Текст книги "Превращение Розы"
Автор книги: Нина Ламберт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Алек! – завизжала она. – Остановись! Я… я…
– Я точно знаю, какая ты. А чего не знаю, то сейчас выясню.
Она наконец прокричала это слово, всхлипнув от отчаяния.
– Я беременна!
Откуда пришло к ней это озарение, она никогда не узнает, однако эффект был моментальным. Словно она вылила на него ведро холодной воды. Он одеревенело встал.
– Прости, – сказал он машинально тихим, вежливым голосом. Затем поднял с пола ее блузку и молча вручил ей. Она неловко влезла кое-как в свои одежды. Глядеть друг на друга они избегали. Температура упала до нуля.
– Я должна сейчас идти, – пробормотала Роза сдавленным голосом, отыскивая взглядом туфли.
– Подожди, – перебил он. – Прежде всего – извини. Мне не пришла в голову, что такая причина вашей женитьбы, по своей вынужденности, была самой очевидной и естественной в мире. Ты ведь всегда полна сюрпризов, верно? Я унижен, и поделом. – Слова звучали напряженно, деревянно.
– Мне следовало бы сказать тебе раньше. Однако мы пока держали это в секрете.
– Разумеется. А ты… хочешь ребенка, я полагаю?
– Да, – отрывисто подтвердила Роза. – Да, я очень хочу ребенка. А если бы и не хотела, то все равно оставлю его. Понимаешь, я не такая безнравственная, какой ты решил меня представить. Прощай, Алек. Я не думаю, что мы когда-нибудь еще увидимся.
– Прощай, Роза. – В его глазах стояла пустота. – Желаю тебе счастья, – добавил он с трудом, протягивая руку. Она взяла ее. Рука обуглилась. Адреналин, выработанный пирровой победой Розы, опалил ее.
– Спасибо, Алек, – сказала она.
Глава одиннадцатая
В тот день, думала Роза много позже, она окончательно стала взрослой. Раскаленные добела насмешки Алека оставили неизгладимые следы в ее памяти.
Которая я Роза? – безжалостно спрашивала она себя в беспокойные, одинокие часы, что последовали потом. Трусиха, поглощенная собственной персоной, пугающаяся жизни? Двуличная, неискренняя актриса, играющая под искусной маской обмана? Или же, возможно, храбрая, заново рожденная душа, готовая страдать, лишь бы найти себя? В любом из этих превращений такая Роза пахнет не особенно сладко, с горечью подумала она. Мотылек, лебедь или жалкий хамелеон, – какое существо ближе всего к ней? Алек был единственным человеком, кто смог проникнуть сквозь жалкий маскарад к ее женской сущности. Он один видел настоящую Розу, спрятавшуюся под многими слоями самозащиты и обмана. Единственный человек в мире, чье мнение о себе она искренне ценила – а она вот совершила по отношению к нему самую грубую ложь в бесплодной, парадоксальной попытке спасти свое самолюбие. Лучше бы он не считал ее заблуждавшейся, но сохранившей мужество защищать свои убеждения, чем эгоистичной, плетущей интриги приспособленкой, неспособной противостоять тяготам жизни. Лучше никогда не знать сладости от его обладания ею, чем быть взятой в гневе в качестве наказания, кары. Кроме всего прочего он неизбежно уличил бы ее еще в одном обмане, обнаружив ее до сих пор нетронутую девственность. Если бы он узнал, что она намеренно вводила его в заблуждение насчет своих отношений с Найджелом, это не вернуло бы ей доброе имя, а, вне всяких сомнений, ввергло бы его в еще больший гнев, отравив его память о ней, снизив его мнение о ней до новой, бездонной глубины. Она оказалась мошенницей, лгуньей и дурой. Едва избежав одного поражения, она добилась другого, такого же горького. Она преуспела в какой-то мелкой, ложной мере, введя Алека в заблуждение. И стала еще более жалкой, чем была когда-либо в жизни.
В тот вечер Найджел вернулся домой в приподнятом и радостном настроении. Однако вид Розы моментально сменил его мажор на минор.
