Текст книги "Дело Кравченко"
Автор книги: Нина Берберова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Четырнадцатый день
Заседание суда начинается в 1 ч. 30 м. Председатель Дюркгейм вызывает свидетеля со стороны Кравченко. Это – Лебедь, Ди-Пи, приехавший из Германии.
Приговоренный к смерти
Лебедь – последний свидетель из длинного ряда Ди-Пи, свидетельствовавших по делу Кравченко.
Председателем и адвокатами Кравченко получены десятки писем с предложением выступить на процессе.
Г. Дюркгейм оглашает письмо литовского министра, у мэтра Изара в руках письмо от крупного польского военного…
Но процесс и без того затянулся, и потому суд решает ограничиться уже назначенными свидетелями, не вызывая новых.
Лебедь начинает свой рассказ: в 1939 году военный суд в Харькове приговорил его к расстрелу.
– Я сын железнодорожного рабочего, – говорит Лебедь, – начал свою карьеру с должности машиниста. Был членом партии и, как таковой, под контролем НКВД, устраивал в железнодорожных мастерских и на станциях встречи знатных иностранных гостей. Мастерские украшались цветами, рабочим раздавалась новая спецодежда. Иностранцев встречали торжественно, а после их отъезда новая спецодежда отнималась и все приходило в прежний вид.
Вот почему никто из иностранцев понятия не имеет о том, что происходило и происходит в СССР.
В 1937 году я был арестован. Эта было время чистки на железных дорогах. Донецкий район долго держался, но и до него дошла очередь. Директора дороги Яковлев, Любимов, были вызваны в Москву. Когда они вернулись, начались аресты. Начальник НКВД Кочергинский арестовал из 45 000 рабочих около 1 700. Их судил железнодорожный суд.
Председатель: Что такое железнодорожный суд?
Лебедь объясняет, что при каждой крупной железнодорожной сети имеется учреждение, которое ведет следствия и выносит приговоры.
Мэтр Нордманн: При царе было то же самое!
Адвокаты Кравченко протестуют.
Мэтр Нордманн: Когда вы говорите «НКВД», то это по-французски значит – министерство внутренних дел. Во Франции имеется то же самое.
(Публика шумно протестует.)
Мэтр Гейцман объясняет разницу: министерство внутренних дел во Франции не судит и не выносит приговоров.
– Меня арестовали без всякого права на то, – продолжает Лебедь. – Только в 1939 году я узнал, что арест был незаконным. Меня били, заставляли признать вину, которой я за собой не знал. Мне давали подписать бумагу, говоря: здесь немного, всего три-пять лет! Отработаешь, возвратишься. Но я не подписал. Тогда судебный следователь меня бросил в подвал.
Председатель: Следователь или полиция?
Мэтр Гейцман объясняет, что это в России делает судебный следователь. Лебедя предупредили, что, если он будет упорствовать, жена его также будет арестована. Тогда он бумагу подписал, даже не прочтя ее.
В марте 1939 года состоялся суд. Военный трибунал Харьковского округа вынес приговор: расстрелять.
Председатель: За что же?
Лебедь: Ни за что. Вынесли приговор по статьям 54–11, 54-7 и 54-8 – участие в контрреволюционных организациях, попытке свергнуть советскую власть, вредительство.
Далее свидетель переходит к рассказу о своем тюремном сидении, о болезнях, о паразитах. В один прекрасный день трибунал пересмотрел свое решение и постановил выпустить Лебедя, но тем не менее он все оставался сидеть. Несмотря на полную реабилитацию, он был выпущен только в мае 1941 г., за месяц до войны, совершенно больным:
Мэтр Изар: Вот какой суд в СССР!
Мэтр Нордманн: Но-но, не преувеличивайте!
Мэтр Изар: Это не мы преувеличиваем, это НКВД преувеличивает, по-моему!
Мэтр Гейцман просит свидетеля рассказать о голоде на Украине.
