Текст книги "Превращение Розы"
Автор книги: Нина Ламберт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Нина Ламберт
Превращение Розы
Глава первая
Конечно, все началось в тот самый роковой день, последний день занятий перед летними каникулами. Хотя тогда день этот совсем не походил на роковой.
В учительской частной школы царил хаос. Некоторые коллеги Розы, не столь прилежные, как она, лихорадочно заполняли просроченные ведомости успеваемости, другие суетились, давая последние указания перед традиционным концертом, который устраивал шестой, выпускной класс. Роза старалась держаться как можно незаметней. Не помогло.
– Будь так любезна, Роза, – прощебетала мисс Макманус, преподавательница музыки, – пришли ко мне Стеллу и Каролину. Они, должно быть, прячутся в комнате для дежурных. Скажи им, что хочу быстренько повторить с ними одну песню. А я пока порепетирую с Амандой ее сольный номер. – И после этого упорхнула, придерживая розовато-лиловый – одного цвета с оправой очков – шифоновый шарф.
Роза машинально встала и отправилась к дежурным. Вот уже два года она преподавала в частной школе для девочек в Холитри и все это время неустанно старалась впихнуть премудрости латыни и греческого в головы своих избалованных и большей частью легкомысленных учениц. Классические языки, и это общепризнанно, на редкость неблагодарный предмет, однако Роза питала безумную надежду, что ей удалось кое-чего добиться в своем шестом классе. И еще уныло надеялась, что она хороший преподаватель. И, действительно, любой, видевший ее энергию и явную преданность своему предмету, очень удивился бы, повинись ему Роза в своем секрете: она терпеть не могла ни свою работу, ни школу, ни напарницу по квартире Беатрис, которая вела в школе уроки физкультуры – а в первую очередь себя.
В последний день занятий девочкам разрешалось, по традиции, снять школьную форму и явиться в школу в обычной одежде. Большинство учительниц сочли необходимым тоже нарядиться. Чтобы особо не выделяться, Роза надела в то утро розовый джемпер из ангорской шерсти, с коротким рукавом, уже изрядно вышедший из моды, отказавшись от привычных серо-коричневых тонов, в которых она чувствовала себя более непринужденно. Розовый цвет ей не шел, и она это знала, к тому же тонкий джемпер облегал ее пышную грудь, а она стеснялась этого. Ее волосы, как и глаза, были черными как смоль. Роза не любила ходить к парикмахерам и поэтому отпустила волосы; множество заколок удерживали их в неряшливом шиньоне.
Ну, по крайней мере, это был последний день школьных занятий, как подумалось ей на ходу. Перед ней лежали шесть безоблачных недель, прежде чем она снова зашагает по этим сумрачным коридорам, наполненным пронзительными голосами подростков, шесть недель до того, как ей снова придется беспокоиться о том, как впихнуть неправильные глаголы или военные походы Цезаря в высокомерные, не желающие ничего знать головы. Через несколько дней Розе предстояло отправиться на две недели в летнюю художественную школу на западе Англии. Это решение она приняла без особых эмоций несколько месяцев назад и теперь оказалась перед лицом надвигающихся хлопот. Обычно ее каникулы тускло и вяло проходили в родительском доме в Суррее. Единственное, что их скрашивало, это приезды Найджела по выходным. А омрачало их то, что Найджел наезжал большей частью…
Она взялась за дверную ручку комнаты для дежурных и уже собралась резко распахнуть ее и войти, когда течение ее мыслей было прервано упоминанием ее собственного имени.
– А что касается мисс Ферфакс, ну… – медленно проговорил голос – и в этом не было сомнений – Камиллы Траверс-Ффренч, заводилы шестого класса и звезды школьного драматического общества. Дверь была приотворена. Роза заколебалась. Она знала, что ничего хорошего в свой адрес не услышит, но все-таки помедлила. Послышался взрыв смеха. Камилла продолжала, воодушевленная реакцией на свои слова.
