Текст книги "Софья Толстая"

Автор книги: Нина Никитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Глава X. Детская

Соне все‑таки пришлось выбирать между кабинетом мужа и детской. Она прекрасно понимала, что переписывание Лёвочкиных рукописей давало ей многое, что позволяло ей жить и думать его мыслями, раздвигало сферу ее возможностей, одаривая новыми эмоциями. Но все‑таки чему же отдать предпочтение? Кабинету или детской, стать женой писателя или матерью – наседкой? Эта дилемма оказалась для нее разрешимой. Она успевала всюду, часто жертвуя своим досугом и развлечениями, во многом ограничивая себя ради общения с мужем или с детьми.

В Соне идеальная нянька таланта благополучно уживалась с матерью – наседкой. С утра до ночи она постоянно находилась на ногах, не зная покоя даже ночью, и частенько, лежа под одеялом, думала о том, как помочь ребенку или как получше подготовиться к переписыванию очередной порции рукописей мужа. Она несла свой крест стоически. Порой сама поражалась, сколь она вынослива и сколь не принадлежит самой себе. Ей постоянно приходилось думать то о поносе одного ребенка, то о высокой температуре другого. Муж же в это время нарочито отстранялся от детской, и так длилось почти два года. Он даже придумал что‑то вроде теории, разделив всех женатых мужчин на две категории: одну составляли страстные охотники, не любившие «baby», а другую, напротив, – обожатели маленьких детей. Лёвочка наслаждался общением с детьми только после достижения ими двухлетнего возраста. Таковым было его отцовское мышление.

А Соня всегда мечтала иметь много детей, в этом она видела свое главное призвание и предназначение. Поэтому и готовила себя исключительно к такой жизни, доказав на деле, что «результат брака – дети». Уже с нежного возраста она представляла себя в роли матери, когда играла в куклы. Она помнила, как ей нравилось опекать своих младших братьев. Не случайно свое будущее она с ранних лет видела в детях, лишенных каких‑либо «гадостей».

Соня постоянно находилась с детьми, получая от них «столько жизни»! Она понимала ее как непрерывную череду «родов, беременностей и кормления». Именно такая жизнь, наполненная постоянно рождавшимися младенцами, воспринималась ею как подлинная, которую она никогда бы не променяла на другую. Соня не сожалела о прошедшем, радовалась настоящему, воспринимала настоящее как проекцию на будущее, то есть с детьми, которых она любила больше, чем своих родителей и братьев. Она конечно же понимала, что в основном от ее любви к своим детям будет зависеть, какими они станут, повзрослев. Ведь как говорил ее Лёвочка, «чем больше любила – деятельно любила – мать, тем дитя лучше». Не поэтому ли все великие люди – любимцы матерей? Соня щедро одаривала своих детей любовью, нужной им как воздух и тепло.

Двенадцать лет сплошной беременности убедили ее в том, что только в материнстве заключался ее самый главный ресурс. Когда Соня в очередной раз находилась в интересном положении, то имела на мужа исключительно сильное влияние. Ей всегда было грустно без детей, как, впрочем, и без Лёвочки. Она мечтала о шумной жизни, наполненной детскими голосами. Ей казалось, что только такой мир, сотворенный ею в Ясной Поляне, может стать своеобразной крепостью, способной защитить ее от возможных удалений от нее мужа. Только благодаря детям он всегда будет с ней. Размышляя о жизни мужа, такой разнообразной, Соня поняла, что только чувство настоящего отцовства, ему пока неизвестное и неиспытанное, теперь может оказаться для него весьма вдохновительным.

Лёвочка не раз внушал ей, что вся романтика брака на самом деле очень проста. Она целиком сводится к рождению и воспитанию детей. В этой связи Соня вспоминала об упрощенной любви Пьера и Наташи, так мастерски описанной ее мужем в романе «Война и мир», в котором он обобщил и свой жизненный опыт, возведя его до вселенских размеров. Поэтому Соня тем более не представляла себе семейной жизни вне детской, и это, по мнению Лёвочки, было «по – божески». Даже слишком трудные ее первые роды, омраченные сплошными страданиями, не сломили Сониных намерений стать первоклассной матерью – наседкой. Она ждала свои первые роды 6 июля 1863 года, но ребенок родился раньше, возможно, из‑за ее падения на лестнице. Поэтому детское приданое, приготовленное ее матерью, не поспело к родам вовремя, потому что находилось в дороге. В ночь с 26 на 27 июня Соня почувствовала себя очень плохо, и ей показалось вначале, что это из‑за съеденных ею ягод, но опытная акушерка Мария Ивановна Абрамович торжественно объявила мужу: «Роды начались». Спешно внесли люльку, очень неудобную, выполненную яснополянским столяром из липы. Не оказалось даже пеленок под рукой, и новорожденного спешно завернули в ночную сорочку Лёвы и ее длинными рукавами запеленали ребенка. В ожидании приданого быстро сшили для Сережи простынки. К ужасу Сони выяснилось, что поблизости не оказалось и няни, потому что муж потребовал от нее, чтобы она сама «ходила» за ребенком. Ей было грустно оттого, что Лёвочка долгое время не брал сына на руки, объясняя это своей робостью. Долго не называл сына по имени, обращался к нему то как к Фунту, то как к Сергулевичу, громко чмокая при этом губами.

