Текст книги "Любовь и испанцы"
Автор книги: Нина Эптон
Жанр:
Культурология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Мысль о том, что влюбленные могут умереть, и действительно умирают, за любовь, принцип безусловного подчинения желанию возлюбленной, теория о том, что объятия влюбленных не должны завершаться физической близостью, рекомендация неизменно любить прекрасные формы и даже такие детали, как советы по выбору посланца для любовных писем,—все эти темы вновь возрождаются в средневековой европейской поэзии и трактатах о любви; однако все это уже давно было открыто на берегах Гвадалквивира и в душистых апельсиновых рощах Кордовы и Гранады.
Символом любви в Испании стало не яблоко, а апельсин. Выражение «половинка апельсина», соответствующее нашему «лучшая половина»,– образ багдадского поэта Ибн Дауда, отражающий платоновскую идею о родственных душах, которые философ представлял в виде двух совершенных сфер. Они раздувались от самодовольства, пока Зевс не разделил их надвое, и с тех пор половинки всю жизнь ищут друг друга.
В одной из своих пьес Лопе де Вега {39} описал свадебный танец на берегах Мансанареса в Мадриде, во время которого танцующие втыкали в разрезанный апельсин монеты в дар новобрачным. В северных районах Испании подобный танец исполняется с яблоком.
Глава вторая. Мавры и девственницы
Было бы преувеличением сказать, что любовное наследие Андалусии, перенесенное на европейскую почву (путем, до сих пор точно не установленным), было чисто мусульманским. Оно представляло собой нечто значительно большее – смесь от многих цивилизаций, процветавших в Средиземном море и даже за его пределами – в Персии, например.
К тому же и последние любители наслаждений, сверхутонченные халифы Гранады, не возражали против христианских изображений человеческих страстей; во Дворце Правосудия в Альгамбре художник-христианин нарисовал типично средневековую сценку: осаду сарацинами Замка Любви, за стенами которого изображены красавицы с миндалевидными глазами, что очень напоминает персидские миниатюры.
В среде фанатичного христианского меньшинства Кордовы в середине девятого века появилась легенда о возвышенной любви Эвлогия и Флоры. Эвлогий был священником и пламенным проповедником. Флора происходила от смешанного брака и была внешне похожа на мусульманку, но ее мать, умершая, когда девочка была еще ребенком, успела воспитать дочь в традициях христианской веры. Через некоторое время Флора покинула дом вместе с младшей сестрой и укрылась в христианской городской общине. Когда Флору обнаружили, брат велел привести ее обратно, и кади {40} приговорил девушку к бичеванию плетью. Та снова убежала, обретя убежище в некоем доме, где и встретилась с Эвлогием. «Святая сестра,– писал он ей многие годы спустя,– однажды ты соблаговолила показать мне свою шею, всю истерзанную плетьми, лишенную прекрасных и пышных локонов, некогда ее украшавших. Ты сделала это потому, что считала меня своим духовным отцом, столь же чистым и целомудренным, как ты сама. С нежностью возложил я длань на раны твои; я хотел было исцелить их поцелуем, но не дерзнул... Когда я ушел от тебя, то брел, будто во сне, и беспрестанно вздыхал».
Флора преисполнилась решимости стать мученицей. Она оскорбила Пророка в присутствии кади, за что должна была попасть в тюрьму. Кади, не желая выносить суровый приговор столь юной девушке, вызвал ее брата и попросил его попытаться усовестить сестру. Однако случилось так, что Эвлогий находился в той же тюрьме и благословил Флору на стезю мученичества. Посетив ее в заключении, «я решил, что увидел ангела, ибо небесный свет озарял ее; лицо сияло радостью; казалось, что она уже изведала небесное блаженство; с торжествующей улыбкой она рассказала мне о вопросах кади и своих ответах. Когда я услышал, как эти слова слетают с уст, что слаще меда, я постарался укрепить ее решимость, указав на тот венец, что ее ожидал». Через пять дней после казни Флоры Эвлогий был освобожден. Он приписал это заступничеству новой святой {41} .
Сексуальную жестокость такого мученичества и глубоко укоренившийся в умах испанцев религиозный эротизм ярко описал Гарсиа Лорка {42} в своем Мучении святой Олайи.