– Ферфакс определенно обречена! Она наверняка не старше двадцати трех, но уже безнадежна. У нее все замашки разочарованной в жизни старой девы. На старости лет она и Поттер составят премиленькую парочку!
Щеки у Розы вспыхнули. Поттер была Беатрис, ее соседка по квартире.
– Ну, а Поттер принадлежит к типу веселой хоккейной клюшки, – вмешалась более приглушенным тоном Маргарет Прайс из ученического совета, – однако я все-таки считаю, что внутри у Ферфакс сидит другой человек, который бешено рвется наружу. Однажды я слышала, как она говорила Ботомли о том, что ей на самом деле хотелось учиться в художественной школе.
– Обидно за нее, что она туда не попала. Там она могла бы, по крайней мере, подцепить мужика. Далее какой-нибудь свихнутый художник все-таки лучше, чем все те прокисшие рептилии, которые учат латынь и греческий. В общем, она так и проживет свой век в одиночестве. Ведь уже сейчас она законченная старая дева, старомодно и плохо одетая. И уж наверняка до сих пор девственница.
Новый взрыв смеха приветствовал это заявление. Пришедшая в ужас и опасаясь, что ее обнаружат, Роза поспешно ретировалась от двери и побрела, ошеломленная, к актовому залу, а ее мозг отказывался воспринимать только что услышанное. Мисс Макманус стояла на сцене, энергично размахивая палочкой, шифоновый шарф трепетал при каждом ее движении. Роза дождалась, когда Аманда закончит свои трели.
– Прошу прощения, мисс Макманус, – крикнула она. – Я не нашла ни Стеллы, ни Каролины. Кто-нибудь из девочек может их поискать. А мне нужно проверить свой шкаф. – И, освободив себя таким образом, она сбежала в туалет для преподавателей, где закрылась в кабинке и постаралась успокоиться. Ее всю трясло.
Не будь дурой, выговаривала она себе, зажав зубами носовой платок. Розу воспитывали строго, не позволяли расти плаксой, и рыдала она редко. Однако на этот раз, несмотря на все ее усилия, жаркие, горькие слезы проделали дорожки по пылающим щекам. Она сердито гнала прочь эти слезы. Все школьницы отпускают жестокие и насмешливые комментарии в адрес учителей. Это более чем естественно. Она вспомнила, как сама делала то же самое – или, по крайней мере, выслушивала, как это делают другие. Нет, так сильно задело ее не то, что Камилла или другие ученицы думали о ней. Роза никогда не жаждала лести и не добивалась популярности, что, впрочем, было одной из причин, почему она, несмотря на отсутствие призвания, считалась хорошим учителем. Задело ее то, что эта самая Камилла сказала правду. Роза действительно была старомодной и плохо Одетой. А еще слишком деликатной, чтобы отказаться от соседства громогласной и напористой Беатрис, с которой у нее вообще не было ничего общего. В действительности ей уже было двадцать четыре года, и, что хуже всего, верно было и то, что она все еще девственница. И наверняка большинство девочек из старшего шестого класса уже знали о сексе больше, чем она, несравнимо больше.
И потому слова Камиллы вроде бы не должны были произвести эффект разорвавшейся бомбы. И в сказанном она не услышала ничего нового или поразительного. Но до того, как она была вынуждена выслушать правду без прикрас, Роза подавляла в себе ответственность за эту правду. Подобно многим скромным и непритязательным людям, ее мало заботило впечатление, которое она производила на окружающих. Конечно же, она неосознанно стремилась к признанию, когда что-то делала, но правильностью и сообразностью твоего поведения она не стремилась добиться восхищения и инстинктивно избегала хоть как-то привлечь к себе чужое внимание. В своей застенчивости она полагала, что лишена суетности. Но сейчас, разбухая под розовым ангорским джемпером, подавлявшееся самолюбие Розы стало заявлять о себе с блеяньем разгневанного ягненка.
