатом Сципиона. Т. Броутон в своем своде «Магистраты Римской республики» называет его легатом с преторскими полномочиями – legatus pro praetore. См.: Broughton Т. R. S. The magistrates of the Roman republic. Vol. 1. N. Y., 1951. P. 157.


[Закрыть]. Суть ее состоит в следующем. В 205 г. Квинт Племиний был оставлен во главе римского гарнизона в Локрах для контроля над городом. Преступностью и корыстолюбием римляне, по свидетельству локрийцев, превзошли даже господствовавших здесь прежде карфагенян (Liv., XXIX, 8, 511; 9, 112; 16, 47; 1722). Это вызвало смуту в Локрах, возмущение в римской армии и недовольство в самом Риме. Главная опасность для римского государства, по мнению Ливия, состояла в том, что, когда решался вопрос, римляне или карфагеняне будут владыками мира, из-за бедствий, которые локрийцы терпели от римского гарнизона, предпочтение могло быть отдано карфагенянам (Liv., XXIX, 17, 6—7). Эта мысль была передана Ливием как составная часть обращения локрийских послов к римскому сенату. Можно сомневаться в историчности приведенной античным автором речи, однако в самой авторской оценке событий, на наш взгляд, главное схвачено верно и выражено так ясно, что исключает необходимость подробных разъяснений. Добавим лишь, что не случайно Племиний в конце концов (194 г.) был обвинен в «тяжком преступлении» против отечества и осужден (Liv., XXIX, 21,112; 22, 710; XXXIV, 44, 68; ср.: Diod., XXVII, 4, 78).

Показателем постепенно нараставшей социально-политической нестабильности можно считать события 186 г., связанные с процессом о вакханалиях (Cic. De leg., II, 15; Liv., XXXIX, 8—20; Val. Max., I, 3; VI, 3)^{60}. Большинство исследователей рассматривает это событие с религиозно-нравственной или религиозно-культурной точки зрения^{61}. Не отрицая подобного характера вакханалий, мы тем не менее подчеркнем, что современники событий главным образом «опасались за судьбу государства» (Liv., XXXIX, 14, 4) и видели в них угрозу для государственной стабильности, поскольку «множество посвященных составляет как бы второй народ – multitudinem ingentem, alterum iam prope populum esse» (Liv., XXXIX, 13, 14), что, видимо, расценивалось как возможность утраты гражданского единства.

Не менее важными показателями социальной нестабильности представляются нам известия о мятежах в римских армиях, расположенных в провинциях. В 198 г. вспыхнуло угрожающее по размаху возмущение воинов в Македонии (Liv., XXXII, 3,1—3). Это был не единственный случай – угроза солдатских бунтов повторялась достаточно часто (Liv., XL, 35, 7; XLIII, 9, 2).

Очевидно, остро ощущавшееся в самом Риме в связи со всеми обозначенными событиями состояние напряженности, усугублявшееся агрессивными настроениями римского общества, позволило историку Полибию предсказать в 146 г. возможность наступления в скором времени катастрофы римского государства (Polyb., XXXIX, 4). Ее приближение обозначили также первое восстание рабов на Сицилии (136—132 гг.) и особенно – трибунат Гракхов (134—121 гг.).

Восстание сицилийских рабов и борьба вокруг реформ братьев Гракхов отчетливо продемонстрировали не только наличие в римском обществе и государстве сложного социально-политического конфликта, но и его гетерогенную природу. Можно принять устоявшееся в исследовательской литературе мнение о том, что I Сицилийское восстание рабов было проявлением социального антагонизма^{62}. Реформы Гракхов и движение, ими вызванное, имели иную природу. Это была политическая (в основном) реформация: исходя из принципа римского гражданства, Гракхи пытались интегрировать территорию и население, оказавшееся под римским империем, и на этой основе решить накопившиеся в обществе и государстве проблемы^{63}. Это была имперская, по существу, попытка, нарушившая важнейшие основы полисной организации и еще более обострившая социально-политическую ситуацию в Риме: аграрное законодательство Гракхов активизировало территориальную мобильность римлян и в конечном итоге сделало дезорганизацию главным фактором римской социально-политической жизни на протяжении последующего республиканского периода вплоть до утверждения империи.

