Текст книги "Мой огненный ангел"

Автор книги: Нина Фортунатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Нина Фортунатова. МОЙ ОГНЕННЫЙ АНГЕЛ

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

Воспоминания написаны

по благословению

отца Георгия Чистякова († 22 июня 2007 г.),

которое получила на вечере

памяти отца Александра

в клубе им. Серафимовича в 2003 году

9 сентября 1990 года был убит священник Александр Мень.

«Мой огненный Ангел» – так я его звала, и он великодушно не сопротивлялся этому.

И вот уже скоро опять 9 сентября, день его мученической смерти, а 12 сентября – очередной день Ангела.

Уже столько о батюшке написано, что мой рассказ вряд ли что-то добавит. Но воспоминания не оставляют меня, и я решаюсь предложить вот эти странички, написанные сердцем, своим близким и друзьям, а также всем, кому они будут интересны.

Отец Александр стал частью моей жизни, моей жизнью, моей душой. Чтобы понять это, надо погрузиться в самое начало – начало 1950-х. годов…

Глава I

И хорошие люди плачут,

И плохие слёзы не прячут,

А того, кто ранен любовью,

Видно сразу: он плачет кровью.

Омар Хайам

Родители и дети

Мы жили у бабушки Надежды Александровны и дедушки Дмитрия Дмитриевича Кузьминых в Трёхпрудном переулке в Москве. Папа мой, Игорь Константинович Фортунатов, был в ссылке (после лагеря), и мы с сестрой Верочкой всегда его ждали. Конечно, нам не говорили, что папа в ссылке, а говорили, что он в экспедиции. Мама его, наша вторая бабушка Вера Михайловна Фортунатова, тоже была не в Москве, а в ближней ссылке – за 101-м километром, – в городе Александрове, мы ездили к ней в гости. Сидели папа и бабушка в разное время и разные сроки, но по одному делу: религиозная пропаганда. В 20-е годы они были «кружковцами», потом стали духовными детьми о. Георгия Лаврова (ныне прославленного как Георгий Даниловский), и первый раз их привлекали именно «по делу Лаврова», так как о. Георгий был уже в ссылке.

о. Георгий Лавров (сщмч. Георгий Даниловский)

Яркая христианская община собиралась в храме святителя Николая на Соломенной сторожке (теперь метро «Тимирязевская»). Там были замечательные священники Василий Надеждин (погиб в Кеми) и Владимир Амбарцумов (расстрелян в Бутове). Оба ныне причислены к лику святых. Бабушка Вера Михайловна с моим папой жили в Тимирязевке, в доме деда, профессора Алексея Фёдоровича Фортунатова, и были членами этой общины и друзьями семей Надеждиных и Амбарцумовых. Эта большая духовная дружба и связь передалась и нам, и нашим детям. Мои родители дружили с Лидией Владимировной Амбарцумовой и её супругом Глебом Александровичем Каледой (о. Глеб, геолог, профессор, священник) – а мы с Верочкой дружим с детьми о. Глеба, а наши дети – с его внуками. И с семьёй о. Василия Надеждина, его детьми, особенно с «Васенькой», то есть с Василием Васильевичем, и его дочерью Наташей. Кажется, ничего нет крепче этих духовных уз, которые пришли к нам с Верой из юности наших родителей. До сего дня мы с сестрой навещаем и любим, как родных, друзей папы и мамы.

Трехпрудный переулок в Москве

С дедушкой-крестным. 1947 г.

Аня Каледа. Сергей Каледа. Погибли 2000 г.

Мы посещали их по праздникам или приходили просто так, как к себе домой, по дороге. И всегда нам были рады, и всегда было чувство, будто пришли мы к своим родителям. Мы ходили вместе с сестрой или по очереди к Марии Николаевне Мерцаловой (искусствовед, профессор; ум. 7 июля 2000 г.), Ивану Александровичу Барановскому (ум. 16 августа 1985 г.), Татьяне Васильевне Цельевой (ум. 21 июня 2001 г.). Это всё были «кружковцы» из папиной группы по Соломенной сторожке, из общины отца Василия Надеждина (ныне прославленного). А те, что жили далеко, писали папе и нам письма. И после смерти папы я долго переписывалась с игуменом Павлом Черёмухиным.