Лебедь: В 1932—33 гг. я состоял членом «эпидемической тройки». (Движение в зале.) Мы работали в Славянске по борьбе с тифом. Ежедневно убирали трупы из вагонов, с улиц, с путей, в это время государство начало продавать хлеб в свободных государственных лавках: по карточкам он стоил 70 коп. кило, а в этих лавках 2 р. 80 к. Люди умирали иногда в очередях.
Внезапно председатель обращается в сторону ответчиков:
– Почему вы все время смеетесь? Это, наконец, несносно! Все это не смешно. Я устаю смотреть на вас. Перестаньте смеяться.
Мэтр Матарассо начинает задавать вопросы: когда свидетель ехал в Германию? Что делал во время оккупации? Что делал в Германии?
Лебедь: Так голодал, что ходил в поле и выкапывал морковь…
Мэтр Изар: Он коллаборировал морковью!
Мэтр Нордманн: Он не вернулся в СССР!
Мэтр Изар: Если бы он вернулся, то он не был бы здесь.
Лебедь: Я прошел четыре контрольных комиссии, из них последнюю – в присутствии советских делегатов. Я ни на какие инсинуации гг. адвокатов отвечать не буду. Благоволите обратиться в эти комиссии. Не желаю отвечать этому НКВД (показывает рукой на мэтра Нордманна и др.)
Мэтр Нордманн: Мы не НКВД. Он нас оскорбляет.
Мэтр Изар: Ничуть. Вы и есть НКВД. От кого, как не от вас, узнало советское правительство о свидетеле Антонове? Вы – полицейские осведомители.
Начинается сильный шум. Все кричат одновременно.
Кравченко неподвижно следит за спором адвокатов.
Мэтры Гейцман и Изар нападают на своих противников, те пытаются возражать.
Председатель требует тишины.
Допрос Лебедя закончен.
Еще одно мнение
Г. Ланг, выступавший уже свидетелем со стороны «Лэттр Франсэз», председатель союза комбатантов (пленных и сосланных), коммунист, находящийся в зале, просит слова. Он выхолит к барьеру и сообщает суду, что имеется три рода Ди-Пи: первые сидели в лагерях смерти, вторые – вывезенные на трудовые работы и третьи – коллаборанты. По его мнению, все русские свидетели, показывавшие за Кравченко, принадлежат к третьей группе.
Мэтр Гейцман: Мне написали несколько писем бывшие пленные и сосланные. Выходит, что вы вовсе не председатель… И вообще не имеете никакого права говорить от имени комбатантов.
Г. Ланг, заявив, что в его организации насчитывается 8 000 000 членов, оскорбленный, возвращается на свое место.
Интермедия
К свидетельскому барьеру выходит некто Иарелли, почтенных лет француз, рекомендующий себя «репрезентан де коммерс». Живой, с красочными жестами, с речью, пересыпанной словами «арго», он сообщает, что всю жизнь был учеником Ленина, Троцкого и Плеханова, знал революционеров еще до первой войны, когда они готовились перевернуть мир.
– Я не какой-нибудь правый, – говорит он, – и я умею говорить по-русски.
Осенью 1944 года ему случилось познакомиться в Экс-ан-Прованс с одной красноармейской частью. У него перебывало около ста русских в доме. Все – молодцы ребята, называли его «папашей», и он их очень любил. Одно его удивляло, никто из них не хотел ехать домой!
– Я им говорю, господин председатель, что же это вы, а? А они мне: не выдавайте, папаша, нельзя ли как-нибудь у вас, во Франции, устроиться. Ах, ты черт! Вот так история…
В публике – хохот и его едва слышно, но он не смущается и повышает голос.
– Когда я узнал, что вот его (показывает на Кравченко) критикуют, я сейчас же решил: надо выступить. Книга – первый сорт. Красноармейцы именно такое и рассказывали. Я – старый революционер, работал для красных испанцев. Но в России жить нельзя. Это каждому дураку ясно.
Председатель его отпускает и объявляет перерыв.