Велит приготовить консул
поднос для грудей Олайи.
Жгутом зеленые вены
сплелись в отчаянном вздохе.
В веревках забилось тело,
как птица в чертополохе...
А из багровых отверстий,
где прежде груди белели,
видны два крохотных неба
и струйка млечной капели... [5]5
перевод А. Гелескула
[Закрыть]
Во время многочисленных войн между маврами и христианами женщины считались законной военной добычей. Христианские короли различных испанских провинций были и сами не прочь завести тайный гарем, но легенды о том, что язычники якобы требуют платить дань юными девами, помогали поддерживать боевой дух. В следующем переводе древней испанской баллады, сделанном Дж. Г. Локхартом, романтический дух девятнадцатого века смешан с викторианско-пуританским лицемерием:
В дань мусульманам старайся подсунуть мужчину;
Пусть эти праздные трутни твой собственный улей
покинут;
Если же деву ты маврам отдашь в счет оброка —
Десять солдат народит она войску Пророка.
Умный хозяин не станет мужчину беречь:
Годен ведь он лишь на то, чтобы деву завлечь.
Оной же рано иль поздно настанет черед
С мавром неверным плодить сарацинский народ.
В действительности самим мусульманам приходилось прилагать большие усилия, чтобы защищать женщин от собственных похотливых мужчин; в правилах для администрации Севильи, составленных Ибн Абдуном в двенадцатом веке, содержится множество предостережений о том, что добродетель женщин следует оберегать от посягательств законников, холостяков, стражников, уличных торговцев и солдат. Женщины легко поддавались соблазну, и Абдун запретил им заниматься стиркой в садах, где их могли увидеть и окликнуть посторонние. Они не должны были даже ходить в мечеть, потому что большинство священнослужителей, по его словам, суть распутники и прелюбодеи. Христианские писатели столь же откровенно отзывались о своих собственных священниках. В плане добродетели те и другие, видимо, не многим отличались друг от друга.
О битвах между христианами и маврами до сих пор вспоминают на многих испанских фиестах [6]6
фиеста – празднество, фестиваль, карнавал (исп.)
[Закрыть], когда священник и его паства вновь переживают в воображении события, легендарные или действительно происходившие несколько сотен лет назад. На одной фиесте, которую я посетила в Галисии, Пресвятая Дева – dame par excellence [7]7
в данном случае: госпожа, несравненная по совершенству (фр.)
[Закрыть]– является центральной фигурой на празднике, и меня чуть не линчевали, обвинив в неуважении к ней. Любопытный пример религиозного эротизма! Вот как это произошло.
Из многих фиест, празднуемых в честь Пресвятой Девы 8 сентября, одну из самых оригинальных можно увидеть в Галисии, в горной деревушке Ла-Франквейра, неподалеку от главной дороги от Виго к Оренсе. Одной из главных особенностей фиесты является древний Диалог между христианином и мавром, который я решила записать для радиопередачи Би-Би-Си.
Его декламируют перед статуей Пресвятой Девы Франк-вейрской, которую по такому случаю вывозят из церкви на телеге, запряженной быками. Перед тем как установить статую на телегу, на паперти проводят аукцион. Крестьянин, предложивший наибольшую цену, получает возможность провезти телегу с ее бесценным грузом вокруг маленькой церкви, а затем на близлежащую plazuela [8]8
небольшая площадь (исп.)
[Закрыть], где собирается народ, чтобы послушать Диалог.
Мой гид и наставник, сеньор Каррера, владелец замка Вил-ласобросо, любезно выхлопотал для меня у местного приходского священника, с которым он находился в ссоре со времен последней фиесты, разрешение поставить магнитофон на подмостки для исполнителей. С некоторым трудом сеньору Каррере все же удалось преодолеть возражения святого отца против присутствия еретички, объяснив ему, что благодаря мне и моему магнитофону слава Ла-Франквейры разнесется по всему свету. То был первый случай, когда церемонией заинтересовалась иностранка, и сеньор Каррера пришел в чрезвычайное возбуждение, собираясь дать по этому поводу несколько колонок в местную газету.