– Знаешь что, Роза, – озабоченно заметил он ей, – ты выглядишь даже хуже, чем утром. Ты снова заболеваешь, что ли?
Глаза у Розы опухли и покраснели, лицо было смертельно бледным. Она потрясла головой. В перерыве между рыданиями она собирала чемоданы. Все это окончательно лишило ее сил.
– В чем дело, моя милая? – спросил Найджел, бережно обнимая ее. – Не случилось ли чего? Господи, может, что с мамой или папой? – Она снова потрясла головой, на этот раз более решительно. И в самом деле, нечестно было удерживать его в неопределенности.
– Нет, ничего подобного. Найджел, я решила, что не могу выйти за тебя замуж. Я тебя отчаянно люблю, но не принесу тебе счастья. Понимаешь, я не могу вынести мысли, что мне придется оставить живопись, и… – Ее голос дрогнул.
– Роза, – мягко утешил он ее. – Хватит, Роза. Никогда не стану заставлять тебя бросить ради меня искусство. Если это так для тебя важно, ты можешь закончить колледж. Мы отложим свадьбу и не станем пока заводить семью, продолжая жить в этой квартире. Почему ты не сказала мне, что это так сильно тебя беспокоит? И какой же я чурбан, раз не понял этого? – И он погладил ее по голове, утешая.
Это было мучительно. Роза отчаянно пыталась выпутаться, не задев гордость Найджела.
– Да дело не только в этом, – всхлипнула она. – Пожалуйста, не затрудняй мне все, Найджел. Ты видишь, в каком я состоянии. Я весь день боялась этого разговора.
Он замолк.
– А когда ты решила? – спросил он и добавил с неожиданной прозорливостью. – Не связано ли это с Алеком Расселом? Я хочу сказать, что он прилагал все силы, чтобы выставить меня деревенщиной, но тогда я и не претендовал ни на что другое.
– Нет, тут никакой связи со вчерашним вечером нет, за исключением того, что жизнь во лжи, так сказать, заставила меня осознать, насколько нечестной я была в отношении тебя – и себя тоже. Не из-за тебя, с тобой все в порядке, даже более того. Однако одну сторону моего характера ты совершенно не знаешь. Девочка, рядом с которой ты рос, не была мною настоящей. Даже я не догадывалась об этом до недавнего времени. Я до сих пор пытаюсь разобраться, где же настоящая я, выяснить, чего же я действительно хочу в жизни, в каком направлении должна двигаться. Я не могу рисковать, вовлекая тебя в риск, если ошибусь в своих суждениях. Я не хочу говорить больше ничего, все это слишком больно.
Он переменился в лице.
– Я не принуждаю тебя, не беспокойся, – ответил он мягко, делая усилие, чтобы улыбнуться. – Ведь это я все начал, не забывай.
– Я решила сегодня уехать, – продолжала Роза. – Мои вещи упакованы. Не пытайся отговорить меня, потому что это уже невозможно. Мы оба будем испытывать неловкость. Мне так жаль, что я огорчила тебя, Найджел.
Ей не было нужды беспокоиться. Он был сама доброта и даже отвез ее к Филиппе. Это было единственным местом, что пришло Розе в голову.
Филиппа, увидев муку на лице Розы, сначала не стала задавать вопросы. Она знала, что Роза поселилась у Найджела, и втайне надеялась, испытывая нежные чувства к обоим, что их роман расцветет. Ее предварительный вывод звучал так: это должно было случиться, но пошло наперекосяк. И ей захотелось искупить свои грехи, выступив в роли миротворца.
– Ладно, ладно, – утешала она шмыгающую носом Розу, думая о том, как они поменялись ролями и каким образом выудить у нее всю историю целиком. Роза могла оказаться очень темной лошадкой.
Наконец Роза добралась до дна эмоциональной пропасти. Пересказывать Филиппе все свои мучения Роза не стала, слишком тяжело, однако понимала, что сказать ей все же что-нибудь требуется. Роза быстро выучила истину старой пословицы о запутанной сети обмана. И она просто выдала правду.