Вдова Гейнца Неймана
После перерыва слово предоставляется женщине, еще молодой, небольшого роста, говорящей по-немецки. Это – немецкая коммунистка, вдова погибшего в России Гейнца Неймана, члена германского Политбюро и члена (до войны) Коминтерна.
Ее свидетельство было выслушано залом с напряженным вниманием, и надо сказать правду: это свидетельство стоило десяти лет антикоммунистической пропаганды!
Г-жа Нейман живет сейчас в Стокгольме. Она писательница. В 1921—26 гг. она была членом германского комсомола, с 1926 по 1937 г. состояла членом германской компартии. До 1931 года ее муж состоял членом Коминтерна, затем за уклоны был отстранен. Уклон его заключался в том, что он готов был вести с Гитлером любую борьбу, Сталин же требовал бороться с Гитлером только на «идеологическом» фронте. «Если Германия будет национал-социалистической, – говорил Сталин, – то Европа ею займется и нас оставит в покое».
Нейман и его жена были сначала посланы в Испанию, затем эмигрировали из Германии в Швейцарию. Отсюда они были высланы и очутились в Москве в 1935 году. Они жили там, как в тюрьме. За ними следили. Муж ее был на подозрении, считался непокорным.
В 1936 году его вызвал в Коминтерн и допросил Дмитров, тогдашний секретарь Коминтерна. Ему предложили написать книгу, в которой он бы признал все свои ошибки, но он отказался.
В 1937 году Нейман был арестован. Только через восемь месяцев жена его узнала, что он находится на Лубянке. Но она его не видела и больше никогда о нем не слыхала. Саму ее арестовали в 1938 г. Она рассказывает о ночных допросах, о сестре Уншлихта, о чтении приговора (пять лет лагеря), о поездке в Казахстан.
– Я увидела лагерь. Он был величиной с две Дании, – говорит она. – Я подала жалобу. За это меня посадили в специальный отдел, где было еще строже.
Мэтр Блюмель (адвокат «Л. Ф.», единственный – не коммунист, член социалистической партии, бывший директор кабинета Леона Блюма): Это был вовсе не лагерь. Это была просто ссылка. Как может лагерь быть таким большим? Но г-жа Нейман объясняет, что, хотя не было стен, но была стража, нельзя было общаться, нельзя было выходить дальше, чем за полкилометра. Она подробно рассказывает о четырех разных кухнях лагеря – одним готовилась еда получше, другим похуже; о трудовых нагрузках, о карцерах.
Наконец, наступил январь 1940 года. По советско-германскому пакту всех германских подданных советы обязались вернуть Германии. За нею приехали, вместе с другими женщинами она попала на пересылочный пункт, где ее одели во все новое, хорошо накормили и даже парикмахер причесал ее. После этого 30 человек были посажены в вагон. Поезд тронулся. Они не могли поверить, что едут в Германию, где каждому из них угрожали репрессии.
На границе они увидели первых «эс-эсов».
Немецкий рабочий, ехавший с ними, приговоренный заочно немецким судом за принадлежность к компартии, и венгерский еврей отказались перейти границу. Их силой потащили через мост. Они были немедленно застрелены немцами. Когда по листу вызывали фамилии, сказали: не может быть, что вы жена Неймана. Вы просто агент Коминтерна. Она немедленно была отвезена в Равенсбрук, где просидела до апреля 1945 года.
Мэтр Нордманн: Когда вас освободили русские! Вы должны были быть им благодарны.
Г-жа Нейман: сказать правду, когда они подошли близко, я бежала из лагеря.
Мэтр Блюмель: Мне трудно себе представить, но я хотел бы уточнить, что такое советский лагерь? Мне кажется, это такая зона… С чем бы сравнить?
Мэтр Изар: Я думаю, что сравнить это ни с чем невозможно. У нас такого не имеется.
Мэтр Нордманн (упорно): Ее освободила красная армия! Кроме того, я знаю коммунистов, которые считают ее мужа предателем, – я очень извиняюсь!
