Текст книги "Римская диктатура последнего века Республики"

Автор книги: Нина Чеканова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

2. Имперский характер государственно-административной и социальной политики Гая Юлия Цезаря

Цезарь был политиком-прагматиком. С момента вступления на политическую арену и до самой смерти главной его задачей было приобретение и укрепление собственного авторитета и положения во властной структуре. Если социально-политическая традиция соответствовала и оправдывала его положение, он возводил ее в принцип. Как прагматик, он мыслил не категориями перспективы, а исключительно настоящим моментом. В этом смысле он выступал как консерватор и даже догматик. Он искал опору своей власти в традиционных отношениях и пытался укрепить эти отношения – римская демократия и клиентела, римское гражданство, римский республиканизм, римская сакральная традиция. Римское общественное мнение ожидало от него именно восстановления этих основ. Подобные ожидания были выражены Цицероном в речи «По поводу возвращения Марцелла». В ней Цицерон призвал Цезаря употребить власть на благо государства (Cic. Pro Marc, 2) и «воскресить» все то, что пострадало в ходе гражданской войны (Cic. Pro Marc, 23, 5)[64]64
  В этом фрагменте Цицероном использован глагол excito, который имеет чрезвычайно широкое значение – не только восстанавливать, воскрешать и т. п., но и укреплять, поднимать на ноги. Это дает основание думать, что Цицерон возлагал на Цезаря более широкие надежды, связанные не только с реставрацией прежних норм, но и с их реформацией.


[Закрыть].

Однако в условиях кризиса римской civitas с расширением политической практики Цезаря и его потестарных возможностей для него самого стали очевидны противоречия. В условиях разложения римской демократии главную роль начинала играть армия и военная клиентела. В условиях территориального распространения римского империя, развития италийской и провинциальной римской периферии и усиления территориальной и социальной мобильности римского гражданства большое значение получили муниципии и провинции, муниципальная и провинциальная аристократия. В условиях кризиса римского государственно-политического республиканизма стремление укрепить центральную власть неизбежно вызывало оппозицию республиканцев-ортодоксов и обострение политической борьбы.

Гражданская война стала по существу новой демонстрацией недальновидной позиции сената и сенатской аристократии, отсутствия у них четкого представления о состоянии республики и возможных перспективах ее дальнейшего существования. Цезарь, как никто из современников, сумел понять смысл происходившего в Риме, соотнести собственные субъективные интересы с объективным развитием республики и, по существу, возглавить объективно развивавшийся процесс преобразования Римской республики в империю. Утверждение сенатом всех распоряжений Цезаря после его убийства было равносильно признанию не только легитимности его власти, но и целесообразности его реформ (Plut. Caes., 67)^{527}.

Государственно-административная и социальная политика Цезаря была продиктована временем, он вынужден был отвечать на его запросы. В связи с этим он стал активным реформатором и определил основные направления трансформации Римской республики в империю. В исторической литературе высказаны два основных мнения о социально-политической роли Цезаря. Т. Моммзен, отмечая в деятельности Цезаря элементы разрушения отживших республиканских норм жизни, общинных отношений и политических связей, считал его тем не менее наиболее результативным и конструктивным создателем римской монархической системы и империи^{528}. Г. Ферреро одним из первых оспорил этот панегирический взгляд, признав за Цезарем (как за Помпеем и Крассом) прежде всего роль дезорганизатора и разрушителя «старого мира», деятельность которого, однако, ускорила разрешение кризиса, охватившего римско-италийское общество^{529}. Несмотря на пиршество оговорок и множество нюансов большинство современных исследователей в той или иной степени придерживается этих двух определяющих характеристик^{530}. В самое последнее время наиболее сбалансированная оценка места и исторической роли социально-политического творчества Цезаря была предложена И. Бляйкеном, который считает, что Цезарь шел к строительству новых отношений через постепенное разрушение старых^{531}. Такая подход к вопросу, на наш взгляд, является наиболее плодотворным, т. к. соответствует принципам конкретно-исторического исследования и позволяет избежать произвольных реконструкций и излишнего модернизаторства. Цезарю пришлось действовать в сложных условиях трансформации Римской республики в Империю. Как истинный реформатор, он, двигаясь вперед, должен был оглядываться назад и все свои мероприятия в большей или меньшей степени связывать с существовавшей традицией или сложившейся к середине I в. социально-политической практикой.

