Текст книги "Превращение Розы"
Автор книги: Нина Ламберт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
В двенадцать часов она оторвалась от работы и выгнула шею, делая круговые движения головой, чтобы снять напряжение. Наконец-то он соизволил заметить ее присутствие, отложил в сторону карандаши и направился в заднюю часть помещения, чтобы поглядеть на ее вырисовывающуюся картину. Некоторое время он разглядывал ее, однако ничего не сказал. Роза была в отчаянии. «Да ты просто скажи мне, что это не совсем плохо», – мысленно умоляла она. Эмоции снова стали накапливаться в ней. Ради чего она так выкладывается над этой дурацкой картиной со скучным, непривлекательным, прыщеватым, костлявым и голым юнцом? – спрашивала она себя. И если бы несчастный натурщик в тот момент вошел в студию, Роза без колебаний бросилась бы на него со своим мастихином – ножом для палитры.
– Кто вас учил? – поинтересовался Алек Рассел.
– Да практически никто. Сначала школьные занятия со всеми их минусами, а потом, если не считать кружка рисования в колледже, который оказался пустой тратой времени, еженедельные вечерние занятия с Артуром Бентли. Он ведет студию живописи для местных любителей.
– Вы, видимо, хорошо занимались на начальном уровне – научились копировать надписи и любили рисовать все те незабвенные листья и папоротники.
Отвращение в его голосе позабавило ее.
– О, да, у меня были высокие оценки.
А еще я получала отличные оценки по латыни и греческому. Мой отец и слушать ничего не желал о художественной школе, хотя я не в обиде на него за это. Возможно, сейчас рисовала бы картинки для пакетов с корнфлексом, если бы он тогда согласился.
– Латынь и греческий? Значит, вы учительница? – В его голосе прозвучало удивление. Она еще подумала, а как, по его мнению, она должна еще зарабатывать себе на жизнь. Он подошел к стулу и поднял холст, рассматривая его своим острым взглядом. По-прежнему он ничего не говорил о своем отношении к ее работе.
– Ланч, – объявил он отрывисто. – Пойдемте.
Взятый напрокат «рено 5» казался слишком маленьким для его крупного тела. Он вел его довольно быстро и за всю дорогу не проронил ни слова. Этот человек совершенно не умеет вести светские разговоры, подумала Роза, хотя, вообще-то, и сама она была не мастерица придумывать темы. Ведь не придет же в голову беседовать с Алеком Расселом о погоде. Как бы он ни жил, у него явно не оставалось времени на тривиальности или пустячную светскую болтовню. Он остановил автомобиль в одной из ближайших деревень и отвел Розу в паб, где они могли сидеть на террасе. Не спросив ее, он заказал сидр и сэндвичи с ростбифом и стал очищать свою тарелку со здоровым аппетитом. Роза нервничала, ела чуть-чуть и пила крепкий, коварный сидр, пожалуй, слишком быстро на голодный желудок. Алек Рассел неторопливо докончил свою порцию и откинулся назад на спинку стула, держа руки в карманах.
– Мне хотелось вытащить вас из этого аквариума с золотыми рыбками, чтобы мы могли поговорить, – начал он, устремив на нее свои пронзительные глаза. Она опустила взгляд на тарелку. – Роза, вы что, застенчивы? Прошу вас, смотрите на меня, когда я говорю.
Она молча повиновалась и яростно шагнула в глубокий, синий омут его глаз.
– У вас есть талант. Неразвитый, технически уязвимый, эмоционально незрелый, но тем не менее талант. Я полагаю, что вы не станете протестовать из скромности либо напрашиваться на комплименты и просто понимаете, как данность, что я знаю, о чем говорю. Весь вопрос в том, готовы ли вы что-нибудь с ним делать?
Он взял ее рукой за подбородок, чтобы заставить ее ускользающий взгляд вернуться на прежнее место. Прикосновение, казалось, замкнуло электрическую цепь.
Ощущение шока пробежало по ее телу в землю, приморозив к стулу.
