Текст книги "Вампиры. Антология"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Ричард Мэтисон (Матесон),Танит Ли,Фрэнсис Пол Вилсон (Уилсон),Роберт Альберт Блох,Клайв Баркер,Нэнси Холдер,Харлан Эллисон,Саймон Кларк,Брайан Ламли,Майкл Маршалл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 58 страниц)

Обрученная со смертью

Фелиция Лэм дождалась, пока старые часы на первом этаже не пробили полночь, и лишь тогда она решилась встать с кровати, скрытой балдахином, и начать одеваться.

На сборы ей пришлось потратить некоторое время, но Фелиция желала сделать все с особой тщательностью, в преддверии долгожданной встречи с неведомым.

Не взяв ни лампы, ни свечи, она тихо открыла дверь своей спальни и прокралась в темный холл: прожив в этом доме столько лет, она могла найти дорогу и в темноте. Фелиция боялась лишь того, что ее могут услышать и что тетя или даже прислуга могут попытаться оградить ее от того, что кому-то представляется опасным, тогда как сама она понимала, что желала познать это с самого рождения. Чтобы ничем не нарушить тишину, она шла босиком.

Она поспешно спустилась на цыпочках по покрытым ковром ступенькам, держась за перила, чтобы ступать как можно легче, а затем уверенными шагами прошла через холл к двери, через которую можно было попасть в мир, лежавший за пределами родительского дома. Нащупав задвижку, она давно отработанным движением отодвинула ее и открыла дверь. Навстречу ей устремился желтый туман, и она шагнула в его объятия. Вытащив спрятанный на груди ключ, она заперла за собой дверь, чтобы не подвергать опасности тех, кто остался в доме. После этого она шагнула на укрытую саваном тумана улицу и укуталась в плащ с капюшоном.

Карета ждала в условленном месте. Ни Фелиция, ни кучер не произнесли ни слова, и обернутые войлоком копыта лошадей ступали беззвучно. Ни малейший шум не потревожил спящего Лондона, пока по улицам катилась эта карета, безошибочно державшая курс в море непроницаемого тумана.

Фелиция по-прежнему сжимала в руке ключ, но после того, как экипаж несколько раз свернул за угол, она швырнула его в сточную канаву. Никто не узнает, от какой он двери, а сама она никогда более не собиралась им пользоваться.

Спокойно откинувшись на сиденье, она стала ждать, когда приедет, не глядя даже в окошко. И вот карета мягко остановилась. Фелиция не колебалась ни мгновения. Она тут же вышла и оказалась в непроглядных клубах тумана, то ли сошедшего из рая, то ли поднявшегося из ада. Будто материализовавшись из тумана, возле нее возникла фигура, которая повела ее к дверям и внутрь, в темноту. За спиной Фелиции закрылись двери.

Вдвоем они прошли вперед по коридору, в конце которого виднелась светящаяся сфера. Фелиции казалось, что она видит все это во сне. Сфера оказалась сияющим хрустальным шаром, стоявшим на столе из черного дерева, на противоположных концах которого располагались два стула. Бледный желтый свет падал на шторы из черного бархата. Фелиция находилась в кабинете Себастиана Ньюкасла, а сам он стоял возле нее.

Отойдя от девушки, он уселся за дальним концом стола, и слабый огонек осветил его лицо.

– Не могли бы вы снять плащ и сесть за стол, мисс Лэм?

Фелиция не сделала ни того ни другого. Она колебалась, внезапно что-то заподозрив.

– Разве вы это мне обещали? – сказала она. – Всего лишь еще один сеанс?

– А не лучше ли будет поступить именно так? Вы еще многому можете научиться, оставаясь такой, как вы есть, но предостаточно и вещей, которые вы и сами предпочтете не знать.

– Значит, вы мне солгали, сэр?

Огонек, освещавший лицо Себастиана Ньюкасла, задрожал и померк.

– Не лучше ли вам еще подождать, Фелиция? То, чего вы ищете, придет достаточно быстро, а длиться будет вечно.

– Ну что ж, тогда другой сеанс? Вы вызовете для меня мертвых? Сможете ли вы вызвать тень любого, кого я назову?

– Я сделаю, что смогу.

– Тогда вызовите для меня дух мага. Повелителя тьмы, научившегося быть могущественнее самой смерти и не думавшего о том, какую цену за это придется платить. Вызовите мне дух своего двойника, дона Себастиана де Виллануэва. Можете ли вы сделать это, мистер Себастиан Ньюкасл? Осмелитесь ли вы?

– Я могу сделать это, но осмелитесь ли вы мне позволить?

– Разве я не сама об этом попросила?

