Текст книги "Папа сожрал меня, мать извела меня. Сказки на новый лад"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Джон Апдайк,Джойс Кэрол Оутс,Келли Линк,Кейт Бернхаймер,Кэтрин Дэйвис,Хироми Ито,Стейси Рихтер,Сабрина Марк,Ким Аддоницио,Джим Шепард
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Джойс Кэрол Оутс
СИНЕБРАДЫЙ ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ
Франция. «Синяя борода» Шарля Перро

I

Когда мы гуляли вместе, он держал мою руку неестественно высоко, на уровне груди, как ни один мужчина прежде не делал. Так он заявлял свое право.

Когда мы стояли в ночи под огромным мигающим небом, он нежно наставлял меня в его обманчивости. Звезды, что ты видишь над собой, говорил он, исчезли тысячи миллионов лет назад; а существуют именно те звезды, которых не видишь, – они и воздействуют на твою судьбу.

Когда мы с ним лежали в высоких хладных травах, травы эти слегка смыкались над нами, словно стараясь нас укрыть.

II

Страсть мужчины – его триумф, как я узнала. А принять страсть мужчины – триумф женщины.

III

Он сделал меня своею невестой и привел меня в свой громадный дом, где пахло временем и смертью. Коридоры, двери, комнаты с огромными потолками, высокие окна вели в никуда. Ты когда-нибудь любила другого мужчину, как теперь любишь меня? – спросил мой синебрадый возлюбленный. Отдаешь ли ты мне свою жизнь?

Что есть женская жизнь, которую нельзя выбросить!

Он рассказал мне о дверях, что я могу отпирать, и комнатах, куда могу заходить свободно. Он поведал мне о седьмой двери, запретной, которую мне отпирать нельзя: за нею запретная комната, в которую я не могу войти. Почему не могу я в нее войти? – спросила я, ибо видела, что этого он от меня и ждет, и он ответил, целуя меня в лоб: Потому что я запретил.

И он вверил мне ключ от двери, поскольку отправлялся в дальнее странствие.

IV

Вот он: золотой ключик, весит не больше перышка у меня на ладони.

На нем слабо проступают пятна, словно бы крови. Он поблескивает, когда я подношу его к свету.

Не знала ль я, что прежних невест моего любимого приводили в этот дом умирать? – что все они подвели его, одна за другой, и заслужили свою судьбу?

Я сунула золотой ключик себе на грудь, носить у сердца как знак доверия любимого ко мне.

V

Вернувшись из своего долгого странствия, мой синебрадый возлюбленный убедился, что дверь в запретную комнату осталась заперта, и возрадовался; а когда осмотрел ключ, еще теплый от моей груди, увидел, что пятно на нем – старое, это старое пятно, и не я его посадила.

И с великой страстью объявил он, что теперь я поистине жена ему; и что он меня любит превыше всех прочих женщин.

VI

Сквозь открытые окна незримые звезды воздействуют своей силою.

Но если известна сила, незримы ли звезды?

В нашей роскошной постели сплю я глубоко, и снятся мне сны, которые потом я не могу вспомнить, – невероятной красоты, мне кажется, и волшебства, и полные чудес. Иногда по утрам супруг мой их мне припоминает, ибо дивность их такова, что они вторгаются в сны и к нему. Как такое возможно, что именно тебе, не кому-нибудь, снятся такие сны, говорит он, – такие причудливые произведения искусства!

И он меня целует, и, похоже, прощает меня.

А я вскоре принесу ему дитя. Первое из множества его чад.

* * *

Легенда о Синей Бороде и его жутком замке – старейшая из всех предупреждающих сказок для женщин: вот титулованный господин, который женится на молоденьких красивых девушках, использует их и потом убивает, чтобы освободить место следующей молоденькой, красивой и наивной невесте. Каждую невесту он предупреждает: у него в замке есть одна комната, в которую ей нельзя входить. Но затем Синяя Борода уезжает в странствие, ключ доверяет ей, а чрезмерно любопытная девица неизменно отпирает дверь и обнаруживает трупы своих предшественниц.

Она ослушалась своего супруга и повелителя, и за это он ее убивает.