Она погляделась в старое, покрытое пятнами зеркало. Ее очки, хотя и не похожие на крылатые чудовища, какие любила мисс Макманус, выглядели очень скучно, они выбирались в спешке в отделении Фондa национального здоровья и совершенно не подходили к ее лицу, овальному с высокими скулами. Она сняла их. Выписаны они ей были для чтения мелкого шрифта, видела она прекрасно и без них. Так почему же, снимая очки, она чувствовала себя такой беспомощной и уязвимой? Из зеркала на Розу глянуло ее лицо. Чистая, алебастровая кожа, лишенная косметики, очень темные глаза и ресницы; губы, которые, как и грудь, казались более полными, чем ей этого хотелось. Масса густых, черных, буйных волос, вкривь и вкось торчащие заколки, вылезающие отовсюду пряди. Высокая, стройная фигура с очень длинными ногами, которые она всегда обувала в туфли на плоской подошве, чтобы уменьшить свой рост. И, разумеется, ошеломляющее обилие груди, которое обычно камуфлировалось бесформенными блузами и мешковатыми джемперами.
Что ж, пожалуй, она заслужила насмешки Камиллы и ее сверстниц. Но ведь не все же появляются на свет красивыми, с тонкими и светлыми, как у младенца, волосами, голубыми глазами и очаровательной женственностью, чем так явно гордилась Камилла в свои сияющие восемнадцать лет. По крайней мере, думала Роза, отчаянно ища себе оправдания, она была безукоризненно чистой, с аккуратным маникюром, нижнее белье без единого пятнышка, зубы ровные, очень хорошие. Так что не было абсолютно никаких причин для такой бурной жалости к себе. Что же касается секса… ну, лучше уж никакого, чем секс ради секса. Кроме Найджела, она еще не встречала мужчин, привлекавшего ее в физическом отношении. В студенческие годы ее лапали на разных вечеринках, пускали слюни, а «доброжелательные» подруги знакомили с безнадежно непривлекательными молодыми людьми, которых они относили к «ее типу». Не удивительно, что она спасалась бегством в учебу и ухитрилась получить весьма высокие оценки по предмету, который, как она вынуждена была признать, никогда не интересовал ее особенно сильно.
Зазвенел звонок, созывая правоверных на концерт шестого класса. Роза торопливо промокнула глаза, водрузила на нос очки, стиснула зубы и, само хладнокровие, вернулась к своим обязанностям.
Когда вечером она явилась к себе на квартиру, неприятный случай уже почти забылся. Она отдалась нахлынувшему на нее чувству свободы, радуясь, что целых шесть недель не увидит Холитри. Пожалуй, в следующем учебном году она начнет присматривать себе другую работу, но это было, как обычно, решение, которое Роза регулярно делала на автопилоте, а потом быстренько его же и нарушала, решив, что ей и без того повезло с работой в таком безопасном, надежном и непритязательном месте, где директриса так явно благоволила к ней. Это была первая школа, которая захотела иметь с ней дело, и Роза считала невежливым и неразумным отклонять доставшееся ей место. Что ни говори, а классические дисциплины были достаточно редким предметом, который всячески склоняли и хулили прогрессисты от образования. Ей, по крайней мере, не нужно было при любой погоде носиться по спортплощадке, как Беатрис. Хотя та со всей страстью отдавалась работе, и ее энтузиазм в организации соревнований и турниров между школами заставлял порой Розу устыдиться своей пассивности. Впрочем, за увлеченностью работой Беатрис забросила более светские аспекты жизни и была до крайности неряшлива, а едва намечалась какая-нибудь серьезная работа по хозяйству, тут же выяснялось, что ей срочно нужно бежать на тренировку. В квартире повсюду валялись вещи Беатрис, напрасно дожидаясь утюга, в преддверии приближавшегося отпуска на континенте, поскольку она намеревалась участвовать в пешем походе по Австрии в качестве одного из руководителей.