Первенец родился очень ослабленным, и молодая мама не спала ночами из‑за его плача, нездоровья, и все время искала в его лице сходство с мужем. Она мечтала о том, чтобы сын был похож на отца. Малыш постоянно болел. Только 23 января 1865 года стал ходить, а после и бегать, и плясать, и начал говорить. Теперь Лёвочка стал к нему относиться нежно и даже занимался с ним. Наконец муж был счастлив и «прикован цепями, составленными из детского жидкого, густого, зеленого и желтого г….», к Ясной Поляне, к жене и к ребенку. К повзрослевшему Сереже Лёвочка стал испытывать по – настоящему отцовские чувства, что не мешало ему «страшно дорожить своим сном и достаточным количеством сна, как и пищеварением». В общем, муж заботился о себе, то упражняясь гирями, то занимаясь гимнастикой, и много времени проводил на свежем воздухе.

Вскоре Соня снова забеременела и заревновала свою сестру Таню к Лёвочке. Но подлинная любовь к младшей сестре, жалость к ней отгоняли плохие мысли, и ей удавалось по – прежнему любить их обоих. Потом ей было не до этого, потому что 4 октября 1864 года наступили новые роды, ознаменованные энергичным сильным криком ребенка, названного Татьяной в честь младшей сестры, так обожаемой супругами. Соня по строгому требованию мужа стала кормить свою «живенькую, черноголовую, здоровенькую девочку» грудью сама. И Лёвочка был в восторге от того, как Соня была «мила со своими птенцами», как легко и весело заботилась о них. Она вдохновлялась любовью мужа и сознанием того, что у них нет никаких тайн друг от друга, и поэтому они могут смело смотреть друг другу в глаза. Теперь между ними, благодаря детям, устанавливались очень ровные и спокойные отношения, ничем не отягченные. Только так они могли быть счастливы. Рождение второго ребенка было воспринято с таким ликованием, словно в их жизни это был самый большой праздник. Впоследствии Тане всегда удавалось создать в доме веселую и счастливую атмосферу. Она стала общей любимицей.

Дети, особенно Сережа, часто болели, и поэтому Соня не могла любоваться наступившей весной, наслаждалась ею «только через окошко», все время находясь «взаперти». Весь мир она теперь воспринимала с точки зрения здоровья своих малышей. Порой она даже не верила в то, что ее дети могут избавиться от хвори. Возможно, поэтому она научилась радоваться самым маленьким удачам, например, тому, что сумела малышей вовремя укачать, уложить спать, что лежанка в детской была натоплена, что вокруг чистота и порядок и что пахнет померанцем. Детская вернула ей уверенность себе, и поэтому теперь она чувствовала себя наравне с мужем. Она все сильнее и сильнее привязывалась к этому особому миру, ощущая здесь свою нужность и незаменимость. Соня была по – настоящему счастлива, когда маленькая Танечка лежала на ее груди, а Сережа крепко обнимал ее своими ручками.

Порой ей казалось, что муж лишний и чужой человек в детской. Он считал, что романтика влюбленности со временем исчезает, и отношения супругов становятся более трезвыми и прозаичными. На первом месте, по его мнению, должны быть практичность отношений, чувство долга и взаимная ответственность друг перед другом. Он убеждал Соню, что духовное единение в браке невозможно. И с этим, хочет ли она или нет, ей придется смириться. Так же как и с тем, что муж не будет появляться в детской до тех пор, пока дети не подрастут. Но вот парадокс: Лёвочка стал наслаждаться общением с дочкой Таней или «Тюшей», как он ее ласково называл, с трехмесячного возраста. Более того, он был с ней в «ужасной дружбе», просто «с ума сходил» при виде ее и «сиял». Изменилось его отношение и к старшему сыну Сереже. Соня заметила, что муж «стал очень нежен» с ним, что у него появилось совсем «новое, неожиданное, спокойное и гордое» чувство любви к детям. В общем, она поняла, что Лёвочка наконец обрел счастье в ровном и спокойном семейном ритме. Строительным материалом для семейного счастья стали «дети, которые мараются и кричат, жена, которая кормит одного и всякую минуту упрекает меня, что я не вижу, что они оба на краю гроба». Муж особенно любил свою жену в образе матери – наседки, потому что дети помогали ей «меньше быть эгоисткой». Именно они, дети, одаривали ее ощущением, что она как будто бы за что‑то держится.