Цезарь пытался приступить к реформам в 49 г. (Caes. В. С, III, 1-2), затем после возвращения из Египта в 47 г., когда обнаружил, что «ни одна отрасль администрации не ведется достаточно надлежащим образом – nequi ullam partem re publicae satis commode geri» (B. Alex., 65). Вернувшись из Испании в конце августа 45 г., он застал государство в хаосе: хозяйство ослаблено и разрушено, Италия и провинции обескровлены (процветал лишь Рим); крестьянство люмпенизируется, всадничество в растерянности, аристократия озлоблена; сенат и народное собрание бездействуют, армия устала. После второй испанской кампании Цезарь получил мирную передышку. По словам Веллея Патеркула, он пробыл «в мирной обстановке не более пяти месяцев» (Vell., II, 56, 3). Если определять этот период точнее, то чуть более полугода (с сентября 45 г. по март 44 г.). Именно этот период мог стать наиболее значимым в плане проведения государственно-административных и социальных реформ. В это время Цезарь целенаправленно обратился «ad ordinandum rei publicae statum – к приведению в порядок государственного положения» (Suet. Iul., 40). Важно отметить, что задуманные в это время мероприятия имели, прежде всего, социально-экономическую направленность. Видимо, Цезарь считал вопрос о власти решенным: новые его планы были нацелены на территориальную и экономическую интеграцию римской державы. Современники отчетливо осознавали значимость этих планов. Осенью 46 г. Цицерон перед сенатом говорил, что Цезарь еще очень далек от завершения своих «величайших дел» и что он не заложил еще и основ того, что задумал, но от этого зависит благополучие всего государства (Cic. Pro Marc, 25). Безусловно, следует учитывать панегирический характер подобного заявления. Однако часть римского гражданства могла воспринимать подобные оценки как вполне адекватные.

Государственно-правовые прерогативы и реальная власть Цезаря открывали перед ним возможность осуществления необходимых для стабилизации положения дел в государстве мероприятий. Еще в 46 г. Цицерон говорил, что положение Цезаря соответствовало «высшей власти – summa potestas», которой подчинено все (Cic. Pro Marc, 1, 6).

Нагромождение полученных Цезарем полномочий отдавало в его руки сенат, в котором он был и председателем, когда он того хотел, и первым вотирующим, как princeps senatus, когда он председательствовал, и распорядителем судеб каждого сенатора, как praefectus morum, имевший право исключать одних и назначать других сенаторов.

Отношения Цезаря с сенатом складывались довольно длительное время. По закону Суллы уже со времени квестуры он являлся членом сената. Однако до консулата Цезарь не играл в сенате заметной роли, а сенаторы не воспринимали его как серьезного политика. Став консулом в 59 г., Цезарь принял в отношении сената два важных решения. Первое – он приказал составлять и обнародовать ежедневные отчеты о заседаниях сената и народа – senatus et populi Romani diurna acta (Suet. Iul., 20). В результате Цезарь поставил сенат под контроль общественного мнения. Кроме того, в силу консульских полномочий он получил возможность формировать это общественное мнение и влиять на него в нужном для себя направлении. Не случайно Цицерон писал, что члены сената «свободнее вздохнули в 58 г.», когда Цезарь отбыл в Галлию (Cic. Pro Sest., 33, 71). Второе – сделал принцепсом сената Помпея, своего коллегу по триумвирату, что позволяло держать сенат под контролем даже в отсутствие Цезаря в Риме и сдерживать сенатскую инициативу.

Во время галльской кампании отношения с сенатом оставались для Цезаря серьезной проблемой. Показательна реплика Плутарха по этому поводу о том, что Цезарь пытался подкупить «всех участвовавших в управлении государством» (Plut. Caes., 29). Тем не менее, по мнению античных авторов, большинство сената было настроено против него. В 56 г. на совещании триумвиров в Луке присутствовало более 200 сенаторов (Plut. Caes., 21; Арр. В. С., II, 17). Если иметь в виду, что при Сулле численность сената была доведена приблизительно до 600 человек, станет очевидно, что около 2/3 членов сената занимали явно или не явно выраженную антицезарианскую позицию. Известно, что с началом гражданской войны вместе с Помпеем Рим и Италию покинуло «большинство сенаторов» (Plut. Caes., 34). Это могли быть не только принципиальные республиканцы, такие как Марк Клавдий Марцелл, но и те, кто занимал центристскую позицию, такие как Цицерон (Cic. Phil., II, 54). Однако, если иметь в виду более поздние события – проскрипции II триумвирата, в результате которых цеза-рианцами было проскрибировано около 300 сенаторов, – можно допустить, что это была как раз та часть сената (1/2), которая была настроена принципиально против Цезаря.