Т. В. Цельева с Ниной и Верой

М. Н. Мерцалова

И. А. Барановский с женой Н. Н. Барановской (ум. 12 июня 1972 г.) и нашей бабушкой В. М. Фортунатовой (ум. 30 мая 1981 г.)

Друзья папы прот. Пётр Гнедич, прот. Федор Семененко, игумен Павел Черёмухин

А мамочка наша Анна Дмитриевна Кузьмина была из общины о. Сергия Мечёва. Она пела в хоре на Маросейке; о. Сергий оставил ей перед уходом в тюрьму свою скуфью. Его маленькую круглую фотографию в медальоне она носила всегда. (В 1982 г., после того как о. Александр Мень соборовал и причащал мою маму, я отдала ему скуфью о. Сергия Мечёва и мамин образ преп. Серафима, написанный на перламутре, в серебряном окладе. Теперь эта скуфья лежит в музее о. Александра Меня в Семхозе, а преп. Серафим долго висел на втором этаже у батюшки в доме.)

Венчал папу и маму о. Сергий Мечёв. Через два-три дня после венчания папа был выслан по 58-й статье, и мама уехала за ним в Казахстан. Это был 1939 год. Я родилась в ссылке в 1946 г. Рожать Верочку мама отправилась в 1948 г. в Москву со мной на руках, а папа остался в ссылке.

Бабушка Надежда Александровна Кузьмина

Вера Михайловна Фортунатова

Мои родители

Мама-невеста. 1939 г.

Семья Фортунатовых

Иконы и священники

Жили мы среди икон и святынь. Никогда у нас их со стен не снимали (хотя во многих близких нам семьях всё было в шкафчиках, которые открывались только на время молитвы, когда никого постороннего дома не было). У нас на Трёхпрудном всё было открыто, всегда горели лампады перед каждой иконой, так что, если выключить свет, получалось звёздное небо. Икон у бабушки Надежды Александровны было очень много. Она их спасала из разрушенных храмов, иногда прямо из-под ног красноармейцев выхватывала (и сейчас у меня стоит икона св. Никифора со следом сапога, который ничем не смывается). Из костра бабушка достала большую икону «Покров Божией Матери», которую хотели разрубить, не смогли, да так и бросили, а пока солдаты ходили за соломой, бабушка спрятала её под фартук и ушла. Теперь этот «Покров» у меня – самая большая, центральная икона. И ещё «Спас Нерукотворный», написанный на куске кровельного железа, который папа привёз из лагеря.

Церковь Св. Николая у Соломенной сторожки в Москве

о. Сергий Мечев

Иконы были не только в красном углу – везде. И про всех, кто на них изображён, бабушка нам вечерами рассказывала. Мы с Верочкой и представить себе не могли, что кто-то живёт без икон. И без священников. Как это без священников? Священников у нас в доме бывало много: они приходили и уходили, бабушка их кормила, часто одевала, то есть начинала быстро искать одежду в шкафу и комодах, собирала узелки с собой. Они все были добрые и ласковые, старались угостить нас, чем могли, быстро ели, быстро уходили. Уйти старались вечером, одевшись во всё другое. Однажды я услышала, как один из них говорил бабушке: «Эх, как ни одевай нас, а видно птицу по полёту». Мне они напоминали больших, тёмных, мокрых птиц с обрезанными крыльями. Потом я узнала, что эти батюшки вернулись из ссылок, жить в Москве им не разрешалось, ночевать тоже, но все они друг от друга знали, что в Москве можно забежать к Надюше (моей бабушке), и устно передавали друг другу адрес.

Храм Рождества Христова в Палашах

А по праздникам особенно часто приходил о. Николай Тихомиров из храма Илии Обыденного, похожий на Деда Мороза с рождественской открытки или на Николая Угодника с бабушкиной иконы. Мы его обожали. По воскресеньям нас водили к причастию в его храм. Мы плыли поверх толпы – Верочка на руках у мамы, а я на плечах у дедушки – и издали сразу видели нашего Деда Мороза, отца Николая, и почти сразу после Чаши спрашивали: «Когда придёшь?» И на весь храм сообщали, что деда привёз ёлку «тайно» в железной трубе из-под чертежей.

