Текст книги "Мой огненный ангел"

Автор книги: Нина Фортунатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Мои учителя

Выбор специальности для меня был определён моей тётей Клавдией Андреевной Фортунатовой, преподававшей в училище при Московской консерватории вокал. Дело в том, что моя первая учительница фортепиано в музыкальной школе и друг всей жизни Мария Васильевна Волкова-Ленская (в 1999-м её не стало) мечтала видеть меня пианисткой, а я боялась сцены, каждый выход требовал от меня большого мужества, не говоря уже об отчётных концертах, которые проходили в Малом зале Консерватории. Однажды после исполнения в Малом зале «Грёз» Листа я упала в обморок за кулисами, прямо на руки Марии Васильевны.

Нина и Вера Фортунатовы с тётей Верой Дмитриевной Кузьминой. Болшево. 1961 г. Поход в санаторий «Болшево» к Ахматовой

Мария Васильевна Волкова-Ленская

И вот приезжает как-то Клавдия Андреевна к нам и говорит: «Ничего, Нинок, ты у нас будешь теоретиком». И повезла меня к Дмитрию Александровичу Блюму. Разумеется, познакомившись с Блюмом, я уже никем не хотела быть, а только теоретиком. Блюм затмил в моём сознании всех: знать музыку, как он, уметь слышать, уметь всё это рассказать и объяснить другому – это казалось чудом. Ко всему прочему, внешне Блюм напоминал мне Баха.

Дмитрий Александрович Блюм

о. Александр очень радовался тому, что я попала в руки этого великого педагога. Оказалось, что они с Блюмом знакомы, встречаются в доме архиепископа Сергия Ларина. Моему удивлению и радости не было предела. Так ещё за два года до поступления в училище я узнала, что Дмитрий Александрович – свой и с ним ничего не будет страшно, даже эта непонятная и трудная теория музыки. Дмитрий Александрович никогда не спрашивал, почему, например, в Страстной четверг я опоздала на занятия и почему в Великую пятницу мне надо уйти пораньше. Мы никогда не говорили о чём-то, связанном с церковной жизнью, но понимали друг друга с полуслова.

А когда я начала петь в церковном хоре в храме, Клавдия Андреевна и Дмитрий Александрович как бы невзначай дарили мне старые церковные ноты и пожелтевшие книжки о церковном пении и уставе. В то время такую литературу купить было нельзя.

Кроме педагогов по музыке на формирование моей души большое влияние оказали любимая мною учительница по русскому языку и литературе Розалия Николаевна Седых (в замужестве Горбусенко) и учитель рисования Сергей Семёнович Рубцов. Розалия Николаевна воспитывала нас на стихах, на великой литературе, была нам самой лучшей подругой, которой мы доверяли свои тайны. А Сергей Семёнович учил нас понимать и любить природу, видеть её краски, её красоту. Мы часами наблюдали, как он пишет свои дивные пейзажи. И до сих пор меня с ними соединяют самая нежная любовь и задушевная дружба.

Директор училища Лариса Леонидовна Артынова делала вид, будто не знает, что я пою в храме на Арбате, недалеко от училища. И это в то время, когда мою сестру Веру исключают из музыкальной школы за ношение крестика… Я чувствовала, что Лариса Леонидовна всё знает про меня, и при встрече с ней вжималась в стенку, боясь замечания или чего похуже. А она смотрела мне в глаза и проникновенно говорила: «Как дела, детка? Хорошо? Ну, иди с Богом!» Эти её слова поражали неожиданностью и снимали моё напряжение. Когда я отказалась вступать в комсомол, Лариса Леонидовна не вызвала меня, не стала «прорабатывать», оставила в покое.

Л. Л. Артынова даёт диплом Нине Фортунатовой

Клавдии Андреевны, Дмитрия Александровича и Ларисы Леонидовны уже нет в живых. Вечная им память!

Нина с Сергеем Семёновичем Рубцовым

Про о. Александра Меня мы никогда и никому в училище не говорили. Но в конце 1989-го или начале 1990 г. Лариса Леонидовна сама пригласила его прочитать студентам лекцию.

