Текст книги "Пасха Красная"
Автор книги: Нина Павлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
Это настроение Трофима хорошо передает его последнее письмо родным из Оптиной пустыни. Речь в письме вот о чем – однажды к иноку приехали братья Геннадий и Александр с племянниками. Гена был крещен в детстве, а Саню с племянниками окрестили в Оптиной. «Так нам понравилось в монастыре, – рассказывал Геннадий, – что, уезжая, обещали: все – теперь будем ходить в церковь. Пообещали да закружились в делах – некогда!» Инок Трофим знал об этих ловушках мира, а потому взывал к родным в письме.
Последнее письмо инока Трофима: «Добрый день, братья мои, сестры и родители по жизни во плоти. Дай Бог когда-нибудь стать и по духу – следуя за Господом нашим Иисусом Христом. То есть ходить в храм Божий и выполнять заповеди Христа, Бога нашего.
Я еще пока инок Трофим, до священства еще далеко. Я хотел бы, чтобы вы мне помогали, но только молитвами, если вы их когда-нибудь читаете. Это выше всего – жить духовной жизнью. А деньги и все подобное (жратва и шмотки) – семена диавола, плотское дерьмо, на котором мы все свихнулись. Да хранит вас Господь от всего этого. Почаще включайте тормоза около церкви, исповедуйте свои грехи. Это в жизни главное. Саша с пацанами ходили ли в церковь после крещения для причастия? Если нет, пусть поспешат. Дорог каждый день. Мир идет в погибель. Ради церкви можно ездить и в Тулун. Помоги вам Господи понять это и выполнять. Я вас стараюсь как можно чаще поминать. Можете сообщить мне имена всех умерших прародителей отца и матери. Как они там живут?
Я не пишу никому лишь только потому, что учусь быть монахом. А если ездить в отпуск и если будут приезжать родные, то ничего не выйдет. Это уже проверено на чужом опыте. Многие говорят – какая разница?! А потом, получив постриг, бросают монастырь и уходят в мир. А это погибель. МОНАХ должен жить только в монастыре и в тайне. Стараться быть ОДИН. МОНОС – ОДИН. То есть монастырь – это житие в одиночку и молитва за всех. Это очень непросто.
Поздравляю вас, родители, братья и сестры, с вашими женами и мужьями, всех, кто меня знает, с праздником РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА. Всем вам духовной радости, благ и здравия о Господе нашем Иисусе Христе.
Спасибо за деньги, кофе и фото. Посылку еще не получил. Почему молчит Саша или в какой обиде? И Лена и Наташа? Вы меня правильно поймите, я не потерял – НАШЕЛ. Я нашел духовную жизнь. Это моя жизнь. Это очень не просто.
Молитесь друг за друга. Прощайте друг другу. А все остальное суета, без которой можно прожить. Только это нужно понять.
Дай Бог вам разобраться и сделать выбор. Простите меня, родители, братья и сестры. С любовью о Господе, недостойный инок Трофим. Декабрь 28 дня 1992 года».
Призывы инока ходить в церковь не были тогда услышаны. Шел неудержимый рост цен, и позицию инока Трофима в отношении «жратвы и шмоток» хозяйственные сибиряки оценили как нежизненную. То же самое было перед уходом в монастырь. И встрече о. Трофима с Богом предшествовал тяжелый духовный кризис.
Рассказывает мать Нина: «Раньше бабушка Зося говорила: „Лёня у тя вяселый какой!“ А теперь мой сын был невесел. Сидит, как больной, и смотрит часами в одну точку. Не пойму – зарабатывает, а вечно без денег. Пока зарплату домой несет, все в долг пораздаст – да таким, кто отдавать не привык.