Священник Глеб Каледа

Храм Пророка Божия Илии в Обыденском переулке

Маросейка. Храм Св. Николая в Кленниках

Священник Василий Надеждин, будущий священномученик

Диакон о. Борис Горбанёв

Слева направо сидят: о. Александр Егоров, протоиерей Николай Тихомиров, о. Владимир Смирнов, стоит диакон Борис Горбанев

Пасха

Пасха в Москве – это тоже храм Илии Обыденного. Туда можно было приехать совсем поздно на метро или троллейбусом, а обратно идти по бульвару пешком 30–40 минут. Я старалась притащить всех своих подруг по училищу хотя бы на крестный ход. Таким образом, собиралась стайка молодёжи, и мама не боялась за нас. Со мной ходили Таня Ильинская, Рита Катунян, Лариса Дробязгина, Серёжа Богданов, Паша Егоров, сестра Верочка. Мы приходили задолго до крестного хода и старались пробраться вперёд, как можно ближе к храму, чтобы видеть весь крестный ход. «Воскресение Твое, Христе Спасе…» – подпевали мы все вместе, очень стройно, на два и три голоса, а уж «Воистину воскресе!» кричали изо всех сил. При возгласе «Христос воскресе!» отец Владимир Смирнов (1928–2004) покорял нас своим проникновенным голосом и знанием некой тайны, а отец Александр Егоров (1927–2000) – своим восторгом и радостью. Диакон Борис Горбанёв своим бархатным басом покрывал всё пространство до самой Москвы-реки, его, наверное, было слышно и в Замоскворечье, а впереди крестного хода шёл с огромной свечой, держа её двумя руками, библейской красоты молодой человек. Это был мой друг Сергей Малкин, и я очень гордилась, указывая на него и отцов Бориса, Владимира и Александра своим друзьям. Отец Сергий Броздыко шёл всегда со смирением и кротостью в конце крестного хода.

Сергей Малкин и Нина Фортунатова. 2005 г.

о. Сергий Броздыхо

В 1953-м после смерти Сталина папа приезжает «из экспедиции». Сначала ему разрешают жить в Горьком, а потом в Пушкине под Москвой. И вот мы с мамой, папой и сестрой переезжаем в Пушкино, где папе дают служебную квартиру на Оранжерейной улице. Теперь уже папа каждое воскресенье водит и возит нас в храмы. Каждый раз в разные. И по железной дороге, и на автобусе, и в Москву. Так мы попали в храмы Сергиева Посада и в дом о. Тихона Пелиха (где в своё время жил о. Георгий Лавров). о. Тихон был светлый батюшка, очень любил детей, ходил с нами на природу и показывал Божие творение. Он всё называл Божиим творением: и травы, и жуков, и деревья, и цветы. Мы слушали его рассказы о Божием творении как зачарованные.

Рисунок. Подарок крестницы Стеллы Ермолаевой Пушкино. В этом доме на Оранжерейной, у И.К. Фортунатова, часто бывал о. Александр Мень

о. Тихон Пелих

Папа водил нас и к Флоренским, на Пионерскую, 19, где раньше жил о. Павел Флоренский, а теперь жила его семья.

Потом мы ездили на автобусе в Ивантеевку и в Царёво. В Царёве был дивный батюшка о. Михаил Кречетов, очень весёлый. Сын его Валерьян (теперь о. Валерьян) хорошо пел под гитару. А сын Николай (теперь о. Николай) был серьёзный и строгий. Вот с о. Михаилом мы любили «служить». То есть он служил в почти пустом храме, а мы пели, как могли, в основном «Господи, помилуй». Он всегда нас благодарил после службы, гладил по головам и говорил: «Вот и послужили во славу Божию».

В саду у о. Тихона в Загорске: Нина Фортунатова, Вера Фортунатова, Катя Пелих (ум. 14.05.2009) с племянницей

Царево. В гостях у о. Михаила Кречетова. Пасхальная ночь 3 мая 1964 г.