В ходе гражданской войны Цезарь пытался заручиться сенатской поддержкой: призывал сенаторов признать неизбежность и необходимость сотрудничества с ним на благо восстановления государственных дел; к сенаторам, оставшимся в Риме, он обратился с примирительной речью; пытался организовать мирные переговоры с Помпеем; наконец, политика милосердия – dementia – должна была склонить сенаторов на его сторону (Арр. В. С, II, 41). Но сенат отказался от сотрудничества с Цезарем (Plut. Caes., 3031; 35; Suet. Iul., 2930; 34, 2)^{532}. Позицию сенатской аристократии относительно предложений Цезаря выразил Марк Катон. По свидетельству Веллея Патеркула, он заявил, что «хотел бы умереть прежде, чем будет принято какое-либо условие гражданина республике – moriendum ante quam ullam conditionem ciuis accipiendam rei publicae contenderet» (Vell., II,49,3).

Сопротивление сената и отношение его к Цезарю на протяжении 50—49 гг. стало сигналом к окончательному разрыву^{533}. В ходе гражданской войны и во время диктатуры Цезарь стал действовать независимо, опираясь на армию, поддержку своих сторонников, в политико-правовом отношении – на народное собрание.

Все основные функции управления государством были сосредоточены в руках Цезаря. Сенат утратил контроль над финансовой сферой Республики. Еще в 49 г. Цезарь захватил против воли народного трибуна Цецилия Метелла государственную казну, которую не успели вывезти помпеянцы (Caes. В. С, I, 33; ср.: Plut. Caes., 35; Reg. et imp. apophth., 206 С 4—9; Suet. Iul., 54, 3; App. B. C, II, 41; Dio Cass., XLI, 17; Plin. H. N., XXXIII, 17). В условиях военного времени и в период диктатуры Цезаря контроль над эрарием оставался в его руках: он формировал бюджет за счет военных контрибуций, реквизиций и налоговой политики в провинциях (Dio Cass., XLI, 39), назначал распорядителями государственных средств своих сторонников. Не случайно современники возлагали вину за их корыстолюбие и нечистоплотность в отношении государственных средств на Цезаря (Plut. Caes., 51). Цицерон, например, открыто обвинял Марка Антония в расхищении государственного золота и серебра, в присвоении более 700 млн. сестерциев и т. п. (Cic. Phil., II, 62; 93). Огромные суммы, которые Цезарь потратил на устройство триумфальных празднеств, и деньги, израсходованные на выплаты солдатам (Dio Cass., XLIII, 21, 3) и обещанные римскому народу по завещанию, указывают, с одной стороны, на сильную степень контроля Цезаря над финансами Республики и, с другой – на зависимость сената в финансовой сфере от воли Цезаря.

Такое же положение сложилось в отношении муниципальной и провинциальной политики. Уже в 49 г. Цезарь поставил под свой контроль наиболее значимые в военно-стратегическом, социально-политическом и экономическом отношениях территории, поручив управление ими своим сторонникам. Префектом Рима был назначен Эмилий Лепид. Управление Италией и италийскими войсками передано Марку Антонию. Наместниками Сицилии и Африки, Сардинии, Иллирии, Трансальпийской Галлии были назначены соответственно Курион, Квинт Валерий, Долабелла и Марк Лициний Красе (Арр. В. С., II, 41). Обращает на себя внимание тот факт, что все эти назначения были, вероятно, утверждены сенатом. На 48-й, 47-й и 46-й гг. провинциальные наместничества были перераспределены по инициативе и по воле Цезаря (Арр. В. С., II, 48).