Беатрис настойчиво пыталась убедить Розу присоединиться к ним, заявляя, что свежий воздух и движение принесут Розе массу пользы. Ей не нравилось, как Роза проводит свое свободное время, либо уткнувшись носом в книгу, либо просиживая часами на скамье с этюдником в парке, либо слоняясь по художественным галереям. Беатрис была громогласной, активной и властной, однако, в сущности, желала ей добра. И Камилла невероятно удивилась бы, узнав, что у Беатрис был мужчина – добродушный, вежливый инженер по фамилии Кит, любитель регби, еще более шумный, чем Беатрис, который имел обыкновение хлопать Розу по спине и называть ее «старуха». Впрочем, Роза не имела ничего против Кита, хотя ее спальня примыкала к спальне Беатрис, и рассудок пугался, когда оттуда доносились звуковые свидетельства их явно бурной любви и крики, вырывавшиеся у них, когда Кит особенно удачно атаковал Беатрис.
В конце концов Беатрис отказалась от своих попыток найти мужчину для Розы. Друзья Кита обнаруживали, что она совершенно равнодушно стояла у боковой линии и смотрела на их игру или слушала сказки про их спортивные победы. В физическом плане они считали ее робкой, даже почти фригидной. Это мнение просочилось к Беатрис, которая была не на шутку обеспокоена Розой, но все же надеялась, что рано или поздно та встретит какого-нибудь книжника, с которым найдет общий язык. К счастью, Кит не знал таковых, и старания найти пару для Розы заглохли.
Однако Беатрис, казалось, видела в приближавшемся пешем походе свою жизненную миссию. Роза чувствовала, что если она не предпримет каких-либо решительных действий, не противопоставит их бесцеремонному натиску Беатрис, то окажется вынужденной – из вежливости – отправиться вместе с ней. И тогда, словно по велению судьбы, она услышала на своих еженедельных вечерних занятиях про летнюю школу в Уэстли.
Занятия изобразительным искусством при местном техническом колледже, которые Роза посещала почти с религиозным благоговением, в целом не очень много давали ей, поскольку остальные слушатели были по большей части бездарными дилетантами. Роза была там вне всяких сомнений звездой, что вносило в ее жизнь некоторое удовлетворение. Руководитель группы, местный педагог, всегда немного взъерошенный мужчина средних лет, проявил большой интерес к работам Розы. За два года занятий, приносивших периодическое утешение ее рушащимся амбициям, на него не раз производили впечатление ее пейзажи, выполненные акварелью, и карандашные портреты. А в последний год занятий он увидел новые грани ее таланта, когда группа перешла к фигурной живописи. Роза, такая невнимательная к собственному телу, обнаружила точный и творческий глаз, когда рисовала тела других людей. Глядя на ее законченный эскиз довольно некрасивой обнаженной натурщицы, позировавшей перед группой, Риты, усталой и далеко не привлекательной девушки с апатичным выражением лица и искрометностью дохлой рыбы, он даже вскрикнул, пораженный успехом Розы, настолько точно она изобразила Риту на своем холсте. Там было все: обмякшая поза, пустые глаза, вялая плоть. Роза была безжалостной, хотя и не жестокой. В ее работе ощущались сострадание и терпимость, отличавшие ее от одногруппников, едва ли способных с ней соперничать.
– У тебя золотая рука, милая Роза, – сказал ей Артур, когда они пили в перерыве кофе. – Я всегда знал, что в тебе есть что-то особенное, но ты должна получать больше внимания, чем я могу уделить тебе, чтобы талант твой раскрылся глубже. Видишь ли, я был способен дать тебе очень мало. Я дал уже все, что мог. И теперь боюсь, что на моих занятиях ты только теряешь время.
«Те, кто вообще ничего не могут, учат», – с горечью подумала Роза. Она обожала Артура. Лишенный таланта сам, он был щедрым учителем и критиком с острым глазом. Она пожала плечами.
– Я просто тренирую руку, вот и все. Это всего лишь хобби.