В моей версии этой сказки «молодая, красивая и наивная невеста» не так уж и наивна. Она расчетлива, хитра. Она перехитрит Синюю Бороду, выполнив его наставленье – ведь он не ожидает, что она это сделает, – так, словно доказывает несостоятельность библейской Евы, поддавшейся искушенью. Таким образом, целиком и полностью сдавшись на милость хищного самца, молодая женщина «завоевывает» его – она первой из его невест беременеет, и принесет его дитя, продолжив род, что есть компромисс с вековым хищничеством мужчины.

Здесь нет любви, нет романтики – лишь некая холодная, циничная сексуальная манипуляция.

Но из нее вырастает возможность выживания женщины – и рождения ребенка.

Я не стремилась выставить мою женскую фигуру образцом для подражания. Она не «сестра» своим предшественницам: ей известно, что если она встанет в один с ними ряд, Синяя Борода убьет и ее – так же, как их. «Синебрадый возлюбленный» – сама по себе сказка с предостережением, маленькая трагическая притча, от которой читателю надлежит отпрянуть, содрогнувшись: «Слава богу, что я не таков. Ни за что не пойду на компромисс со злом!»

– Дж. К. О.

Перевод с английского Максима Немцова

Джон Апдайк
СИНЯЯ БОРОДА В ИРЛАНДИИ
Франция. «Синяя борода» Шарля Перро

Да, местные чудесны, – вынужденно согласился Джордж Элленсон еще в Кенмэре. Его жена Вивиен была на двадцать лет его младше, но почти такая же высокая, волосы темные, а черты лица – решительные и заостренные; соглашаясь с ее утверждениями, ему удавалось не отягощать их супружества. И все же он таил внутри некоторое сомнение. Если ирландцы так чудесны, почему Ирландия – такой печальный и пустой край? Вивиен, удаленная от него на целое поколение, – инстинктивная феминистка, но ему любая история нескончаемых гонений казалась подозрительной. Конечно же, восьмидесятикомнатные дворцы, которые британская знать себе понастроила, впечатляли, и – каменные стены еще стоят, тростниковые крыши обрушились – трогал вид развалин лачуг, где ирландцы ели свою картошку, запивали виски и помирали. Вивиен необъяснимо обожала эти лачуги: снаружи они все смотрелись одинаково, а когда удавалось проникнуть внутрь через дверной проем без двери или заглянуть в оконце-дыру без створок, обнаруживался грязный земляной пол, свалка гниющих досок, что когда-то, наверное, были мебелью, и кое-какие пластмассовые или алюминиевые отбросы, оставленные незваными гостями вроде них с Вивиен.

Она примечала его неубежденность.

– А как они разговаривают на своем языке, – настаивала она, – и оставляют детей приглядывать за магазинами вместо себя.

– Чудесно, – соглашался он. Сидя со своей не слишком, как он надеялся, комически молодой женой в вестибюле гостиницы перед мерцающим синим огнем, что был то ли газовой имитацией торфяного пламени, то ли подлинно им, Элленсон сомневался. Стакан виски, в котором уже растаял одинокий кубик льда, лишь усилил его естественную сонливость. Они сегодня катались по полуострову Дингл в туманной мороси, а потом к югу от Кенмэра по узкому горному шоссе из Килларни, Вивиен всю дорогу вопила от страха, и он совершенно вымотался. После итальянского отпуска два года назад он поклялся никогда больше не арендовать с ней машину за рубежом, но вот поди ж ты – сдался, в стране с еще более узкими трассами и левосторонним движением. На самом сложном участке сегодняшнего пути – по легендарному ущелью Молл, с «мерседесом» на хвосте, набитым немцами, они оживленно размахивали руками, – Вивиен вместо того, чтобы смотреть по сторонам, скрутилась в жгут на пассажирском сиденье и уткнулась лицом в подголовник, рыдала и обзывала его садистом и извергом.

Потом уже, доставленная в целости и сохранности на гостиничную стоянку, она пожаловалась, что так резко вывернулась на сиденье, что у нее теперь болит поясница. Более всего в этих припадках истерики его возмущало, что когда ее отпускало, она рассчитывала, что тут же отпустит и его. Со всем ее феминизмом она все равно оставляла за собой право фемины устраивать бессмысленные бури эмоций, за которыми автоматически сияло бы солнце мужского прощения.