– Что-нибудь делать с чем? Вы хотите сказать что я должна пойти в Художественную школу? – забормотала Роза, стараясь стряхнуть с себя наваждение. Он отпустил ее.
– Возможно. Хотя я и не разделяю существующих иллюзий насчет художественных школ. Половина из их выпускников недисциплинированные горе-художники с неряшливыми мозгами, а другая половина принесла бы больше пользы, если бы тренировала тюленей для цирковой арены. Остаются лишь немногие, которые не приносят большого ущерба. В конце концов, все зависит от личности. Как потопаешь, так и полопаешь, во всем важно личное стремление и желание.
– Это означает, что мне придется бросить работу и начинать все заново. Мне уже двадцать четыре года. Еще три года учебы, и мне исполнится двадцать семь.
– Я художник, а не консультант по выбору профессии. Если вас так уж беспокоит перспектива рисовать упаковку для корнфлекса и покинуть свои латынь с греческим, значит, вам не хватает желания и вы ничего не добьетесь. Однако пренебрегать своим талантом – серьезный ущерб для вас. Это все равно, что упечь красивую женщину в монастырь. – Он подождал, пока этот образ не растворился. – Я просто хочу, чтобы вы обдумали это в течение следующей недели. Решайте, что для вас действительно важно, а что нет. Вы можете просто тащить весь этот большой багаж через всю свою жизнь. А можете теперь, насколько я могу судить, иметь все, если только сильно этого захотите, хотя что-то в ваших глазах и в вашей живописи говорит мне, что вы так не сделаете. И все-таки я вовсе не намерен раскачивать лодку. Сейчас поедем назад, и вы притащите мне ваши работы – включая и тот эскиз, что вы сделали в поезде.
Впервые он упомянул о той первой встрече. Это ничуть не изменило общее чувство дискомфорта, которое испытывала Роза.
– Вы не голодны? – насмешливо поинтересовался он, протягивая руку за одним из ее сэндвичей. – Я заставил вас нервничать, Роза?
– Да. – Он выдавливал из нее искренность, словно зубную пасту из тюбика. – Да, заставили. Вы заставили меня почувствовать себя неотесанной дурочкой, и я полагаю, что сделали это намеренно. Видно, вам нравится заставлять людей ощущать себя униженными.
Его губы искривились в насмешливом удивлении.
– Не скупитесь с оскорблениями. Они полезны для моей души. Та чушь, которую Билл городит вокруг моей персоны, рождает во мне комплекс супермена. Я приветствую ваши старания удержать эго легендарного Рассела от разбухания. – В его голосе звучала насмешка, впрочем, беззлобная.
Роза почувствовала легкое головокружение, а когда поднялась на ноги, пошатнулась. Сильная рука схватила ее под локоть. Ей не хотелось, чтобы он к ней прикасался; казалось, это увеличивает его силу и низводит ее до состояния беспомощного подчинения. По дороге домой она стала чувствовать тошноту и головокружение и уже прикидывала, как бы ей воспользоваться этим, чтобы избежать дневного сеанса с ним в студии. Он вызывал в ней сравнение с неизвестным, сильным наркотиком с нежелательными побочными эффектами.
– Тут у меня в отделении для перчаток лежит плитка шоколада, – внезапно сказал он, обратив внимание на ее побелевшее лицо. – Съешьте. Вам еще предстоит много трудиться над тем холстом.
После их возвращения она покорно возобновила свои усилия, а он продолжал работу пастелью. Пробило уже четыре часа, когда он обратил внимание на рисунки и картины, которые она принесла по его просьбе. Она надеялась, что он бегло просмотрит их, и дело этим ограничится. В особенности тот злосчастный рисунок. Краем глаза она наблюдала, как он прикрепляет каждый из них к доске. Он изучал их с внимательностью дантиста, занятого поиском отверстия в зубе пациента, Наконец добрался и до нижнего рисунка из стопки. Роза работала очень сосредоточенно, однако тут ее концентрация разлетелась на кусочки. Она откинулась назад. Внезапно, к ее удовлетворению, он отреагировал.
– Вы действительно видите меня таким? – осведомился он почти с беспокойством.