На козлах у церкви разместили столы, и перед церемонией состоялся банкет на свежем воздухе. Сеньор Каррера принес огромный пирог и множество бутылок вина. Три крестьянки из Понтеведры сели за наш стол, чтобы выпить домашнего красного винца из кувшинов с длинными горлышками. Самая молодая из этих женщин потрясла меня тем, что прислонилась к церковной стене и начала декламировать (тихо, но язвительно) доволь-но-таки risque [9]9
рискованный (фр.)
[Закрыть]стишок о курице, встретившей по дороге на Сантьяго португальского паломника и склевавшей у него со штанов все пуговицы.
Наконец мужчины на плечах вынесли из церкви статую Пресвятой Девы, блиставшую великолепием золотой короны, украшенной крестьянками старыми и исключительно редкими серьгами галисийской работы, подобные которым я тщетно искала в городских антикварных лавках и от которых не могла оторвать восхищенного взора.
Священник, сухопарый высокий мужчина с седыми волосами и горящими черными глазами, взмахнул длинным пастушьим кнутом и открыл аукцион. Пятьдесят песет, сто, двести песет... пятьсот песет – и кнут был передан потному маленькому человечку в белоснежной рубашке и черном жилете, который направился к тележке с видом весьма изумленным. Возбуждение дошло до предела. Толпа по знаку священника громко вопила: Viva la Senora de la Franqueira, viva, viva! [10]10
«Да здравствует Пресвятая Дева Франквейрская!» (исп.)
[Закрыть]
«Разве она не прекрасна?» – в экстазе воскликнула женщина рядом со мной.
«Какой счастливой она выглядит!» – воскликнула другая, и они попеременно то рыдали, то пели Salve [11]11
рискованный (фр.)
[Закрыть], а тележка в это время тронулась с места.
Я прошла через опустевшую церковь к маленькой боковой платформе, откуда комментатор местного радио призывал толпу вести себя спокойно и прилично, потому как мавр и христианин собирались приступить к декламации. Статуя Пресвятой Девы остановилась, и священник вскочил на платформу, чтобы дать сигнал чтецам. Два крестьянина послушно начали выкрикивать слова Дналога, который должен был закончиться заявлением мавра о переходе в христианство благодаря милости Пресвятой Девы Франквейрской. Они кричали так громко и пронзительно, что мне пришлось отодвинуть микрофон подальше, так как стрелка уровня записи на магнитофоне безудержно скакала взад и вперед.
Внезапно священник протиснулся между мавром и христианином, которые вследствие такого неожиданного вмешательства сбились с роли, угрожающе простер ко мне руки и закатил глаза в неподдельном гневе. «Стоп! Стоп! Вы должны остановить все это!» – восклицал он. Я уставилась на него с изумлением, ровным счетом ничего не понимая. «Нет – продолжайте – записывайте христианина – верните микрофон обратно!» – продолжай кричать он. Мой хозяин, сеньор Каррера, побелев от гнева, склонился и зашептал мне на ухо: «Старый дурак считает, что вы записываете только слова мавра. Падре ничего не понимает. Я заставлю его извиниться. Это настоящий скандал – так вести себя с гостьей!» В то время как мой хозяин вел язвительную перебранку, Диалог возобновился и близился к триумфальному завершению под восторженные крики: Viva la Virgin de la Franqueira! из уст и мавра, и христианина, которые с фанатичным пылом подхватила толпа. Священнику, наконец, объяснили технические тонкости записи радиопередач; он подошел ко мне и извинился за «прискорбное недоразумение». Падре вернулся в двадцатый век. Он понял, что никто не хотел оскорбить его драгоценную Пресвятую Деву Франквейрскую и никто не сомневался в ее могуществе и влиянии. Не потребовался Дон Кихот, чтобы защитить божественную Дуль-синею. Падре готов был благословить нас всех, даже мой магнитофон.