Сидя у вялого огня, словно чувствуя угрюмый след его недовольства и намереваясь изничтожить его, она зажглась безупречной улыбкой. Губы у нее были широки и подвижны, однако тонки и поджаты, будто – как ему показалось в полудреме у прыгающего газового пламени – копии ее бровей сшили вместе концами, и получился рот.

– А помнишь, – начала она, предлагая запечатлеть в памяти то, что произошло всего несколько часов назад, – даму из лавки, за Динглом, где я умоляла тебя остановиться?

– Ты настояла, чтобы я остановился, – поправил он ее. Она сказала тогда: если он не признает, что они заблудились, она выскочит из машины и обратно пойдет пешком. Как же они могли заблудиться, возразил он, если море слева, а горы – справа? Но море прикрыло туманом, а вершины каменистых сопок тонули в тучах, и она не поддавалась на уговоры; наконец он ударил по тормозам. Оба выбрались из автомобиля. Полуосвещенная лавка выглядела пустой, и они уже собрались возвращаться, как внутри за кружевными занавесками сгустилась чья-то тень: хозяйка возникла из комнаты, где она сторожко обитала, качаясь в кресле, быть может, и смотрела те немногие каналы телевидения, какие можно поймать в этой глуши. Он удивлялся, насколько здесь, в южной Ирландии, мало телевидения, а также дивился гэльскому, на котором говорили вокруг – в лавках и пабах, молодняк и старики. Таково было свойство его собственного провинциализма – удивляться провинциализму других: он-то полагал, что Америка, ее язык и все ее телеканалы уже должны распространиться повсеместно.

То была и впрямь лавка: на темных полках лежали товары в банках и полиэтиленовых упаковках, а в дымчатой витрине хранились сладости и сегодняшние газеты. Но Элленсоны воспринимали это все едва ли не как декорации, хитро устроенные для их визита. Деревня неподалеку казалась заброшенной. Хозяйке – волосы затянуты в тугой пучок, осанистая фигура облачена в монашески-серое платье, – будто было меньше лет, чем скажешь внешне, словно актрисе в бифокальных очках, обряженной в крысиный серый; она описывала местные повороты так, будто за все годы, что провела на этом береговом утесе, ей никогда прежде не доводилось растолковывать дорогу туристам. В происходящем витала суровая церемонность, и это остудило сварливую парочку. Чтобы воздать хозяйке за труды, они купили экземпляр местной газеты и конфет. В Ирландии они пристрастились к конфетам и ели их в машине: он – «Лакричную всячину», а она – солодовые шарики в шоколаде под названием «Солодей».

Эта встреча насытила их, они вернулись к машине, и токи раздражения, сновавшие меж ними, мгновенно утихли. И все же, несмотря на театрально точные указания, Элленсон, судя по всему, повернул не туда, потому что часовню Галларус они так и не проехали, а ему хотелось на нее посмотреть. Шартр часовен-ульев. В Ирландии все достопримечательности – в основном, камни. В итоге Элленсон ехал и ехал вверх по северному склону Дингла, а ему нужно было пересечь хребет Слив Миш, в объезд Трали, и тут его у ущелья Молл нагнали немцы, Вивиен устроила истерику, а он размышлял об ущельях меж людьми, даже посвященными в близость.

У него было три жены. По его замыслу Вивиен должна была проводить его до могилы, но эта ее неожиданная сопротивляемость скорее поддерживала, нежели убаюкивала в нем волю к жизни. Его простое невинное мужское естество втянул в себя вихрь сексистских обид: мужчины некомпетентны (его стиль вождения за рубежом), мужчины смешны (его желание увидеть, faute de mieux, [10]10
  За неимением лучшего (фр.).