Артур знал про ее несбывшиеся надежды и внутренне клокотал от близорукости родителей Розы и от отсутствия у нее самой практической сметки. И на следующем же занятии он с радостью показал ей проспект летней школы в Уэстли. Она не могла не признать, что выглядит школа заманчиво. В обычное время Уэстли был педагогическим колледжем, расположенным в нескольких милях от Эксетера в великолепной местности. Она изучила проспект. В летние каникулы там предлагались одно– и двухнедельные программы занятий.
– Пожалуй, мне подходят последние две недели августа, – заметила они задумчиво. – «Акварельные ландшафты». Там удивительной красоты местность, и для меня будет разнообразие после работы в парках.
– Нет, нет, – запротестовал Артур и ткнул пальцем в курс, проходивший с 26 июля по 10 августа – «Фигурная живопись. Масло». Это как раз то, что тебе требуется, Роза, милая, особенно если им удастся убедить Алека Рассела вести его. Это станет хорошим пером на их шляпу, если учесть, что этот человек все больше и больше становится отшельником.
Алек Рассел. Она кое-что знала о его работах и очень мало о самом художнике. Он выставлялся в Королевской академии, а за год до этого состоялась небольшая выставка его работ в галерее на Бонд-стрит. Роза и сама не знала, нравятся ли ей его картины. Они пугали ее своей яростью, интенсивностью. Грубые, трепещущие и злые, полотна Рассела ударяли по нервам. Его творчество всегда встречало противоречивые отзывы критики. Один лагерь называл его гением. Другой высмеивал за грубость и прямолинейность. Однако равнодушным никто не оставался. «Любите меня или ненавидьте» – такие импульсы исходили от него. Было прекрасно известно, что сам Алек Рассел пребывал в полнейшем безразличии относительно мнений окружающих. Он был невероятно богат и пот уже несколько лет жил за границей.
– Что, неужели Алек Рассел будет вести семинар в летней школе? – недоверчиво спросила пораженная Роза. – Зачем ему это нужно?
Артур – настоящий фонтан сплетен о мире искусства, сел на своего конька.
– Ты скорее всего не помнишь этого, Роза, ведь ты тогда была совсем маленькой… – и он пустился в детальное и восторженное резюме относительно истоков карьеры Алека Рассела.
– Алек Рассел, по его словам, в шестидесятых был своего рода enfant terrible [1]1
ужасный ребенок (франц.)
[Закрыть], действительным членом бурлящей лондонской жизни, наследником огромного фамильного состояния, упорно копившегося его отцом и дедом, которые подняли свое дело из жалких истоков до обширной и многопрофильной промышленной империи. Брак отца Рассела с великосветской красавицей рухнул, когда Алек учился в школе. Связь Лавинии Рассел с известным американским кинопродюссером вызвала серию скандалов по обе стороны Атлантики. Возможно, крушение домашнего очага еще больше усилило невероятно дикое поведение Рассела в юные годы. Исключенный из школы, он выпал таким образом из карьеры коммерсанта и банкира, к которой предназначал его отчаявшийся разгневанный отец, но уже и до этого его буйные кутежи с женщинами сделали его любимцем Флит-стрит [2]2
Улица в Лондоне, центр английской газетной индустрии.
[Закрыть]. В возрасте двадцати одного года он унаследовал первую часть состояния его деда, чему не мог воспрепятствовать отец, и покинул Англию ради богемной жизни и изучения живописи в Париже. Преуспев в последнем и добившись высших академических наград, он заявил о себе с самого начала, как о многообещающем молодом художнике с широким творческим диапазоном и оригинальным видением мира. Его репутация в Европе всегда была выше, чем в Англии, и за последние лет десять он все больше избегал родной страны, отказывал в интервью и других публичных выступлениях, создавая таинственный и неясный имидж эксцентричного, смелого и до крайности нетерпимого художника-новатора.