Перенос эротических влечений на религиозные образы – распространенная иллюзия, часто приводящая к нелепым инцидентам. Генри Инглис рассказывал о том, как во время шествия на Страстную неделю в Севилье в 1831 году статуи Девы Марии и святого Иоанна Крестителя пришлось поспешно занести в собор из-за сильного ливня. «Скульптуры были облачены в лучшие одежды, и те, кто знает Испанию, легко себе представят, до какой степени эти покровы могут быть роскошными и неприспособленными к дождю. Поскольку гроза не стихала, было решено, что статуи останутся на ночь в соборе. И тут возникла проблема: можно ли оставить Пресвятую Деву и святого Иоанна Крестителя в соборе одних на всю ночь, не нарушая при этом приличий? Послали за канониками и объяснили им суть проблемы. Один из святых отцов сказал: «Оставлять ее вместе со святым Иоанном неприлично». Другой же добавил: «Когда огонь подносят к конопле, приходит дьявол и раздувает его». В конце концов пришлось отправить послание к генерал-капитану {43} с просьбой поставить в соборе караульный пост, и капитанская стража с факелами всю ночь следила за поведением Пресвятой Девы и святого Иоанна. Все вышесказанное я услышал из уст одной дамы, которая скрывалась от дождя в соборе и самолично была свидетельницей этих споров».
Глава третья. Средневековая мозаика
В то время как халифы Андалусии устраивали при своих дворах в Кордове, Севилье и Гранаде конкурсы любовных стихов, король Альфонс X Кастильский {44} трудолюбиво составлял Siete Partidas [12]12
«Семь частей права» – свод законов, написанных под руководством Альфонса X
[Закрыть]и устанавливал правила для подвластных ему рыцарей, которым, очевидно, не хватало выдержки и воспитанности, поскольку король счел необходимым потребовать от них не отпускать праздных шуток (вероятно, имелись в виду непристойные) и не есть чеснока и лука, дабы не осквернять своего дыхания. Иллюстрации к Cantigas a la Vlrgen [13]13
«Песни к Пресвятой Деве» – один из крупнейших сборников средневековой поэзии, составленный Альфонсом X
[Закрыть]этого просвещенного монарха представляют собой своего рода рассказ в картинках о повсеместной распущенности нравов.
Но неуклюжие рыцари, особенно северяне, тем не менее обладали поэтическим даром. Песни этих трубадуров заполняют собой толстые тома cancioneiros [14]14
сборник стихов или песен
[Закрыть]Галисии и Португалии. Кастильцы не проявили подобных лирических способностей. Им лучше удавались боевые эпосы, такие как Сид {45} .
Сантьяго-де-Компостела {46} стал международным центром паломничества, культуры и любовных наслаждений. Уже самые ранние произведения местных поэтов отличаются неповторимой интонацией, на которую повлияли, до конца не уничтожив ее, заимствования из «веселой науки» иностранцев.
Обитатели этого зеленого и богатого водой региона собираются длинными зимними вечерами вокруг очагов, где пылают дрова. Утром они открывают двери и смотрят на туманную дымку, нависшую над узкими морскими заливчиками, окутывающую сосны и огромные гранитные валуны, что лежат на вершинах, подобно доисторическим чудовищам. В сьеррах [15]15
сьерра – горная цепь с зубчатыми вершинами
[Закрыть]центральной части страны целые деревни бывают зимой занесены снегом, и их жители, надев круглые снегоступы, мягко передвигаются между домиками с покатыми соломенными крышами, где люди и звери скучены вместе, в духоте и тепле.
Туман, дождь и снег способствуют уединенной семейной жизни, привязанности к дому и почитанию матери, которая хранит тепло домашнего очага, подобно ангелу-хранителю. Туман, дождь и снег – таинственные, непостижимые, навевающие грезы. Мужчины и женщины, рожденные среди этих природных стихий, мечтают, поют, странствуют и пишут лирические стихи. Их любовь к одиночеству, типично кельтское чувство единения с землей и склонность к наслаждению меланхолией резко контрастируют с общительностью других испанцев. Они более медлительны, более склонны к раздумьям и сентиментальны.
В северо-западной части Испании любовь и воспевавшие ее поэты закономерно были совсем иными, чем на остальной территории полуострова. Там нет ни арабесок, ни словесных излишеств и украшений; откровенное удовольствие приходит на смену восточному сладострастию, женщинам позволяется смело петь о боли разлуки с любимым, а роль матерей очень велика. Девушку, отказавшую поклоннику, бранят, не стесняясь в выражениях. Мужчины и женщины там ближе друг другу. Там нет стихов о девушках-ра-бынях и о воздержании. Там нет дворцов и королев, за исключением тех, что описаны в cantigas с/е атог учтивых трубадуров при дворе Сантьяго, ка которых оказали влияние поэты Прованса. Только в Галисии существуют народные cantigas с/е amigo [16]16
песни о милом (исп.)