[Закрыть]заросшие лишайником серые домишки-ульи, дольмены, менгиры и разрушенные аббатства), мужчины смертельно опасны. Два года назад, из чисто политической предубежденности, его молодая жена впала в ярость в имении Габриэле Д'Аннунцио на озере Гарда – лишь потому, что всемирно известный поэт и путешественник поместил себя и тринадцать своих преданных последователей в одинаковые саркофаги, вздетые к солнцу на колонны. Мужчины – фашисты, заявила тогда Вивиен. У нее, как выяснилось, адская аллергия на историю, а ее сребровласый супруг приобрел очертания подателя древности. Тогда он предложил в следующую их зарубежную поездку посетить Эйре – край, чья история затуманена легендами и униженьем. Сама ее форма на карте рядом с островерхой вздыбленной фигурой Великобритании намекала на сгорбленную округлость послушного супруга.

– Ты настояла, – повторил он, – и мы потом все равно заблудились и пропустили все красивые виды. Я не посмотрел часовню Галларус.

Вивиен прямо у гостиничного камелька отмела его недовольные воспоминания.

– Тут всё вокруг – сплошные виды, – сказала она, – и чудесные люди. Это всем известно. А ты весь день дергал эту несчастную японскую малолитражку и так, и эдак, будто шпана малолетняя, никакого удовольствия по сторонам смотреть. Хоть на миг отвлекусь от карты – и ты уже потерялся. Ноги моей завтра не будет в этой машине, слово даю.

Ему нестерпимо хотелось кочергой пошуровать в огне, но поддевать он взялся Вивиен:

– Дорогая, а я думал завтра поехать с тобой на юг, в Бантри и Скибберин. С утра Дом Бантри, вечером – Сады Крейг и быстренько пообедаем в Баллидехобе. – И Элленсон улыбнулся.

– Ты чудовище, – сказала Вивиен весело, – Ты и правда собрался заставить меня пережить весь завтрашний день с тобой за рулем, на этих жутких дорогах? Мы пойдем пешком.

– Пешком?

– Джордж, я поговорила тут с человеком в конторе, помощник управляющего, пока ты надевал рубашку с галстуком. Он такая милашка – сказал, что туристы в Кенмэре гуляют. Дал мне карту.

– Карту? – Еще один стакан виски отправит его на дно моря. Но поди плохо? Эта женщина – ходячий кошмар. Она извлекла маленькую карту, отксерокопированную на зеленой бумаге, – узор из пронумерованных линий, опутывающих фаллический выступ залива Кенмэр. – Я сюда приехал, чтоб гулять? – Но какие тут споры. Вивиен была настолько вздорна, что отказалась включать в их маршрут графство Клэр – с древними церквями и красивыми скалами, у подножья которых разбилась часть Испанской армады, – лишь потому, что его предыдущую жену звали Клэр.

Наутро бес внутри него, начитавшись путеводителя, не удержался и подначил ее:

– Сегодня идеальный день, – провозгласил он, – проехать по Кольцу Беры. Сможем повидать огамический камень в Балликровейне, а если времени хватит, доберемся на канатной дороге – единственной в этом чудесном зеленом краю – до острова Дёрзи. Благословенная дорога вьется, как здесь написано, по горным прибрежным районам с видами и на залив Бантри, и на Кенмэр. Здесь находится знаменитое каменное кольцо, а всего в двух милях отсюда – руины Имения Паксли! Всего сто сорок километров – и мы объедем все кольцо; восемьдесят восемь миль чистейшего удовольствия – и это не считая канатной дороги.

– Ты совсем трёхнулся, – сказала Вивиен, применив одно из молодежных сленговых выражений, которых, как ей было известно, он терпеть не мог. – Я не сяду с тобой в машину вплоть до самого возвращения в Шэннонский аэропорт. Да и то.

Скрывая обиду, Элленсон пожал плечами:

– Ну, тогда можем еще раз прогуляться в город, к местному кругу. Я, по-моему, не все его нюансы уловил с первого раза.

Там, у круга, было довольно мило. Они заехали в тупичок в том углу Кенмэра, что попаршивее, и там маленькая девочка в школьном джемпере застенчиво попросила с них пятьдесят пенсов за вход, а ее мать и другие ее дети смотрели за ними в окно. Элленсоны прошли через калитку, по грунтовой тропке мимо сложенной стопками черепицы, мимо канавы, переполненной пластиковым мусором, и прибыли к маленькой выстриженной лужайке, на которой неровным кругом хранил молчание узор из пятнадцати разных валунов. Элленсон обошел их, пытаясь выкопать в своем атавистическом сердце смысл этих пре-кельтских камней. Жертвоприношения.