В ходе гражданской войны Цезарь осуществлял независимую провинциальную политику (Арр. В. С., II, 92). В провинциях, отвоеванных у помпеянцев, он организовывал администрацию по собственному усмотрению. Так, в 45 г. во главе провинции Новая Африка Цезарь собственной волей назначил наместником Гая Саллюстия Криспа (Арр. В. С., II, 100). Наместники провинций были связаны с Цезарем не только личными отношениями, но и формально-правовыми. Диктаторский империй Цезаря, предполагавший высшую военную и гражданскую власть не только в Риме, но и в Италии, и в провинциях, к тому же усиленный постоянным титулом императора, распространялся и на их действия. Наконец, Цезарь мог до некоторой степени определять и корректировать поведение провинциальных наместников и как принцепс сената, поскольку в соответствии с римской конституционной традицией они должны были после окончания наместничества давать отчет перед сенатом. Таким образом, формально сенат не был отстранен от муниципальных и провинциальных дел, но Цезарь осуществлял практический контроль над этой сферой.

Позиции сената оказались значительно ослабленными и в военной сфере. В условиях военного времени Цезарь единолично решал вопросы войны и мира (Dio Cass., XLII, 20, 1). Он по собственной воле использовал военный потенциал: сенатские легионы формально сохранялись, если в ходе гражданской войны они сдались Цезарю или перешли на его сторону (Plut. Caes., 35). Более того, Цезарь сохранял командование перешедшими на его сторону армиями за лояльными к нему командирами. К окончанию гражданской войны все легионы, по существу, оказались под присягой, принесенной Цезарю. Он осуществлял их финансирование в ходе военных действий, решал вопросы, связанные с послевоенной отставкой и обеспечением ветеранов. Показателен тот факт, что вопрос об отставке легионов, оставленных Цезарем в Италии в 47 г., не мог решить никто, кроме него (Plut. Caes., 51). В целом события конца 47 г., когда солдаты, возмущенные долгим ожиданием крупных денежных вознаграждений, двинулись на Рим и были умиротворены лишь Цезарем (Dio Cass., XLII, 52—55), указывают, что проблема отношений римской государственной власти с армией была взята им под личный контроль. Однако этот факт получил лишь практическое выражение и еще не был закреплен законодательно.

Сократилась и судебная компетенция сената. При Цезаре суды вновь стали состоять из двух декурий – сенаторской и всаднической (Suet. Iul., 41; Dio Cass., XLIII, 25). Вообще же эта проблема потеряла остроту, поскольку суд оказался в руках самого Цезаря, как постоянного обладателя высшего империя, и его друзей, из числа которых формировался преторский корпус. Более того, в конце 46 г. перед отъездом в Испанию он назначил (безусловно, из числа своих сторонников) 8 городских префектов – praefecti urbi, которым были переданы все функции преторов (Cic. Ad Fam., VI, 8, 1; Suet. Iul., 76, 2—3; Dio Cass., XLIII, 28; 48) и которые под контролем Лепида должны были управлять внутренней жизнью Рима (Cic. Phil., II, 78).

Особенно важным было то обстоятельство, что сенат утратил свою монополию и политический авторитет в государственно-правовой сфере. Сенатские постановления – senatusconsultum – принимались с оглядкой на легионы, расквартированные в Риме и Италии. Правовая инициатива оказалась у Цезаря, т. к. созывать сенат и организовывать его работу мог либо он сам как диктатор или консул, либо консулы, которыми, как правило, были политические сторонники Цезаря. Более того, как цензор и великий понтифик Цезарь мог контролировать морально-этическую и сакральную атмосферу в сенате. Таким образом, и законодательная инициатива, и контроль над законодательной деятельностью сената оказались в руках Цезаря. Можно согласиться с метафорическим определением Р. Этьена, что он стал «живым воплощением закона»^{534}.

Замечательно, что само общение Цезаря с сенатом проходило в формах, далеких от республиканской традиции. К сенаторам он не проявлял традиционного для римской политической практики почтения (Арр. В. С., II, 107). Для занятий государственными делами ему было предоставлено особое сиденье из слоновой кости и золота (Suet. Iul., 76; Арр. В. С., II, 106). Как диктатор он мог появляться в сенате в сопровождении вооруженных ликторов (Арр. В. С., II, 107).