– Я влюбилась во Франции в одного человека, но он меня не любит. Найджелу же… требовалось привязаться к кому-то, чтобы забыть тебя. Так, вероятно, и произошло. Затем я все-таки поняла, что недостаточно люблю его и что не хочу ранить его так быстро после…
– После меня? – закончила Филиппа.
– Да. Вот я все и отрезала, прежде чем мы зашли слишком далеко. Мне не очень-то удаются подобные взаимоотношения, Фил. Видимо, у меня просто мало практики, все превращается в прах и пепел. Можно мне остаться у тебя ненадолго? Я слишком деморализована и боюсь, что развалюсь на кусочки.
Сильная, талантливая, эмоциональная Роза, – подумала Филиппа. Видно, непросто далось ей это признание. А кто тот мужчина, в которого она влюбилась? Может, она говорила об Алеке Расселе?
– Разумеется, – с энтузиазмом подтвердила она. – Я как раз собиралась предложить тебе это.
В ближайший понедельник бледная, но решительная Роза вернулась в колледж. Ее удивило, как все обрадовались ее возвращению. И пока у нее было хорошее настроение, она собралась с духом и попросила Билла Поллока о встрече.
Она начала с того, что поблагодарила его за все цветы и фрукты и извинилась за те ложные опасения, которые, вероятно, вызвал у него Найджел.
– Я думаю, он беспокоился, что я выйду слишком скоро, – объяснила она, – и поэтому, боюсь, преувеличивал тяжесть моего состояния. И в самом деле, я была поражена, когда оказалось, что Алек ожидал увидеть чуть ли не похороны.
Билл Поллок слегка приподнялся в своем вращающемся кресле. Болезнь Розы, казалось, наделила ее странным, неземным покоем. Ее большие глаза заставили его почувствовать себя прозрачным.
– О, – начал он слегка бурно, – ну, Роза, я уверен, что мне нет нужды объяснять, что из-за интереса Алека к тебе я не мог не держать его au courant [19]19
в курсе дел (франц.)
[Закрыть]о том, что, как оказалось, было серьезной болезнью. Ты должна понять мою позицию.
– Мне бы хотелось, чтобы вы поняли меня, – ровно возразила Роза. – Я не стану говорить о вещах, которые являются нашим с Алеком личным делом. Достаточно сказать, что мы решили больше не встречаться. Однако Алек, как вам, несомненно, известно, в высшей степени непредсказуемый и очень решительный человек. По этой причине, чтобы разрыв был полным, я сообщила ему, что ухожу из Гоуэра и что уже помолвлена, и хочу, чтобы он в это поверил. Иначе мне придется превратить ложь в реальность – по крайней мере, в той ее части, что касается колледжа. Что, естественно, мне очень не хочется делать.
Его ответ прозвучал, словно взмах хирургического ножа.
– Я вполне понимаю. Хорошо, я рад, что ты сказала мне об этом. Это объясняет одну или пару вещей. Понимаешь, Алек позвонил мне в день отлета. Он отменил разные договоренности и встречи, которые назначил до этого, заявив, что скоро уезжает на Дальний Восток и просит не ждать его, по крайней мере, год.
Роза понимала, что без Филиппы и не выжила бы в те месяцы. Бесцеремонное, озорное, легкомысленное отношение Филиппы к жизни не давало Розе долго задумываться о своих печалях. Временный союз стал длительным. Филиппа обрела в лице Розы якорь, резонатор, и ценила ее общество и мнение. Роза, в свою очередь, находила облегчение, будучи вынужденной излагать подробно детали огорчительного дня в колледже, а не зацикливаться на них молча, как это было прежде. И серьезные горести начинали звучать абсурдно, когда она рассказывала о них, и мало-помалу она обретала привычку видеть вещи пропорционально их действительной важности, а не той, что померещилась ей. Филиппа придумала для всех в колледже прозвища, хотя сама никогда не видела никого из них. Колин Мадер всегда именовался у нее Колин-матерь. Роза нашла такой прием невероятно ценным. У Филиппы имелась любимая теория – если кто-то досаждает тебе, вообрази его голым. Она утверждала, что это действует безотказно. Роза сомневалась в этом; ее уважение к человеческому телу носило слишком научный характер, чтобы оно могло вызвать смех, и она предпочитала не размышлять о скрытых деталях угловатого каркаса Мадера. И когда его презрительный взгляд направлялся на нее, она думала о нем, как о Колине-матери. Временами это приводило к подавленному и необъяснимому хихиканью, которое, понятно, раздражало его. Однако главная ценность этого приема крылась в том, что он снимал внутреннее напряжение у Розы, помогал равнодушно переносить неприязнь Мадера и не вступать с ним в открытые конфликты.