Тут, при определенных небесных парадах, было место жертвоприношений, подумал он, обернувшись и увидев Вивиен, стоявшую в центре круга в слишком ярко-синем дождевике.

– Мы прогуляемся, – согласилась она, – но не к тем жутким камням, которые тебя так воодушевили непонятно с чего. Что за тупость – глазеть на камни, которые кто-то, может, вчера положил, откуда нам знать. Тут в округе больше этих якобы доисторических лачуг, чем было сто лет назад, – мне вчера тот милый юноша из конторы сказал. Он говорит, что разумные люди, приехав в Кенмэр, гуляют подолгу.

– Да кто он такой, этот парень, что его, бля, вдруг стало так много в моей жизни? Чего он тогда сам не погуляет с тобой, если ему так хочется?

Покраснела ли?

– Джордж, ну правда. Он мне в сыновья годится. – Довольно неловкое утверждение, сделанное сгоряча. Она могла быть матерью двадцатиоднолетнего, если бы забеременела в девятнадцать. На самом же деле она не рожала, и когда они только поженились и ей было тридцать с чем-то, надеялась родить от него. Но он людоедски отказался: он сыт по горло детьми – дочь от Джинэнн, двое сыновей от Клэр. А теперь время ушло. Он считал свою теперешнюю жену вопиюще моложе себя, но уж пришел и ушел ее сороковой день рождения, и с тех дней, когда они тайно встречались, в трепещущих тенях неведения Клэр, лицо Вивиен стало угловатым и исчерченным линиями постоянной досады.

Молодому человеку в гостиничной конторе – кроличьей норе за стойкой с ключами, где слышимо возились и ржали ирландцы из персонала, – было не меньше двадцати пяти, а то и тридцати, у него уже и свои дети водились, вероятно. Стройный, черноглазый, млечнокожий и безупречно любезный. Однако любезность его имела некий заряд – акцент – лукавства.

– Да, прогулки – самое оно для этих мест, мы не тяготеем к организованному спорту, как это привычно в Штатах.

– Мы здесь проезжали мимо полей для гольфа, – сказал Элленсон, не слишком желая спорить.

– Вы сочли бы гольф организованным спортом? – быстро переспросил помощник управляющего. – Боюсь, я в него играю иначе. Как говорится у нас тут, это неблагодарная разновидность прогулки.

– Кстати о прогулках… – Вивиен извлекла свою маленькую зеленую карту. – Какую бы вы посоветовали нам с мужем?

Конторский обвел их обоих взглядом черных глаз, после чего решил смотреть на нее, склонив набок свою аккуратно причесанную голову.

– А насколько он крепок?

Невыносимо по-женски Вивиен восприняла вопрос всерьез.

– Ну, он довольно беспорядочно водит, но в остальном – вполне.

Элленсона этот разговор возмутил.

– Когда я последний раз навещал врача, он сказал, что у меня прекрасные артерии.

– А, я так и подумал, – сказал молодой человек, милостиво глядя ему в лицо.

– Но не стоит ему начинать с чего-либо слишком крутого, – сказала Вивиен.

– Тогда Куррабег – то, что нужно. В основном это ровная дорога с прекрасным видом на долину Ротти и на бухту. Прихватите зонтик – от тумана, а также и ваш милый синий плащ, и если супруг вдруг как-то осунется, всегда сможете остановить проезжающий автомобиль – привезти назад тело.

– Мы что же, будем гулять по проезжей части?

Она явно забеспокоилась. При всей самоуверенности у Вивиен имелись раздражающие залежи нерешительности. Клэр, помнил Элленсон, каталась с ним на скутере по всем Бермудам, доверительно вцепившись ему в торс, двадцать лет назад, и гоняла с детьми на велосипедах по Нантакету. У них с Джинэнн, когда они жили в Техасе, был кабриолет «форд-буревестник», и обычно по дороге между Лаббоком и Абилином они гоняли под сто миль в час, а впадины и спуски на трассе 84 полнились зыбкими миражами. Он помнил, как у ее потных висков плескались волосы, обесцвеченные пряди в стиле 50-х, и как она задирала юбку до талии, чтоб промежность подышала, – под рулем. Джинэнн была крутая, а ее соки – нектар, покуда бесшабашность и любовь к скорости не вынесли ее начисто из жизни Элленсона. Эта потеря его ожесточила.