В следующее воскресенье папа снова менял маршрут: мы ехали в Лосинку в храм святых Адриана и Наталии к отцу Владимиру Соколову, или в Серпухов к иконе «Взыскание погибших», или в музей Мураново, или в Московский Кремль, где папа просил нас ступать осторожно, потому что земля здесь святая. А потом – опять к Пелихам в Загорск, к о. Тихону, в домик о. Георгия Лаврова.

Икона Божией Матери «Взыскание погибших» в Серпухове

Храм Свв. муч. Адриана и Наталии

Скоро я узнала, что Коля Кречетов женился на Кате Пелих. Я и представить себе не могла, что они знали друг друга! Уже став взрослыми, мы дружили какое-то время, вместе ходили к о. Всеволоду Шпиллеру, но потом, узнав, что я у о. Александра Меня, Коля прервал отношения навсегда. Став священником, он вообще перестал с нами общаться. И уже в 80-е годы, когда я буквально кинулась к нему на концерте в Большом зале Консерватории, на котором было почти всё московское духовенство, о. Николай просто убежал от меня, сказав на лету: «Здрасьте и до свидания». И кому-то на ходу объяснил: она – «меневка».

Храм Святителя Николая Чудотворца в Кузнецах, где служил о. Всеволод Шпиллер

Мой огненный ангел

Однажды Верочка заболела и не могла поехать в храм; папа взял меня одну. Ехали мы долго и пришли в совсем незнакомый мне храм. Служили всенощную. Приближалось помазание. Был большой богородичный праздник, все были в голубых облачениях. Я смотрела на духовенство, и мне было грустно оттого, что здесь я никого не знаю. И вдруг я увидела человека, не похожего ни на одного из батюшек, которых мне приходилось видеть. Он тоже был в голубом, как все, и сосредоточенно молился, глаза его были прикрыты. Был он очень молодой и чёрный, как смоль, а когда открыл глаза, то будто огонь брызнул из его глаз. Он смотрел на плащаницу, а я в это время стала дёргать папу за руку и громко на весь храм сказала: «Пап, вот на этом я женюсь». Все стали оборачиваться, а папа не знал, куда деваться. Он поднял меня, поднёс к плащанице, потом к помазанию (помазывал большой такой священник, а «мой огненный» стоял рядом, он, видно, был тогда диаконом, а может, ещё и не был), поставил меня на пол, и мы быстро вышли из храма. Обычно мы всегда прикладывались ко всем храмовым иконам, подавали записочки на Литургию на завтра. А тут папа шёл быстро и говорил: «Я не понял, про кого ты говоришь, но ты должна знать, что священники все женатые, и дьяконы тоже женатые, и говорить так неприлично, и вообще в храме так не говорят».

Около Акулова. 1960 г.

И потом, сколько я ни просилась туда, папа говорил, что он забыл, где мы были, или что туда далеко, или что служба там уже кончилась, или что-нибудь ещё.

Живя в Пушкине, по воскресеньям мы всей семьёй ходили в храм святителя Николая, «на горку», или в Новую Деревню, или в Тарасовку. В пушкинской музыкальной школе мы учились вместе с детьми о. Серафима Голубцова. Саша и я – на фортепиано, Верочка и Веня – на скрипке (Веня потом перешёл на альт), а Серёжа – на виолончели. И как дети из верующих семей очень подружились. По правде сказать, и неверующих друзей у нас было много. Но с Голубцовыми была особенная дружба. Разумеется, бывали друг у друга семьями. И вот в один из визитов в Клязьму к Голубцовым их младшая дочь Тата говорит мне: «Нина, а нам вчера нового батюшку дали». В ближайшее воскресенье повезла меня Тата в Тарасовку показывать нового батюшку.

Храм Св. Николая в Пушкине, «на горке». 1970 г.

Служил отец Серафим, а новый исповедовал. Я не сразу его увидела, а когда увидела, то остановилось сердце. Матушка Пресвятая Богородица! Это же он – «мой огненный ангел»! Я пошла на исповедь. Конечно, он не узнал меня, о чём потом честно написал в письме. И позже, если разговор заходил об этом, батюшка всегда говорил, что знает меня с той первой исповеди в Тарасовке, хотя я его – намного раньше. И смеялся по-доброму, ласково, чтобы меня не обидеть.