Если не считать Мадера, то Роза успешно одолевала почти все трудности, с которыми сталкивалась во время учебы. А поскольку она отрезала себе всякую возможность снова увидеться с Алеком, то после первой, острой боли оказалось проще прогонять все мысли о нем. Призрак ее ужасного обмана делал маловероятными их дальнейшие встречи в будущем, и это приносило ей хоть и горькое, но все-таки облегчение.
Не без помощи Филиппы Роза обнаружила, что вокруг нее непрерывно бурлит светская жизнь. Филиппа всячески старалась устраивать подруге встречи с мужчинами, а затем предоставляла природе брать свое. Роза была приятно удивлена, как часто новые знакомые просили номер ее телефона, а потом звонили и приглашали куда-нибудь, причем, без всяких усилий с ее стороны. Она не сознавала, что причина крылась в абсолютном отсутствии кокетства в сочетании с яркой, драматической внешностью, которая завораживала мужчин и заставляла их стремиться разрушить барьер ее холодной, отстраненной красоты. Роза выработала себе не похожий ни на кого стиль, опять-таки отчасти под влиянием Филиппы. Она стала одеваться в весьма оригинальном, эфемерном стиле, который не имел ничего общего с общепринятыми уличными фасонами, дерзко смешивая цвета и нарушая все правила. На ней роскошно выглядели остатки ткани и разные причудливые безделушки с дешевых распродаж. Отрастив очень длинные волосы, она делала из них самые фантастические прически и украшала их шарфами или застежками в античном духе. Ее лицо, а в особенности, глаза, отражали новую глубину характера. На вечеринках другие женщины казались рядом с Розой тривиальными, вялыми, неживыми. Такая перемена произошла с ней в результате активного самовыражения, развития ее личности, а не благодаря праздному досугу.
Филиппа очень скоро почувствовала, что ей трудно соперничать с подругой. Ей вовсе не хотелось, чтобы Роза, так, между делом, уводила ее партнеров. А Роза, конечно, была рада тому вниманию, которым пользовалась, но не чрезмерно. Это не казалось ей главным в жизни. Ее артистический темперамент все больше и больше заявлял о себе; она часто забывалась в каком-то экстазе, выполняя очередную работу, и когда это случалось, она не утруждала себя соблюдением социальных условностей, избрав свою собственную дорогу, защищенная мантией уверенности в себе и целеустремленности. Ее имидж больше не беспокоил ее – он сам работал на себя.
Разумеется, мужчины постоянно пытались затащить Розу в постель. К своему удивлению, она отвечала им с забавной отстраненностью, словно ее рассудок и тело каким-то образом пребывали в разводе. И в самом деле, поддаться искушению было делом несложным, так как все мужчины, осаждавшие ее, были опытными и привлекательными. Однако женский интерес к этому у нее отсутствовал. Она сознавала, что, не встреть в свое время Алека, она неизбежно отдала бы свою девственность одному из них, но теперь над этими связями нависала тень компромисса. Они относились ко второму сорту. Мучительные воспоминания были в ней все еще слишком свежи, чтобы понять это, и таким образом, без особых усилий воли, Роза хранила себя нетронутой, а своих поклонников оставляла в разочаровании. Роза номер один, да и Роза номер два стали бы переживать и беспокоиться, что оскорбляют чувства поклонников. А вдруг те сочтут ее фригидной? А вдруг она их как-то завлекала? И в том же духе. А Роза номер три держала себя с невероятной прямотой. Она могла поглядеть очередному поклоннику прямо в глаза и просто сказать «нет». Иногда они отступали, уязвленные, иногда упорствовали. Роза обнаруживала, что ее это на удивление мало волнует. Не раз ее обвиняли в жестокосердии. Это сначала приводило ее в недоумение, а потом, после некоторых раздумий, все больше нравилось. Однако, интересное дело, она заметила, что красивую женщину, в отличие от ее скромной сестры, редко обвиняют во фригидности.