Нина и Наташа Гаврютина в гостях у Розалии Николаевны Седых

Глава II

Встречи, открытия, книги

На одной из встреч в Челюскинской (это около Тарасовки) отец Александр сказал, что надо идти к одному батюшке в центре Москвы, там будет проводить беседу с молодёжью владыка Антоний (Блум). Это был 1965-й, 1966-й или 1967 год. Каково же было моё удивление, когда я узнала, что это должно было происходить рядом с нашим Трёхпрудным переулком! Владыка Антоний потряс меня. Он говорил простые, жизненные вещи и с любовью обращался к каждому из нас. Темой бесед тех лет была «Встреча». Теперь всё это можно прочитать в его книгах, а тогда… Он так ярко рассказывал нам о своей встрече, встрече со Христом, что я слушала, затаив дыхание, не пропуская ни слова.

Впоследствии я несколько лет подряд ходила на эти замечательные беседы с владыкой, в гостеприимный дом отца Николая Ведерникова. Он – прекрасный музыкант с консерваторским образованием. И дочка его Наташа училась с нами в училище. Только я раньше этого не знала. Кроме встреч с владыкой Антонием отец Николай стал приглашать нас, будущих музыкантов, к себе, чтобы учить церковному пению. Самое сильное впечатление у меня было от подготовки к Рождеству. Только в доме отца Николая я по-настоящему узнала всю рождественскую службу. А ирмосы выучила сразу наизусть.

Отец Николай Ведерников

Уж не знаю, хорошо мы пели или плохо (о. Николай часто хмурился), но нас попросили спеть Рождество в католическом храме на Лубянке. И мы пели свои ирмосы в этом храме в рождественскую ночь 1967 года. На той службе мы впервые услышали рождественский гимн «Тихая ночь» и тут же его выучили.

Отец Александр был доволен тем, что я бываю у Ведерниковых, всегда спрашивал, что нового выучили, а если была беседа владыки, то о чём. Кроме того, отец Александр хотел, чтобы я непременно бывала на службах владыки в Москве. И я старалась не пропустить, и если были утренние занятия в училище, то отпрашивалась у Блюма, обещая всё наверстать.

Во время одной из бесед владыка Антоний сказал: «Что же значит встреча в человеческом смысле? А это значит, что есть только один (или одна), а остальные – как цветы, прекрасные цветы или замечательные стройные деревья. И только один (одна) – от сердца к сердцу». Я это сразу поняла, и буквально. У меня есть этот один, от сердца к сердцу, – мой огненный ангел, отец Александр Мень, которому ничего говорить не надо, а только посмотреть – и приходит ответ на любой вопрос, и сердце сердцу весть подаёт.

Митрополит Антоний (Блум) на встрече с молодежью

При первой возможности я помчалась к отцу Александру поделиться, рассказать взахлёб о встрече с Христом, на что он порылся в своём портфеле и дал мне машинописную книжку «Сын Человеческий» Э. Светлова. И ни слова о том, что это его книга. Через неделю я прилетела как на крыльях и сказала, что всё поняла, всё почувствовала, что готова за этим Светловым идти хоть на край света. На что он просто улыбнулся и сказал: «Ах, если любит кто кого, зачем искать и ездить так далёко». И опять не признался, что это его книга.

Я выпросила её ещё на неделю и села переписывать от руки, потом печатать на машинке. Мне хотелось, чтобы этот огонь коснулся всех моих друзей, подруг, родителей, родных, знакомых. Мне хотелось, чтобы был водопад из этих книг, чтобы она была у всех, неразлучно…

Потом были съёмки фильма «Любить», который мы увидели через 25 лет. В этом фильме я услышала слова батюшки, что «в момент влюблённости человек встречается с вечностью, переживает Бога…». Такое случилось со мной после прочтения «Сына Человеческого», я поняла, полюбила Христа всем сердцем, и не выразить, как была благодарна тому человеку, который открыл мне Христа. Я и не знала, что каждый раз после благословения я целую руку этому человеку…