Помню, он был на заработках в Забайкалье, а я полетела его навестить. Привезла гостинцев, а комендант общежития мне говорит: „Вот вы подарки привезли сыну, а у него же все украдут. К нему днем и ночью в окно лезут“. Лёня жил на первом этаже и был тогда на работе. Дожидаюсь я сына и вижу: какой-то уголовник влез в окно в его комнату, съел, что было в тумбочке, и шарит по карманам. Тут Лёня с работы идет. Сейчас, думаю, вместе поймаем вора. А Лёня лишь потупился и говорит: „Значит, ему нужнее“. Да его же восемь раз обворовывали, причем порой у него на глазах!
Переживала я сильно за сына. Думаю-думаю, и не знаю, что делать. И надумала раз припугнуть. Приехал он с заработков с пустым карманом, а я говорю: „Почему не работаешь?“ „Я работаю“. „Кто работает, тот зарабатывает. Вот заявлю в милицию – пусть проверят: а работаешь ли ты, если без копейки живешь?“ Ну, пугала так. А сын говорит: „Не ходи никуда, мама. Я хочу уехать и жить один“. Он и раньше часто уезжал из дома, все отыскивая себе место на земле, но ведь всегда возвращался. А тут как уехал из дома в 1987 году, так больше я его живым на земле не видела».
По словам Гены, брат уехал тогда на Алтай, вычитав в газете, что в Алтайском крае есть райская долина, где растут дивные яблони и разводят племенных лошадей. Тридцать три года своей жизни он искал рай на земле и, лишь обретя Бога, написал в письме крупными буквами: «НАШЕЛ!»
Как свершилось обращение Трофима, неизвестно. Но сразу после обращения он живет лишь Церковью и для Церкви – работает на восстановлении храма в селе Шубенка, прислуживает в алтаре, читает и поет на клиросе в церкви города Бийска.
А дома мать волновалась – сын уехал и пропал. И вдруг позвонил из Бийска мамин брат: «Представляете, иду мимо церкви, а наш Лёня в рясе стоит. Он теперь поп!» Речь шла, очевидно, о стихаре алтарника. Но семья была еще далекой от Церкви, в стихарях не разбиралась, а потому в ошеломлении обсуждали новость: хорошо это или плохо, что Лёня «поп»? Поразмыслив, решили, что священники – хорошие люди. А что в газетах их ругают, так кто же верит брехне.
Шло время. И когда Гена с Сашей выбрались, наконец, в Бийск, проведать брата, то бабушки в церкви им сказали, что он уехал отсюда неизвестно куда.
Рассказывает брат о. Трофима Геннадий: «Мы продолжали искать брата. Еду я однажды в Братске мимо храма и думаю: наверное, все священники связаны между собой. Зашел в церковь и говорю: „Батюшка, у нас брат пропал, и мы ищем его“. А отец Андрей отвечает: „Да-да, я знаю. Тут для вас посылка от брата. Он теперь инок Трофим“. У меня тут волосы дыбом на голове встали…»
Так состоялась встреча Геннадия с будущим духовником их семьи о. Андреем, настоятелем храма в честь преподобного Андрея Рублева. Инок Трофим присылал сюда посылки с церковной утварью и литературой. А о. Андрей ездил в Оптину и с иноком Трофимом у них завязалась духовная связь.
Рассказывает мать Нина: «Сразу после убийства сына о. Андрей устроил при храме музей новомученика Трофима. Собрали его вещи, фотографии и пригласили нас на вечер памяти. Хотели, чтобы я выступила, а у меня ком в горле. Только чай прихлебываю, чтобы слезы внутрь заглотить. А о. Андрей так хорошо о Трофиме рассказывал…
От многих я слышу теперь о нем. Вот есть у нас в Братске учительница музыкальной школы Муза Юрьевна. Ездила она в Москву и рассказала: „Сижу на вокзале, а рядом женщина другой говорит, что ездила она в Оптину пустынь и исцелилась на могилке новомученика Трофима. „Да он же, – говорю я им, – наш, из Братска. Вот ведь встреча!““»
В монастырь о. Трофим пришел в 36 лет, а всего прожил на земле 39 лет, 2 месяца и 14 дней. О возрасте инока оптинцы узнали лишь после его смерти и удивились: не может быть! Он был по-юношески стремителен и всегда сиял такой радостью, какая свойственна лишь очень молодым или очень счастливым людям. Один человек даже сказал о нем:
– Ну, какой он монах?