Печальные мысли о том, что Лёвочке скучно в ее, «бабьем», миру, что она для него была только хорошей нянькой и больше никем, рассеивались в детской, когда она занималась Сережей и Таней. Порой ей казалось, что она только и может делать, что нянчить детей, есть, пить, спать, любить Лёвочку. Иногда сгоряча Соня ссорилась с няней, Машей Арбузовой, но потом ей становилось совестно, и она мучилась. Ведь няня была хорошая. Соня научилась быстро «заглаживать» вину, почти извиняться перед ней, но не до конца. Она прекрасно понимала, что не должна позволять себе расчувствоваться, никто этого не поймет, в том числе и няня. Ссоры с Машей Арбузовой убеждали Соню в том, как она похожа на мама, которая всегда думала о себе, что она самая хорошая женщина, и потому ей все должны всё прощать. А Соне не хотелось быть такой же.

Соню пугало, что дети могут отдалить от нее мужа, что она будет с ним врозь. Она очень переживала из‑за этого и вспоминала тетушку Александрин, которая думала, что у Лёвочкиной жены, кроме детской и легких будничных отношений, ничего нет, и она ни на что не способна. Соня очень ценила «тетеньку», понимала, что фрейлина в их жизни играла очень важную роль, на которую сама она вряд ли способна.

Муж продолжал писать роман, принося в семью только les fatigues du travail(усталость от работы. – Н.#.), и Соня все больше чувствовала себя одинокой. Ей иногда казалось, что она «брошена мужем», не может осуществить его идеала, потому что она – «удовлетворение, нянька, привычная мебель». В общем, она – не женщина, а некая машина, которая греет молоко, вяжет одеяло, ходит взад и вперед, чтобы не задумываться. Соня была убеждена в этот момент, что «писательство его ничтожно», что он пишет про графиню такую‑то, которая разговаривает с княгиней такой‑то. Но быстро пресекала в себе подобные мысли, прекрасно понимая, что кесарю кесарево. Поэтому у нее – будничная жизнь, а у него – бессмертие. Соня уставала от скуки, и в такие минуты ей хотелось кокетничать хоть с «Алешей Горшком», хотелось злиться на всё, хоть на стул. В общем, хотелось «кувыркаться». Но не с кем. Муж стар и сосредоточен. И Соня сдерживала в себе порывы молодости, переосмысливала «азбучные истины»: как привязать мужа и быть честной женой и любящей матерью. Она понимала, что все это вздор. «Надо не любить, надо быть хитрой, надо быть умной и надо уметь скрывать все, что есть дурного в характере, потому что без дурного еще не было и не будет людей. А любить, главное, не надо» – так думала Соня, но не могла так жить.

За время своего замужества она поняла, что все мужья, прежде влюбленные, с годами становятся холодными, в том числе и Лёвочка. Поэтому ей случалось с ним хитрить, быть мелочно – тщеславной, завистливой. Но ничего подобного она не позволяла себе с детьми. Они стали для нее самым большим счастьем. Находясь в одиночестве, она была себе гадка, а малыши пробуждали в ней самые лучшие чувства. С ними она ощущала себя крепкой, опытной и «немолодой».

Однажды Соня с мужем и детьми, Сережей и Таней, поехали в Москву, которую она безумно любила, и Дмитровку, и душную «гостино – спальню», и кабинет, где Лёвочка лепил свою красную лошадь. В Москве они зажили кремлевской жизнью: за ними присылали карету, в которой все уезжали на весь день к родным. Родители Сони любовались маленькими Таней, которая была умна, быстра, мила и здорова, и Сережей, отмечая в нем кротость и доброту. Тогда в Москве Соня вдруг подумала о том, что все люди женятся не задумываясь, что девушка невеста, выйдя замуж, станет совсем другой, в ней «сломается» весь прежний девичий механизм и перестроится в совсем новый. Здесь очень важен не столько характер женщины, сколько то, кто будет с ней находиться рядом и оказывать влияние на нее. Соня решила, что именно дети меняли ее в лучшую сторону.