Г-жа Нейман: Его считают предателем сторонники Сталина.
Начинается опять довольно сильная перестрелка между адвокатами.
Мэтр Изар кричит: Вам на это нечего сказать! Эти показания для вас убийственны!
Председатель отпускает свидетельницу и водворяет тишину.
Последний свидетель Кравченко
Последний свидетель Кравченко – молодой моряк Федонюк.
Плавая вокруг берегов Европы и Азии, он постепенно стал задумываться над тем, да так ли уж хороша советская власть? Медленно, упорно сравнивая жизнь у себя на родине и жизнь за границей, он пришел к заключению, что «Сталин и его помощники обманывают русский народ». Расстрелы без суда, ссылки, вечная нехватка хлеба, все это, видимо, до последней степени опротивело ему и он остался в Испании, где отсидел в тюрьме, а затем был переслан в Танжер.
Председатель: Он, значит, как бы в оппозиции?
Мэтр Нордманн: Он просто дезертир!
Мэтр Изар: Оппозиция там невозможна. Он остался здесь.
Федонюка отпускают.
На часах – семь. Следующее заседание – в понедельник, 28 февраля. Адвокаты ответчиков готовятся задавать Кравченко вопросы.
Пятнадцатый день
Вступая в шестую неделю процесса Кравченко, можно приблизительно предугадать, когда именно он окончится.
Во вторник, 1 марта, будет обсуждаться манускрипт книги «Я выбрал свободу». 2 марта будут, вероятно, выступать особые «свидетели нравственности», т. е. люди, знавшие гг. Моргана и Вюрмсера во время резистанса.
На будущей неделе начнутся речи адвокатов.
Из Лондона, в спешном порядке, был вызван в пятнадцатый день процесса Эвлет Джонсон, пастор и старшина Кентерберийский. В черных гетрах и в целлулоидном воротничке, 74-летний представитель англиканского духовенства, сотрудник коммунистической газеты «Дэйли Уоркер», в 1 ч. 20 м. вышел к свидетельскому барьеру.
Нагрудный крест патриарха Алексия
Джонсон несколько раз бывал в России и провел там три месяца после последней войны. Им написаны три книги о Советском Союзе.
– Если Кравченко сказал правду, – заявляет Джонсон, – то я лгал. (Смех в зале). – Если же я сказал правду, то лгал он.
Прежде всего, Джонсон считает, что Сталин, в описании Кравченко, совершенно «непохож». Затем он заявляет, что в СССР ему позволяли бывать всюду и он видел решительно все.
– Я видел всех главарей русской церкви, – говорит Джонсон. – Они были все довольны свободой, в которой живут. Я присутствовал на выборах армянского католикоса, куда меня доставили на аэроплане. Я видел главного раввина, я видел главу баптистов. Я сидел на торжественном месте. Все мне клялись, что церковь в СССР свободна. Патриарх Алексий подарил мне вот этот нагрудный крест (показывает).
Затем переводчик читает собственноручное письмо патриарха Алексия Джонсону, в котором тот выражает восторги по поводу его последней книги.
– Я, как инженер (?), пастор и моралист, предугадал исход войны, – говорит Джонсон. – Я был и в колхозах, где видел шестнадцатилетних детей, которые не работают, а учатся.
Мэтр Изар: Сколько в английском парламенте коммунистов?
Джонсон: Два.
Мэтр Изар: «Дэйли Уоркер», в котором вы сотрудничаете, 1 ноября 1948 года (поместив вашу фотографию) напечатал вашу статью, в которой вы утверждали, что настоящих патриотов в Англии только двое! (Смех!)
Джонсон: Я горжусь этим.
Мэтр Изар: Почему вы не поддержали кардинала Миндсенти, вместо того, чтобы нам рассказывать о ваших встречах с патриархами всех религий?
Джонсон: Я не вижу связи этого вопроса с процессом.
О Чаплине, Левине и Лайонсе
После этого начинаются вопросы Кравченко.