– Да ему наплевать на весь художественный истэблишмент, – подвел итоги Артур, – да и на все остальное, кроме творчества. Однако в академических кругах он тем не менее высоко ценится, и две книги, которые он написал, включены в список рекомендуемой литературы для колледжей. Время от времени он ведет занятия, в знак уважения к людям, которые ему симпатичны. И можно побиться о заклад, что он приедет в летнюю школу в Уэстли благодаря тому, что Билл Поллок его хороший приятель.
Один из наиболее преданных сторонников Алека Рассела в ожесточенных диспутах вокруг его творчества, Билл Поллок был директором художественных семинаров в Уэстли и возглавлял одну из ведущих лондонских художественных школ.
– Это шанс, который ты не имеешь права упускать, милая моя. За две недели ты узнаешь у Алека Рассела больше, чем я смог бы дать тебе за всю свою жизнь.
– Может, туда будет слишком тяжело попасть? – спросила она, полная сомнений, не понимающая, нравится ей звук имени Алека Рассела, или нет.
– Только что отпечатанный, Роза, – настаивал Артур, оживленно махнув проспектом. – Я устрою это для тебя. Лишь скажи, что ты готова поехать.
Числа точно совпадали с пешим походом Беатрис.
– Ладно, – сказала Роза.
Полная тоски, Роза приводила в порядок квартиру. Она решила поехать домой на несколько дней, пока не начнутся курсы. Холитри находился на границе Суррея, всего в тридцати километрах от ее родного дома в Гилфорде. Однако даже соседство с Беатрис казалось ей лучше, чем предстоящая домашняя жизнь. Это она почувствовала впервые.
Мачеха Розы отличалась невероятной домовитостью и ожидала от Розы того же. Роза подумала, что делать уборку за Беатрис ей бесконечно приятней, чем невольно оказаться включенной в бесконечный, длящийся круглый год процесс уборки, такой основательной, какую обычно делают весной. Энид Ферфакс не была коварной мачехой, какие встречаются в сказках; вне всяких сомнений, она делала для Розы все, что в ее силах, однако все-таки с того самого часа, когда овдовевший Рональд Ферфакс привел домой свою новую жену, между Энид и большеглазой, заброшенной всеми шестилетней девочкой, которая не помнила родную мать, никогда не возникало по-настоящему душевной связи, а отец, резкий и властный, обращался с ней абсолютно так же, как с мальчишками из средней школы, где он преподавал латынь. Единственное внимание и участие, какое Роза знала, исходило от ее сводного брата Найджела, сына Энид от первого брака. С той самой минуты, когда она впервые увидела Найджела, избалованного, но обаятельного мальчишку лет двенадцати, она боготворила его – беда лишь в том, что так продолжалось и по сей день. Сейчас Найджелу перевалило за тридцать, и он добился значительных успехов в одной из брокерских фирм, где в скором времени рассчитывал войти в долю. У него была неплохая холостяцкая квартира в Сити, но он регулярно приезжал в воскресенье на ланч, а порой и на все выходные, нередко привозя с собой свою очередную избранницу, что вызывало у Розы сущую агонию. Найджел, всегда безупречно одетый, со своим врожденным обаянием и располагающей внешностью, казался воплощением подающего надежды чиновника. Сухие черты лица Энид озарялись внутренним светом во время его приездов, она даже на короткое время устраивала передышку от бесконечной уборки дома.
Большинство подружек Найджела она, однако, встречала с плохо скрытым недоверием. Во время очередной уборки она доверительно сообщила Розе, что Найджел постоянно попадается на удочку авантюристкам, которых она обобщенно называла «золотоискательницами», и что по доброте своей натуры он и понятия не имеет, на что способно женское коварство. Однако, как ни парадоксально, но Энид мечтала, что Найджел остановит свой выбор на такой девушке, которая понравится и ей, и за мытьем посуды размышляли о новом участке земли, где два красивых дома в стиле «шале» стояли бы рядышком друг с другом, а она нянчила бы внуков. Как-то во время воскресного ланча, когда Энид расписывала Найджелу все эти прелести, в напрасной попытке выведать его планы и намерения, тот заговорщицки подмигнул Розе. Не то чтобы Найджел делился с ней всем, но она знала его все-таки намного лучше, чем мать.