– Нет, монах, – стала доказывать ему девочка Наташа Попова. – Вон афонские монахи какие веселые. И о. Трофим просто веселый монах.
Новоначальные в ту пору старались быть крайне серьезными, и поводы для недоумения «веселый монах» им давал сполна. Вот, например, такой случай. Четырехлетняя девочка Александра, выросшая при Оптиной, однажды стояла в слезах у храма: мама на работе, детей в монастыре нет, и она плакала от одиночества.
– Чего киснешь? – спросил ее Трофим.
– Есть хочу.
– А, у меня варенье есть.
Варенье девочка съела да и забыла о нем, но надолго запомнила, рассказывая с восторгом, как дядя Трофим с ней в прятки играл.
Иным казалось, что жизнерадостность Трофима проистекает из его легкого характера: мол, здоровье железное, силы избыток – вот и доволен всем человек. И лишь позже узнали, как же перемучился Трофим, пока не нашел Бога. Он был уже усталым путником, изнемогшим в поисках смысла жизни, когда ему открылся Господь. И отныне его жизнь была таким ликованием о Господе, что уже в Оптиной он говорил: «Да как же я раньше не знал о Господе? Я бы сразу ушел в монастырь».
«Всех нас Господь осыпает несчетными дарами, – сказал на проповеди в Оптиной один иеромонах. – Но не подобны ли мы тем десяти евангельским прокаженным, из которых лишь один благодарил Господа за исцеление?» Жизнь инока Трофима была радостным благодарением Господу за Его великие Дары: православную веру, монашество и особый Дар – Оптину пустынь. «Вот иные стремятся на Афон, в Дивеево или в Киево-Печерскую Лавру, а для меня здесь и Лавра, и Дивеево, и Афон», – говорил инок Трофим об Оптиной пустыни.
Вспоминает иеромонах Максим, в ту пору инок: «На Пасху 1993 года в храме было шумно от многолюдства, и я, не выдержав, ушел в алтарь. Инок Трофим пономарил в алтаре и, увидев меня, спросил:
– А ты почему здесь?
– Молитва не идет, – пожаловался я.
– Радуйся! Тогда и молитва пойдет».
Подсчитано, что слово «Радуйся!» употребляется в Новом Завете 365 раз – как раз по числу дней в году. И каждый день своей жизни инок Трофим нес в себе это «Радуйся!»
Господь дал о. Трофиму всего 2 года 9 месяцев монастырской жизни. Вот этапы ее. Он приехал в Оптину пустынь в августе 1990 года. Осенью того же года, на Казанскую, ему разрешили носить подрясник, а официально приняли в братию Великим постом 27 февраля 1991 года – в неделю Торжества Православия, на день праздника равноапостольного Кирилла, учителя словенского. Постриг в иночество свершился 25 сентября 1991 года на отдание праздника Рождества Пресвятой Богородицы с наречением имени в честь апостола Трофима.
Святой праведный Иоанн Кронштадтский говорил в свое время книгоношам, что издание и распространение православной литературы – это апостольское служение. И Господь не случайно дал о. Трофиму апостольское имя. Друзья часто жертвовали ему деньги. «Я сперва отказывался, – говорил инок, – а потом понял: Господь дает». На эти деньги он покупал православные книги и рассылал их по Сибири, а в эту пору там было не купить ни Библии, ни Евангелия.
Основными послушаниями инока Трофима были: старший звонарь, пономарь и тракторист. Но прежде расскажем о послушаниях не главных и связанных с особой любовью инока к книгам и драгоценному наследию святых Отцов.