Вскоре она поняла, что снова беременна, и не очень была рада этому. Танечку надо было отнимать от груди, и кормление для Сони представляло слишком большой труд. Она всегда очень слабела от этого.

22 мая 1866 года родился второй сын Илья, которого Соня ждала только в середине июня. После рождения ребенка она стала жить с мужем в разных комнатах. У нее сильно болела грудь, и она во время кормления сильно страдала. Поэтому пригласила Маврушу, чтобы та прикармливала «Илина» (Илюшу. – Н.#.). Ей было горько от того, что ребенок сосал чужое молоко. А муж после этого стал особенно холоден к Соне, и она сидела запершись в своей комнате и злилась, слыша, как в гостиной Лёвочка ораторствует с красавицей Марьей Ивановной, женой управляющего. Соня желала в этот момент, чтобы эта «нигилистка» поскорее убиралась из Ясной Поляны со своим мужем. Впоследствии же она с ней благополучно подружилась.

Но все эти неприятности компенсировались главным – «дети очень милы». Сережа стал ей говорить «ты». Правда, порой огорчал ее: забыл, например, за лето азбуку, которую еще очень хорошо знал зимой. Но это не мешало ей любить «до страсти, до боли, и всякое малейшее страдание приводило в отчаяние, всякая улыбочка, всякий взгляд радовал до слез… Если б я меньше любила детей, было бы легче». Чтобы облегчить Сонины страдания, в Ясную Поляну пригласили первую гувернантку, англичанку Ханну Терсей, которая стала любимицей всей семьи.

Шло время, Соня по – прежнему жила в детях и «в ничтожной самой себе». Четырехлетний сын расспрашивал маму: «Что это, вы книжку пишете?» Соня отвечала Сереже, что когда он вырастет, то прочтет ее. А сама в это время подумала: неужели дети не будут ее любить, прочитав это? Она вся была в противоречиях, но несмотря на это знала, что никто не был счастливее ее. Оставаясь в комнате с детьми, она крестила их, осматривала их кроватки и молилась о них с нежностью и умилением. Она сшила маленькому Сергею – «барину» фрак, который ему очень шел и в котором ребенку было очень тепло. Она вся была, – как заметил ее муж, «в подтирках и в пеленках без конца». Дети были здоровы, сами приходили на террасу, чтобы «подкормиться».

6 октября 1867 года у Сони случился выкидыш, а 20 мая 1869 года в Ясной Поляне родился Лев. Ей было жаль «Лёлю» почти больше всех других своих детей. Соня его постоянно «благословляла, плакала и молилась». 5 июня 1870 года произошел «разрыв» с любимым ребенком: она была вынуждена прекратить его кормить фудью из‑за новой беременности. С каждым ребенком она все больше отказывалась от жизни для себя и смирялась под гнетом забот, тревог, болезней и годов. Лёвочка не любил, когда жена выходила из мира детской, кухни и прочей материальной женской жизни. Ему хотелось навечно запомнить ее, как «прелестную, краснеющую мать, как Мадонну с прелестным ребенком на руках».

Соня, конечно, догадывалась, что для мужа магия Мадонны заключалась в материнстве. Не поэтому ли самым дорогим его идеалом, личным мифом стала Сикстинская Мадонна Рафаэля? Теперь литографированный образ божества украшал их спальню. В лике Мадонны, вобравшем в себя огромный мир женской души, Толстой нашел ответ на вопрос: что есть истинная женская красота, в чем заключается семейное счастье? Она стала для Лёвочки не интеллектуальной выдумкой, а «самым дорогим образом», которому в реальной жизни должна была соответствовать Соня с ее врожденной жертвенной любовью к детям.

Метафизику любви Лёвочка в это время сводил к безыскусной формуле размножения. Именно в материнстве он нашел прямое проявление божественной воли. Поэтому брак без детей был для него немыслим, ущербен, силу семьи он нашел исключительно в детях.

Что ж, семья разрасталась, и дом, точнее, бывший флигель, становился тесным, в нем едва нашлось место для кабинета в бывшей кладовой. Доминировавшие в это время семейные интересы почти поглотили писательские, и кабинет мужа стал кочующим в хаотичной повседневности семейного быта. Только спальне был предоставлен статус – кво. Скромное убранство дома выигрывало из‑за «живой экспозиции», в углах которой двигались милые дети, очень симпатичные своей простотой, безыскусственностью, отсутствием какого‑либо жеманства.