Адвокаты ответчиков приготовили их около полусотни. Кравченко, заявивший, что он сегодня «в хорошем настроении», предупреждает, что будет отвечать на них, если они не будут «полицейскими».
Мэтр Матарассо: Каких лиц видел Кравченко между тем моментом, как ушел из советского посольства и тем, как дал интервью в американские газеты? Виделся ли он с Чаплиным?
Кравченко: Я уже сказал раньше, что отвечу на этот вопрос после того, как получу разрешение от родственников этих людей.
Матарассо: Когда Кравченко познакомился с Чаплиным?
Кравченко: В апреле 1944 года.
Матарассо: Был ли Чаплин при том, как давалось интервью?
Кравченко: Да, как корреспондент «Нью-Йорк Таймс». Всего было 5–6 интервьюеров. Это делалось без шума и рекламы.
Матарассо: Чаплин служил переводчиком во время интервью?
Кравченко: Нет. Текст был заранее заготовлен. Я только роздал его.
Матарассо (раздраженно): Но кто же был переводчиком?
Кравченко: А вот этого-то я вам и не скажу! Чаплин с тех пор умер. Мы только теряем время даром, говоря об этих вещах. Давайте говорить лучше о живых, чем о мертвых.
Матарассо: Газета «Пост Меридиан» (близкая к коммунистам) указывала, что Чаплин – друг Керенского, известного врага советской власти.
Кравченко: Это мне все равно. А вот русский текст моего интервью находится в редакции «Нью-Йорк Таймс» – оттуда вы можете его затребовать. Знакомство Чаплина с Керенским – их личное дело.
Матарассо: Когда Кравченко познакомился с Исааком Дон-Левиным?
Кравченко: Копия показаний Дон Левина находится в деле, Мэтр Изар тоже оглашал ее.
Матарассо: Жил ли Кравченко у Дон-Левина? У него есть дом за городом.
Кравченко: Что у него есть – это его дело. Его и спросите. Вы доказываете этими вопросами ваше убожество.
Мэтр Изар: Вы просто хотите спросить, очевидно, был ли Кравченко «секретным американским агентом», как писал Сим Томас? Так и спрашивайте! (Смех.)
Матарассо: Сотрудничал ли Кравченко с Дон-Левиным?
Кравченко: Я уже все сказал, и г. Матарассо все знает. Вам не удастся этими вопросами отвлечь меня от существа дела.
Мэтр Гейцман напоминает, что суть всего дела, причина процесса – статья Сима Томаса, напечатанная «Лэттр Франсэз», где Кравченко изображен «дураком и невеждой». (Смех.)
Кравченко: Мне не на что отвечать: это мое дело, с кем я сотрудничал и сколько кому платил.
Матарассо: В июле 1944 г. Кравченко напечатал статьи в «Космополитэн Магазин» вместе с Дон-Левиным. Когда они работали вместе?
Председатель: Ну, не все ли вам равно?
Кравченко: Мы занимаемся моей книгой, а не статьями. Какое вам дело?
Матарассо: Сколько в этих статьях писали вы и сколько Дон-Левин?
Кравченко: Вы просто теряете время!
Матарассо: В сентябре 1944 г. «Новое Русское Слово» в Нью-Йорке писало о Кравченко, что, он «живет на вилле видного русского эмигранта и пишет книгу». Это была вилла Дон-Левина?
Кравченко: Эта газета оказала нечаянную услугу советской полиции. Я написал в эту газету опровержение. Ни у какого «крупного эмигранта» я не жил. Кстати, газета почерпнула свои сведения из монархического источника. А, кроме того, Дон-Левин – не русский эмигрант.
Председатель (к Матарассо): Куда вы клоните? Мне кажется, это было бы всем нам интересно знать. Предположим, что он был друг Дон Левина. Что же это доказывает?
Матарассо: Статья в «Америкэн Меркури» в октябре 1944 года была ваша?
Кравченко: Не помню. Да это было и не в октябре!
Матарассо: Ну, не в октябре, так в другое время.