Следствием всех обозначенных изменений было очевидное падение авторитета сената. И все же формально сенат оставался высшим государственным органом власти. У Цезаря не было внереспубликанского аппарата управления. Мы не можем согласиться с высказанным Г. Ферреро мнением, поддержанным в настоящее время Р. Этьеном, о том, что Цезарь опирался на собственный управленческий кабинет, члены которого обеспечивали позитивное общественное мнение и государственное управление^{535}. Все должностные лица, даже креатуры Цезаря, пусть формально, но вписывались в республиканскую структуру, избирались народным собранием, утверждались сенатом. В своей политической практике Цезарь порой вынужден был обращаться к сенату и опираться на сенатское мнение, поскольку демонстративный разрыв с сенатом означал бы разрыв с традиционными понятиями римской свободы – libertas – и римской гражданственности, с традиционными принципами римского республиканизма и римской государственности в целом^{536}. В силу этого Цезарь вынужден был идти на политический компромисс. С одной стороны, он не возводил высокомерное отношение к сенату и пренебрежение сенатскими решениями в принцип. Каждый раз, выходя за рамки республиканской политической традиции, он пытался объясниться с сенатом: и когда не встал перед сенаторами для традиционного приветствия, и когда приглашал сенаторов на аудиенцию по поводу того или иного решения и т. п. (Liv. Per., 116; Plut. Caes., 60; Suet. IuL, 78; App. В. С., II, 107). С другой стороны, Цезарь откровенно стремился контролировать ситуацию в сенате, рассматривая его как подчиненный государственный орган.

В 45 г. Цезарь осуществил реформу сената: ввел в сенат около 300 своих сторонников (Suet. IuL, 41; Aug., 35) и довел его численность до 900 человек (Dio Cass., XLIII, 42). В сенат были введены даже люди, не имевшие dignitas – достоинства, свойственного положению римского магистрата или римского гражданина, выполнившего свой долг перед государством и заслужившего общественное признание и уважение^{537}. Это были новые римские граждане, недавно получившие гражданские права, в том числе несколько галлов (Suet. Iul., 76, 3) и испанцев (В. Afric, 28). По социальному статусу среди них были и представители младшего офицерского состава, например Фуфидий Фангон (Dio Cass., XLIII, 47, 3)^{538}, и даже вольноотпущенники, например П. Вентидий Басе (Val. Max., VI, 99; Plin. H. N., VII, 135)^{539}. Проводя реформу сената, Цезарь опирался на исторический прецедент – опыт Суллы, но расширил его, изменив принцип комплектования сената не только за счет римской аристократии, но и за счет «имперской» аристократии и «имперского» гражданства. С введением в сенат креатур Цезаря в административном аппарате появилось большое число энергичных, лично преданных ему людей. Кроме того, положение префекта нравов давало ему возможность изменять состав сената по своему усмотрению (Cic. Ad Fam., IX, 15,15; 26, 3; Dio Cass., XLIII, 14, 4). Таким образом, Цезарь подчинил сенат и превратил его в орудие осуществления собственных планов^{540}.

Ряд исследователей полагает, что Цезарь хотел создать из сената представительный демократический орган, который мог бы влиять на политику создаваемой им монархии^{541}. Подобные суждения представляются гиперпровиденциальными. Мы не можем также принять и считаем явным преувеличением тезис о том, что, расширив состав сената за счет своих ставленников, Цезарь пытался превратить сенаторов в придворных^{542}. Вряд ли у Цезаря был готовый образ той потестарной системы, которую он хотел видеть. Расширяя состав сената, он, возможно, стремился сделать его более громоздким, размытым в социальном отношении и, таким образом, еще менее действенным и еще более зависимым. На наш взгляд, совершенно справедлива мысль С. Л. Утченко о том, что для Цезаря было характерно особое понимание роли сената, в силу которого он стремился не к укреплению, а к ослаблению этой ветви римской государственной власти^{543}.

В целом отношения между Цезарем и сенатом ни в государственно-правовом плане, ни в военной сфере, ни в области финансового управления, ни в отношении муниципальной и провинциальной политики не имели системного характера. Они развивались на уровне конкретной практики как ответ на конкретные обстоятельства, но все же они продемонстрировали его преемникам необходимость считаться с сенатом и таким способом затушевать дилемму «личная власть» – «свобода».