«Он был мне братом»
В «Древнем патерике», вобравшем в себя сказания о подвижниках первых веков, есть такие слова: «Пророки написали книги, и пришли отцы наши и упражнялись в них, и изучили их наизусть; затем пришел род сей, и положил их праздными на окна».
К сожалению, мы порою даже не осознаем, как доступны ныне книги святых Отцов и, не в пример прошлым векам, дешевы. Век назад, чтобы купить «Добротолюбие», надо было продать корову. А именитым невестам давали в приданое полные Четьи-Минеи, и такое приданое считалось богатым.
Для инока Трофима православная, а особенно старинная книга была величайшей драгоценностью, а свою келейную библиотеку он собирал из книг преимущественно на церковно-славянском языке. Многие творения святых Отцов были тогда еще недоступны, но в монастырь часто жертвовали ветхие дореволюционные книги. И тогда любитель книг проявил смекалку – освоил профессию переплетчика, получив послушание в переплетной мастерской.
Отданные в переплет книги он уносил на ночь к себе в келью. Утром ходил с покрасневшими глазами, но сиял. А еще ради свободного доступа к книгам он благословился помогать в монастырской библиотеке.
Рассказывает петербургская журналистка, а ныне послушница Зоя Афанасьева: «Я приехала в Оптину пустынь поработать в архивах, не подозревая, что отныне останусь здесь. Я тогда только что пришла к Богу и так боялась батюшек, что на исповеди у меня буквально каменело лицо. Я не могла никому открыться и терзалась в одиночестве многими сомнениями. И тут Господь послал мне инока Трофима, которому я могла сказать все.
Познакомились мы так. Я работала тогда на послушании в библиотеке монастыря, а инок Трофим помогал нам. Помню, увидел меня в первый раз и говорит: „О, новая матушка! Сразу видно – санкт-петербургская дама“. А на мне тогда была телогрейка и огромные кирзовые сапоги, которые мне благословили в монастыре.
У меня два высших образования, но вскоре я обнаружила, что не знаю и не понимаю многого, что уже прочел и усвоил инок Трофим. Монахи – народ просвещенный, и наша отечественная литература не случайно вышла из монастырей.
Вспоминаю, с каким благоговением о. Трофим брал в руки старинные церковные книги – у него даже менялось лицо. А однажды он бережно положил передо мною старинное рукописное Евангелие и сказал, что уже в самом начертании букв дышит дух монахов-переписчиков прежних веков. Он старался уловить этот дух и переписывал Евангелие от руки, срисовывая титлы. А еще он сказал, что у души особая связь с церковно-славянским языком.
В ту пору в монастыре долго жила и работала паломница Ирина. „Когда о. Трофим станет иеромонахом, – сказала она, – он будет моим духовным отцом, потому что я могу ему сказать все и получить ответы на все мои вопросы“.
Он, действительно, многое знал. И однажды я поймала себя на мысли, что стала готовиться к встречам с о. Трофимом, чтобы рассказать ему все мои сомнения. Открыться было непросто – я начинала говорить „по-умному“ и витиевато. А о. Трофим, бывало, выслушает и скажет: „Ладно, теперь давай по-простому“. – „Не могу по-простому“. – „Вот в том-то и беда, что не можешь“. Он был горяч и мог сказать: „Ну и дура ты, мать, – таких простых вещей не понимаешь?“ А следом воскликнуть: „Да ты же умничка! Ты все поняла!“ С ним было легко, как с родным человеком. „Для меня все сестры, как братья, – сказал он однажды, – а ты и подавно свой брат“. Это правда – он был мне братом. И я потом вдоволь наплакалась на его могилке, потеряв такого родного человека».
Рассказывает москвичка Евгения Протокина: «Для меня Трофим был палочкой-выручалочкой. Уж каких только обидных слов я не наслушалась от моей неверующей родни! И если на дачу возле Оптиной мои друзья и родные приезжали охотно, то в монастырь их было не затянуть. „Ты просто ненормальная“, – говорили они. И таких вот „тугих“ людей я под разными предлогами знакомила с о. Трофимом. Они так полюбили Трофима, что в монастырь не просто идут, а бегут. Через эту любовь и началась для моих ближних дорога к Богу.
