Текст книги "Повелительница. Роман, рассказы, пьеса"

Автор книги: Нина Берберова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Сумасшедший чиновник

Неделю тому назад к Ане Карцевой пришел вечером гость – ее родной дядя, брат ее матери, высокий седой человек с голубыми глазами и белым вздернутым носом. Он всю жизнь считал, что лицом похож на Скрябина. Аня вспомнила об этом сейчас же, как только его увидела.

В ней самой ничего не было от дымчато-пепельной, нежной и легкой породы матери, она вся была в отца: черные брови, черные глаза, широкая кость, тяжелые руки. Отец ее был прекрасным наездником, и сама она лет до двадцати говорила и думала только о лошадях. Но все это давно прошло и забылось. Теперь она служила в экспортной конторе, и жизнь ее была заведена как часы.

Прежде даже чем раздеться, дядя, окинув взглядом комнату, из которой дверь была открыта в кухню, объявил, что оставаться на ночь он не намерен, что приехал он вчера и остановился у одного знакомого повара, у которого есть свободный диван. Повара этого он разыскал… На этом он перебил сам себя, очевидно, решив не пускаться в длинные объяснения, где и как он имел случай подружиться с поваром. Дяде было лет шестьдесят, звали его Сергей Андреич, и жизнь свою он когда-то начал в Петербурге, на казенной службе. Аня едва успела вернуться со службы, как соседка ее по квартире, цыганская певица, стукнула в дверь: «Вас спрашивает какой-то господин». Ане на мгновение показалось, что наконец наступил час, которого она ждала больше трех лет: это пришел Гребис, человек, по которому она сходит с ума и который наконец понял, что ему надо сделать. И вдруг она услышала чужой голос, немного скрипучий, немного манерный, но все еще приятный: «Я, может быть, не вовремя, Нюрочка? Ты, может быть, занята, Нюрочка? Да, это я, Нюрочка».

Аня выглянула в переднюю. Дядя Сережа стоял, худой и седой, в галстуке с разводами и с черной сажей в углу голубого глаза.

– А! – сказала она, – откуда ты?

Он приехал из Антверпена, они не виделись лет двенадцать.

«Удивительное легкомыслие: ехать в чужую страну, в незнакомый город, имея в кармане два-три адреса поваров и конторщиц и, может быть, ночных сторожей, – думала Аня, – на что он надеется?»

– Дядя Сережа, я совершенно не понимаю, на что, собственно, ты надеешься?

Волосы у него были легкие, пышные, костюм сидел прекрасно, но был весь в штопке.

– Видишь ли, Нюрочка, – говорил он, играя лицом, голосом, покачивая носком перекинутой ноги, – видишь ли, дитя, самые лучшие наши поступки это те, которые мы сами, так сказать, объяснить себе не можем. Есть такие птицы, летят сами не знают куда. Я забыл, как они называются, но это все равно.

– Нет таких птиц, – сказала она уже из кухни, где старалась придумать, чем бы его накормить. – Всякая птица любит порядок и календарь. И я удивляюсь, что ты этого не знаешь.

Он шаловливо засмеялся и, пересев, перекинул другую ногу.

– Зачем же мне это знать, Нюрочка, если ты это знаешь? Я лучше буду знать что-нибудь другое. И тогда уж мы вместе… – он сбросил пепел с папиросы прямо на пол, улыбнувшись сам себе и весело посмотрев кругом. – Жизнь прекрасна, – он вздохнул, – даже для такого старого ветреника, как я.

Когда они закусили, она рассказала ему про экспортную контору, про блестящего, всесильного, всезнающего Гребиса и как он ее ценит. У Сергея Андреича была привычка взмахивать рукой, точно он снимал воображаемый локон со своего плеча, когда он слушал. Потом заговорил и он. Аня узнала, что он приехал сюда, потому что в Париж переехала госпожа Колобова, вот уже двадцать два года, как он без нее жить не может, с самой Ялты.

– Да что ж ты не женишься на ней?

Он смутился, однако приосанился.

– Что ты, что ты, дитя, у нее есть муж, она его любит, он прекрасный человек, она его не оставит.

– Тогда давно пора плюнуть.

Он заерзал на стуле.