– Это так, – сказал он. – Вы просили об этом так часто, что отказать вам уже нельзя. Но при всем при том виноват буду только я.

– Я освобождаю вас от ответственности, – заверила Фелиция Лэм.

– Вы говорите совсем как ангел, которым так пылко желаете стать, – произнес Себастиан, и в голосе его послышалась чуть ли не жестокость. – Садитесь, окажите мне такую любезность.

– Не стоит надеяться, что ваш резкий тон сможет отпугнуть меня, ведь мы уже зашли так далеко, – сказала Фелиция.

– Нет, вас не устрашит ничто, кроме того, что вы не в силах изменить. Но когда этот ужас придет, хватит ли у вас храбрости выносить его или же положить ему конец?

– Я, несомненно, смогу сделать либо одно, либо другое, – ответила она, садясь за стол. – Начнем же.

– Я предостерегаю вас, потому что волнуюсь за вас, – сказал Себастиан.

– Я вам верю, – ответила она. – А теперь покажите мне, кто так обо мне волнуется.

Она потянулась, чтобы коснуться его холодной руки, но он отодвинулся. Себастиан не произнес ни слова. Он скрестил руки перед лицом, и свет в хрустальной сфере моментально погас. В комнате, и без того темной, стало чернее смоли.

Фелиция пристально смотрела вперед, положив руку на сердце, и ей было очень страшно, но в этом она не призналась бы даже под пытками. Что-то должно было произойти, и она этого давно желала, но вместе с тем ей почти с ужасом думалось, что сейчас ее изнасилуют в темноте и убьют. Но не об этом ли она просила?

Она предполагала, что ей будет видение, но вместо этого услышала голос. Он, пожалуй, мог бы быть человеческим, да почти им и был, если бы не напоминали так звериный предсмертный вой эти бессмысленные слоги, раздававшиеся низким эхом. В конце прозвучал крик – глухая песнь страдания.

Внезапно из мрака возникло лицо Себастиана. Плоть излучала бледное голубое сияние гниения. Пожирающий огонь разгорался все ярче и наконец стер все черты, оставив лишь сияющий серебристый череп. Он заговорил с ней:

– Что может быть хуже смерти, о любимая? Спасайся от нее!

Во рту, который произносил это, сверкали сверхъестественно острые зубы, похожие на острия мечей. Череп издал вопль, а потом вспыхнул. Тусклый, заржавевший клинок обрушился с потолка и отсек череп от чего-то, на чем он до этого держался. Огонь вспыхивал теперь холодным голубым пламенем, а череп катился по столу к Фелиции; в пустых глазницах запузырилась какая-то блестящая масса, а на сияющей поверхности серебряного черепа прорастали прядки черных шелковистых волос.

Голова упала Фелиции на грудь. Вдруг оказалось, что девушка обнимает Себастиана. Черная комната начала переливаться серебром.

– Я тот, кого ты ищешь, – сказал он. – Отвернись. Фелиция отпрянула от него и встала, а он так и остался стоять на коленях, положив голову на подлокотник черного стула. Он повернулся к ней, надеясь уже, что она убежит от всего того, что он ей может предложить. Она же глубоко вдохнула, откинула с лица темный капюшон, а потом сбросила скрывавший ее фигуру плащ.

– Я та, кого ты ищешь, – произнесла она. – Неужели ты воспротивишься моему желанию, да и своему собственному?

На ней было белое свадебное платье, но даже этот шелк не мог, кажется, соперничать в бледности с ее кожей, светлой, как слоновая кость.

В этом платье сорок лет назад венчалась ее мать; в те времена мода была изящнее и вместе с тем проще. Руки Фелиции были обнажены, плечи тоже, да и груди были почти что открыты, – шелк был уложен под ними в сборки и ниспадал мягкими складками; подол слегка касался пола из черного дерева. Фелиция не осмелилась бы так одеться никогда, и лишь в свою брачную ночь она решилась; сейчас она наслаждалась собственным бесстыдством. Свечение вокруг нее посеребрило и шелк, и ее кожу, и ее светлые глаза, и пепельные волосы.

Черный силуэт Себастиана скользнул к ней.

– Судьба, – тихо проговорил он.

Он схватил ее почти жестоко. Она почувствовала, как ее шеи коснулось его холодное дыхание, а его ледяные пальцы погрузились в струящиеся пряди ее волос. Она выгнула спину, так что перед ним оказалась ее бледная шея, но Себастиан прижал ее к себе и отвернулся.

Он заговорил, не глядя на нее:

– Я стал тем, что я есть, ночным обитателем, вкушающим кровь, потому что не мог умереть. Но зачем тебе, молодой женщине, у которой впереди еще столько лет жизни, отвергать самый драгоценный дар, данный всем земным тварям?