Обращаясь к анализу следующего аспекта государственно-административной политики Цезаря – его взаимоотношениям с народным собранием, мы снова, как и при анализе его политики в отношении сената, и даже еще более определенно, сталкиваемся с сосуществованием двух противоположных тенденций – сохранением формального уважения к политическим правам римского народа и откровенным использованием Цезарем комиций в своих политических целях. О роли народного собрания нам уже пришлось упоминать выше в связи с вопросом об оформлении полномочий и государственно-правовых прерогатив Цезаря. Теперь отметим, что за время своей длительной политической карьеры Цезарь отчетливо осознал, что довольно легко влиять на слабый, социально разобщенный, лишенный гражданской ответственности, зависимый от воли политиков римский народ. Кульминацией его взаимоотношений с комициями стал 45 г., когда он получил пожизненную трибунскую неприкосновенность. Это открывало перед ним колоссальные возможности в народном собрании: он мог, не опасаясь за свою жизнь, воспользоваться правом veto и наложить запрет на любой законопроект. Кроме того, Цезарь получил титул Pater Patriae – Отца Отечества (Арр. В. С., II, 106), с присвоением которого римское гражданство уподоблялось большой семье, а Цезарь – ее главе, который находился с римским народом в тесных патриархальных отношениях и вместе с тем располагал непререкаемой властью над ним. Дополнительно к этому Цезарь получил право рекомендовать народному собранию половину кандидатов на самые ответственные должности по своему усмотрению (Suet. Iul., 41, 2). Накануне парфянского похода он получил новые полномочия – право назначить должностных лиц на три года вперед (Suet. Iul., 76, 3). Эти меры шли вразрез с республиканской конституционной традицией. Более того, в них не было особой необходимости: Цезарь как принцепс сената и без того мог рекомендовать кого угодно на самые высокие государственные должности. Анализ этих примеров убеждает в том, что права римского народа были существенно ограничены – народное собрание утратило свою важнейшую прерогативу выбора высших магистратов. По существу, оно собиралось лишь для выбора народных трибунов и эдилов.

До некоторой степени как посягательство на полномочия комиций можно рассматривать политику милосердия Цезаря – dementia Caesaris. Согласно фундаментальным ценностям республиканского Рима, лишь римский народ мог простить преступление и облегчить участь виновного. В условиях гражданской войны это право апеллировать к народному собранию Цезарь фактически принял на себя.

Для того чтобы судить о характере взаимоотношений Цезаря и комиций, будет полезно еще раз вспомнить и о его отношении к народному трибунату. Приведем наиболее яркий пример: в 44 г. он лишил должности и изгнал из сената народных трибунов, которые неоднократно пытались пресечь компрометирующие Цезаря действия по предоставлению ему царских отличий и царского титула. При этом оказались нарушенными государственно-правовые, социальные и морально-нравственные нормы жизни римского общества, что, по мнению современников событий, античных историков последующих поколений да и самого Цезаря, давало повод многочисленным политическим противникам заявить о его стремлении к тирании (Арр. В. С., II, 108; 109).

Конечно, было бы нелепо отрицать очевидное – то, что набор полномочий и почетных титулов делал Цезаря хозяином в народном собрании. Однако точность требует сделать оговорку: с самого начала своей политической карьеры, и особенно в период диктатуры, Цезарь, противопоставив себя влиятельной сенатской аристократии, сделал своим политическим партнером комиции. Приведенные нами примеры показывают, что это партнерство имело односторонний и демагогический характер. Но Цезарь был заинтересован в нем и стремился самыми различными средствами закрепить его. Он пытался решить основные социальные проблемы римского общества (впрочем, эти вопросы будут рассмотрены нами отдельно). Цезарь широко использовал различные пропагандистские меры, в том числе и традиционные для Рима формы публицистики – публикацию senatus et populi Romani diuma acta и собственных сочинений, переписку с влиятельными римскими политиками, например с Цицероном, и своими друзьями, например с Саллюстием и др. Не вызывает сомнения, что в начале гражданской войны Цезарь использовал идею согласия – concordia, которую активно пропагандировал Цицерон. Правда, необходимо отметить, что в отличие от Цицерона Цезарь стремился не примирить людей, партии и сословия, а подчинить их своей воле. Важная пропагандистская роль, безусловно, отводилась письмам Саллюстия. Относительно них существует обширная исследовательская литература^{544}. Большинство исследователей признает их подлинность, хотя есть авторы, высказывающие сомнение в авторстве Саллюстия. Например, Р. Этьен считает, что письма были инспирированы самим Цезарем и имели явно пропагандистский характер^{545}. Не обращаясь в данном случае подробно к этой проблеме, отметим, что кто бы ни был здесь инициатором или автором, письма имели процезарианский характер и, во-первых, противопоставляли деятельность Цезаря мероприятиям Помпея и помпеянцев в невыгодном для последних свете (Sail. Ер., II, 3); во-вторых, задачи упрочения и укрепления государства прямо связывали с именем Цезаря (Sail. Ер., II, 4, 4; 13; I, 1, 7—8; 6); в-третьих, рисовали картину разложения республиканской государственной власти и общественной жизни и оправдывали концентрацию власти в руках одного человека (Sail. Ер., II, 5, 10; I, 5, 4—7); наконец, предлагали имперскую программу реформ. Содержание писем совершенно явно указывает на то, что они были рассчитаны на общественный резонанс (Sail. Ер., II, 12, 3; I, 3, 4; 8, 9) и не только объясняли политическую позицию Цезаря, но и закрепляли в сознании римлян мысль о необходимости и целесообразности его действий. Следствием подобной пропаганды должно было стать закрепление личного авторитета Цезаря в среде римского гражданства и еще большее усиление его влияния в комициях.