– Ах, какая ты, Нюрочка, ну как же так не понимать? Ведь это и в литературе бывало, живет, знаешь ли, такая женщина, необыкновенная женщина, красивая, властная, умная. Немножко иногда капризная, но особенная, нельзя не безумствовать, если ее узнаешь. Все вокруг как-то пресно в сравнении с ней. Ну и потеряешься совершенно, станешь за ней ездить по всем городам, стараться, чтобы ей покойно было, стараться, чтобы и мужу было хорошо. Каждый вечер всё к ней да к ней, поселишься где-нибудь поблизости. Муж ее, Федор Петрович, другой раз вечером уйдет, ну и сидишь с ней вдвоем, рассказываешь ей что-нибудь или пасьянс раскладываешь вместе, «Сумасшедший чиновник» называется, никогда не выходит. Или слушаешь ее, всякую мелочь женскую она мне рассказывает, и все так интересно. Советуется. Потом скажет «устала» и спать пойдет. А ты сидишь уже один у них в столовой, ждешь, когда Федор Петрович вернется, чтобы ее одну не оставлять. Сидишь, читаешь, дремлешь или так, смотришь на ее дверь, куришь, думаешь. И так счастлив ты в этой тишине, и так тебе хорошо, как нигде на свете.

Аня вдруг громко захохотала.

– И так двадцать два года? Все «Сумасшедшего чиновника» раскладываете?

Сергей Андреич подождал, пока она перестанет смеяться. Ее смех нисколько не обидел его.

– Какая ты, Нюрочка, странная. Ведь она своего мужа любит, и есть за что. Я тебя познакомлю с ними, ты увидишь, что он за человек, прелестный, широкий, все понимает. Работает как вол, только чтобы все ей было. Избаловал он ее ужасно, но ей это, представь, очень к лицу. И капризы, конечно, немножко, но это ничего, даже мило.

– Да сколько ей лет?

– Под пятьдесят, – сказал он с маленькой запинкой, – но не выглядит. Да вот карточка ее, неудачная, она в действительности лучше.

Он вынул из старого бумажника фотографию и дал Ане в руки. На ней была изображена дама, очень полная, небольшого роста, с лицом правильным, но довольно сердитым. Одета она была в длинное платье и меховое боа. На голове ее сидела огромная шляпа.

Аня жадно рассмотрела карточку и сказала:

– У тебя старомодный вкус. Прости, ничего не нахожу особенного.

Он ласково улыбнулся.

– Я же говорил, что фотография неудачная. Такие лица, знаешь, очень трудно передать.

И он спрятал бумажник в карман.

Они замолчали, но ему казалось, что он продолжает рассказывать, во всяком случае в мыслях разматывается упоительный клубок воспоминаний, и изредка он даже шевелил губами, смахивая воображаемый локон со своего левого плеча. Он видел солнце, и море, и ее в белом платье с кружевным, круто выгнутым зонтиком. Она шла горделивой походкой мимо встречных мужчин, лорнетка играла у нее в руках, совсем как полагается, и даже белый шпиц был тот же самый, чеховский. Ялта. Он встретил ее, будто соскользнувшую с грустной страницы рассказа, и подумал тогда, глядя ей вслед, что только муж тут лишний, высокий смуглый военный с несколько плоским лицом.

Потом плыл корабль по Черному морю, и не было места лечь, можно было только сидеть или стоять – и так трое суток. Уже было два случая дизентерии, и воду давали раз в день, небольшую жестяную кружку каждому. Он отдал ей свою кружку на третий день плавания, и она, сделав несколько глотков, всыпала в воду какой-то душистый порошок, опустила туда розовые пальцы и сделала себе маникюр.

В бесконечных, трудных, сумбурных путешествиях оказывалось всегда, что в вагоне было всего одно незанятое купе, а в гостиницах – одна свободная комната. Он ехал сквозь всю Европу на откидной скамеечке в коридоре, а в городах спал в ваннах или стелили ему в тупике какого-нибудь прохода. Но всегда бывал он выбрит и благоухал, и все было зашито на нем, а иногда он даже ей пришивал (левой рукой и без наперстка) какую-нибудь петельку к перчатке.

Как-то само собой оказывалось, что деньги были у них общие, то есть он отдавал ей все, что зарабатывал, потому что считал себя у них «на пансионе». Когда не бывало прислуги (все чаще в последние годы), он приходил рано и готовил, очень вкусно и с веселым видом, так что Колобов просто в восторг приходил от его слоеных пирожков, а она говорила свое «недурно», которое тянула на «у» и от которого вся душа его переливалась через край счастья. В день ее рождения он вставал со светом, и шел на край города, к цветочному рынку, и покупал, покупал столько, сколько мог унести с собой, и потом, как муравей, шел домой, таща голубую гортензию в горшке, и белые гиацинты, и целый куст персидской сирени, и все ставил к дверям ее спальни, и ждал, замирая, когда она проснется, и в этот день не шел на службу, а отрабатывал сверхурочные потом всю неделю.