– Таким я увидела вас в поезде. Правда, я не сумела передать все так, как мне хотелось бы. – С отчаянной попыткой переменить тему разговора, она храбро добавила. – Вы мне абсолютно не помогали с этим злосчастным наброском.
– Вы и не нуждались в помощи, – отмахнулся он. Он продолжал смотреть на рисунок, а затем переключил свое внимание на нее. – У вас очень жестокий глаз, Роза Ферфакс. Не ждите от меня легкой жизни в оставшиеся десять дней, понятно?
И он стрельнул в нее улыбкой, полной неприкрытой угрозы.
К счастью, казалось, никто не заметил ее воскресных занятий с Расселом, и, конечно, ничто в его поведении в последующие дни не наводило на мысль, что она попала в число его фавориток. Он разбил класс на маленькие группы, как это делал и Альберт, и дал задания, которые развивали их навыки, но с которыми они могли справиться. Роза и Ивонна которая заметно оправилась от первоначального страха, оказались в группе из четырех человек, к которым он ставил самые жесткие требования и критиковал непрерывно и без всякой пощады. Джонатан затерялся где-то в середине. В классе он держался с Розой обходительно и внимательно, хотя все еще бросал временами пламенные взгляды, однако, верный ее просьбе, больше не искал возможности остаться с ней наедине. Роза почти не сомневалась, что он нашел себе утешение где-нибудь в другом месте.
Затем на вечерних занятиях вчетвером, когда напряженность в классе ощутимо возросла, Ивонна отличилась – разразилась слезами и выскочила из студии. Это случилось после того, как Рассел холодно заявил ей, что натурный класс не место для жеманства. У Ивонны возникла ментальная блокировка, когда она увидела щедро одаренного природой мужчину-натурщика, который заменил хилого юношу. Эмоциональная и способная верно и точно нарисовать его, она все больше и больше нервничала и задумывалась, после того как Рассел заставил ее выбросить два первых карандашных наброска и начать снова. Видимо, от раздражения он грубо сказал ей, что если она испытывает фобию к жизненно важным частям мужской анатомии, то лучше ей перейти к рисованию чаш с фруктами.
Роза вонзила в него взгляд, полный неприкрытой злости, и выскочила из студии, чтобы отыскать и утешить рыдавшую Ивонну, которую обнаружила, как и предполагала, съежившейся в женском туалете. В расстроенных чувствах та сморкалась в туалетную бумагу.
– Не плачь, Ивонна, – утешала ее Роза, обняв маленькую девушку-кокни. – Он не оставляет тебя в покое, потому что знает, что ты можешь работать и лучше. За последнюю неделю он мне говорил вещи и похуже, но с меня это слетает как с гуся вода. А теперь умывайся и пойдем назад вместе.
– Все станут смеяться, – зашмыгала носом Ивонна. – Я не могу возвращаться.
– Нет можешь, Ивонна, – сказал Алек Рассел, неожиданно появившись в дверях.
– Что вы себе позволяете? – возмутилась Роза. – Это женский туалет.
– Ну и что? – огрызнулся он входя. – Ивонна, – пробормотал он шелковым голосом, – вы простите меня? – И он обнял ее, задрожавшую от возобновившихся рыданий. – Я всегда оскорбляю своих лучших учеников. Спросите у Розы. – Он продолжал с нежностью обнимать девушку, лицо Ивонны спряталось у него на груди, и вскоре она перестала плакать, – а сам не отрывал глаз от Розы, которая встретила его взгляд со смешанным чувством искреннего восхищения и испепеляющего презрения. О, в нем больше дьявольского, чем человеческого, подумалось ей, когда у Ивонны высохли глаза и она взглянула на своего мучителя с собачьей преданностью.
«Вот видишь? – казалось, говорили Розе его глаза с бесстыдным триумфом. – Вот видишь? Тут я диктую правила. Поспорь со мной, если осмелишься».