[Закрыть], вкладываемые в уста молодых женщин, обычно в форме любовных плачей {47} при разлуке с любимым.
Галисийцы никогда не знали сатирических песенок о malmaries [17]17
несчастливые супруги (фр.)
[Закрыть], столь популярных во Франции. У этого матриархального народа с примесью германской крови взгляды на женщин и любовные отношения были более эгалитарными, более человечными и естественными, чем представления, бытовавшие в суровой Кастилии и наполовину чувственной, наполовину холодной Андалусии. Ни в одной другой европейской стране поэты не вкладывали в уста женщин, поющих о любви, такие слова, какие находили галисийцы для своих cantigas de amigo. Эти трубадуры были весьма подвержены женскому влиянию – уж не потому ли, что понимали: первой наставницей мужчины в любовных делах повсюду – не исключая и сада Эдема – была женщина.
Эти cantigas, в отличие от тех, что посвящены утонченным дамам, были созданы простыми людьми и описывают деревенскую любовь. В них говорится о встречах влюбленных в лесу или у ручья, куда девушка приходит умываться или мыть голову. Где-то на дальнем плане всегда присутствует бдительная мать, желающая знать, почему ее дочь так долго не возвращалась домой. Символ влюбленного – олень, и дочь обычно отвечает, что ее напугал в горах олень. Иногда свидания происходят во время местного паломничества, или готел'а [18]18
паломничество, народный праздник (исп.)
[Закрыть], на скале у моря либо в церкви, окруженной деревьями.
Влюбленный часто отсутствует: он находится либо в море, либо на службе у короля. Возлюбленная стенает на берегу моря или останавливает путника и спрашивает его, что слышно о ее amigo. Одна девушка готовится бежать с возлюбленным; другая стирает одежду в ручье и надеется, что ее amigo, преследуя на охоте зверя, пройдет именно этим путем. Мать сопровождает девушку во время паломничества и вообще всячески ей досаждает. Она ругается, преследует советами, а иногда и бьет дочь, чья судьба находится в ее руках. Вся эта история заканчивается свадьбой, и любовь, описанная в ней, ничуть не похожа на прелюбодеяние, о котором пели придворные трубадуры.
Общее настроение cantigas de amor проникнуто меланхолией и лиризмом. Оно никогда не бывает страстным. Ни слова не говорится о поцелуях. С другой стороны, трубадуры при дворах вельмож Сантьяго-де-Компостела, и даже сам король, могли быть грубыми; в непристойных cantigas de escarnio [19]19
escarnio – насмешка, издевка (исп.)
[Закрыть]они изображаются этакими дикарями и буянами, которых женщины изгоняют из будуаров. Как мы уже знаем, арабские дамы тоже не гнушались сочинением грубых стихов. Нам ничего не известно о средневековых галисийских женщинах-поэтессах, но веселые танцовщицы сопровождали армию и крестоносцев в походах и вдохновляли придворных трубадуров в мирное время. Их называли soldadeiras [20]20
soldadeira – женщина, сопровождавшая солдата на войне (исп.)
[Закрыть]; наиболее известна из них Мария Перес, La Balteira. Она была не только танцовщицей, но и певицей и, очевидно, происходила из знатного рода. Мария пользовалась популярностью при дворе Альфонса X, и Менендес Пидаль {48} считал, что она могла использовать свои чары в политических целях, надеясь смягчить мусульман, с которыми вела переговоры. Трубадур Педро д’Амброа, один из множества любовников этой дамы, написал о ней, вероятно в приступе ревности, непристойный стишок.
В 1287 году Мария Перес готовилась сопровождать Альфонса X в походе против короля Туниса. Ее возвращение затем воспел в саркастической песенке трубадур Пере да Понте, который сомневался, действительно ли она доехала до самого Туниса и привезла из Рима достаточно индульгенций, чтобы получить отпущение грехов за всю свою порочную жизнь. В старости Ла Балтейра исповедалась в своих «веселых» прегрешениях и удалилась в монастырь Собрадо, которому завещала все состояние.