Бывало, в квартире тихо и полутемно. В столовой Колобов считает цифры в толстой книге, она лежит у себя, ей нездоровится, ей, кажется, хочется плакать, жизнь как-то так сложилась, могло быть иначе…. Он капает в рюмку лекарство, хочет бежать за доктором. Потом взбивает подушку, ставит лампу, читает ей вслух. Вот она засыпает, и он читает все тише, чтобы внезапной тишиной не разбудить ее, пока не наступает время, и он тихонько дает ей в руку термометр и уходит за чаем, за апельсинным соком, чтобы все было у нее под рукой.

Ему не часто приходилось вот так думать, вспоминать и воображать в целом свою судьбу, и сейчас, изнемогая от сознания прошлого блаженства, он видел, что жизнь его никогда не могла быть другой, что лучшего он не хотел, что нет человека, прекраснее, трогательнее и полнее прожившего свою жизнь, что вся эта жизнь была поклонением, радостью и тайной.

Он оторвался от себя и взглянул на Аню. Она сидела за столом, уставив на него большие черные глаза, и кусала себе губу, перекосив лицо.

– Ты меня принимаешь за дуру, – сказала она, отпустив губу, – я удивляюсь мужу, который это терпит. Признаться, я удивляюсь и тебе. Где же они сейчас?

Он ответил нехотя:

– В гостинице, недалеко отсюда. Они ищут за городом меблированную квартиру. И тогда я перееду к ним.

Она подперла щеку рукой и почувствовала усталость, скуку и еще что-то тоскливое, чему названия не было, но что раздражало ее с самого начала его рассказа. Положительно, она больше не желала слушать об этой Колобовой, немолодой и немодной, имевшей двух мужчин. Она думала о Гребисе, ни разу не посмотревшем в ее сторону.

Он понял, что пора уйти. И он ушел легкой своей походкой, поблагодарил ее за обед, за родственный вечер и на прощание сказал, что ему совсем не плохо у приятеля, у которого есть лишний диван, старого приятеля, бывшего товарища министра иностранных дел, сослуживца, а теперь повара.

На углу улицы, у входа в метро, несмотря на поздний час, стоял продавец цветов, и Сергей Андреич купил у него пучок желтофиолей, растрепанных и, в общем, ненужных ни ему самому, ни повару.

1940

Маленькая девочка
Пьеса в трех действиях, пяти картинах

Действующие лица

Сергей Сомов

Агар-бен-Мосед

Ольга Сомова

Леда

До

Евгения

Патрикеев

Действие происходит в одной из европейских столиц в наши дни. Антракты после второй и четвертой картины.

Действие первое

Картина первая

Большая комната, меблированная уютно и со вкусом. Налево – два широких окна. Прямо, в середине, небольшая арка, ведущая в маленькую переднюю, в задней стене которой видна дверь на лестницу. Справа, ближе к рампе, дверь в столовую и в дальнем углу – во внутренние комнаты. Левая часть пола покрыта поверх бобрика персидским ковром. Диван, кресла, столики, радиоаппарат. В правой половине – тоже диван, кресла, книжная полка, пианино, письменный стол, стеклянный шкафик с чайной посудой. Телефон. На стене – яркий натюрморт Боннара.

При поднятии занавеса на сцене темно, только за аркой в передней горит лампочка. Оба окна задернуты плотными занавесями. Первое окно не пропускает света. Второе, закрытое более небрежно, пропускает мерцающие цветные огни городских реклам. На потолке дрожит отсвет, но уличного шума не слышно. Поздний вечер.

Несколько секунд сцена остается пустой. В двери на лестницу поворачивается ключ. В переднюю входят Сомов и До . Сомов закрывает за собой дверь. До входит в комнату, Сомов за ней, в пальто и шляпе.

Он поворачивает выключатель у арки. Зажигается мягкий свет у левого дивана. Остальная часть комнаты в полумраке. Едва войдя, До останавливается.

Сомов бросает шляпу и пальто на кресло и подходит к До. На ней старый дождевик, шарф, под дождевиком яркая бархатная юбка и черный джемпер. Она без шляпы, в туфлях без каблуков. Длинные светлые волосы падают ей на лицо.