Однако важнее был другой фактор массовой поддержки – присутствие в Риме легионеров Антония, Долабеллы и самого Цезаря. В середине I в. римские легионы утратили чисто римский характер и более чем наполовину состояли из италиков и даже провинциалов. Аппиан, например, писал, что в Фарсальском сражении столкнулись друг с другом 70 тыс. человек. При этом он подчеркивал, что это были италийцы – Ίταλίδαι (Арр. В. С., II, 70). Присутствие цезарианских легионов в Риме меняло характер народного собрания – комиции приобретали имперские черты, представляли интересы не только римской общины, но всего населения, объединенного римским империем. Важно обратить внимание и на другую сторону этого явления: для эффективной работы такого народного собрания требовались жесткая воля и контроль. Это неизбежно усиливало роль и влияние в комициях победоносного императора.

Важной составляющей государственно-административной политики Цезаря является организация исполнительной власти и его отношение к римской магистратуре. Мы уже говорили ранее о вивисекциях над исполнительной властью в период диктатуры Цезаря. Сейчас еще раз обратим внимание на то обстоятельство, что, сохранив традиционную систему магистратур, Цезарь поставил магистратскую власть под свой контроль^{546}. Реформы, которые он проводил, не меняли качественно структуру исполнительной власти, а лишь количественно расширяли управленческий аппарат: было увеличено число преторов до 16, квесторов до 40 и эдилов до 4 (Suet. Iul., 41). Это было вызвано расширением социально-политической практики: необходимостью ускорить судопроизводство и облегчить деятельность муниципальных администраторов. Кроме того, подобные меры имели исторический прецедент – сулланские реформы. Цезарь создал лишь одну новую структуру – в 46 г. назначил 8 городских префектов (praefecti urbi) с полномочиями преторов, но уже в 45 г. ввиду общественного недовольства, вызванного этим нововведением, он вернулся к традиционной магистратуре (Cic. Ad Fam., VI, 8, 1; Dio Cass., XLIII, 48). Итак, не меняя структуры исполнительной власти, Цезарь придал ей имперский характер: полномочия магистратов оказались раздробленными и для организации их работы необходима была направляющая сила. Собственно в Риме магистратура была поставлена под личный контроль Цезаря и ограничена его личными полномочиями. Показателем того, насколько слабой и подконтрольной Цезарю была исполнительная власть, является пренебрежение диктатора процедурой выборов должностных лиц. Во-первых, они осуществлялись практически с опозданием на год, летом или осенью того года, в который магистраты должны были управлять. Во-вторых, выборы были несвободными и имели фиктивный характер, поскольку Цезарь обладал правом назначать, должностных лиц по своему желанию и даже на несколько лет вперед.

Немаловажное значение в плане организации исполнительной власти играла реформа календаря и роспуск профессиональных и религиозных коллегий. Эти меры должны были ограничить политические махинации во время избирательных кампаний и возможности достижения высших государственных должностей для неугодных Цезарю или вообще радикально настроенных политиков (Plut. Caes., 59; Dio Cass., XLIII, 26)^{547}. Необходимо подчеркнуть созвучие этих реформ имперскому мышлению Цезаря: социально-политическая жизнь формировавшейся Империи была не просто поставлена под контроль государственной власти (в лице Цезаря), но стала протекать по единому времени.