Кравченко: Зачем же вы сказали «в октябре»? Вы плохо ведете вашу роль. Разве я не вправе был напечатать статьи, где хотел? Потом я их частично использовал для своей книги.
Меня не интересует, что вы, например, делали до этого процесса и что будете делать потом. Меня интересует сейчас диффамация Сима Томаса.
Матарассо: В 1945 году прошел слух, что Лайонс, известный американский журналист, был автором вашей книги. Послали ли вы в газеты опровержение?
Кравченко: Когда я слышу о себе какие-то слухи, я не пишу опровержений. «Лэттр Франсэз» утверждала обо мне ложь в статье Сима Томаса, тогда я начал процесс. На слухи я не реагирую. Кто вообще реагирует на сплетни?
Матарассо: Но «Дэйли Уоркер» перепечатал это сообщение.
Кравченко: Я «Дэйли Уоркер» читал два раза в своей жизни. Больше не читаю.
Председатель (к Матарассо): Неужели вы думаете, в самом деле, что все это так интересно?
Матарассо: Но знакомы ли вы с Лайонсом?
Кравченко: Да, я познакомился с ним в июле 1944 года.
Матарассо: О Лайонсе, как об авторе вашей книги, было в прессе.
Кравченко: Но вы, т. е. Сим Томас, не говорили в вашей диффамационной статье о Лайонсе. Зачем же столько сейчас о нем говорить?
Мэтр Изар: Что Лайонс, меньшевик, что ли? Сим Томас писал, что книгу Кравченко написали меньшевики. (Смех.)
Кравченко: Нахальство моих противников не имеет границ. Кто здесь обвиняемый?
Вюрмсер (кричит с места): Он – инструмент!
Мэтр Изар: А вы не инструмент, что ли?
Сильный спор адвокатов. Слышен голос Изара:
– Не вы судите здесь, а мы судим.
Перестрелка приобретает весьма острые формы. Чтобы успокоить всех, мэтр Изар начинает читать письмо г-на Марка Хиной, живущего в Америке с 1912 года, натурализовавшегося в 1922 году. У него в доме жил Кравченко, работал над своей книгой. Ему г. Хиной сдал комнату с пансионом. В письме указывается, что Кравченко был честен, аккуратен, скромен, трудолюбив и т. д.
Матарассо: Мы хотели бы знать, как и когда был Кравченко допрошен американской полицией?
Кравченко: Зачем он меня об этом спрашивает, честно говоря?
Матарассо: Мы хотели бы знать, как и где его охраняли?
Мэтр Изар: Его охраняли, и хорошо делали. Вспомним некоторые случаи… Троцкий, например…
Матарассо повторяет свой вопрос.
Председатель: Он уже вам ответил «нет». (Смех.)
Кравченко: Пусть г. Матарассо обратится к американской полиции. Да, я был ею опрошен через 3–4 дня после моего ухода из посольства. Вы хотите знать, какой у меня паспорт? Палата представителей обсуждала мою натурализацию, но сенат еще не обсудил ее. У меня есть документ, по которому я живу. Америка – свободное государство. Никто ни разу не спросил меня о паспорте в этой стране. В СССР без документа нельзя переехать из одного города в другой. У меня же «право жительства» еще то, которое мне выдали, когда я был на службе в советском посольстве. (Сенсация в публике.)
Адвокаты «Л. Ф.» продолжают свои вопросы. В них идет речь о средствах Кравченко к существованию, о его статьях, напечатанных в свое время в различных американских газетах, об его отце…
Председатель: Я позволю себе заметить вам… Мне кажется, что довольно вопросов.
Но адвокаты продолжают дальше. Они, видимо, либо слишком бегло прочли книгу Кравченко, либо ее забыли, потому что на большинство вопросов отвечено уже в книге, о чем председатель им все время напоминает.
Мэтр Изар: Если вы припасли какие-нибудь новые советские документы, то обнародуйте их! Это ускорит дело.
Но адвокаты «Л. Ф.» никаких документов не предъявляют.