Сомов(хочет обнять До, она отстраняется). Вы здесь… у меня… Как мне благодарить вас за сегодняшний вечер? За то, что вы согласились прийти сюда? Маленькая девочка, снимите скорей ваш уродливый дождевик.

До(руки в карманах). Я сама.

Сомов. Я помогу вам (расстегивает ей пояс). Не шевелитесь, я буду играть с вами, как с куклой, хотите? (Смеется, стаскивает с нее дождевик, вынимая ее руки из карманов.) Скажите: «папа», «мама». Где вас заводят? А ну, покажите! (Поворачивает ее во все стороны, хочет обнять, она отступает.)

До. Сколько вам лет?

Сомов. Пятьдесят. И пожалуйста, не накидывайте мне лишнего, как всегда делают. Я говорю правду.

До. Почему? (Осматривается.)

Сомов. Почему я говорю правду? Не знаю. Так привык. Стараюсь, когда могу, не врать. А вы разве нет?

До. А вашей жене вы тоже всегда говорите правду?

Сомов. До сих пор говорил. Моя жена – замечательная женщина, она все понимает. Иногда даже слишком хорошо.

До(садится под лампу, на левый диван). Примерное супружество.

Сомов(садится у ее ног на ковер). Это вопрос? Когда вы задаете вопросы, у вас это так звучит, будто вы не спрашиваете, а утверждаете.

До. Я очень редко что-нибудь спрашиваю. Люди обыкновенно сами все мне рассказывают.

Сомов. Я уже столько сегодня вечером рассказал вам о себе. Вам не было скучно? Вам понравился ресторан? А музыка?

До молча кивает.

Сомов. Не отнимайте рук. У вас совсем детские руки, До, детские пальцы. И ножки детские. И маленькая грудь. И все это – молодость. Вы даже не подозреваете, что это за сила: человек не может жить без нее.

До. Сколько раз в жизни вы уже это говорили другим?

Сомов. Никому и никогда. Вы верите мне? Впрочем, вы, конечно, не верите. Вы думаете, что я напал на вас, точно враг, из-за угла, заранее рассчитав свое нападение. Что у меня есть план, опыт…

До. Я ничего не думаю.

Сомов. У меня нет опыта. Я никогда, с тех пор как перестал быть молодым, не держал в объятиях молодость. (Обнимает ее.)

До(неподвижна). Вы выпили за ужином.

Сомов. Да, а вы разве нет?

До. Я могу много выпить, мне ничего не делается.

Сомов(не слушает ее). Вы, кажется, только что хотели посмеяться надо мной, над Ольгой и нашей жизнью? Вы правы, впрочем, все это может показаться смешным: за восемнадцать лет моей жизни с Ольгой я никогда не искал другой женщины. И она тоже… другого мужчину.

До. Никогда не говорите за других.

Сомов. Смешная маленькая девочка! Между нами была большая любовь.

До. Была?

Сомов. Была и есть. Все это трудно объяснить, да и надо ли? Зачем вам знать? Давайте лучше поговорим о вас.

До. Обо мне говорить нечего. Я живу на свете – вот и все.

Сомов. Когда я увидел вас в первый раз у ван Дайнов, я подумал: с таким лицом, с такой красотой и чистотой какая здесь должна быть душа.

До. Это вам теперь так кажется. Ничего этого вы тогда не думали.

Сомов. Я даже Ольге сказал…

До. Проболтались?

Сомов(нежно смотрит на нее). Скажите мне, как вы попали к ним? Вы часто к ним ходите?

До. Была один раз и не думаю, что еще пойду: я никого там не знаю. Я и их почти не знаю. Все было так случайно.

Сомов. В вас есть что-то ангельское в облике. Помните, есть такая картина итальянская: хор ангелов поет вокруг святой Цецилии, которая играет на каком-то инструменте. Там есть один ангел слева… (Обнимает ее.) От вас пахнет молодостью, дайте мне подышать… вами… (Осторожно пытается притянуть ее с кресла на ковер. Она слегка сопротивляется, волосы закрывают ей лицо.)

До. Значит, до сих пор Ольга все еще прекрасна? Как это интересно.

Сомов. Интересно?.. Но время шло. Я даже не знаю теперь, когда я начал… Может быть, в ту минуту, когда я встретил вас.