Тарасовский период знаменателен тем, что людей в приходе было очень мало (по сравнению с последними годами его служения там), и нам, учащимся, о. Александр уделял много времени. Можно было ходить с ним по тропинке до платформы и обратно сколько угодно и рассказывать все свои школьные глупости. Нам и в голову не приходило, что у него есть более важные дела. Если мы уставали стоять на службе, – лазали на колокольню; там были голуби, и мы, все в пыли и паутине, спускались к помазанию, а потом лезли обратно, чтобы дождаться о. Александра и идти вместе на электричку. И он ни разу не сделал нам замечания. Только мама ахала, увидев мой помятый и грязный вид, и спрашивала, где же это я была. На что я гордо отвечала: «Мы с Татой были на всенощной в Тарасовке у отца Александра». Мама только головой качала, удивляясь, как можно так испачкаться на всенощной. А зимой мы высчитывали, когда кончится всенощная, на какой электричке о. Александр поедет домой, и садились в эту электричку, провожая его до Семхоза.

Тата Голубцова. 1960 г.

Мы всегда старались провожать о. Александра на электричке после службы. Но однажды мы ошиблись и решили ехать вдогонку. Нас было трое: Серёжа Голубцов, Алик Ларин и я. Мы приехали в Семхоз, дошли до дома, всё уже было закрыто, но не ехать же обратно, не повидав батюшку! Мы, подсаживая друг друга, перелезли через забор, ухнули в сугроб и в таком виде – два Деда Мороза и Снегурочка – заявились. Батюшка нас напоил горячим чаем, угостил, не ругал. И сказал, что скоро будет исполняться «Всенощная» Рахманинова на Ордынке, и хор замечательный там, и хорошо бы, чтобы мы, будущие музыканты, знали эту музыку и сходили бы на всенощную с партитурой. Мы сказали, что у нас её нет, батюшка обещал достать и в назначенное время дал мне её на месяц. На всенощной мы были с Серёжей Голубцовым и Аликом Лариным, партитуру делили на троих; и сама музыка, и партитура, и пометки в ней произвели на нас неизгладимое впечатление. И потом в течение десяти, а то и больше лет я всегда ходила на Ордынку в храм Всех Скорбящих Радости и на «Всенощную» Рахманинова, и на «Литургию» Чайковского.

«Мне минуло 16 лет…» 1962 г.

Иногда отец Александр собирал нас всех вместе в доме архиепископа Сергия Ларина. Там было двое детей – Алик и Коля, дети Голубцовы и мы с сестрой. Получилась целая музыкальная компания (все мы учились вместе в музыкальной школе).

15 лет. 1961 г. Фото Алексея Белугина

В один из приездов в Тарасовку о. Александр познакомил меня с Олегом Степурко.  И даже теперь, через столько лет, образ о. Александра всегда «сообщается» у меня с Олегом.

Почему-то я прозвала нас с Олегом «часовыми любви». Это потому, что Олег стоял как вкопанный на службе и какой-то мешок всегда лежал у его ног (наверное, это была мягкая сумка или рюкзак). Приезжая в храм, я видела только Олега, неизменно стоящего примерно на одном и том же месте, отмечала про себя, что часовой приехал, и становилась чуть сзади, стараясь принять такую же позу. «Часовые любви». Остальные прихожане, редкие бабуленции, стояли кто где и очень интересовались молодыми. С появлением Олега прекратились мои провожания о. Александра до платформы – я уступала ему, так как он из Москвы, а я надеялась увидеть батюшку у Лариных и отвести душу.

Играет Олег Степурко

К Лариным батюшка заходил часто, там его очень любили и звали «равви». Особенно его любила Молодаша и всем, чем могла, помогала ему. Она из Челюскинской пешком шла в тарасовский храм, брала с собой хозяйственную сумку, чтобы унести как можно больше книг, если в храме предполагался обыск, а батюшкины рукописи и книги некуда было спрятать. Молодаша всё это поздними вечерами переносила в сарай или в гараж.