Лёвочкино писательское пространство было предельно минимизировано до размеров «литератора потихонечку». Писательство еще не стало для него и для семьи чем‑то fatal,оно не крало его у Сони и детей. Ведь писатель, как догадывалась Соня, – это гипертрофированное тщеславие, способное предпочесть миг славы семейному благополучию. Писательство, к счастью для Сони, не разъедало пока ее семейной жизни. К тому же оно не было агрессивным к ней и детям. Она была спокойна и не хотела верить никаким предчувствиям.

Дом стал казаться супругам тесным, и в июле 1866 года было решено сделать к нему пристройку. К этому времени как раз подоспел гонорар, полученный Лёвочкой от издателя Каткова за публикацию восьми печатных листов романа «1805 год» в сумме 2306 рублей 25 копеек. Дальнейшая работа над романом продолжалась без перерывов. Для этого даже наняли «писаря»,

Любовь Александровна Берс. 1860–е гг.

Андрей Евстафьевич Берс. 1862 г.

Сестры Берс: Соня, Таня и Лиза. Конец 1850–х или 1860 г.

Венчальные свечи С. А. и Л. Н. Толстых, флердоранжевый венок и перчатки свадебного убора Софьи Андреевны

Лев Николаевич Толстой. 1876 г.

Софья Андреевна Толстая. 1880 г.

Дом Л. Н. Толстого в Ясной Поляне

С. А. Толстая со старшими детьми: Сережей (справа) и Таней. Тула, 1866 г.

Швейная машинка С. А. Толстой. Фирма Виллер и Вильсон

Связка ключей С. А. Толстой

Шкатулка с образцами вышивания и вязания С. А. Толстой

Ложка и фруктовый нож Л. Н. Толстого с запиской С. А. Толстой

Семья Толстых. Ясная Поляна, 1887 г.

Толстые и Кузминские. Ясная Поляна, 1890 г.

С. А. Толстая и Т. А. Кузминская с детьми Ваней и Митей. Ясная Поляна, 1888 г.

Лев Николаевич и Софья Андреевна. Ясная Поляна, 1895 г.

Софья Андреевна с дочерью Александрой и невесткой Софьей. Москва, 1895 г.

Купальня на реке Воронке. Софья Андреевна с дочерьми Марией и Александрой и гостями. Ясная Поляна, 1896 г.

Ясная Поляна. 1896 г.

Бювар С. А. Толстой

Засушенные ландыши из букета, собранного Львом Николаевичем. 1897 г.

Часы Льва Николаевича с запиской Софьи Андреевны

У портрета Ванечки. Ясная Поляна, 1897 г.

Софья Андреевна с дочерью Татьяной. Ясная Поляна, 1897 г.

которому Лев Николаевич диктовал, а тот должен был все точно записывать. К сожалению, «писарь» оказался человеком с вредными привычками, и с ним пришлось расстаться, и Соня снова принялась за переписывание романа, над которым муж работал «раздраженно, со слезами и волнением», сопровождаемыми частыми головными болями и рекомендациями тестя, как от этих болей избавиться.

Роман все больше поглощал Лёвочку, он уже «увяз» в писательстве, и Соня теперь почти ни разу не видела его в детской. Врач Г. А. Захарьин, исследовав знаменитого пациента, нашел его нервы сильно расстроенными. Муж, обеспокоенный семейными заботами, заключил контракт с владельцем типографии Ф. Ф. Рисом на печатание романа тиражом 4800 экземпляров за 4500 рублей и одновременно с редактором «Русского вестника» П. И. Бартеневым об издании, продаже и предоставлении склада для размещения книг, а также дал ему полный карт – бланш при прочтении корректур, но уже после авторской правки. Он позволил ему «вымарывать» все авторские «неправильности». Соня протестовала против таких льгот. Ей так хотелось скорее увидеть роман напечатанным, что она без конца торопила мужа, а он, успокаивая жену, говорил ей, что подобное «маранье» пойдет только на пользу роману. Разве можно измерить гонораром работу над романом, не дававшую обоим ни минуты отдыха и покоя? Ведь Лёвочка так «измучился», писал «не разгибаясь» до «страшного дурмана в голове». Только Соня могла с такой энергией подхлестывать Лёвочкины мысли, великодушно позволять ему уходить в себя, всячески приветствовать любовь мужа к своему перу. В общем, Лёвочка был несказанно счастлив ею и детьми. Правда, из‑за болезни дочери Тани он не смог вовремя закончить корректуру очередного тома. Но прекрасно понимал, что приоритеты семейного счастья самые главные и самые значимые в жизни.