До(с любопытством). Вы почувствовали, как будто надвигается какая-то катастрофа?

Сомов, медленно перетянувший До с дивана на ковер, целует ее волосы.

До. Это персидский ковер или турецкий?

Сомов. Я расскажу вам целую историю про этот ковер, но сначала я поцелую вас. (Целует ее.)

До. Теперь расскажите историю.

Сомов(держа ее в объятиях). Этот ковер персидский. Когда-то дети ткали в Персии эти ковры. Чем тоньше пальцы, тем сложнее и пестрее узор. Четырехлетние дети ткали, и шестилетние, и восьмилетние. Ткали, пока не слепли. Теперь это запрещено. Они целыми днями сидели на маленьких табуретах и перебирали пальцами узелки. Больше двух лет они не выдерживали. Теперь там новое законодательство и больше нет слепых детей.

До(зевает). Уж поздно. Мне пора домой.

Сомов. Нет, я не пущу вас… Мы сейчас будем пить кофе. Вы еще ничего не рассказали мне о себе. Где вы живете? Одна?

До(лежа в его объятиях). Я живу одна и совсем не похоже на то, как тут.

Сомов. Как же тут?

До. У вас на стене Боннар, а у меня совсем другие картины.

Сомов. Какие же?

До. Такие, какие я люблю. Знакомых художников. Я им позирую.

Сомов. Когда я вас слушаю, я чувствую, что никогда уж не смогу забыть вашего голоса.

До. Я когда-нибудь вам спою.

Сомов. Спойте сейчас! Я и не знал, что вы поете. Радость моя, каким вы меня делаете счастливым. До!

До. Я здесь.

Сомов. Как мне благодарить вас за то, что вы пришли? Сегодня, когда Ольга уехала и я позвонил вам – каких хитростей мне стоило узнать вашу фамилию у ван Дайнов! – когда я наконец добился вас, я уже знал, что вы сделаете меня счастливым.

До. Когда она уехала?

Сомов. В шесть часов.

До(играя своими волосами). Надолго?

Сомов. До понедельника. Так, значит, вас рисуют художники. И вот эти глаза, и вот эти волосы.

До. Всю меня. Я люблю позировать.

Сомов. А где же ваши родители? Почему вы одна?

До. Потому что мне так нравится. (Освобождается из его объятий.) А что, если я прожгу папиросой этот ковер?

Сомов. Зачем?

До. Я иногда люблю портить красивые вещи.

Сомов. Прожигайте, если хотите.

До встает, закуривает и медленно идет по комнате. Останавливается у книг.

Сомов следит за ней.

Сомов. Хорошо на вас смотреть, когда вы двигаетесь.

До. Какие у вас странные книги. Они достались вам по наследству?

Сомов. Нет, это наши… мои книги. Почему?

До. Так. Я никогда не думала, что приду в гости к человеку, который читает такие книги.

Сомов. Я и пишу книги сам тоже. И тоже странные.

До. О чем?

Сомов. О португальском средневековье.

До(равнодушно). А!

Сомов. Если вы любите портить иногда красивые вещи, то не изорвете ли вон тот журнал на столике: там моя статья с чудными репродукциями реставрированной часовни XIII века?

До. Спасибо. Я сама выбираю, что мне портить. (Сомов подходит к ней.)

Сомов. Маленькая девочка может портить и ломать все, что ей хочется, пока она здесь. Никаких запретов.

До. Зеленый свет? Можно проехать?

Сомов. Ну конечно. (Страстно целует ее. Она не сопротивляется.)

До. Сережа.

Сомов. Назовите меня еще раз так.

До. Сережа. (Поцелуй.)

Сомов. Теперь я не отпущу вас больше от себя.

До(насмешливо). До понедельника? (Отходит от него. Подходит к двери, ведущей во внутренние комнаты.) А что там?

Сомов. Там комнаты… А вы ведь очень скоро забудете меня, завтра забудете. Ведь так?

До. Я вообще стараюсь как можно меньше помнить. Один раз я забыла, как звали моего отца.

Сомов. А как его звали?

До. Зачем вам знать?

Сомов. Он жив?

До(не отвечает, берет в руки хрустальную пепельницу). Я никогда в жизни не видела такого безобразного предмета. Вот уж его я, наверное, никогда не сломаю. (Включает радио. Тихая музыка.) Вы любите Александра Корта?

Сомов. Кто это?