В тарасовский период отец Александр отправил меня к удивительному человеку, духовному писателю Николаю Евграфовичу Пестову. У него была огромная духовная библиотека, большое число (конечно же, тайных) читателей, среди которых был и сам отец Александр. Пестов жил около Елоховского собора, ездить было удобно и из Пушкина (с Ярославского вокзала троллейбусом), и от Трёхпрудного (по Садовой). Пришла я к нему с запиской от батюшки. И тут же получила пять-шесть книг на месяц. «А самого-то батюшку вы читали?» – «Как самого?» – «Ну, хотя бы „Сына Человеческого“?» Наверное, у меня было такое выражение лица, будто меня водой окатили. Долго он меня успокаивал, просил не обижаться, объяснял, мол, отец Александр вам не сказал из скромности… Я потом десятилетия страдала от его скромности. Все что-то печатали, передавали друг другу, редактировали, и только я ничего не знала, пока он сам не дарил уже готовую свою книгу.

Николай Евграфович Пестов

Читателем библиотеки Николая Евграфовича благодаря отцу Александру я была более десяти лет. Приезжала раз в месяц, брала сразу много книг. Тогда это была большая редкость: «Старец Силуан», «Записки» Ельчанинова, «Мать Таисия», жития святых, толкования Священного Писания, книги самого Николая Евграфовича и, конечно же, проповеди владыки Антония, отца Всеволода Шпиллера, книги отца Александра – всё было на машинке, в больших жёстких переплётах. Это были «мои университеты».

Из книг Н. Е. Пестова в начале «моих университетов» меня больше всего поразила книга о старце Силуане. Потому что он наш современник. Если не ошибаюсь, он умер в 1941 г., а я родилась в 1946-м. Я думала: какая ответственность жить сразу после такого старца! Это всё равно что жить сразу после Серафима Саровского. До сего дня старец Силуан для меня родной и близкий святой.

Ещё меня пронзили стихи, найденные в кармане убитого солдата:

 
Послушай, Бог, ещё ни разу в жизни
С Тобой не говорил я. Но сегодня
Мне хочется приветствовать Тебя.
Ты знаешь, с детских лет мне говорили,
Что нет Тебя. И я, дурак, поверил…
 

Я тут же выучила их наизусть, переписала десятки экземпляров и всем раздавала. Мне хотелось потрясти сердца моих друзей и подруг, чтобы все сразу стали верующими. «Сына Человеческого» я пока не могла всем давать, а эти стихи мне казались самым доходчивым методом объяснения. Что ещё объяснять? Всё написано этим мальчиком.

Катехизация через музыку

С первого курса училища я уже начала преподавать сольфеджио и музлитературу в музыкальной школе в Пушкине. Узнав об этом, отец Александр сказал: «Ниночка, а ведь можно ребят катехизировать». (1964 год, какая катехизация, слова нельзя сказать, уроки надо начинать с «Гимна», и чтобы все встали.) «Как это?» – спрашиваю изумлённо. «Через музыку». Он продумал и показал мне, как это можно: у Чайковского в «Детском альбоме» пьеса под названием «Хор» – сказать, что раньше она называлась «В церкви» и что это 6-й глас, напев такой. А в «Иване Сусанине» – показать сцену смерти Сусанина и его молитву, подчеркнув в партитуре слово Бог и исправив, чтобы было с большой буквы. А у Баха показать «Страсти» и сделать русский подстрочник. Сделать русский подстрочник и для «Реквиема» Моцарта. Сцену венчания на царство в «Борисе Годунове» показывать с колоколами и т. д. и т. п. Не говоря ничего, просто показывать на уроке это, не выходя за рамки программы.