Роза сделала только одну уступку раздраженной Филиппе, которая, хоть и пребывала в неведении относительно интимной жизни подруги, все же грызла ее иногда на манер старшей сестры. Она, наконец, нанесла визит в клинику Филиппы и теперь послушно глотала каждый день пилюли, больше из суеверия, чем для какой-то практической пользы. Мистическим образом она чувствовала, что будничное проглатывание этих крошечных белых дружочков устраняет опасность того, что она действительно заведет с кем-нибудь роман. Ей также требовалось убедить себя, что ее романтические принципы твердо коренились в ее личных убеждениях, а не в боязни беременности.
Роза, как и прежде, навещала Рональда и Энид, причем старалась появляться там по возможности вместе с Найджелом. Его присутствие заслоняло ее от родительских взоров, а, кроме того, давало ей возможность встречаться с ним на безопасной, нейтральной территории. Роза все больше осознавала свою наивность в отношении предлагавшегося брака. Найджел и она, хотя и связанные глубокой нежностью, принадлежали к разным мирам и все больше удалялись друг от друга. К счастью, он, казалось, полностью оправился от этой неудачи, хотя в те дни девушек домой не привозил. Однако нюх у Розы был острый. В один из выходных, вскоре после Пасхи, она поймала его.
– По-моему, ты прячешь от нас девушку, Найджел, – шутливо сказала она, когда Рональд и Энид удалились на отдых.
Найджел загадочно улыбнулся.
– Это нечестно, Роза. Я ведь не спрашиваю тебя, что ты делаешь, а?
– У меня нет твоих привычек, – упорствовала Роза. – Я ведь никогда не привожу своих мужчин к родителям.
– Я знаю. И предсказываю, Роза, что ты просто сбежишь как-нибудь с любовником, не сказав нам ни слова. А пока, прошу, не допрашивай меня.
Однако от Розы так просто не отделаешься.
– Я могу лишь сделать вывод, что, какой бы она ни была, ты держишь ее в тайне, потому что думаешь, что Энид может как-то все испортить. В последнюю минуту ты отказывался от нескольких поездок, предоставляя мне своими силами справляться с Энид. А когда ты здесь, ты постоянно бегаешь наверх, чтобы звонить из того телефона. Ты утратил аппетит и не слышишь половины того, что тебе говорят. Так что в данном случае речь может идти только о верной любви.
– Ты, маленькая ведьма, – просиял Найджел. – Ни слова маме. Я не хочу, чтобы она чрезмерно возбудилась, пока наши отношения не станут окончательно ясными.
– Бога Ради, Найджел, к чему вся эта таинственность? Она что, панк-рокер, или трижды разведенная?
– Все гораздо хуже, – загадочно ухмыльнулся Найджел. – Бери выше, Роза. Ее отец граф, в комплекте с импозантным дворцом, а мать – дочь баронета. И пока она леди Аймоджин Фаншейв, а согласна стать простой старой доброй миссис Найджел Картер!