Помощник управляющего словно бы торжественно посочувствовал страхам Вивиен: в его секундной имитации задумчивости сквозил дух пародии, с какой ирландцы привносят музыку в самое формальное общение.

– О, по моему суждению, в это время года машин будет не так много, чтобы нарушать вашу непринужденность. Высокогорные дороги. Оставьте машину на перекрестке, как показано на карте, а потом два раза направо и вернетесь к началу пути.

И все-таки Элленсон чувствовал, что их наставник ощущал какую-то вежливо недосказанную неуверенность в их начинании. В их арендованной машине с зеркалами в самых неожиданных местах, с норовистой путаницей коробки передач на полу, покуда Вивиен со всей очевидностью прикусывала язык, чтобы не критиковать, он вывез их из Кенмэра – мимо кладбища со знаменитыми святыми колодцами, по однорядному горбу каменного моста, вверх между сгрудившимися живыми изгородями – на голые сопки, чьи контуры из окон гостиничного номера Элленсонов удваивались в зеркальной глади озероподобного устья реки. Встречных машин – ни одной, и Вивиен пришлось напрягаться меньше, нежели на кольцевых дорогах.

С разложенной на коленях картой она в конце концов объявила:

– Вот этот перекресток, должно быть.

Скромное пересечение двух дорог, места на грунтовой обочине – едва-едва на одну машину. Там они и оставили, заперев, свою. Стояло нераннее утро в водянистом бледном солнечном свете. Судя по резкости ветра, они забрались выше Кенмэра.

Отправились пешком по прямой дороге, не такой длинной и переливчатой, как трассы в Техасе, но с тем же обещанием миража. Пересекли ручей, скрытый зеленью почти целиком, кроме журчания. Над дорогой высился домик, то ли построенный, то ли восстановленный, без признаков жизни. Тут и земли, и дома, должно быть, дешевы. Ирландия опорожнялась многие века. Кромвель уменьшил ирландскую нацию на полмиллиона, они опять упрямо расплодились – чтобы их через двести лет истребил картофельный голод.

Поначалу Вивиен спортивно шагала впереди, алкая лачуг и девственных видов. Она взяла с собой в поездку новые кроссовки – белоснежные, с красными нашивками, набухшие новейшими складками беговых технологий. Такая обувь не украшала ног, а если сравнивать с лодыжками Джинэнн, у этой жены они довольно широкие. Ноги ее по-дурацки торчали из-под подола ярко-синего дождевика, мелькали по дорожному покрытию, полосатые, как птицы. А где же настоящие птицы? В Ирландии, похоже, их осталось немного. Возможно, мигрировали с местными жителями. Голод с птицами жесток, но то было давным-давно.

Живые изгороди поредели, и после невидимого ручья дорога принялась настойчиво подниматься в гору. Он начал обгонять свою молодую супругу – пришлось сбавить шаг, чтобы идти в ногу.

– Знаешь, – сказала она, – я действительно потянула вчера спину в машине, а эти новые кроссовки – совсем не то, что рекламируют. У них там столько всего внутри наворочено, будто они над моими ногами измываются. Прямо бедра мне выпихивают из суставов.

– Ну, – ответил он, – можешь пойти босиком. – Джинэнн пошла бы. Клэр, вероятно, тоже. – А хочешь – вернемся к машине. Мы прошли меньше мили.

– Всего-то? Я и подумать не могу сказать этим гостиничным ребятам, что мы не осилили их маршрут. Вон уже и первый правый поворот.

Т-образный перекресток никак не был обозначен. Элленсон глянул в зеленую карту и пожалел, что она уж настолько схематична.

– Да, похоже, – нерешительно согласился он, и они двинулись дальше в гору.