К началу I в. общие результаты римской территориальной экспансии были неоднозначны. С одной стороны, мы наблюдаем безусловное увеличение природных и людских ресурсов; с другой – перемещение центра хозяйственной деятельности в Италию и провинции; спекулятивный характер собственности и ее перераспределения; отсутствие структурированной системы городов; утверждение принципа экстенсивного развития, ставшего парадигмой римского менталитета; оформление психологии беззаботности и нерасчетливости в обращении с собственностью; разлагающее влияние греческих колоний и восточной роскоши. Расширение территории, объединенной imperium Romanum, со временем оказало травматическое влияние на социально-политические процессы в Римской республике.

Важнейшим последствием расширения зависимой от Рима территории и изменения принципов колонизации стала социальная мобильность римско-италийского населения. Особенно большое значение в развитии этого процесса сыграла Союзническая война (91—88 гг. – Liv. Per., 72—80; Vell., II, 15—17), открывшая новый этап трансформации Римской республики в империю^{64}. Формально основным ее пунктом был вопрос о предоставлении союзникам прав римского гражданства, на деле – о характере и способах интеграции народов Италии в римскую социальную систему.

Изменение характера колонизации, усиление давления римлян на италийских союзников и унификация их положения по отношению к Риму способствовали чрезвычайному повышению значимости римского гражданского статуса среди италиков. В этом смысле немаловажное значение имела и активизация роли союзников в экономической и социально-политической жизни Римской республики. Многие италийские города (Путеолы – Liv., XXIV, 7; Анкона и Аквилея – Liv., XLI, 1; Strabo, V, 1, 8; Неаполь, Тарент, Брундизий) развились в крупные торговые центры. Италийских дельцов можно было встретить в Галлии, Испании, Фракии, Греции, Азии, Северной Африке (Liv., XXXVIII, 44, 4; Diod., V, 26; 34, 2; 36, 3—4; Strabo, IV, 6, 7). Сравнительный анализ данных источников позволил исследователям говорить о том, что по большей части это были не римляне, а именно представители италийских общин^{65}. Жившие в римских провинциях италики становились для римской администрации важной и надежной опорой. Известно, например, что в Дельфах жил гражданин Брундизия Раммий, который принимал у себя римских полководцев, послов, знаменитых людей и, как следует из сообщения Ливия, являлся своего рода осведомителем Рима (Liv., XLII, 17).

Определенную роль в повышении римского гражданского статуса среди италиков играла социальная политика самого Рима: распродажи дешевого хлеба, раздача земель и военной добычи привлекали в Рим огромное количество иммигрантов из союзнических общин. Статус римского гражданина во второй половине II в. стал объектом самых активных притязаний со стороны союзников. Эта проблема неоднократно возникала в отношениях Римской республики и италиков. Она имела самые разные проявления: массовые переселения из союзнических общин в общины с римским правом (Liv., XXXIV, 42, 5—6) и непосредственно в Рим (Liv., XXXIX, 3,4; XLI, 8, 7), переход в фиктивное рабство с последующим отпуском на свободу, а соответственно и получением на правах вольноотпущенника римского гражданства (Liv., XLI, 8, 9—10; 9, 9—12); жалобы на произвол римских граждан и римской администрации в сенат (Liv., XXVI, 3, 5—6; XLV, 13, 10); моральное осуждение римского произвола (Liv., XVII, 1; 7—8; 10; XLIV, 16, 7); открытое сопротивление[8]8
  Мы вслед за И. Л. Маяк склонны видеть подобные проявления в таких фактах, как расследование дел о вакханалиях 186 г. и об отравлениях 180 г. (Cic. De leg., II, 15; Liv., XXXIX, 8-19; XL, 37, 46; Val. Max., I, 3; VI, 3). Хотя в источниках нет прямых указаний на связь этих событий с проявлением недовольства италиков, широкий размах движений – 3000 «отравителей» и 7000 участников вакханалий – позволяет предположить, что италики могли примкнуть к ним и таким образом выразить свое недовольство. См.: Маяк И. Л. Взаимоотношения Рима и италийцев… С. 133—134, 137.


[Закрыть].

Впервые как государственно-политическая программа вопрос о предоставлении прав римского гражданства союзникам был заявлен Тиберием и Гаем Гракхами, позднее (91 г.) народным трибуном Ливием Друзом (Liv. Per., 71; Vell., II, 14, 1). Однако решающее значение в этом сыграла Союзническая война, по итогам которой италийскому населению были предоставлены гражданские права. Для Римской республики это было неизбежным условием выживания.