Помню случай. Подвез нас до Оптиной один шофер и рассказал по дороге о своей беде. „Раз уж вы довезли нас до Оптиной, – говорю шоферу, – может, зайдете в монастырь? У меня здесь есть друг – инок Трофим. Он человек с большим жизненным опытом. Может, подскажет что вам“.
После разговора с Трофимом шофер был в таком потрясении, что лишь повторял: „Да-а, вот это батюшка! Какой батюшка!“
Говорил Трофим кратко и образно. Один мой знакомый страдал унынием, а Трофим сказал ему: „Читай Псалтирь. Вот бывает небо в тучах, и на душе хмуро. А начнешь читать – вдруг солнышко проглянет, и такая радость в душе. Сам испытал, поверь“».
* * *
«Я весь в Боге и живу только Им», – признался однажды инок Трофим. И когда стали собирать воспоминания о веселом, общительном иноке, то обнаружилось – житейских разговоров он ни с кем не вел, и мысль его всегда восходила к Богу. Но вот что запомнилось о нем.
Рассказывает паломник-трудник Сергей Сотниченко из Мариуполя: «Как-то я хотел выйти из храма, когда гасили свечи перед Шестопсалмием. Трофим стоял тогда за свечным ящиком и остановил меня: „Не уходи сейчас. Лучше раньше уйти или позже, а на Шестопсалмии выходить нельзя, Шестопсалмие – это Страшный Суд“.
Еще помню, как один человек вернулся из тюрьмы и рассказывал Трофиму о тамошних нравах. „Тюрьма, – сказал Трофим, – это монастырь диавола. Все, как у нас, только наоборот; у нас учат смирению, а там – гордости“.
В ту пору мы с Трофимом чинили часы для братии и паломников, а запчастей не хватало. А я увидел у Трофима часы и говорю в шутку: „О, мне как раз такие на запчасти нужны! Отдай их мне“. Проходит день или два, и он приносит мне свои часы и говорит: „Я подумал и решил, а зачем мне они? В храме есть часы. Куда больше?“»
Рассказывает Татьяна Щекотова из Петербурга: «С Трофимом мы дружили, но обращался он со мной строго. Однажды я бухнулась на колени, увидев, что иеромонах в алтаре коленопреклоненно читает молитвы. Мирянам в это время земные поклоны делать не положено. И Трофим поднял меня с колен, сказав: „Ничего не делай неосознанно“.
В ту пору я коротко стриглась, ходила с непокрытой головой, а в храме набрасывала на голову капюшон. А Трофим подарил мне на праздник книги и нарядный белый платок с цветами. С тех пор и стала ходить в платочке. А после убийства иеромонах Павел сказал мне: „Смотри, не занашивай платок. Трофим его на мощах освящал“».
Автомеханик Николай Изотов, работавший тогда в Оптиной, рассказал: «Трофим был мой лучший друг. Рассказывать о нем можно часами, но приведу лишь один случай. Пришел я раз на работу злой – с женой поругались. Весна, у всех огороды распаханы, а я до восьми работал тогда в монастыре. Ну, когда мне тракториста искать?
Трофим увидел меня и спрашивает: „Что невеселый?“ Так и так, говорю, – жена на развод грозится подать. А Трофим успокаивает меня и говорит: „Мы сейчас возьмем благословение у отца эконома, и в обед мигом распашем твой огород“.
В обеденный перерыв он, действительно, быстро распахал мой огород на мини-тракторе. Жена довольна, а я тем более. Едем в монастырь, а Трофим спрашивает:
– Ты утреннее-то правило читаешь?
– Когда? – говорю, – некогда! С утра бегом на работу бегу.
– Ну, пятнадцать минут тебя не утянут!
С тех пор неопустителъно исполняю утреннее правило».