Темы любви к замужней женщине и влюбленного, отдающего жизнь за любимую, занимают центральное место в легенде о трубадуре Масиасе, которого взбешенный муж убил за любовные письма и песни, посвященные его жене. Всевозможные версии этой легенды звучат по-разному, но в основе их неизменно присутствует тема любви и смерти Масиаса. «Любить крепче, чем Масиас» – эта поговорка до сих пор в ходу у испанцев.
В пятнадцатом веке, когда было модно публично спорить о недостатках и достоинствах женщин, один галисиец, защищая их в своем трактате El Triunfo de las Donas [21]21
«Триумф женщины»
[Закрыть], приводит курьезные аргументы в защиту прекрасного пола, предвосхищающие попытки шестнадцатого столетия возвести женщин на пьедестал платонической любви. Женщина, писал автор, есть последнее и самое совершенное из всех творений. Она была создана в раю, среди ангелов, а не среди животных, и не из глины, как Адам. Она красивее, а также чище, чем мужчина, более умеренна в пище и питии; она более целомудренна и рассудительна. Дар предвидения у нее развит лучше, чем у мужчины. Дикие звери обходят ее стороной. Женщина была первой, кого искусил Сатана, а это доказывает, что для него она была важнее мужчины. Вообще, Ева не отвечает за первородный грех, поскольку яблоко запретили вкушать Адаму, а не ей! Воздух – естественная стихия женщины. Она создана, чтобы обитать в высших сферах. На мой взгляд, Хуан Родригес из Падрона, автор этого трактата, все же несколько перебарщивает.
В своих Десяти заповедях любви он развивает теории трубадуров об изысканной любви, делая от себя несколько оригинальных добавлений. Автор одобряет любовь только в тех случаях, когда влюбленный уверен, что его чувство будет встречено взаимностью; он отстаивает постоянство, чувство меры, правдивость, искренность, советует избегать одиночества и меланхолии и подчеркивает важное значение богатства, потому что «любовь и бедность друг с другом не уживаются».
Самое поверхностное изучение законов и указов того времени показывает, что «продажная любовь», то есть проституция, являлась общепринятой нормой жизни – в каждом крупном городе для нее отводились определенные кварталы. Содержание mancebias (борделей) было делом прибыльным. Католические король Фердинанд {49} и королева Изабелла, ничуть не смущаясь, наградили дворянина Янеса Фахардо, отличившегося в войнах с маврами, правом на безраздельное владение обширной сетью mancebias в Малаге, Ронде, Марбелле, Альхаме, Гранаде, Баэзе, Гуадиксе и Альмуньесаре. Монаршая чета особо оговорила в своем указе, что сыновья и дочери Фахардо наследуют его собственность, и более того – получают право дополнительно строить mancebias, как только для этого представится возможность.
В Валенсии главная дорога в город проходила прямо через mancebias, что вызывало много критических замечаний, особенно у иностранцев. Новый въезд в город начали строить в 1390 году, но закончили лишь в 1431-м.
Во время Страстной недели и других религиозных праздников девиц из борделей отводили в Дом кающихся грешников, чтобы они могли там пройти очистительный курс молитв и обрядов. В 1393 году Городской совет решил выделить определенную толику денег на приданое по-настоящему раскаявшимся грешницам, но столкнулся с таким множеством попыток мошенничества, что от этой идеи пришлось отказаться.
Дополнительный свет на средневековые нравы проливает указ, изданный Жуаном I {50} в 1387 году, по которому женатым мужчинам запрещалось открыто иметь сожительниц; те же, у кого таковые имелись, должны были уплатить штраф в одну пятую своего дохода, до суммы в десять тысяч maravedisP другой указ предписывал клеймить двоеженцам лоб раскаленным железом.
Образы проститутки и сводни особенно хорошо получались у кастильских авторов. В Книге благой любви Хуана Руиса {51} запоминаются в первую очередь не столько влюбленные, сколько хитрая и коварная сводня Тротаконвентос {52} , ведущая свое происхождение от навязчивых старух Ибн Хазма, которые «оскверняли святость гарема». Сама же Тротаконвентос по времени предшествует еще более известной и более подробно описанной сводне, занимающей важное место в классической испанской литературе,– Селестине.