Врожденное предубеждение Розы против знати окрепло во время ее работы в Холитри. И все же ей пришлось пересмотреть его, когда Найджел, наконец, привез Аймоджин домой, а на ее безымянном пальце спокойно восседал крупный бриллиант. Она оказалась очаровательной, застенчивой и абсолютно преданной Найджелу. Энид, разумеется, была на седьмом небе. Ее акции среди соседей взлетели на недосягаемую высоту. Рональд, как всегда флегматичный, испытывал облегчение, что ему не придется оплачивать по счетам свадьбу, это действительно грандиозное мероприятие, превосходящее самые безумные мечты его жены, что было назначено на конец июня. Для Розы эта помолвка показалась освобождением. Счастье струилось из глаз Найджела, а привязанность к нему Аймоджин едва ли могла быть иной, как не искренней. Если принять во внимание ее происхождение и предполагаемый размер наследства, Найджел не был для нее, в житейском смысле, завидным уловом. Так что даже Энид могла не беспокоиться, что Аймождин корыстная авантюристка.
По настоянию Найджела Роза согласилась сопровождать его и Аймоджин во время их воскресного визита в родовой дворец, находившийся милях в шестидесяти от Лондона. Несмотря на свои титулы, Фаншейвы оказались успокаивающе простыми, вовсе не той высокомерной, полной снобизма знатью, которой опасалась Роза. После ланча Найджел, Аймоджин и граф отправились на прогулку с собаками, предоставив Розе общаться с леди Майрой, строгой на вид, но добросердечной женщиной, которая, своим взволнованным видом чем-то неуловимо похожая на Энид последних дней, вела себя с Розой запросто.
За чаем леди Майра доверительно вздыхала насчет огромных хлопот, связанных с подготовкой к свадьбе. Аймоджин, как выяснилось, состояла в родственных отношениях с половиной английской аристократии. Роза вежливо слушала ее. А ее мозг в это время был поглощен фамильной коллекцией картин. Судя по тому, что висело в гостиной, она составляла по своей стоимости огромную сумму.
– Так сколько же гостей вы в целом ожидаете? – спросила Роза.
– Мне просто страшно подумать, – ответила хозяйка, пожимая плечами в комическом отчаянии. – Кстати, зовите меня Майрой. Мы не любим церемоний. Знаете, Роза, я просто в восторге от выбора Аймоджин. Другая моя дочь уже один раз развелась. Потому что вышла замуж за плейбоя. Все это было просто ужасно, а в наши дни так легко ошибиться. Какое облегчение видеть, что Аймоджин устраивает свою жизнь с таким, ну, нормальным мужчиной.
Так тактично она определила социальное положение Найджела, подумала Роза, помешивая ложечкой чай. На месте леди Майры она, пожалуй, заподозрила бы Найджела в корыстных побуждениях. К счастью, лицо у Найджела было очень открытым и честным. И нужно иметь весьма циничный глаз, чтобы заподозрить его в корысти.
– Нет, как я уже говорила, – продолжала леди Майра, – собрать всю семью это сущий кошмар. Полагаю, что должна радоваться опыту, которого набралась с Антеей. Но допускается забывать ни о ком, даже если знаешь, что он не приедет. А если учесть разводы, и повторные браки, и неродных детей, то обнаруживаешь, что состоишь в родстве с кучей народу – не говоря о всех тех, с кем ты еще не родня. И, разумеется, некоторые из них живут за границей, и требуется много времени, пока придут их ответы. Так что голова идет кругом, я просто пугаюсь. Да еще так мало времени.
– Я вижу, что вас заинтересовали картины, – заметила она мимоходом, обратив внимание на то, как Роза обшаривает их взглядом. – Боюсь, что большая часть действительно ценных картин заперта. Страховка ужасно дорогая. Ах да, разумеется, я и запамятовала… Найджел ведь говорил, что вы изучаете искусство. Вам может показаться кощунством держать шедевры в сейфе. Уверена, что мой супруг с радостью устроит вам экскурсию. Впрочем, после свадьбы, когда все немного уляжется. И все-таки, – добавила она, вставая, – я буду рада показать вам фамильные портреты. Давайте начнем с самых верхних, хорошо?
Леди Майра тараторила со всей монотонностью профессионального экскурсовода. Очевидно, картины нагоняли на нее невероятную скуку, но такая экскурсия превратилась в общественную обязанность. Картины были огромные, в тяжелых золоченых рамах.