До. Вы не знаете Корта? Это гениальный писатель, новый, страшно талантливый. О нем все теперь говорят. Он написал роман, который сочинил, пока плавал в Тихом океане. И записал его. И ни одного слова не изменил потом.

Сомов. Если он записал его, пока плавал, то каким образом рукопись не вымокла? Она должна была ужасно вымокнуть.

До. Вы не поняли меня: он записал роман в голове, а потом уже во второй раз – на берегу, по-настоящему.

Сомов. Чудная, необыкновенная история! Расскажите мне еще что-нибудь, расскажите этот роман. Или про самого автора. Или про Тихий океан. Если бы вы знали, как вас весело слушать.

До (обойдя комнату, подходит к первому окну. Прислушивается). Мне вдруг стало страшно грустно почему-то. (Тушит папиросу, вынимает из кармана другую.) Дайте мне спичку.

Сомов(подает ей). Отчего вам стало грустно? Маленькая девочка, почему?

До. Я сама не знаю. Со мной это бывает иногда. (Сомов опять уводит ее на диван.)

Сомов. Вам никогда не должно быть грустно. Посмотрите на меня: вам не смешно, что я так счастлив?

До. Останьтесь со мной рядом. Не уходите. Теперь прошло. Около вас не страшно.

Сомов. Вам бывает страшно?

До. Как здесь хорошо. Как тихо. (Сидят обнявшись.)

Сомов(целуя ее волосы и руки). Не думайте ни о чем печальном. Это, может быть, музыка виновата? Хотите, я закрою радио?

До. Мне все равно. Нет, не уходите. Так, значит, вы ученый? Археолог?

Сомов. Да, что-то вроде этого. Я долго жил в Португалии перед войной.

До. Совсем один?

Сомов. Нет, я никогда не расставался с Ольгой. Мы жили вместе и вместе работали в маленькой заброшенной часовне. А вокруг – каменщики, штукатуры, художники, фотографы… Они теперь продолжают, но уже в другом месте. И я поеду скоро. И, может быть, вы поедете со мной?

До. Вам никогда не бывает скучно?

Сомов. Если бы вы знали Ольгу, вы бы поняли, что с ней никогда не может быть скучно.

До. Поцелуйте меня. (Он целует ее.) Еще. (Целует.) Теперь идите и готовьте кофе.

Сомов. Мне расхотелось готовить кофе. (Обнимает ее.)

До. Сережа, пожалуйста, дайте мне кофе. Мне холодно.

Сомов. А что мне за это будет?

До. А что бы вы хотели?

Сомов. Чтобы вы меня когда-нибудь позвали к себе в гости, посмотреть, как и где вы живете.

До. Нет, я не думаю, чтобы это было возможно.

Сомов. Так я приду без приглашения.

До. Уходите. Нет, подождите… Скажите мне что-нибудь. Вы любите меня?

Сомов. Я люблю вашу молодость. Я две недели ждал этого вечера. Больше я ничего не могу вам сказать.

Уходит. До остается сидеть на диване. Курит медленно и думает. Несколько секунд До одна. Внезапно занавес первого окна осторожно раздвигается, и из-за него выходит Ольга в пальто.

До, окаменев, смотрит на нее, но не делает ни одного движения.

Ольга быстро подходит к ней.

Ольга(торопясь). Не пугайтесь. Не бойтесь меня. Я не уехала. Я осталась, чтобы быть здесь. Я знала, что он приведет вас, я не вполне была уверена, что это будете непременно вы, но я знала, что кто-то здесь сегодня будет. Мы слишком долго были близки и чувствуем каждую мысль другого. Нам почти невозможно скрыть что-либо друг от друга. (Делает несколько шагов к двери, на пути машинально выключает радиоаппарат.) Не бойтесь. Вы нравитесь мне. Нет времени объяснять вам, что такое наша общая с ним жизнь. Я должна торопиться, он может войти. Я хочу сказать вам, чтобы вы ни на что не надеялись. Мне не хочется, чтобы вы обманулись: он никогда не оставит меня. Никогда не будет такой минуты, когда бы он вас предпочел мне. Ему нужна ваша молодость, не вы сами. Вы сами не знаете, как вы прелестны, но этого недостаточно, чтобы разрушить то, что есть между мною и им. Прелестное не может разрушить прекрасное. (Идет к арке в переднюю. До следит за ней глазами.) Я могла бы остановить все это, но я не мешаю судьбе. Помните: не вам будет жаль меня, а мне будет жаль вас. (Выходит через арку и дверь на лестницу. Неслышно закрывает дверь. Долгая пауза. До неподвижна.)