Роза с болью понимала, что Найджел неизбежно вступит в такой возраст, когда захочет обзавестись женой. Вот уже несколько лет она отправлялась ко сну со стыдливой мечтой, скроенной по избитому романтическому сценарию: Найджел неожиданно признается, что всегда любил только ее одну, и заявляет о своем желании взять ее в жены. Кляня себя за этот тайный грех, она тем не менее ухитрялась приезжать в родительский дом всякий раз, когда ожидался его приезд, и с болезненным интересом рассматривала его очередную подружку. Они постоянно сменяли одна другую, все одинаково хорошенькие и в целом не очень умные. Все они были хрупкими блондинками, нежными и жеманными, как кошечки, и рядом с ними Роза казалась себе большой черной пантерой, сбежавшей из зоопарка. И считала, что не заслуживает прикосновения розовой помады к губам, отчаянных попыток что-то сделать с волосами или надеть свое «лучшее платье».
А для Найджела она всегда была маленькой сестричкой, так же, как для Энид, кем-то вроде подкидыша, робким, скрытным ребенком, который сторонился шумных игр и не отрывал глаз от книжки. Что касается Рональда Ферфакса, то он любил свою дочь, но ему до сих пор было больно видеть в ней так много черт его обожаемой первой жены. И он проявлял свою привязанность тем, что «делал для нее все, что мог», на практике это означало неустанную заботу об успехах в учебе и создание фундамента для дальнейшей карьеры, а также презрительно-насмешливое неприятие ее непонятных подростковых причуд, когда она вознамерилась было присоединиться к своре хиппи в художественной школе.
– Как я рада, что ты так рано приехала, – пробормотала Энид, чмокнув падчерицу в щеку. – Будь так любезна, займись нашим серебром. Найджел приедет завтра к обеду и останется на ночь. Он привезет свою новую девушку. – Энид произнесла все это заговорщицким тоном. – Ее зовут Филиппа, и у меня создалось впечатление, что он изрядно ею увлечен.
Как и обычно, Роза угодила в водоворот домашних хлопот. Ей не очень-то улыбалась перспектива провести субботний день, прочищая все щели в доме.
– Мне нужно посидеть завтра в библиотеке, мама, – сказала они виноватым голосом. – Все из-за летней школы. Нужно пробежаться по списку для дополнительного чтения.
– Ладно, милая моя, раз надо так надо, но тогда помоги мне, перед тем как уедешь, перевернуть перину в розовой комнате – и постарайся вернуться пораньше, чтобы помочь мне с готовкой.
Энид всегда старалась поразить воскресных подружек Найджела пенной женственностью розовой комнаты, которую она украшала цветами, снабжала графином с водой и писчей бумагой, словно была хозяйкой гостиницы из пьесы Ноэля Коуэрда, а не домохозяйкой зауряднейшего жилища среднего достатка. Все это совершенно лишнее, подумала Роза с кривой ухмылкой, зная по опыту, что все подружки Найджела, отдав символическую дань розовым простыням, быстро перекочевывали к нему в соседнюю комнату, повергая Розу в адские муки и беспокойные сны.
На следующее утро она направилась в библиотеку и, порывшись в каталоге, нашла две книги, написанные Алеком Расселом. Заумное исследование абстрактного искусства двадцатого столетия и анализ импрессионистов и их окружения. Помимо этого она обнаружила в каталоге его краткую биографию. Полная любопытства, она заказала эту книгу и взяла ее в читальный зал, чтобы не спеша изучить.
На суперобложке была помещена его черно-белая фотография: явно без всякой охоты он хмуро смотрел в фотоаппарат. Бородатый, в массивных роговых очках, он подтвердил агрессивный имидж человека богемы, который сложился у нее после рассказов Артура. Репродукции работ Рассела заинтриговали ее. Неодолимая внутренняя их сила, тревожащая и магическая, обещала вознаградить за более внимательное изучение. Книга была большого формата, довольно тяжелая и громоздкая, но она решила взять ее с собой в летнюю школу, чтобы при необходимости заглядывать в нее.