Это было очень трудно, но интересно. Приходилось всё добывать самой. Даже нам в училище не давали русского текста, мы слушали у В. П. Фраёнова «Страсти» Баха без перевода… Так что батюшка заставил меня работать совершенно по-новому, когда такого вообще никто ещё не делал. Многие ноты и переводы мне давал мой дядя Юрий Александрович Фортунатов, который работал в консерватории и каждый раз удивлялся, зачем мне то или это надо. (А просто взять в консерваторской библиотеке было невозможно.) Большую помощь, не спрашивая ничего, всё понимая, мне оказывал мой любимый учитель Дмитрий Александрович Блюм.

Каждый раз, когда я докладывала отцу Александру о своих нововведениях, он с искрящейся улыбкой говорил: «Так, так, не мытьём, так катаньем», – и задорно смеялся.

Музшкола «Лесные Поляны». Концертмейстер Нина Фортунатова выступает с хором на школьном концерте. 1969 г.

Я лезу на рожон

От вступления в комсомол я отказалась на первом курсе, и все четыре года за мной ходили по пятам, жаловались Блюму. В конце концов поняли, что бесполезно, но и я поняла, что это грозит мне недоступностью высшего образования. Батюшка успокоил: учиться, мол, можно и не в Москве, если приспичит. Но мне не приспичило, и Москву, и Тарасовку, и батюшку я оставлять не хотела (а уезжать надо было минимум на пять лет).

Шёл уже 1967-й, и моей сестре Верочке, работавшей в Московской музыкальной школе им. Стасова, пришлось пострадать за веру. Её по решению педсовета исключили из преподавательского состава за ношение креста. Всё это мы обсуждали на тарасовских тропинках; папа даже ездил в школу с какой-то статьёй из «Правды» о свободе совести, батюшка утешал как мог и молился. Но Веру исключили, и она поехала в Казань, поступила там в консерваторию, где и проучилась пять лет. Батюшка говорил: «Вот, немного за Христа пришлось претерпеть». Я тоже хотела претерпеть, носила крест, как всегда, и даже поверх одежды, но в моей пушкинской школе никто на мои подвиги внимания не обращал, а только попадало от Николая Евграфовича и от отца Александра за то, что на рожон лезу. А я на это говорила, что буквально принимаю слова апостола Павла, что хвалиться можно только Крестом Господа нашего Иисуса Христа. Батюшка деликатно молчал, не указывая мне, что я не совсем верно понимаю слова апостола.

Деликатность была присуща ему во всём. Он всегда ждал, часто долго, пока душа сама не поймёт чего-либо.

В музыкальной школе в Лесных Полянах, куда я перешла преподавать, я тоже работала по «программе» отца Александра, и крест носила так же, открыто, и кое-кому книги приносила. Господь был милостив и здесь. Директор Юрий Владимирович Хороших был из православной семьи, редкой души человек, педагоги его любили, как родного. Его раннюю смерть (после жуткого избиения хулиганами) мы восприняли как личную трагедию. Всегда его помню и от всей души молюсь за него. Про таких добрых людей отец Александр говорил: «Это анонимный христианин».

Юрий Владимирович Хороших

Проповедники

Однажды папа взял нас с Верочкой с собой в Гребнево. Ехать надо было с пересадкой в Мытищах до Щёлкова, а там автобусом. Приехали ко всенощной, а там два храма, летний и зимний, да такая красота! Ну, а потом, как всегда и везде, повёл нас папа в дом к священнику – Владимиру Соколову. Детей в этой семье было много – двое мальчиков, Коля и Сима, наши ровесники, Катя и Люба помоложе нас, а Феденьке только пять лет. О дружбе с этой семьёй можно писать отдельную книгу, и многое уже написано матушкой Наталией, и даже про нас есть в книге «Под кровом Всевышнего» в разделе «Проверка на атеизм». Но самое удивительное для меня было, что в их доме я увидела Николая Евграфовича с женой. Они были родителями Наталии Николаевны Соколовой, матушки отца Владимира! Вот уж, действительно, мир тесен.