Узкая дорога взбиралась дальше вверх по еще большей пустоши. Ирландская пустота отличалась от техасской или той, что у шотландских нагорий, где они как-то странствовали с Клэр. В местном запустении было что-то задушевное. Купола засоренной камнями травы рисовали высокий горизонт под бурливыми облаками с мутной сердцевиной. Всему вокруг недоставало цвета – Элленсон ожидал и траву зеленее, и небо синее. Пейзаж облачился в блеклые, монашеские цвета, как и люди в здешних городах. Это запустение – стыдливо, непритязательно.

– Похоже, – сказал Элленсон, чтобы прервать тишину их натужной ходьбы, – все здесь когда-то было застроено фермами.

– Я не заметила ни одной хижины, – сказала Вивиен с ворчливостью, которую он списал на ее больную спину.

– Эти вот груды камней – не поймешь, человек или Бог, так сказать, их тут разложил.

Джинэнн была баптисткой без предрассудков, Клэр – воцерковленной в епископальную веру. Вивиен же происходила из решительно нерелигиозной семьи бывших католиков, ученых, что праздновали Рождество без елки, а День благодарения – без благодарностей, и Элленсону это представлялось жутковатым. Странное дело, думал он на ходу, жены-еврейки у него ни разу не было, хотя еврейские женщины в прошлом – лучшие его любовницы, самые сердечные, самые умные.

– В путеводителе написано, что даже с холмов видно зеленые участки, оставшиеся после картофельных посадок, но мне ни один не попался, – пожаловалась Вивиен.

Отвечать он не стал, и время потекло дальше бессловесно. Не он составлял путеводитель. Подошвы их ног шелестели и шуршали.

Элленсон откашлялся и сказал:

– Теперь понятно, почему Беккет писал так, как писал. – Он уже давно потерял счет времени их бредшему вперед молчанию, и слова его будто проржавели. – В ирландском пейзаже поразительно много пустоты.

Как нарочно, из прорехи в облаках полился серебристый свет, понесся по вершинам унылых холмов, постепенно приблизился.

– Я уверена, это не та дорога, – сказала Вивиен. – Нам не встретилось ни одного знака, ни дома, ни машины – ничего. – Казалось, она сейчас расплачется.

– Зато мы видели овец, – ответил он с воодушевлением, смахивавшим на жестокость. – Сотни овец.

Это правда. Овцы – бледнее валунов, но такие же размытые – бродили по широким полям, раскатанным по обеим сторонам дороги. Прямоугольными своими пурпурными зрачками они пялились в профиль на шагавшую мимо пару. Временами какой-нибудь особенно энергичный баран, грудь напудрена ошеломительно розовым или бирюзовым, при виде человеческих чужаков отскакивал в гущу овец. Одинокие пряди колючей проволоки усиливали каменные заграждения и гниющие заборы дряхлеющих пасторалей. Лишь эта проволока да сосновые столбы с проводами вдали говорили о том, что здесь и до них бывали люди XX века. Земля западала и дыбилась, и каждый новый подъем открывал их взорам еще овец, еще участок дороги. Туча с особенно обширным свинцовым нутром затемнила этот лунный пейзаж, уронила чуть-чуть капель; когда Вивиен открыла зонтик, брызг уже не стало. Элленсон поискал глазами радугу, но та обманула его зрение, как лепрекон, обещанный в их вчерашней поездке к ущелью Молл шутовским дорожным указателем «ЛЕПРЕКОНСКИЙ ПЕРЕХОД».

– И где же этот второй правый поворот? – спросила Вивиен. – Дай мне карту.

– Карта нам ничего не говорит, – ответил он. – Судя по тому, как ее нарисовали, мы обходим кругом городской квартал.

– Я знала, что это не та дорога, не понимаю, зачемя позволила себя уговорить. Мы протопали уже несколько миль. У меня спина разламывается, черт бы тебя драл. Меня бесят эти хамские, громоздкие боты.

– Ты сама их выбрала, – напомнил он. – И они, мягко говоря, не дешевые. – Элленсон попытался извлечь из себя хоть немного доброты. – Весь маршрут – четыре с половиной мили. Американцы совсем растеряли чувство, сколько это – одна миля. Они думают, что это одна минута сидя в машине. – Или того меньше, если за рулем Джинэнн, юбка подоткнута, чтоб промежность проветривалась.