Сомов входит с подносом в руках. На подносе две чашки, ликер, рюмки, бисквиты.

Сомов(весело). Почему прекратилась музыка?

До(с трудом). Не знаю.

Сомов(ставит поднос на столик перед До). Что с вами?

До(медленно). Ничего.

Сомов. Почему у вас такое лицо?

До. У меня самое обыкновенное лицо.

Сомов. Маленькая девочка, когда я был маленьким мальчиком – потому что я им когда-то был, – мой отец наставлял меня говорить ему три желания, из которых он по своему выбору исполнял одно. Скажите мне три желания, и я исполню все три.

До. Я хочу идти домой.

Сомов(садясь рядом с ней). Нет, До, я не пущу вас… Вы останетесь со мной… Здесь пахнет гарью… Здесь что-то горит!

До(спокойно). Это, вероятно, горит ваш ковер. Я уронила папиросу.

Сомов достает из-за дивана окурок.

До равнодушно смотрит на него.

Сомов. Что случилось?

До. Ровно ничего. В мире давно уже ничего не случается.

Сомов. В мире все время случаются катастрофы.

До. Вы их видели? Вы в них участвовали?

Сомов. Я…

До. Катастрофы случаются где-то далеко-далеко, куда нас не приглашают.

Сомов. А вы были бы рады принять участие в какой-нибудь катастрофе?

До. Я уже много лет ничему не радуюсь.

Сомов. Хотите, я научу вас радоваться? Пойдем к зеркалу, посмотрите на себя: глядя на вас, нельзя не радоваться.

До. Я действительно лучше выпью кофе. (Пьет.)

Сомов(кладет голову на ее колени). Довольно разговаривать, пить, есть, слушать радио и гулять по комнате.

До(закрывает лицо волосами). Нет, оставьте меня. Я хочу уйти отсюда. Я хочу быть дома у себя и закрыть дверь на ключ.

Сомов(нежно). Почему?

До. Я сама не знаю. (Встает, идет к первому окну, раздвигает занавес, смотрит, что за ним. Идет ко второму окну, убеждается, что и там никого нет. Смотрит в окно.) Как тут высоко. Только крыши, небо и огни. А днем, верно, бывают и ласточки.

Сомов. Какие в городе ласточки! (Идет к ней.) Одни воробьи. (Хочет обнять ее, она отстраняется.)

До. Где мой дождевик?

Сомов. Я не отдам его вам. Вы не уйдете. Вы просто капризная маленькая девочка. Вам нравится огорчать меня.

До (хочет идти к арке). Оставьте мой дождевик у себя на память. Я уйду без него. (Выходит в переднюю, Сомов бросается к ней.)

Сомов. Зачем вы делаете это, До? Что случилось? Неужели боитесь меня? Все будет так, как вы сами захотите, только не уходите. Я люблю вас, не уходите от меня.

До(трогает его лицо). Бояться вас? Нет, этого мне в голову не приходило, вы совсем не страшный. Но мне больше не хочется быть здесь с вами.

Сомов. Никогда больше?

До. Я не знаю, что будет потом. Сейчас я хочу уйти.

Сомов молча подает ей дождевик.

Она надевает его и накидывает капюшон.

Сомов(растерянно). Разве идет дождь?

До(туго перевязывает пояс). Прощайте, Сергей Сергеевич. Хорошая страна Португалия.

Сомов(хочет ее поцеловать). Один последний, очень мирный.

До. Нет. (Открывает дверь.) Простите меня за то, что я прожгла ваш ковер. (Уходит.)

Картина вторая

Та же комната. Понедельник, пять часов дня. В окна видны сумерки.

Леда, женщина лет пятидесяти, увешанная драгоценностями,

одетая не по возрасту, и Сомов сидят справа, пьют и курят.

Леда. Несчастье людей в том, что они ничего больше не хотят. Ни жить, ни умирать, ни пить, ни есть, ни любить… Впрочем, пить они хотят… Налейте мне еще.

Сомов(наливает ей). Я думаю, вы неправы. Одни хотят строить, другие разрушать. А если есть это, то продолжается жизнь.

Леда. Милый мой, я говорю о мужчинах, не о женщинах. У женщин колоссальный аппетит к жизни, они так давно живут. Но у мужчин постепенно на наших глазах пропадает аппетит. Я бросила четырех мужей. У всех четырех мало-помалу совершенно пропал аппетит ко мне.