Нина Григорьевна (Молодаша)

Я дружила с Аликом Лариным и, приезжая к нему в гости, часто видела там батюшку. На таких встречах всегда удавалось поговорить в непринуждённой обстановке. Кроме того, батюшка бывал у Лариных на праздниках. У них была большая семья, отмечали и дни Ангела, и дни рождения, и все церковные праздники. Молодаша устраивала большие молодёжные застолья и всегда звала отца Александра, чтобы он побыл и поговорил с нами.

Именины владыки Сергия Ларина и Сережи Голу6цова. В доме у Лариных. 8.10.1966 г.

Из ярких воспоминаний о тарасовских прихожанах остаётся Вадим Тарасов (ныне покойный), тоже «часовой любви» и тоже с мешком (рюкзаком) у ног. Он много фотографировал батюшку, но тогда как-то не было принято просить подарить фотографию. Теперь многие его фотографии о. Александра попали в книги, но есть лучшая (уже одна из поздних) – это фотопортрет. Он висит во многих домах, у меня тоже, но самый большой и прекрасно оформленный – у моей крестницы Лены и её мужа Олега. Когда прихожу, сажусь под ним, в то же кресло, в которое любил садиться о. Александр. И батюшка незримо входит в комнату, освещая всех своей улыбкой.

1979 г. Фото Вадима Тарасова

Тётя Вера и писатели

Узнав, что Ахматова жива и Пастернак жив, я упросила свою тётю, сестру мамы Веру Дмитриевну Кузьмину, которая только что защитила докторскую по литературе, показать мне «живых классиков». Она согласилась, и мы с ней вдвоём ездили в санаторий «Болшево» к Ахматовой и в Переделкино, где жил Пастернак.

Вера Дмитриевна Кузьмина

Когда мы пришли в санаторий, Ахматова сидела в большом кресле на веранде. С гладкой причёской, строгая, неприступная. Вера Дмитриевна подошла к ней, говорила недолго о чём-то, а потом махнула мне рукой, чтобы я подошла. Я подошла и поклонилась, как иконе, в пояс. Еле заметная улыбка скользнула по губам Анны Андреевны. Потом она царственно повернула голову и прикрыла глаза. Мы отошли.

Б. Л. Пастернак, А. А. Ахматова

А к Пастернаку нас вообще не пустили. Он был очень болен. Зато я знаю роман его жизни, как свою жизнь. И если у меня что-то в любви было необыкновенное, я всегда перед о. Александром как бы оправдывалась: «А вот у Бориса Леонидовича…» На что он с юмором говорил: «Что можно кесарю, нельзя слесарю…»

Храм «Всех скорбящих Радости» на Ордынке

Нина и Вера Фортунатовы с тётей Верой Дмитриевной Кузьминой. Болшево. 1961 г. Поход в санаторий «Болшево» к Ахматовой

Батюшка интересно рассказывал нам о поэтах Серебряного века, много читал наизусть и прямо заразил нас Ахматовой, Гумилёвым. Стихи из «Доктора Живаго» Пастернака мы переписывали и учили наизусть.

В тарасовское время батюшка научил меня принимать смерть. В декабре 1964 г. умер мой дед Дмитрий Дмитриевич Кузьмин. Я очень убивалась, но о. Александр не велел плакать, успокоил, сказав, что он в хорошем месте.

В декабре 1968-го умерла тётя, Вера Дмитриевна Кузьмина, которую мы просто обожали; она сыграла большую роль в нашем художественном воспитании: все походы в театры, на концерты и литературные вечера, всё это – с нашей тётей Верой. А в январе 1969-го на моих руках умирает бабушка Надежда Александровна…

После двух похорон самых близких, родных людей еду в Тарасовку в полуобморочном состоянии. Когда-то владыка Антоний сказал плачущему по умершему: «Не мешайте своими слезами его радости». И человек успокоился. А мне о. Александр сказал по-другому: «Ниночка, не плачь, у них звёздный путь… Звёздный путь». И я поняла. Ничего не нужно было объяснять. Я поняла, что надо жить дальше, отдавая своё сердце, свою любовь, свою жизнь, а потом у нас будет свой звёздный путь.