– Не будь таким занудой, – сказала ему Вивиен. – Ненавижу мужчин. Выхватывают карту у тебя из рук, никогда не спрашивают, куда идем, а потом отказываются признавать, что заблудились.

– У кого, дорогая, нам было спросить, куда идти? Мы ни одной живой души не встретили. Последняя виденная нами душа – тот волоокий юнец из гостиницы. Я прямо слышу, как они толкуют с полицией. «А, да пара одна американская, – говорит он. – Она – такая врановласая деваха, а он – сивый старичина. Топали к хребту Макгилликадди, без ничего, мож, только кружка самогона да нажористого свиного хрящика по котомкам».

– Не смешно, – проговорила она новым, срывающимся тоном. Он и не заметил, как она впала в исступление. В ее темных глазах появился серебристый отблеск – слезы. – Я и шагу больше не пройду, – объявила она. – Не могу и не буду.

– А вот, – сказал он и ткнул в удачно подвернувшийся обширный камень в скальной стенке на обочине. – Отдохни немного.

Она села и повторила чуть ли не с гордостью:

– Я и шагу больше не сделаю. Не могу, Джордж. Адски больно. – Она решительно стащила косынку с головы, но куда ее волосам до летящего по ветру золота Джинэнн в кабриолете. Вивиен смотрелась старой, потасканной. Увечной.

– Что ты хочешь, чтоб я сделал? Вернулся и подогнал машину?

Он хотел сказать так, чтобы предложение звучало абсурдно, но она не отказалась, а только поджала губы и уставилась на него – сердито, вызывающе.

– Мы из-за тебя заблудились, а ты этого никак не признаешь. Я и шагу больше не сделаю.

Он представил это – она не двигается с места, никогда. Тело ее ослабнет и умрет за неделю, кожу и кости вымоет погода, смешает их с землей, как труп мертворожденного ягненка. И лишь овцы будут тому свидетелями. Лишь овцы сейчас смотрели на них боками голов. Элленсон отвернул свою и вперился в дорогу, чтобы Вивиен не увидела спокойной безжалостности у него на лице.

– Смотри, дорогая, – произнес он чуть погодя. – Видишь, дальше по дороге линия телеграфных столбов загибается? Уверен, это второй правый поворот. Всё как по карте!

– Не вижу я никаких загибов, – ответила Вивиен – но, судя по тону, желала, чтобы ее уговорили.

– Вон, под контуром второго холмика. Проследи взглядом вдоль дороги, милая. – Элленсон ощутил себя невозможно высоким, будто образ Вивиен, навсегда вписанный в ирландский пейзаж, имел центробежную силу, выпихивал его вовне, в свежее будущее, к еще одной жене. Какая она будет, эта четвертая миссис Элленсон? Еврейка, скорая и веселая на язык, с тяжелыми бедрами, звонкими браслетами на чарующе волосатых запястьях? Чернокожая статная фотомодель, которую он спасет от кокаиновой зависимости? Маленькая японка, шелковистая и яростная в своем кимоно?

А может, одна из его давних любовниц, на которой он в прошлом не смог жениться, но любовь ее никогда не угасала, и чудесным образом она не состарилась? И все же, по какой-то социальной инерции, он все улещивает Вивиен. – Если там нет правого поворота, ты посидишь на камне, а я вернусь за машиной.

– Как ты вернешься? – спросила она с отчаянием. – Это ж займет вечность.

– А я не пешком, я бегом, – пообещал он. – Трусцой.

– У тебя инфаркт будет.

– А тебе не все равно? Одним мужчиной-убийцей на свете меньше. Одним всплеском тестостерона.

Смерть, мысль о смерти кого-то из них, казалась восхитительной – в этих серо-зеленых пейзажах, опустошенных голодом и английской жестокостью. Он читал, что британские солдаты ломали потолочные балки в домах голодающих местных и поджигали кровлю.

– Не все равно, – сказала Вивиен. Смягчилась. Она сидела теперь на своем камне, чопорная, но с надеждой, будто девица на танцах в ожидании приглашения.

Он спросил:

– Как твоя спина?