Хуан Руис, протопресвитер [22]22
ФФ о
старшин священник в церкви
[Закрыть]из Иты и автор Книги благой любви, родился в Алькала де Хенарес, неподалеку от Мадрида. Он написал свою книгу вскоре после 1280 года для juglares [23]23
juglar – хуглар (скоморох, исполнитель поэтических произведений, жонглер, трубадур) {исп.)
[Закрыть], в чьей компании (а также в обществе мавританских танцовщиц) автор, похоже, любил поразвлечься. Это своего рода кастильский Чосер, чьи произведения автобиографичны, а повествование о разнообразных любовных приключениях ведется с помощью Тротаконвентос и богини Венеры. Последняя дает автору веселые советы, которые тот с удовольствием адресует грядущим поколениям любовников.
Видимо, протопресвитер был знаком с восточной фармакопеей, которую завезли в Европу арабы. Добрую половину этих лекарственных препаратов составляли средства, увеличивающие половую силу, в числе которых упоминаются такие сексуальные стимуляторы, как имбирь, сандаловое дерево, семена тмина, леденцы, цитрусовые, календула, гвоздика и «большое количество сырой моркови». Последняя, по словам Илайши Кейна {53} , была одним из старейших и наиболее широко распространенных средств от импотенции. В Соединенных Штатах в этом качестве она применяется и по сей день.
Протопресвитер различает два типа любви: buen amor, или истинную любовь, исходящую от Бога, и loco amor, или безумную любовь, то есть земную любовь к женщинам. Последняя, как он откровенно признает, доставляет наслаждение, даже несмотря на то что не всегда заканчивается победой. «Разве не приятно сидеть в тени грушевого дерева, даже если нет возможности отведать его плодов?» Женщины – восхитительные создания, несмотря на все, что о них наговорили дурного. «Если бы Господь, когда создавал человека, верил, что женщина есть зло, Он бы не сделал ее спутницей мужчины». Любовь делает неуклюжего человека ловким, а уродов превращает в красавцев.
После неудачно закончившейся любовной истории, когда протопресвитер допустил ошибку, предложив своей возлюбленной даме песни и стихи вместо даров более ощутимых, ему во плоти является сама Любовь с упреками и советами. Он связался с женщиной не того сорта. Отныне он должен избирать лишь тех, кто «рассудителен в домашних делах и неистов на ложе». Женщины низших классов в любви совершенно не разбираются. Следует завести себе хорошую посредницу – одну из тех старух, что укрываются в тени церквей, продавая разные порошки да безделушки, и имеют доступ в лучшие дома города.
Влюбленный должен быть, «подобно голубю, чистым и умеренным; подобно фазану, галантным и хладнокровным... Будь осторожен, невспыльчив, непечален и нераздражителен. Служи любви приятными словами, любовными жестами, и любовь усилится. Не забывай вздыхать; не говори слишком много, иначе возлюбленная сочтет тебя лжецом; без колебаний, но умеренно применяй иногда силу, ибо страх и скромность не позволяют женщинам уступать твоим желаниям».
Что касается внешнего облика женщины, то она должна быть высокой, иметь небольшую головку, светлые волосы, длинные ресницы, большие глаза, маленькие уши и широкие бедра. Но и о невысоких женщинах тоже можно сказать немало хорошего. Стихотворение протопресвитера из Иты на эту тему перевел Лонгфелло {54} , опубликовав его в номере «Норт Американ ревью» за 1822 год:
Крупинка перца так мала, но нет другой приправы,
Что за обеденным столом сравнится с ним по праву.
И если милая твоя совсем миниатюрна,
Никто из дев не сможет с ней сравниться страстью
бурной.
Ведь розы маленький бутон всех ярче пламенеет,
Песчинка золота одна горы камней ценнее,
Всего лишь капельки вина довольно для причастья,—
И с милой крошкой сможешь ты познать блаженство
счастья.