Из воспоминаний бывшего оптинского паломника-трудника, ныне настоятеля пустыни Спаса Нерукотворного в д. Клыкове игумена Михаила (Семенова): «Отец Трофим был для меня первым „живым монахом“, которого я увидел так близко, и я смотрел на него во все глаза. Я работал тогда по послушанию шофером, и нас с Трофимом послали в командировку в Липецк. Была зима, гололед. Мы везли железо, и машину с тяжелым грузом вело порой юзом. В этой поездке я дважды попал в аварию. Помню, съезжаем с горы, жму на все тормоза, а машина идет юзом и летит уже, вижу, в кювет. Все, думаю, смерть. И слышу, как крикнул Трофим: „Господи, помилуй!“ А только он вскрикнул, машина встала, как вкопанная. Вылез я из кабины и стою в шоке; смотрю, машина, зависла над обрывом и лишь одним колесом на шоссе стоит. Как не опрокинулись – непонятно. Я растерялся, а Трофим быстро разгрузил железо, чтобы машина не кренилась, и побежал в деревню за трактором.
Вытащили нас. Приезжаем в деревню, а там бабуля, по просьбе Трофима, уже чай вскипятила и принимает нас, как родных. Отогреваемся в тепле, а я дивлюсь на Трофима – как легко и хорошо у него все получается. Бабуле, а она бедно жила, припасы наши оставил, а она нам все: „Сынки, сынки!“ И приглашает еще приезжать. Понравился мне Трофим, а все же точит сомнение: да, но что же, думаю, в нем монашеского? Я ведь тогда монахов по книгам представлял этакими суровыми исихастами, не выпускающими четок из рук. А у Трофима я даже четок сперва не увидел. Думал, он просто сидит в кабине и молчит. И лишь позже обнаружил, что он всю дорогу молился, перебирая скрытно четки в рукаве.
Это тайное, не показное монашество инока Трофима я открыл для себя не сразу. А пока расскажу про вторую аварию. В городе нас снова потащило по гололеду, и я стукнул машину частника. Вмятина была небольшая, но денег заплатить за ремонт у нас не было. И частник сказал, что вызовет ГАИ, и меня лишат водительских прав. Мы везли тогда с собой на продажу коробки серебряных крестов. Трофим дал частнику сколько-то серебряных крестов. Тот, обрадовавшись, простил нас, а я расстроился: „Лучше бы, – говорю Трофиму, – у меня права отобрали, чем монастырское добро раздавать“. А он отвечает: „Брат, мы едем по послушанию, а лишат тебя прав – застрянем здесь. Послушание превыше всего“. И еще меня удивило – моих аварий Трофим „не заметил“. Он вообще никого не осуждал.
Привязался я после этой поездки к Трофиму и повадился ходить к нему чай пить. Но однажды Трофим это пресек: „Монах должен молиться, а не по кельям ходить. Раз пришел – значит, по делу“. Провожая меня на восстановление храма в деревню Клыкова, он сказал: „Не слишком увлекайся хозяйственной деятельностью. Наше дело – Богу молиться, а Господь по молитве все дает“».
Рассказывает рясофорная послушница Н-го монастыря: «В 12 лет я стала наркоманкой и два года скиталась с компанией хиппи по подвалам и чердакам. Это был ад. Я погибала. И когда в 14 лет я приехала в Оптину, то сидела уже „на игле“. Как же я полюбила Оптину и хотела жить чистой, иной жизнью! Но жить без наркотиков я уже не могла. Мне требовалось срочно достать „дозу“, и я уже садилась в автобус, уезжая из Оптиной, как дорогу мне преградил незнакомый инок. „Тебе отсюда нельзя уезжать“ – сказал он и вывел меня из автобуса. Это был инок Трофим.