С этого времени Ивонна очень часто пряталась под крылом Розы. После комедии со своими извинениями Алек продолжал обращаться с ними в своей обычной манере, которую, как заметила Роза, Ивонна начинала принимать с определенной степенью мазохизма. Поэтому, когда Алек посоветовал своей самой сильной группе отказаться от свободного времени в выходные и явиться в студию, как в обычные дни, только Роза осмелилась возразить.
– Я не могу говорить за других, – заявила она, в то время как ее малодушные коллеги сидели молча, – но лично я очень устала и нуждаюсь в перерыве.
– Тогда, видимо, вам придется попросить у доктора тонизирующее средство, мисс Ферфакс, – продолжал он с явным безразличием. – Физическое здоровье так же важно для художника, как и для спортсмена. Без него вы определенно сломаетесь, прежде чем добьетесь чего-либо путного. В этом случае нужно спрашивать себя, стоит ни вам вообще участвовать в данном мероприятии.
– Я не могу сравнивать живопись с гонкой на скорость, – упрямилась Роза.
– Однако данные курсы являются гонкой. Гонкой наперегонки со временем, которое в среду истекает, и мы разбредемся по разным дорогам. Для некоторых, вне всяких сомнений, это станет облегчением, для других может быть даже целью, однако ради тех, кого живопись действительно интересует, я и предлагаю позаниматься в эти выходные.
Конечно же, явились все, словно свора наркоманов за своей порцией. Неожиданно он начал накачивать их нравоучениями. Давно смирившиеся с его острым языком и безжалостными замечаниями, теперь они испытали коварный шарм его похвалы. Даже Роза, несмотря на ее упрямую решимость противостоять его манипуляциям, расцвела от теплоты скупой, но искренней похвалы, которая так долго зрела в нем. Отпустив вечером класс, он попросил ее подойти к нему.
– Увидимся в столовой, Ивонна, – сказала Роза своей подружке, которая вопросительно поглядела на нее, как бы говоря: «Не хочешь ли, чтобы я подождала тебя здесь?», следуя какому-то негласному кодексу моральной поддержки. Прежде чем начать говорить, Алек дождался, пока все уйдут…
– Садитесь, Роза, и уберите этот угрюмый взгляд с вашего лица. В среду я отправляюсь в Бретань и проведу там остаток лета. У меня там дом. Я прошу вас покорнейше – поехать со мной в качестве моей ученицы. При интенсивном обучении и тяжком труде, как я полагаю, к сентябрю вы уже будете знать, что хотите делать дальше. Не смотрите на меня взглядом испуганного кролика. От вас не требуется, чтобы вы делили со мной ложе, отличающееся дурной репутацией.
Роза не отвечала. В ее голове царил переполох.
– Роза, я не намерен умолять вас поохать. Скажете нет, и больше не обращусь к вам. Скажете да, и я вас поддержу.
– Филиппа? – Роза стояла в одной из телефонных будок колледжа, зажав горсть монет в десять пенни.
– Роза? Как дела?
– Фил, я не приеду домой в среду. Я собираюсь ехать во Францию с Алеком Расселом. – Филиппа издала продолжительное, низкое «Ого!» – Все вовсе не так, как ты подумала – по крайней мере, я так не считаю. Он собирается взять меня с собой в качестве ученицы.
– Да что ты говоришь, Роза?
– Нет, правда. Пожалуйста, Фил, ты не могла бы позвонить родителям и сообщить им, что я записалась еще на один курс – пейзажной живописи в Бретани? У меня не хватает духу сделать это самой. Энид всегда задает так много вопросов.
– Ну, а что я должна сказать Найджелу?
– Перестань дразнить, Фил. Я не могу объяснить все по телефону.
– И не нужно, Роза. Все нормально?
– Хотелось бы надеяться, – вздохнула она.
Еще трудней было объяснить во вторник вечером Джонатану, что она не хочет ехать с ним в Лондон.
– Найджел приедет за мной, – лгала она напропалую. – Мы, вероятно, пробудем здесь еще пару дней, и у нас получится длинный уик-энд. Впрочем, ты мог бы подвезти Трейси и Ивонну.
– Трейси и Ивонна пусть путешествуют автостопом, мне на них наплевать. – Неожиданно он поцеловал ее на прощанье долго и страстно. – Ты очень неумелая обманщица, Роза. А какую историю ты расскажешь Найджелу?
В замешательстве Роза уставилась на него с виноватым лицом.
– Не беспокойся, больше никто не знает. Я просто случайно подслушал, как Уайлд Билл Поллок интересовался у Рассела, есть ли у тебя паспорт. Ну как, есть?
Роза вспыхнула.
– Я получила гостевой на почте.
– Роза, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И догадываюсь, что вся история про Найджела служила чем-то вроде дымовой завесы, чтобы пощадить мое самолюбие. Я адски тебя ревную к Расселу и даю ему сто очков, он действительно большой ловкач. Однако если тебе потребуется помощь, – с этими словами он выудил свою визитную карточку, – тут мой домашний и рабочий телефоны. И если твои дела пойдут неважно, обещай, что позвонишь мне в любое время суток.
Роза почувствовала себя еще более неловко, чем раньше.
– Ты ничего не понял, Джон. Я не сбегаю с ним, а еду в качестве его ученицы и постараюсь понять и разобраться, поступать ли мне в художественную школу.
– С таким мужиком, как Рассел? Послушай, одно дело идти на это с открытыми глазами, но если ты попалась на удочку вроде этой, – не перебивай меня, – грубо сказал он, схватил Розу за запястья и жестко поглядел ей в глаза. – Я замечал не раз, как он на тебя посматривал, и я должен был это понять. Разве его репутация не говорит сама за себя? Неужели ты и в самом деле такая наивная, что поверила во всю ту чепуху, что он тебе наобещал?
Внезапно Роза испугалась.
– Я знаю, что делаю, – упрямо повторяла она. – Прошу, не обижай меня, считая полнейшей дурочкой. Но если это сделает тебя счастливым, я обещаю, что позвоню тебе, если у меня появится в этом нужда.
– Ловкий ублюдок, – пробормотал Джонатан, не успокоившись, однако подчинившись. – Скажи мне честно, Роза, существует ли вообще Найджел?
– О да, – искренне ответила Роза, глядя прямо в лицо Джонатану. – Найджел существует.
Расставалась группа очень эмоционально. За это время отсеялись только два человека, а остальные испытывали сплоченность товарищей по оружию. Ведь они так много выстрадали вместе. Альберта выбрали, чтобы он от имени всех слушателей поблагодарил Алека Рассела в конце последнего занятия, что вылилось во взрыв спонтанных аплодисментов. Алек принял эту акколаду [6]6
Акколада (ист.) – обряд посвящения в рыцари.
[Закрыть]невозмутимо и холодно поздравил всех с тем прогрессом, который они сделали. Роза поглядела на Джонатана. Тот стоял немного обособленно от остальных и глядел на Алека так, словно тот был Джеком Потрошителем. И не в первый раз Роза подумала, не отказаться ли ей от своего решения ехать во Францию. Однако теперь здравый смысл перебрался куда-то на заднее сиденье. Она чувствовала себя мотыльком, которого притягивает свеча Алека.
Алек объяснял, что намеревается на следующее утро доехать на взятом напрокат автомобиле до Плимута, оставить его там и переправиться на пароме в Роскоф. Он приехал в Англию прямо из своей парижской квартиры, однако вообще-то жил за городом, как и все респектабельные парижане в летние месяцы до самого «la rentree» [7]7
возвращение (франц.)
[Закрыть]. Его дом в Бретани, заверил он ее, стоит вдалеке от туристских маршрутов, и они смогут работать там спокойно, никто не станет их отвлекать. У Розы появились нехорошие предчувствия, что весь этот тюремный режим в Уэстли окажется весьма смягченным вариантом того распорядка, который ждет ее в Монтраше-де-Дезеглиз. В тот вечер чуть позже, когда другие слушатели курсов благополучно разъехались, Алек представил ее Биллу и Эйлин Поллокам в качестве своей перспективной ученицы.
– Я в восторге, что вы приняли предложение Алека, моя дорогая, – с энтузиазмом сообщил ей Поллок. У Розы создалось впечатление, что они не раз обсуждали ее персону. – Я надеюсь, что ты, Алек, передашь ее на мое попечение в Лондоне к началу очередного семестра в качестве студентки.
– Не надейся, Билл, – недвусмысленно заявил Алек. – Ты до сих пор не в состоянии держать под контролем, как следовало бы, ни преподавательский состав, ни их методы обучения.
– Алек, мальчик мой, тебе лучше, чем другим, известно, с какими дипломатическими проблемами я сталкиваюсь, – вздохнул Поллок, качая головой. – Компромисс – неизбежное зло, когда приходится угождать многим. Если бы мы обладали твоей яростной независимостью, тогда…
– Ей будет лучше в Париже, – продолжал Алек.
Ну и ну, думала Роза, когда беседа перекатывалась через ее голову. Кажется, эта парочка уже все за нее расписала, всю ее карьеру. А вы не соблаговолите ли спросить меня, что я думаю? – размышляла она, немного упрямясь. А потом, в двадцатый раз за этот день, ее желудок совершил яростный прыжок, когда она с удивлением подумала, как это она вообще решилась на такое.
Глава пятая
Лишь только они благополучно оставили Уэстли позади, у Алека словно гора свалилась с плеч, и в его глазах появился недобрый огонек.
– Тот темноволосый парень, который неимоверно втюрился в тебя… Как его зовут? – поинтересовался он словно невзначай.
– Ты имеешь в виду Джонатана? – протянула Роза осторожно.
– Да, его. Ну, если бы взглядом можно было убивать… Ты что, сказала ему, что едешь со мной во Францию?
– Нет, он слышал, как Билл Поллок говорил что-то тебе насчет моего паспорта.
– А, понятно. Очевидно, он отводит мне в своем сценарии роль коварного соблазнителя. Я надеюсь, что ты запаслась номером его телефона, чтобы он смог прибыть на своем горячем боевом коне, если я осмелюсь к тебе приставать.
Жутковатый человек, подумала Роза поеживаясь. Он словно наделен даром ясновидения!
Поездки Розы за рубеж случались нечасто, и их маршруты ограничивались Римом (дважды) и Афинами (один раз). Во Франции она была только проездом во время мучительных студенческих автобусных поездок, когда ехать приходилось всю ночь. Поэтому путешествия всегда оставались жарким, потным и обременительным в финансовом отношении делом. И по контрасту с этим их теперешняя поездка оказалась, вопреки ее мрачным предчувствиям, спокойной, освежающей и приятной. Она с удовольствием наблюдала, как паром преодолевает пролив, море было спокойным, дул приятный ветерок. Она сидела на палубе с Алеком, не слишком близко от него, они непринужденно молчали. Она изображала из себя холодную, немного дерзкую персону, чтобы их отношения установились на таком уровне, какой она сможет контролировать. Еще она сознательно избегала даже обычных, физических прикосновений, на которые и не обратила бы внимания, если бы сидела рядом с незнакомым мужчиной в переполненном автобусе. Даже в моменты храбрости она не могла забыть о том, что определенный подсознательный страх перед ним всегда присутствовал, держа ее настороже и начеку, не столько из-за боязни быть соблазненной, сколько из-за той зловещей власти, которую, он, казалось, имел над ее сознанием.
В Роскофе они взяли напрокат другой автомобиль и помчались по сельским до-рогам на довольно приличной скорости. Алек отдавал дань своей новой родине тем, что ездил как француз. Он осклабился, увидев, что Роза заметно побледнела, когда автомобиль с визгом тормозов накренился на очередном вираже.
– А я-то думал, что ты решила жить рискованно, – поддразнил он ее, – раз согласилась ехать со мной во Францию. Честно говоря, я не думал, что ты согласишься. А затем, когда ты это сделала, все ждал, что ты придумаешь себе какую-нибудь болезнь или какой-нибудь семейный кризис, чтобы отказаться. Прошу тебя, расслабься, Роза. Я никогда бы не пошел на все эти хлопоты ради того, чтобы тебя соблазнить. И ты ведь не давала мне никаких поводов для этого, сама знаешь. Для меня все это обещает стать тоже тяжкой работенкой.
Роза застыла.
– Я не могу жить целое лето и постоянно кланяться в знак признательности. Конечно, я понимаю, что мое присутствие станет для тебя определенной помехой. И я чувствовала бы себя гораздо счастливей, если бы смогла как-то отрабатывать свое проживание.
– И что же ты предлагаешь? – поинтересовался он равнодушно, в то время как автомобиль яростно одолевал очередной крутой вираж.
– Ну, я могла бы вести хозяйство, делать покупки, готовить, э… мыть твои кисти, – добавила она слабым голосом. – Почему ты смеешься?
– Потому что ты глупая. Что ты знаешь обо мне, Роза? Или, скорее, сколько всего ты наслушалась про меня? Существуют две легенды про Алека Рассела, которые, кажется, опережают меня, куда бы я ни направлялся. Одна, что я утоляю свой сексуальный аппетит любой ценой, что делает меня моральным эквивалентом Билли Бантера. Второе, что я невероятно богат. Второй из этих мифов базируется на реальности. Деньги, как бы некоторые люди ни делали вид, что отрицают их, покупают свободу от всех тех противных мелких домашних забот, которые ты только что перечислила. Я нанимаю невидимок, которые делают покупки, стряпают, убирают, моют – кстати мои собственные кисти мою я сам.
Роза, я пригласил тебя с условием, что ты мне ничего не должна. Большинство сочли бы мое предложение за любезность, а не за угрозу. Тебе должно было бы льстить, что некто, по общему признанию такой эгоистичный и антисоциальный, как я, смог смириться с перспективой твоего непрерывного присутствия в течение ближайших четырех недель, а то и больше. Ты уже знаешь, что я груб, нетерпелив, саркастичен, капризен и бессердечен. Так что, естественно, не ожидаешь, что твое пребывание станет сплошным пикником. Но это вовсе не означает, что ты должна глядеть на меня с тревогой все это время, словно вот-вот отправишься на казнь. Я нахожу это утомительным и вредным. Но уж точно не стану щекотать тебя, просто чтобы заставить тебя улыбнуться.
– Я действительно почти ничего не знаю про тебя, – призналась Роза, надеясь что он и в самом деле не осуществит эту свою угрозу. – Я читала ту твою биографию, как тебе известно, а Джонатан, конечно, учился с тобой в одной школе, однако…
– А, это объясняет все. – В его голосе прозвучало облегчение, словно Роза разрешила для него какую-то головоломку. – Боюсь, что я не помню его. Видимо, он был сопливым малышом, когда я нежился в лучах славы. Догадываюсь, что он не терял времени и выдал тебе всю грязь об этой истории. Леди, о которой шла речь, – про дожал он, заметив ее смущение, – несомненно решала свои проблемы, когда обеспокоила себя таким, как я, юнцом. Она практически изнасиловала меня, хоть я и не могу на нее пожаловаться. Все это было в высшей степени поучительно. Я не строю иллюзий, что я оказался первым стреноженным мальчишкой, которого она заманила в свой чулан, однако, тем не менее, одним из таких. Ты знаешь, когда тебя прерывают, это такая травма. Могла бы сделать меня недееспособным на всю жизнь.
Сколько из этих слов были произнесены нарочно, чтобы шокировать ее, Роза сказать не могла. В его голосе зазвучали резкие нотки.
– Моя личная жизнь была, как я подозреваю, не более предосудительной, чем многие другие, о которых никто не сплетничает. Однако, благодаря моей громкой фамилии, а также флиртам моей мамочки-леди, мои собственные, изрядно раздутые похождения удостоились всеобщего внимания, которого – увы! – они едва ли заслуживали. Каким счастливчиком я был бы, если бы оказался способным на те сверхчеловеческие свершения, которые мне приписывают. Однако, разумеется, серьезное искусство не помогает лучше распродавать воскресные газеты, поэтому та информация обо мне, которая действительно имеет значение – мои живописные работы – редко удостаивается упоминания, разве что в наиболее ругаемых художественных кругах. Так мне и приходится жить с тем неудачным имиджем Казановы, который между делом еще и рисует немножко. И тут опять-таки помогают деньги. По крайней мере, я могу себе позволить послать их ко всем чертям.
Роза проницательно заподозрила, что Алек Рассел без колебаний пошлет их к чертям, даже если в кармане у него не останется ни гроша. За всей кажущейся легкомысленностью его слов она интуитивно обнаружила какую-то боль и подумала, чего стоило ему признаться о своем разочаровании, что его работы не обрели официального признания. И ей внезапно захотелось утешить его.
– Когда я увидела твою работу, у меня открылись глаза, – робко отважилась она. – Словно откровение сошло на меня. До этого я рисовала, а сознание было закрыто.
– Очаровательный комплимент, – отрезал он, резко нажав ногой на педаль газа, потому что впереди лежал прямой участок дороги, – от одного учителя другому.
И дальше они ехали молча.
Часом позже, после мирных просторов, испещренных маленькими деревушками, автомобиль подъехал к большому белому дому, окруженному деревьями, кустарником и небольшим огородом, и все это среди полей, похожих на заплаты. Роза почти ожидала, что встречать их выбежит прислуга, однако оказалось, что первое требование Алека при найме – быть невидимками – неукоснительно соблюдалось.
Дом содержался в безупречном состоянии, а из кухни доносился аромат чего-то восхитительного, что пеклось в духовке.
– Я надеюсь, что ты ненавидишь рестораны так же сильно, как и я, – заметил он, когда она с удовольствием принюхалась. – Местная женщина приходит стряпать. Она оставляет все на плите и в холодильнике. Благодаря французским булкам питаться тут очень просто и приятно.
Держа по тяжелому чемодану в каждой руке, он одолевал разом по две ступеньки, и она едва поспевала за ним.
– Эта комната будет твоей, если не возражаешь, – сказал он, показывая ей ослепительно белую комнату с полированными досками пола, узкой кроватью, накрытой лоскутным покрывалом, и традиционным местным набором мебели. – В доме всего одна ванная комната, так что нам придется ее делить. Будем договариваться, кому когда ею пользоваться. Студия наверху, ты увидишь ее завтра. К сожалению, бассейна нет, да и яхту я не завел. По меркам миллионеров я немного растяпа. Ты разочарована?
– Конечно же, нет, – возразила она. – Я приехала сюда работать, а не прохлаждаться.
Внезапно он обнял ее и подержал перед собой бережно и нежно. И в этом не было ничего явно сексуального, хотя Роза и почувствовала уже знакомый ей эффект от его прикосновения – ей показалось, что она вот-вот растает. Он подержал ее так минуту, мягко сказав:
– Роза, я заранее прошу у тебя прощения за все те испытания, через которые собираюсь тебя протащить. Я намерен превратить твою жизнь в сущий ад, и вне всяких сомнений ты дойдешь до того, что возненавидишь меня и даже станешь бояться. Я не садист, как ты можешь вообразить, однако сейчас ты достигла такой стадии, когда не сможешь продвинуться дальше, если не испытаешь страдания. Прошу тебя, верь мне, постарайся понять, что я в самом деле отчаянно болею за твой талант. Как просто было бы, – расслабиться и радоваться твоему обществу. Это искушение, которое я должен преодолеть. Кричи на меня, если хочешь, швыряй в меня разными предметами, разбей свой этюдник о мою голову, но только не воюй со мной, – он коснулся ее лба, – вот тут.
Казалось, его голос лишил ее последних сил. Она тонула в этих глазах.
– Ну, а теперь улыбнись, – скомандовал он. И она обнаружила, что ее лицо расцвело само собой в улыбку чистейшего доверия.
Над ароматной кастрюлей и салатом, а также свежим хлебом, молча доставленным человеком на велосипеде как раз перед тем, как они принялись за еду, Алек развлекал ее непристойными историями из его студенческих дней в Париже, его остроумие и невозмутимость заставили ее хохотать до слез.