Отец Владимир Соколов

Отец Александр был очень рад нашему знакомству. Он сказал: «Это особая семья, особые дети. Проповедники. А Николаю Евграфовичу я так за всё благодарен, вы не можете себе представить. Какое неисчерпаемое море – его библиотека, как он мне во всём помог и помогает!» Проповедники. Как он мог знать, что все три мальчика станут священниками, и не простыми, а совершенно особыми? Сима станет владыкой Сергием, будет всю Сибирь крестить прямо в Оби и умрёт в 49 лет от переутомления и стресса. Федя станет отцом Феодором, будет поднимать из руин храм Преображения в Тушине, сделается полковым священником и погибнет в 41 год, когда поедет причащать в военную часть. А Коля – отец Николай – будет окормлять московскую интеллигенцию, художников и поэтов, артистов и музыкантов, и достанется ему трудный во всех отношениях храм при Третьяковке…

Зоя Вениаминовна и Николай Евграфович Пестовы

Семья о. Владимира Соколова

А сейчас два моих проповедника играли с Верочкой в квартете (Коля на скрипке, Сима на контрабасе), а проповедника Федю мы все носили на руках по очереди. Батюшка очень любил эту семью и как-то особенно за них беспокоился, всегда спрашивал, вскидывая в вопросе брови: «Были у Соколят? Как они?» Тогда мы все учились (одно время Катя даже училась у меня сольфеджио), встречались в храме Илии Обыденного, или в храме у их папы о. Владимира в Лосинке, или дома. Ответ у меня всегда был один: «Всё хорошо, и у Соколовых и у нас». С Катей и Любой мы дружим и сейчас.

о. Николай Соколов (настоятель храма Св. Николая в Толмачах) и Вера Фортунатова. Весна 2006 г.

А отец Николай Соколов просто родной и дорогой человек. Когда мы встречаемся и разговариваем, то забываем, сколько нам лет, как долго мы не виделись. Иногда Верочке удаётся пойти с ним на духовный концерт. И горе мы встречаем вместе: Коля приезжает сразу. Так, вместе мы отпевали Таню Бакуменко и Сашу Быкова (они все учились в музыкальном училище: Коля и Саша играли на скрипке, а Таня на виолончели). Летом 2006 года внезапно умер Веня Голубцов, о его смерти нам не сообщили вовремя, узнали только на сороковой день.

Юношеская дружба с Таней Бакуменко и её мужем Алёшей Белугиным, с которым я знакома с 4-го класса музыкальной школы, перешла в дружбу с их детьми, Антоном и Верой. А теперь и с мужем Веры Томом.

Верочка Белугина с мужем Томом

Федя Соколов (прот. Феодор), трагически погибший в день своего Ангела при поездке в воинскую часть

Сима Соколов (владыка Сергий), умер 20 октября 2000 г.

Просто удивительно, какие неразрывные нити тянутся с начала 60-х годов. Кстати и фотографию, где мне 14 лет, в Пушкине на Писаревской улице, делал Алёша Белугин. Дети Тани и Алёши стали моими крестниками. Алёша рано овдовел. И я, сколько могла, принимала участие в жизни его детей. И сейчас называю Верочку дочкой.

12 сентября 1967 г. умер владыка Сергий (Ларин). На даче в Мамонтовке. Мы все, юноши и девушки, принимали активное участие в похоронах. Отец Александр всё время служил литии и панихиды. Приехал владыка Пимен, будущий Патриарх. Было много духовенства, но особенно помню, как батюшка утешал Алика и безутешную Молодашу (его тётю Нину Григорьевну). Он находил какие-то простые и добрые слова, молился, опять утешал. Родные так плакали, что я не выдержала, на отпевании встала на колени перед распятием: «Господи, прости ему все его согрешения, а если он в чём не успел покаяться, то отдай его грехи мне, жизнь ещё большая, я буду молиться за него, и Ты простишь и его и меня». Примерно так я лепетала, стоя на коленях. В этот день я не могла успеть сказать отцу Александру о таком своём подвиге (похороны, поминки, многолюдство), а на следующий день я примчалась к нему «в счёт именин», на которых не была в связи со смертью владыки в этот день. Узнав, в чём дело, отец Александр стал белый как полотно. «Что вы сделали?» – «А что? Я хочу помочь». – «Что вы сделали? Так нельзя, так нельзя… Теперь надо за вас молиться, не вставая с колен!» И он опустился на колени и долго молился с закрытыми глазами. По лицу его потекли слёзы…

Больше об этом мы никогда с ним не говорили. А за владыку Сергия (Ларина) молюсь до сих пор; а теперь уже и за трагически погибшего Алика (Альвиана).