– Все по линии моего супруга, разумеется, – пояснила она ворчливым тоном. – Первые портреты сделаны в первой половине восемнадцатого столетия, когда был выстроен этот дом. А последний, портрет Аймоджин, мы сделали к ее совершеннолетию, когда ей исполнился двадцать один год. Мы еще к нему придем. – Портреты, обрамлявшие коридоры и лестницы, не представляли никакой художественной ценности. Предки Аймоджин застыли в официальных позах. И, тем не менее, было удивительно интересно следить за шествием истории по изменениям причесок и одежд. В результате длительной практики леди Майра держала в памяти, словно энциклопедия, их имена, титулы и судьбы. Различные лоскутки исторических скандалов оживляли ее повествование. Прабабушка Аймоджин, как выяснилось, была любовницей принца Уэльского.
– Разве это не забавно, – заметила сухо леди Майра, – как время придает респектабельность грешкам наших предков? Вы что-то сказали, дорогая?
Вероятно, Роза охнула от изумления. Потому что увидела знакомое лицо. Это была та самая поразительно красивая женщина, чей портрет висел в вестибюле квартиры Алека в Париже.
– Кто это? – слабым голосом спросила Роза.
– Боюсь, что еще одна белая ворона. Сестра моего супруга, Лавиния. Вышла замуж за богатого промышленника, вопреки воле отца, затем бросила его, сбежав с кинопродюссером из Америки. Эта история тоже закончилась разводом, и сейчас она живет в Риме, по-моему, с молодым мужчиной. Вероятно, вы подумали, что так живут многие, милая Роза. Но мы не должны осуждать ее. Разумеется, я отправлю ей приглашение. Кровь ведь гуще, чем вода, в конце концов. Мой супруг очень верит в семейные узы.
Роза старалась не терять самообладания, узнав правду.
– А у нее есть дети? – спросила она осторожно. – Разводы ведь травмируют сильнее всего детей, правда?
– У нее сын. Поразительный мальчик – унаследовал ее внешность и, к несчастью, что-то из ее темперамента. Конечно, он был потерян для семьи, когда брак распался, однако, поскольку у нас нет собственных сыновей, Чарлз всегда с удовольствием брал маленького Алека на спортивные матчи и прочее. Его собственный отец был слишком занят своим бизнесом. Боюсь, что бедный парень был страшно несчастлив дома. Вероятно, поэтому он оказался немного бунтарем. Разумеется, сейчас ему уже за тридцать, однако Чарлз до сих пор поддерживает с ним контакты. Алек всегда очень его любил. Он стал художником, знаете ли. Достаточно эксцентричным, как вы можете догадываться, и крайне необщительным, с тех пор как стал жить за границей – за исключением компании женщин определенного типа, если вы понимаете, кого я имею в виду. Одна из них поведала обо всем в газете пару лет назад. Ужасно нескромные вещи, Чарлз нашел эту публикацию чрезвычайно забавной, – но я уверена, что вы не читаете подобной чепухи. Впрочем, если говорить серьезно, то Алек стал вполне известен среди знатоков. Ну, вы, вероятно слышали о нем, Роза. Его фамилия Рассел.
– Да, – призналась Роза. – Кажется, слышала.
Мать Алека. Мать Алека была теткой Аймоджин. Найджел собирался жениться на кузине Алека. Это новое открытие преследовало ее весь остаток дня, сопротивляясь усилиям свести его значение до минимума. Алек преспокойно находился на Дальнем Востоке, во всяком случае, она имела все основания верить этому. Хотя он неизбежно будет приглашен, пышная свадьба покажется ему, конечно, ниже его достоинства. Если она хоть как-то знала Алека, он никогда не приедет ни на какую свадьбу. И она безуспешно запрещала себе тревожиться на этот счет и старалась с головой уйти в работу.