– Для того, чтобы побольше узнать о творце. – Протянув руку, она коснулась его плеча.

– Пусть ты не тревожишься о самой себе, но подумай о своих друзьях. Подумай о своей семье.

– Друзей у меня нет, – ответила Фелиция. – Что касается родных, то те, кого я больше всего люблю, ушли раньше меня. А тетя Пенелопа, как мне кажется, утешится тем, что ей достанется мое состояние.

– А молодой человек?

– Ты же видел, каков он на самом деле. Жаль, что Господь не дал мне этого понять раньше.

– Так неужели тебе нечего желать от этого мира?

– Я хочу лишь избавиться от него.

– Тогда хотя бы прими настоящую смерть, – сказал Себастиан, – и я поведу твой дух так же, как и души тех, кого ты видела, тех, кто сбился с пути. Прими яд, перережь себе горло, прыгни с высокой башни, сделай все, что хочешь, только не навлекай на себя это проклятие. Я много веков нес его один, и лучше ничего не менять.

– Но ты не стал отвергать своей судьбы. По правде сказать, мне кажется, ты ею доволен. Тебе так нравится быть властелином жизни и смерти, стоять меж ними и холодно взирать на ту и на другую. Неужели из-за того, что я женщина, ты решил, что у меня не может быть моих собственных желаний? Ты думаешь, что я не так храбра, как ты? Но, может быть, я послана навсегда положить конец твоему одиночеству?

Себастиан резко повернулся и посмотрел на нее. Лицо его было искажено гневом.

– Одиночеству? Зачем же мне быть одиноким, когда меня могут утешить вот такие существа?

Черная комната все еще переливалась серебром. Светившиеся занавеси за спиной Себастиана затрепетали, и за ними показался силуэт. В нем было что-то бессмысленное, неловкое, злобное и невыразимо печальное. Белая рука нерешительно показалась между штор, и Фелиция невольно ахнула. Существо, вошедшее в комнату, прежде было мальчишкой. Его патлатые волосы были рыжими, но вот лицо, с полуоткрытым ртом, казалось почти серым, взгляд выдавал слабоумие. С губ капала слюна, зубы были остры. Он проковылял к Себастиану. Одна нога у мальчишки была сломана и перекручена.

– Пожалуйста, сэр, – пролепетал он.

– Боже, Себастиан! – воскликнула Фелиция. – Кто это?

– Кладбищенский воришка. Он сказал, что зовут его Генри Донахью. Я застал его с товарищем за работой и второго парня убил там же, на месте, но к моменту, когда я догнал юного Донахью, во мне разгорелась такая ярость, я так взалкал крови, что набросился на него и утолил жажду. И вот во что он превратился: один из живых мертвецов, совершенно безумный. Мне стоило его уничтожить, и это я обязательно сделаю, но теперь я доволен, что не поторопился с этим. Посмотри на него. В такое существо ты хочешь превратиться?

Мертвый мальчик повернулся на голос Фелиции и зашагал к ней, волоча по черному ковру искалеченную ногу; он не сводил взгляда с ее горла. Девушка вдруг почувствовала себя голой и беззащитной.

– Пожалуйста, мисс, – сказал мальчик. И прикоснулся к ней.

Тут же руки его потянулись к ее горлу; она попыталась оттолкнуть его, а он уже лязгал в воздухе своими грязными зубками. Пальцы у него оказались невероятно сильные. Фелиция закричала.

Мальчик почти уложил ее на черный стол, но тут Себастиан схватил его за рыжие вихры и вышвырнул вон из комнаты. Половина скальпа мальчишки осталась в руке у Себастиана, так что голова его превратилась в сплошную рану, из которой, правда, не показалось ни капельки крови; Генри снова пополз по полу в неумолимом стремлении добраться до намеченной жертвы.

Себастиан опять бросился на него, схватил за изуродованную ногу и потащил сердито рычащую тварь прочь из комнаты, за бархатный занавес.

Фелиция осталась одна. Сердце ее колотилось, она бешено ловила ртом воздух. Она испытывала ужас, но вместе с тем и радость. Фелиция слезла со стола и рухнула на стул черного дерева. Из какого-то дальнего уголка дома донесся пронзительный вопль боли; он становился все громче и громче, а потом внезапно прекратился. Фелиция поняла, что этого мальчишку больше никогда не увидит.

Она стала ждать.

Когда Себастиан вернулся, его волосы свисали, закрывая лицо, а одежда была порвана. Пятна крови покрывали руки. Он посмотрел на них и перевел взгляд на Фелицию.

– В нем оставалось совсем немного, – сказал Себастиан. – