Текст книги "Дело Кравченко"
Автор книги: Нина Берберова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Борис Удалов, друг семьи Горловых
Из тысячи предложений свидетельствовать на процессе, Кравченко выбрал нужных ему людей. Перед нами – Удалов, друг его жены по Днепропетровску. Зинаида Горлова, находящаяся в зале, впивается глазами в свидетеля.
Удалов был арестован, подвергнут пыткам, отсидел в тюрьме и затем был освобожден. Он рассказывает суду свои мытарства и страдания людей, которых знал. Некто Бойкович был расстрелян за то, что «якшался с французом Пуанкарэ» (который давно был уже мертв в то время). Эти показания чрезвычайно веселят гг. Вюрмсера и Моргана.
Этот свидетель, в противоположность советским инженерам Василенко и Колыбалову, хорошо знает, как окончили свою жизнь украинские деятели: Хатаевич, Левинсон, Левитин и др. Предупреждая вопросы Нордманна, он рассказывает о том, как он сам был арестован Гестапо.
Мэтр Гейцман: Знаете ли вы Зинаиду Горлову?
Удалов: Да. Я знаю ее с 1926 года. В 1938 году я был с ней в довольно близких отношениях, хотел жениться, но предложения не сделал. Она жила тогда в Кривом Роге и была замужем за неким Светом.
Мэтр Гейцман: Что вы знаете об ее отце?
Удалов: Он был арестован и сослан без права переписки. Мать была административно выслана.
Неожиданная сенсация
Мэтр Матарассо (адвокат «Лэттр Франсэз») задает вопрос: На каком языке читал Удалов книгу Кравченко?
Удалов совершенно спокойно достает из бокового кармана пиджака небольшую книжку.
– По-русски, вот в этом, сокращенном издании.
Все четыре адвоката «Л. Ф.» вскакивают со своих мест. Как? Книга имеется по-русски? Но ее уже целый год ищут по всему свету и не могут найти! Нельзя ли просить свидетеля пожертвовать ее суду, чтобы приобщить к делу?
Удалов с удовольствием передает книжку адвокату. Кравченко поясняет, что сокращенный перевод с немецкого был сделан без его согласия и что издание это им опротестовано.
Удалов: А еще я читал отрывки в одной газете в Германии, на русском языке.
Опять сенсация! Где читал? Когда? В каком городе? Как называлась газета? Но Удалов точно не помнит.
Нордманн: Кто свидетелю дал эту русскую газету?
В зале продолжительный шум. Удалов пожимает плечами.
Вторая и третья очные ставки
Рядом с Удаловым становится Зинаида Горлова. Она начинает с места в карьер с брани:
– Негодяй, провокатор! Это ложь, что мой отец – враг народа.
Удалов: Я вовсе не считаю, что человек, сосланный НКВД – враг народа. Наоборот!
Горлова: Мой отец – умер. Провокатор! Вам хотелось сделать меня вашей любовницей, но это не удалось. (Голос ее приобретает весьма визгливые ноты.)
Удалов (спокойно): г. председатель, гарантируйте меня, пожалуйста, от комплиментов г-жи Горловой.
Председатель Горловой: Вы можете вернуться на ваше место.
Но Удалова еще не отпускают: на место Горловой, тучный, сердитый, выходит Романов. В публике движение.
Романов, видимо, пораженный французским судом, свободой, с которой публика выражает свои чувства (весьма недружелюбные к его особе), дерзким поведением адвокатов, смелостью самого Кравченко, привыкший к решению всех вопросов «единогласно», становится в позу и начинает речь:
– Мы не хотели больше приходить сюда, – говорит он, – общаться с изменниками нашего народа. Нам было неприятно все это (обводит рукой зал). Здесь несколько человек предателей…
Кравченко: Их сотни тысяч!
– …говорят все о сексуальных сюжетах. Грязь всякую выносят… А я скажу, что через три недели после приезда, Кравченко в Америке сошелся с одной дамой…
Продолжительный шум в публике, смех, гул. Председатель грозит очистить зал.
Мэтр Изар: Зачем он, собственно, здесь?
Романов: Но мы решили оставаться до конца процесса!
Мэтр Изар: Он очень хорошо представляет свою страну.
Романов: Пора знать правду об этих гадах! Здоровенный человек рассказывает нам о пытках. Они все хотят сказать, что в СССР – ад, но председателю ясно, что мы победили Гитлера. Этот господин (на Изара) перевернул все наши факты. Это адвокатская хитрость переворачивать все вверх дном. (Обращаясь к председателю.) Но мы к вашим услугам и готовы всегда разоблачать…
Конец речи тонет в шуме, поднятом публикой. Романов злобно окидывает взглядом зал, и видят насмешливые лица.
Морган: Это кагуляры, а не публика!
Удалов: Он говорит, как говорил Громыко в ООН.
И Романов возвращается на свое место.
Пасечник – жертва ГПУ и Гестапо
Бывший вольноопределяющийся Белой армии (при Деникине), инженер Пасечник, когда его спрашивают, где его арестовали и как, неизменно задает вопрос: вы про какой арест говорите? Этот человек в 1930 году прошел все мытарства ГПУ, а в 1943 – тюрьму и суд Гестапо.
Он работал с Кравченко в Днепропетровске, знал его 16 лет, помнит его комсомольцем, кандидатом в партию, партийцем. Арестовало его ГПУ за то, что он не желал писать доносы на своих товарищей. Гестапо обвинило его в саботаже.
Его показания касательно работы Кравченко, находятся в противоречии с показаниями советского свидетеля Василенко.
Председатель: Знаете ли вы Василенко?
Пасечник: Которого?
Председатель: Вот этого! (показывает на Василенко, который встал в зале).
Пасечник: Знаю.
Председатель: Г. Василенко, подойдите сюда, к барьеру.
Василенко (угрюмо): Не желаю стоять рядом с этим типом.
Смех в зале. Василенко оставляют в покое.
Мэтр Гейцман: Может ли свидетель сказать, где находится отец Горловой?
Пасечник: Он был арестован и сослан в 1938 году, это все знают.
Он рассказывает суду об эвакуации Днепропетровска. Поездов не хватало, партийцы уехали первыми. На вокзале днями и ночами сидели толпы – преимущественно еврейские бедные семьи, с детьми, и ждали возможности уехать.
Мэтр Матарассо: Я хочу задать свидетелю вопрос. Вчера мэтр Изар спросил вашего свидетеля, что сталось с некоторыми членами украинской компартии. Знает ли свидетель следующих лиц в Германии, раз он живет в этой стране:
– Шандрук?
– Нет.
– Кубийович?
– Нет.
– Генерал Стефан?
– Нет.
– Генералы Туркул, Абрамов, Глазенап?
Пасечник: Фамилию Туркула я слышал еще в 1919 году. Я стою довольно далеко от политики.
Нордманн встает и начинает, по своему обыкновенно, ловить свидетеля: что делали вы в 1943, 45, 41, 44, 42 годах. Вопросы задаются в разбивку, он требует точности, где, когда, почему, с кем, куда?.. Пасечник отвечает тщательно, но Нордманну все мало.
– Вы вышли из немецкой тюрьмы?
– Я вышел из немецкой тюрьмы.
– Ну, если бы я сидел в немецкой тюрьме, то я бы, наверное, не вышел!
Гул возмущения в публике.
Нордманн: Мы требуем очной ставки свидетеля с Романовым.
Председатель: Мне кажется, г. Романов сделал свою декларацию, и она годится для всех свидетелей?
(Смех в зале).
Кравченко (с места): Что вы человека мучаете! Это инквизиция!
Изар и Гейцман встают и требуют, чтобы Пасечника отпустили.
Нордманн и Матарассо протестуют.
Председатель отпускает свидетеля.
Часы показывают половину восьмого. Адвокаты столпившись вокруг председателя и судей, начинают громкий спор о дальнейших свидетелях и расписании очных ставок.
У мэтра Изара припасены еще полтора десятка лиц, приехавших из Германии. У него припасены и документы сенсационного значения, и большой неожиданности. Нордманн нервничает, ему не до шуток…
Заседание закрывается. Возобновление суда в понедельник, 14-го февраля.
Десятый день
Десятый день процесса В. А. Кравченко был посвящен опросу свидетелей со стороны ответчиков: их ожидалось большое количество, но без четверти три выяснилось, что свидетельская комната пуста.
Председатель объявил перерыв на целый час, после чего появилось еще три человека, и в 5 ч. 45 м. заседание было закрыто.
Мэтр Нордманн и другие адвокаты не могли дать этому факту никакого объяснения, обещав, что на следующий день их свидетели непременно будут.
Мэтр Изар в начале заседания отсутствовал.
«Красный» генерал Пети
Французский генерал Пети начинает свои показания:
– Все мы были готовы биться, чтобы сбросить с себя советское ярмо, – говорит он.
Смех в зале.
Генерал оговорился! Он хотел сказать «фашистское ярмо». После такого блестящего начала, генерал переходит сразу к критике книги Кравченко:
– Советские писания все длинные и тягучие, – говорит он, – а эта книга написана так бойко, что она не может принадлежать перу бывшего советского подданного. В ней чувствуется перо американского журналиста. Память автора совершенно неправдоподобна. Однако, есть и ошибки: так, например, зима 1941 года была поздней, а не ранней, как утверждает Кравченко.
Я был три года в советской России, – продолжает далее генерал, – люди умирали не только за Родину, но и за режим. Режим обещал им счастливую жизнь в будущем. Сталин лично мне говорил: мы заботимся о массах. (Смех.) Солдаты бросались на вражеские танки потому, что у них был идеал.
После Лаваля, я был первый француз, принятый генералиссимусом. (Смех.) Сталин сказал мне: мне нечего скрывать от французов! Он позволил мне ходить всюду и смотреть на все, на что я захочу. Все, кого я встречал, были энтузиасты советского режима. Бывали исключения, но они незначительны.
Молотова я тоже встречал. На одном рауте он благосклонно беседовал со мною полчаса, а с остальными только поздоровался. Когда немцы пришли на Украину, они хотели «расколхозить» крестьян, но те не пожелали этого. Они были довольны своей жизнью.
Мэтр Гейцман: Я хочу задать свидетелю один вопрос: что меньшевики – русские?
Генерал Пети (чешет в затылке и в этот момент его снимают): Я не понимаю вопроса.
Мэтр Гейцман: Сим Томас написал «Лэттр Франсэз», что книгу Кравченко сочинили меньшевики. Свидетель говорит, что ее могли написать только американцы. Что же, меньшевики американцы, что ли?
Мэтр Нордманн: Меньшевики живут в Америке 20 лет.
Мэтр Гейцман: Второй вопрос: есть ли в России свобода слова?
Генерал Пети: Я не могу ответить. Там это соответствует режиму. Режим не похож на наш.
Мэтр Гейцман вынимает из портфеля номер «Фран-Тирер» от 11-го февраля. В этом номере было напечатано письмо свидетеля Цилиакуса, выступавшего на суде от «Л. Ф.», который подтверждает письмом в эту газету, что в России свободы слова не существует.
Движение в зале.
Симпатичный свидетель ответчиков
К барьеру выходит тугой на ухо, престарелый французский инженер, долго живший в России, Жюль Кот.
Мэтр Нордманн рекомендует его, как автора книги «Французский инженер в Советском Союзе», вышедшей в 1946 году в изд. Кальман-Леви. Кот, по словам адвоката «Л. Ф.», всю жизнь прожил в России.
Кот: Нет, не всю жизнь, но с 1911 года по 18-ый, затем с 1929 по 1932 и три месяца в 1936 году. Я получал долларами и очень много. Работал по контракту. Было очень приятно.
Старенький инженер настолько туг на ухо, что его подводят под самое кресло председателя.
Председатель: Что вы знаете о чистках?
Кот: Ничего не знаю. Но был процесс промпартии при мне. 7 000 инженеров было арестовано. Вообще же люди были довольны своей жизнью; некоторые, впрочем, выражали свое недовольство. Один директор завода очень был недоволен.
Председатель: Что же с ним сделали? Арестовали его?
Кот: Да, арестовали. (Смех).
Председатель: Судили?
Кот: Да. И приговорили к смертной казни. (Шум в публике).
Он говорит быстро, не слышит вопросов, ему хочется рассказать как можно больше о том, какие русские симпатичные и как, вообще, ему самому хорошо жилось в этой стране.
Мэтр Гейцман: Я хотел бы знать, кто лгал: депутат Гренье или Кравченко? Гренье нам сказал, что в России жалованья все более или менее одинаковы. Кравченко же говорит в своей книге, что между рабочим и инженером – огромное расстояние.
Кот: Разница жалований очень большая!
Мэтр Гейцман: Значит, лгал Гренье!
Молотов или не Молотов?
На часах – 2 часа 40 минут.
Выясняется, что никаких свидетелей больше нет, что ответчики не позаботились их вызвать. Мэтр Нордманн встает и просит слова.
Нордманн: Вся пресса говорила на прошлой неделе о том, что Молотов назначил Кравченко директором завода. Между тем в документе, который был нам представлен, наркомтяжпром назначил Кравченко на эту должность, а Молотов только говорил о значении самого предприятия.
Председатель: Мы так и поняли.
Нордманн: В стенограмме прошлого заседания я вижу неясность.
Вюрмсер: Пресса была введена в заблуждение!
Мэтр Гейцман: Обратитесь к документам. Мы их представили председателю.
Председатель (читает): Наркомтяжпром назначил молодого инженера Кравченко…
Нордманн: Это текст Молотова?
Председатель (читает): Молотов на 18-ом съезде… третья пятилетка… крупное предприятие…
Мэтр Гейцман: Мэтр Изар ответит вам на это. Вы вызываете этот инцидент, когда он отсутствует, для того, чтобы протянуть время: ваших свидетелей нет!
Председатель соглашается с Гейцманом и прерывает спор. Он принужден объявить перерыв, так как свидетели защиты не явились.
«Белый» генерал – советский патриот
Перерыв длится час.
Внезапно проходит слух, что явился генерал Говоров. Белый? Красный?.. Заседание возобновляется.
Генерал Говоров, эмигрант, с 1923 года – шофер такси, член центрального комитета Союза советских патриотов, появляется у барьера. Это желтолицый, лысый человек 63-х лет.
Говоров с места в карьер начинает ругать Кравченко: он предатель, дезертир, преступник перед родиной, грязная личность.
– Мы хотим, чтобы французы знали о наших эмигрантских разномыслиях, – говорит Говоров, – «настоящее высокое учреждение» (так называет Говоров суд) должно пригвоздить этого субъекта. Немцы использовали его интервью. Он в нем предал не только свою страну, но и всех союзников. Могли быть замедлены поставки. Измена – очевидна. Все свидетели это подтверждают. Какое может быть доверие к его инсинуациям?
Говоров не говорит по-французски, но и в русском языке он не слишком силен: бутылки с эссансом, к сожалению, не могут быть по достоинству оценены французами. Он говорит о том, что Россия была приговорена к войне.
Председатель: Он не был в России. Обо всем этом уже было сказано.
Мэтр Блюмель: Да, но важно, что он русский белый!
Мэтр Гейцман: Мы можем привести десять человек белых, которые будут говорить как раз обратное.
Говоров: Кравченко не внушает доверия. И вообще он не писал своей книги.
Гейцман: Вы говорите, что вы генерал? Как и где вы сражались в последнюю войну?
Говоров: Я предложил советскому правительству, когда началась война, отправить меня на родину.
Гейцман: Ну, и что же?
Говоров: Мне сказали, что это невозможно. (Смех).
Гейцман: Почему вы не возвращаетесь в СССР?
Говоров: Я уже назначен в очередь и скоро уеду.
Кравченко (по-русски) и Гейцман (по-французски) одновременно: Он зарабатывает себе на будущее!
Гейцман: На каком языке вы читали книгу Кравченко?
Говоров: По-французски. (Смех в публике).
Гейцман: Суд оценит знание французского языка свидетелем.
Говорова отпускают. Он проходит в публику и садится рядом с советским свидетелем Романовым.
Нам удалось узнать следующие подробности о генерале Говорове: во время гражданской войны он был начальником штаба Донского корпуса в Крыму. Затем у него была небольшая неприятность на о. Лемносе, после которой его в должности заменил ген. Есевич. С 1923 г. Говоров живет в Париже. Когда он узнал, что в финской войне отличился советский генерал Говоров, то он стал выдавать себя за его брата. Сейчас же после войны, в 1944-45 гг., он стал членом центрального комитета Союза советских патриотов, откуда был после первой же чистки вычищен за антисемитизм. Его сделали членом ревизионной комиссии. Сейчас он один из немногих членов этого Союза, оставленных во Франции, остальные почти все высланы в СССР. Он служит в советском учреждении на улице Фезандери № 49.
Неожиданная защита власовцев
Следующий свидетель «Лэттр Франсэз», комбатант Тома, рассказывает, как в лагерях в Германии, во время войны, русские себя вели геройски и как мечтали попасть обратно к себе домой.
Тома встречался с власовцами. Все это были смелые люди, многие перешли во французский резистанс, – говорит он, – а когда кончилась война, с радостью репатриировались. Власовцы, – говорит свидетель, – были силой мобилизованы немцами и это были все – настоящие патриоты.
Комитет, в котором работал Тома, занимался водворением пленных русских и власовцев, а также их семей на родину. Все они были верны своей стране, ни один не дезертировал, все вернулись назад! Работал г. Тома вместе с грузинским «патриотом» Гегелия.
Председатель: Мы здесь говорим о процессе Кравченко.
Тома: Мы благодарны русской армии. Она спасла мир. Те люди, которых я видел, все с энтузиастом ехали к себе домой. Из всех лагерей, и из Борегара, и вообще – все вернулись, никто не остался.
Мэтр Блюмель: Вы были в России. Расскажите нам об этом.
Тома: Я был в 1929 году. Коллективизация очень удалась. Строили большие дома. Все были очень довольны.
Свидетеля отпускают и вызывают следующего: это доктор Фишез, который был в лагере Матаузен и видел там русских пленных.
Он тоже подтверждает героизм, жертвенность, храбрость русских и так же, как и предыдущий свидетель, утверждает, что все до одного, пленные и депортированные, с радостью вернулись к себе домой.
Опять: Молотов или не Молотов?
Мэтр Изар, появившийся во время заседания, протестует против того, что свидетели «Лэттр Франсэз» не явились.
На часах – 5 час. 45 мин.
Мэтр Нордманн: Я хотел бы выяснить, Молотов или не Молотов назначил Кравченко директором завода?
Председатель: Мы сейчас говорим о неприбытии ваших свидетелей, а не о Молотове.
Мэтр Нордманн: Я хочу знать, кто назначал Кравченко директором в Кемерово? Молотов ничего не говорил про Кравченко. Это газета «Индустрия» писала о назначении его на завод.
Мэтр Изар: Свидетели ваши не пришли. У вас оказалось время и вы ищете инцидентов. Мною уже была сделана демонстрация и я могу ее повторить: Молотов говорил на 18-ом съезде партии о заводе в Кемерово. Наркомтяжпром назначил Кравченко директором этого завода. Завод был включен в третью пятилетку. Но вы говорили о все время о проблематическом строительстве, и свидетели ваши, как я уже сказал в прошлый раз, под присягой врали нам о несостоявшемся строительстве. Между тем, завод был выстроен.
Председатель: Мы все так и поняли в прошлый раз. Мэтр Нордманн ломится в открытые двери.
Мэтр Изар: Вам мешает то, что мы показали, что Кравченко был крупной величиной.
Но мэтр Нордманн старается парировать удары, наносимые адвокатами Кравченко.
В общем шуме председатель требует, чтобы на завтра были приведены обещанные свидетели. Адвокаты «Л. Ф.» сообщают, что от некоторых своих свидетелей они откажутся.
На скамьях прессы движение: будет ли показывать Руденко, приехавший из Москвы в субботу, 11 февраля?
Заседание закрывается в 5 часов 50 минут.
Одиннадцатый день
После полупустого дня понедельника, этот одиннадцатый день, вторник, 15 февраля, был насыщен инцидентами: показания генерала Руденко и четыре свидетеля со стороны «Лэттр Франсэз» заполнили заседание суда, продлившееся около шести часов.
Появление Руденко, в военном мундире, в сопровождении адъютанта, с которым он не пожелал расстаться даже у свидетельского барьера, произвело некоторое впечатление на публику. Весь в орденах, с мрачным, бледным лицом, генерал Руденко был тотчас отрекомендован одним из адвокатов «Л. Ф.»: герой Сталинграда, кавалер более десяти орденов, в том числе два раза – ордена Ленина, генерал-лейтенант, депутат верховного совета СССР и пр. и пр. и пр.
Речь Руденко
– Прежде, чем давать показания, – так начал свою речь Руденко, – я хотел бы высказать суду свое мнение о деле. Этого человека, неизвестно какого подданного, я считаю изменником. Это – офицер, нарушивший присягу. Он не только военный преступник, он и уголовный преступник. Он должен бы был по настоящему предстать перед трибуналом СССР. Не было прецедентов в истории суда, чтобы такой человек становился истцом в деле, в каком он должен был бы быть подсудимым. Перед всем демократическим человечеством я хочу помочь французскому суду вынести справедливое решение.
В конце 1943 года, – продолжает Руденко, рассказав сначала, как он воевал с немцами, – я был вызван с северо-западного фронта в Москву. Там мне дали поручение: ехать главой закупочной комиссии в Соединенные Штаты. На самолете, 21 декабря, я прибыл в Вашингтон. Под моим началом находилось более 1 000 человек служащих комиссии. Из них я должен был вскоре отправить в СССР всех военнообязанных. Я был главой всех офицеров и генералов СССР в Америке. Мне подчинены были филиалы в Портланде и Фербенксе, авиаполк на Аляске и морская группа. Комиссия насчитывала несколько отделов: танковый, металлов, авиационный и т. д.
В середине февраля я собрал начальников отделов и велел им пересмотреть личный состав для отправки служащих (военнообязанных) на родину.
Была составлена группа офицеров запаса. Товарищ Романов сделал мне доклад, в котором обратил мое внимание на поведение инженера-приемщика Кравченко, который являлся на службу в пьяном виде.
Кравченко (прерывая): Вы же все врете!
Генерал Руденко: Я принял решение отправить Кравченко на родину: я велел сказать об этом Кравченко. Романов мне доложил, что Кравченко должен закончить приемку труб. Мы не могли сразу отправлять людей большими партиями, так как грузили материалы, в которых нуждалась в это время наша страна, которая, в лице красной армии, производила серьезные операции в Румынии. Отправка офицеров запаса растянулась на три месяца.
4 апреля я узнал из газет, что военный инженер третьего ранга Кравченко нарушил дисциплину, отказался вернуться, и 5-го апреля я моим приказом исключил Кравченко из состава закупочной комиссии, как дезертира и предателя. Мы все работали в это время, как мобилизованные солдаты за демократическое человечество. Я никогда не забуду геройских французских летчиков эскадрильи «Норманди-Неман».
Мэтр Изар: Одного мы здесь видели.
Руденко: Это – залог дружбы между двумя народами. Мы вместе проливали кровь против фашизма. И вот 6–7 апреля германское радио сообщило заявление Кравченко американским газетам. Фашисты говорили, что это начало раскола между союзниками. Немецкие прокламации предлагали русским следовать примеру Кравченко. Так Кравченко помог немцам.
Кравченко (встает): А как вы помогали им в 39–40 годах?
Руденко: 5 апреля газета «Балтимор Сэн»…
Кравченко: Какая память!
– …«Балтимор Сэн» спросила «Нью-Йорк Геральд» (где было интервью), что это за Кравченко? Не стоят ли за его спиной русские, враги своей родины, в том числе некто Чаплин, известный антисоветчик. Затем «Дшунш Джорнал Моргон» назвала Кравченко предателем. Кравченко не одинок. За ним стоят реакционные силы Соединенных Штатов, которым нужен был специалист по антисоветским вопросам. Воссоединить реакционные силы и разъединить демократию необходимо, чтобы устроить новую войну.