Потом я два года жила в Оптиной, и каждые две недели пыталась отсюда бежать. А Трофим опять перехватывал меня у автобуса, убеждал, уговаривал, а я дерзила ему. Я уже знала: уехав из Оптиной, я не расстанусь с наркотиками, и впереди лишь скорая страшная смерть. Но вот непонятное, наверное, многим – наркоман не может жить в монастыре. В него вселяется бес и гонит из монастыря на погибель. Наркоман становится игралищем демонов и уже не владеет собой.
Я пыталась держаться, но стоило появиться кому-то из „наших“, как…! Мой батюшка был от меня в отчаянии: „Сколько можно? Опять?“ Это были такие адские муки, что я решила покончить с собой: Достала смертельную дозу наркотиков и, спрятавшись в развалинах Казанского храма, приготовила шприц, чтобы сделать укол. От смерти меня отделяли секунды, как в храм вдруг вошел инок Трофим. Я сразу спряталась, решив переждать, пока он уйдет. А он почему-то не уходил – молился, читал и искал что-то. И так продолжалось уже три часа! Когда он нашел меня, то сразу все понял, а я, сорвавшись, кричала ему: „Я устала Жить! Устала терпеть! Зачем ты торчишь тут уже три часа?!“ Трофим устроил меня тогда в больницу и выхаживал, как старший брат. До сих пор в ушах звучит его голос: „Терпи. Потерпи еще немножко. Ради Господа нашего еще потерпи“.
Исцеление шло долго и трудно, но оно все-таки произошло. Ему предшествовал один случай. Я уже долго жила, забыв о наркотиках, и радовалась – с прошлым покончено. Вдруг поздно вечером мне передали, что в лесу у озера остановились „наши“ и приглашают меня „на кайф“. И тут прежнее вспыхнуло с такой силой, что я, обезумев, побежала в лес. Вот загадка, для меня непонятная, – почему-то всегда в таких случаях дорогу мне преграждал Трофим. Он перехватил меня на дороге: „Куда бежишь ночью?“ – „Наши приехали, и я хочу их навестить“. – „Что – опять бесочки прихлопнули? Я пойду с тобой“. Чтобы отделаться от Трофима, я так грубо оскорбила его, что он, потупившись, молча ушел.
Бегу я к озеру по знакомой дорожке, и вдруг гроза, гром, молнии, темень. И я заблудилась в лесу. Ямы, коряги, я куда-то падаю и об одном уже в страхе молю: „Господи, прости и выведи к Оптиной!“ А тьма такая – и гром грохочет, что и не знаю, где монастырь.
Вернулась я в Оптину уже поздно ночью. Ворота были заперты. Но меня обжигала такая вина перед Трофимом, что я умолила меня пропустить. Смотрю, в храме свет, а там инок Трофим молится. Улыбнулся он мне усталой улыбкой: „Слава Богу, вернулась“. А я лишь прошу: „Трофим, прости меня Христа ради! Я больше не буду! Прости!!“
Когда мне исполнилось 16 лет, опроса о выборе пути для меня уж не было. Я хотела быть такой же, как инок Трофим, и ушла тогда в монастырь.
В Страстную Пятницу 1993 года наша матушка игуменья поехала в Оптину и взяла меня с собой. Инок Трофим обрадовался моему приезду и подарил мне икону „Воскресение Христово“ и сплетенные им шерстяные четки. Но уезжала я из Оптиной в тревоге: что с Трофимом – глаза больные и вид изможденный? Мне кажется, он что-то предчувствовал и подвизался уже на пределе сил. А позже мне рассказали, что где-то за час до убийства он подошел к одной населънице нашего монастыря и попросил передать мне поклон. „А чего передавать? – сказала та. – Да она еще сто раз сюда приедет, вот сам и передашь“. Инок Трофим молча постоял рядом с ней и ушел.
Когда на Пасху мы узнали об убийстве в Оптиной, весь монастырь плакал. А у меня было чувство – победа: попраны, демонские полки, и Трофим победил! Слезы пришли потом, а сперва было чувство торжества: ад, где твоя победа? Господи, слава Тебе!»