Владыка Сергий (Ларин)

Алик (Альвиан Сергеевич) Ларин

Тарасовский период

Отец Александр заезжал к нам в Пушкино на Оранжерейную и долго беседовал с папой в его кабинете. У папы была большая библиотека, 12 тыс. книг, большое количество – по ботанике, лесоводству и другим естественным наукам. Так вот, идея батюшки была в том, чтобы папа описал все библейские растения, которые упоминаются в Ветхом и Новом Завете, с научной точки зрения. «Симфоний» тогда не было, и я так понимаю, что они вылавливали все названия растений прямо из текста. Батюшка уходил поздно, всегда торопился, и в эти визиты мы никогда не успевали пообщаться. Потом папа запирался с мамой на кухне, и они долго о чём-то говорили. Мы с Верой старались хоть что-то услышать, и однажды до нашего слуха донеслась фраза: «Анечка, отца Александра преследуют». Мы подумали, что ослышались, но родителей спросить не смели, а сам батюшка нам ничего такого не говорил.

Завершая рассказ о тарасовском периоде, хочу ещё раз отметить его важную черту: нас тогда было очень мало, и батюшка был доступен и в храме, и дома. Он уделял нам очень много времени, но никогда не давил на нас. Он просто был с нами. Из праздников он очень любил Преображение, Успение и Третий Спас и всегда просил, чтобы мы, по возможности, были в церкви в эти дни. На зимние праздники он благословлял нас бывать в московских храмах, у Илии Обыденного и у свят. Николая в Кузнецах, так как волновался, что мы поедем вечером электричкой (хоть в Пушкино, хоть в Москву). Исповедь он принимал в Тарасовке всегда очень подробную и индивидуальную, говорил в основном сам, так как мы не знали, что говорить после обычных «гневалась, раздражалась, завидовала». После исповеди вырастали крылья, в полном смысле слова. Жаль, «никто не видел ни трепетания, ни взмаха, ни полёта…» Мне казалось, что я лечу через тарасовское поле, не касаясь земли. Хотелось со всеми поделиться этим состоянием души, но по какому-то внутреннему чувству я знала, что нельзя, и не привлекала своих подруг в Тарасовку, даже самых близких. В училище у меня были любимые, задушевные подруги и друзья, но никто не знал о Тарасовке. Конечно, знали мои верующие друзья: Голубцовы, Соколовы, Ларины и внучки отца Павла Флоренского Оля и Маша Трубачёвы. В училище о Тарасовке знал только Дмитрий Александрович Блюм, но даже его племяннице и моей подруге Кате Малышевой я ничего не говорила. И только с Аликом Лариным (теперь погибшим) и Павлом Егоровым (теперь знаменитым пианистом и профессором) мы многозначительно кланялись, проходя в зал на репетицию или в аудиторию на занятия.

Катя Малышева и Нина Фортунатова

Подруга по училищу и Пушкино Надя Соловьёва

Примерно со 2-го курса Паша Егоров примкнул к нашей семье, часто бывал на Трёхпрудном и у Лариных, у Ведерниковых и Трубачёвых. Пианист он был необыкновенный (батюшка называл его Софроницким), играл, как может играть глубоко верующий человек, как играла Мария Вениаминовна Юдина. М. В. Юдину мне доводилось встречать на проповедях у отца Всеволода, а потом я увидела её портрет в кабинете у отца Александра и поняла, что это всё единая нить. Её первую в консерватории хоронили как христианку: перед гробом открыто несли большой деревянный крест. И нёс его Паша Егоров.

Выпускной концерт Павла Егорова. 1968 г.

Мария Вениаминовна Юдина