Впереди маячили экзамены, а вдобавок Роза задумала выиграть дотацию, чтобы год провести в Нью-Йорке. Решение зависело от суммы баллов, набранных на экзаменах за год, плюс к этому – специальная работа, которая будет оцениваться на конкурсной основе среди работ других претендентов. Билл Поллок устроил это при сотрудничестве с Американской Художественной школой, и лучшие студенты менялись на год местами со своими коллегами из другой страны, которые выигрывали аналогичный конкурс у себя. Это было типично для предприимчивого Поллока. В обычной ситуации Роза не стала бы прерывать учебу таким образом, однако сейчас она не находила себе покоя, ей хотелось что-то сделать. Она так и не прикоснулась к деньгам Алека, и это означало, что ей пришлось пойти на определенные ограничения в своем образе жизни. Ее бюджет, основанный на стипендии, не тянул на зарубежную поездку, если учесть, что у Розы больше не возникало никакого желания как-то «перебиваться», обходиться без обычных удобств, так что эта дотация открывала ей дорогу в неплохое приключение. Самым удаленным местом, где побывала Роза в своей жизни, были Афины; там ее как-то раз едва не съели заживо москиты на археологических раскопках.
Однажды на занятиях она размечталась о Нью-Йорке и откровенно не слушала Колина Мадера, бубнящего своим гундосым, монотонным голосом о типе художника, возникающем в последние два десятилетия. Он откопал несколько типичных для него псевдоглубокомысленных примеров, иллюстрируя свои теории о художнике, как представителе меняющихся социальных структур. Роза нашла лекцию смертельно скучной. Большая часть того, что он говорил, была претензиозной чепухой, перегруженной аналитическими выкладками и перенасыщенной научным жаргоном.
– Здесь, – дудел он в нос, – мы должны отличать истинных провозвестников нового социального порядка от ловкачей, деривативных шарлатанов, которые, увы, как и бедность, всегда с нами. Хотя шарлатаны, как нам известно, могут добиться популярности, если они богаты. – Он самодовольно ухмыльнулся собственной шутке. Слабые смешки донеслись от его самых раболепных протеже. Букашки, – подумала Роза с презрением, снова полностью отключая внимание. Однако внезапное упоминание некоего имени резко вывело ее из апатии. Вводя помпезный термин «деривативый шарлатан», Мадер осмелился назвать Алека Рассела!
– Ни один уважающий себя социальный наблюдатель, – говорил он, – каковым обязан быть художник, не имеет права извлекать из небытия ценности прошлого столетия, как бы старательно они ни маскировались под авангардистскую показуху. Результирующий эффект получится таким же грубым и нелепым, как шезлонг, обитый винилом. – Он переждал новые смешки. Роза глядела на него с неприкрытым отвращением. – Честность и независимость художника и его гражданская ответственность, – продолжал он самодовольно, – являются естественными попутчиками. Школа Рассела, профессионального дилетанта, не в состоянии внести конструктивный вклад в проблемы нашего времени. Давайте никогда не будем смешивать мнимого новатора с истинным борцом с традиционными предрассудками.
– Прошу прощения, – перебила его Роза. В ее голосе слышалась спокойная ярость. Мадер сделал вид, что не замечает ее. – Прошу прощения, мистер Мадер, – повторила она настойчиво, поднимаясь с места, чтобы ее все видели. Он остановил на ней водянистый взгляд.
– Если бы мне требовалось изучать социологию, – спокойно заявила Роза со сверкающими глазами, в то время как остальные студенты завороженно глядели на нее, – я бы пошла в другой колледж. Разумеется, вы вправе иметь свои политические теории, однако мы пришли сюда учиться пользоваться своими глазами, а не переваривать ваши социальные предрассудки. Если бы вы вообще имели хоть малейшее представление о творчестве Алека Рассела, то, прежде чем судить о нем так невежественно и высокомерно, остановились бы на нескольких моментах…
Это было только начало. Роза говорила и говорила. Слова приходили к ней из воздуха. Остановить ее было невозможно, она стояла, высокая, пылающая и прекрасная. За десять минут она дала сжатый, информационно безукоризненный и академически точный анализ вклада Алека Рассела в современное искусство. Если учесть ссылки, цитаты, приводимые ею сравнения, ее охват предмета был безупречным, Мадеру не удалось бы даже вставить хоть одно словечко, если бы он обрел дар речи.