Потом Роза долго чистила картошку и делала пирожные, пока Энид в сотый раз неистово протирала все за ее спиной. Разразился миникризис по поводу того, что пирожные не очень хрустят, а после этого снова началась полировка хрусталя; и когда, наконец, прозвенел дверной колокольчик, Роза выглядела далеко не блестяще, и времени привести себя в порядок у нее не оставалось. Уныло вытирая руки, она слушала щебетание Энид в холле, когда Найджел представлял ей Филиппу, слушала сдержанные реплики отца, которого оторвали от телевизора: он смотрел очередную спортивную передачу.
– А где же Роза? – закричал Найджел, проходя на кухню и выволакивая ее оттуда. – Как поживает моя девочка? – спросил он, поднял ее в воздух, запечатлел звонкий поцелуй на лбу, а потом снова опустил на пол.
– Филиппа, познакомься с Розой, моей сестренкой, – продолжал он с улыбкой. Розе хотелось бы, чтобы он не называл ее сестрой, однако она подумала, что не может же он называть ее дочерью отчима, это еще более нелепо.
– Привет, Роза, – сказала Филиппа, бесцеремонно пожимая ей руку. Она не принадлежала к обычному для Найджела типу – высокая, темная и озорная на вид. Что ж, по крайней мере, не очередная крашеная блондинка, кисло подумала Роза. Однако не почувствовать симпатии к Филиппе было просто невозможно, и большую часть вечера, пока Найджел обсуждал с Рональдом спортивные события и шутил с матерью, Филиппа и Роза непринужденно болтали на разные темы. Филиппа была первой, если не считать Артура, кто проявил хоть какой-то интерес к намерению Розы поехать в летнюю школу. Она попросила Розу показать несколько своих работ, а в воскресенье после завтрака нашла ее в саду, где Роза возилась с цветами. И тогда Филиппа спросила, может ли Роза нарисовать ее.
Найджел отправился с Энид в церковь. Рональд прилег отдохнуть, и девушки провели вместе пару замечательных часов. Неожиданно Роза обнаружила, что вылезла из своей обычной скорлупы. Филиппа сумела извлечь ее оттуда, и Роза, не привыкшая к людскому вниманию, с удивлением услышала, как рассказывает Филиппе о Холитри, о пешем походе Беатрис и о своих занятиях живописью у Артура. И поразилась тому, что говорит только она одна.
– А вы с Найджелом давно встречаетесь? – осмелилась спросить Роза, пытаясь перевести разговор со своей персоны на Филиппу, в то время как ее рука уверенно и безошибочно летала над блокнотом.
– О, несколько недель, – улыбнулась Филиппа, – но ничего серьезного между нами нет. А ты ведь на самом деле не родная сестра Найджелу, ведь так? – спросила она в свою очередь, вытягивая шею и стараясь взглянуть на рисунок, однако Роза не позволила ей этого сделать.
– Нет, – бесстрастно ответили она и объяснила степень их родства.
– Как хорошо, правда? – поинтересовалась Филиппа многозначительно. Роза уронила грифель.
– Что ты хочешь этим сказать, а? – пробормотала она, шаря рукой в траве.
– Да ладно тебе, Роза. Я впервые в этом доме и знаю тебя всего лишь второй день, но даже мне абсолютно ясно, что ты влюблена в него.
Охваченная ужасом, Роза лишилась языка под загадочным взглядом Филиппы, а потом голосом, превратившимся в едва слышный писк, пробормотала:
– О, Боже мой, это он тебе сказал об этом? – и, к своему собственному изумлению, разразилась слезами.
– Тише, – утешила ее Филиппа мягко и невозмутимо. – Гляди, вон они возвращаются. Давай сменим тему. Сделай вид, что тебе в глаз попала соринка, и поднимемся ко мне в комнату.