Вдов покорить бывает несложно: «нужен лишь небольшой огонек, чтобы разжечь свечу вторично»,– и поэтому протопресвитер решает начать ухаживания за молодой и богатой вдовушкой, доньей Эндриной. Он договаривается об услугах старой сводни Тротаконвентос, которая отзывается о протопресвитере в таких восторженных тонах, что в конце концов вдова приходит к ней в дом и там уступает соблазну. Эту сцену стыдливый кастильский копиист не включил в повествование.
Затем автор пытается совратить юную девушку, но платит Тротаконвентос слишком мало; та разоблачает его намерения, и все кончается крахом. Разочарованный и в подавленном настроении, протопресвитер отправляется восвояси через сьерру, – этот эпизод позволяет ему вдоволь потешиться над традиционными любовными пасторалями. По пути автор встречает четверых serranas, то есть пастушек, которые занимаются с ним любовью в присущей им грубой манере, и он несказанно рад вырваться из объятий этих амазонок.
Даже делая скидку на литературные преувеличения, призадумаешься, уж не имели ли эти выпады против serranas реальную основу под собой? Они, безусловно, ближе к жизни, чем пресные идиллические serranillas [24]24
serranilla – серранилья (поэтическое произведение о прелестях сельской жизни) (исп.)
[Закрыть], в которых описываются пастушки наподобие тех, что изображены на дрезденском фарфоре. Serranas, громкоголосые, дюжие, любящие вино и чувственные, действительно существуют. Во всяком случае, они существовали еще в девятнадцатом веке, о чем свидетельствуют записи ученых-фольклористов об их откровенных сексуальных манерах.
Странные обыкновения горцев известный этнолог X. Каро Бароха сравнивал с подобными же обычаями земледельческих общин Северо-Восточной Меланезии. В провинции Леон, как он сообщает нам в книге Los Pueblos de Espana [25]25
«Народы Испании»
[Закрыть], девушки и юноши в период с мая по октябрь разделялись на пары и спали вместе в хижинах за пределами деревни.
А теперь расскажем о влюбленном, который относился к жизни более философски: об Аузиасе Марке {55} , родившемся в конце четырнадцатого века в садах прекрасной провинции Валенсия, лишь незадолго до этого освобожденной от мавров. Аузиас Марк принимал участие во многих походах, дослужился до ранга королевского сокольничего и, наконец, ушел в отставку, устроившись в своем поместье в Валенсии – как говорят, из-за какого-то скандала, связанного с дамой,– где писал стихи и занимался любовью. Он был дважды женат, имел двоих или троих наложниц и несколько незаконнорожденных детей, которых, похоже, очень любил. «Мой грех – безумная любовь»,– признавался он в одном из своих стихотворений.
Аузиас Марк похвалялся тем, что был единственным человеком, подвергшим любовное чувство анализу, и восклицал, что лишь очень немногим удается ее познать: Oh, quant son росе qui d’amor han saber! Нелегко понять любовь, узнать, что это такое, к чему она ведет, что творит и почему делает своих приверженцев такими счастливыми. Существуют три рода любви: безумная (или животная), ангельская и смешанная. Гармония может быть достигнута лишь в случае соединения души и телесной любви. Плотская страсть похожа на летние ливни, сопровождаемые громом и молнией, которые в короткое время заставляют реки выйти из берегов и затопляют поля. Аузиас Марк признается, что много раз становился жертвой такой любви. Он почитал Венеру чаще, чем Диану, потому что «плоть наша не признает никакого иного божества». Между любовью и смертью существует близкое сходство; похожи они тем, что и та и другая преследуют беглеца и убегают от того, кто их ищет. «Я нахожу наслажденье в смерти»,– писал он. Марка неизменно волновала тема спасения собственной души и души возлюбленной дамы. Когда та умерла, его стали преследовать мысли о ее загробном существовании. В рай или в ад она попала? Если возлюбленной суждены адские муки, то уж не по его ли вине? Думая о ней, он сумел отделить тело от души и относился к усопшей со всем благоговением верующего в храме. В раю она или в аду? – непрестанно вопрошал он себя. Марк понимал, что его молитвы напрасны, ибо приговор уже вынесен. Если возлюбленная проклята, то он молит Бога уничтожить и его тоже.