Сомов. Можно вам сказать дерзость? Вина была, может быть, в вас?

Леда. Я иногда сама задаю себе этот вопрос. Со всех сторон смотрю на себя и не вижу, в чем я могла быть виновата. Поверьте мне, я делала все, что могла, чтобы привлечь их внимание к себе. Как витрина галстучного магазина, как автомобильная фирма, я целый день занималась, если хотите, саморекламой. Не говоря уже о ночи. Но им приедался автомобиль, они теряли вкус к галстукам. И несмотря на все мои усилия и страшные расходы, они теряли интерес ко мне. Тогда я бросала их, и они бывали мне ужасно благодарны. Нет ничего хуже на свете, чем когда ты чувствуешь, что ты тот товар, которому не может помочь никакая реклама. Убыточный товар. Ну подумайте только, я – убыточный товар. На что это похоже?

Сомов. Вам не кажется, что в мире…

Леда. Мне никакого дела нет до мира. Мир – это я. Умру, и его больше не будет.

Сомов. Но ведь он был до нас?

Леда. Сомневаюсь. Может быть, и не был. Впрочем, вам, как археологу, этого говорить нельзя: от археологии тогда ничего не останется.

Сомов. И от истории. И от многого другого.

Леда. Все это меня совершенно не касается.

Сомов. Итак, все четыре раза было одно и то же?

Леда. Люди все ужасно похожи друг на друга. Просто удивительно. Теперь я предпочитаю поменьше заниматься ими. Занимаюсь собой и нахожу, что это куда интереснее.

Сомов. А сами себе вы никогда не надоедаете?

Леда. Никогда. Мне все кажется важным, что меня касается: моя душа, мое тело, моя меховая шуба.

Сомов. До известной степени.

Леда. Подумайте сами: ну неужели же интереснее заниматься душой, телом и шубой другого человека?

Сомов. Шубой – нет.

Леда. Но шуба непременно тут как тут, если вы хотите душу и тело.

Сомов. Может быть.

Леда. Я уверена, что все думают, как я, и только притворяются. Мои волосы, мои браслеты – скажите по совести, что может быть важнее для меня?

Сомов(с иронией). Международное положение.

Леда. Да ведь оно всегда одно и то же. Есть война, нет ее – разница очень маленькая. И жизнь между второй мировой войной и третьей, ей-богу, ничем не отличается от жизни между шестой и седьмой.

Сомов. Ольга опаздывает. Она должна была бы быть уже дома.

Леда. Она будет здесь сейчас, нетерпеливый вы человек! Можно подумать, что вы женаты восемнадцать дней, а не восемнадцать лет.

Сомов молча ходит по комнате.

Леда. Хотела бы я знать, что чувствуют друг к другу люди, прожившие вместе восемнадцать лет?

Сомов. Любовь.

Леда. На что она похожа?

Сомов. Иногда она еще довольно сильно похожа на ту, которая была восемнадцать лет тому назад.

Леда. Браво! Вы знаете, мой милый, что я всегда думала про вас, что вы умный человек, милый человек и чудный муж. И продолжаю думать это и восхищаюсь вами.

Сомов. Восхищаться надо Ольгой. Нисколько не удивительно, что я ей верен.

Леда. Я восхищаюсь вами и нахожу все это ужасно оригинальным. (Пьет. Смотрит на него. Насмешливо.) И вам никогда не хочется другой женщины?

Сомов. Никогда.

Леда. Молодого лица? Молодого тела?

Сомов. У Ольги молодое лицо и молодое тело.

Леда. Это не ответ. Вам никогда не хочется…

Сомов. Почему вы задаете мне эти вопросы?

Леда. Вы на них ответили. Мне больше ничего не надо. Вы ответили на них утвердительно. Что же вы делаете, когда вам хочется видеть рядом с собой молодое лицо?

Сомов. Я ничего не ответил вам. Напрасно вы что-то стараетесь вывести из моего молчания.

Леда. Я полагаю, что вы идете к ней на какой-нибудь чердак с окнами на грязный двор, где иногда весной так дурно пахнет, но где именно живут такие, каких вам надо: молоденькие, умненькие, умеющие хранить тайны и хорошо понимающие, что вам нужно. Или вы приводите ее сюда, когда Ольги нет, и она оставляет длинный золотой волос вон на тех подушках.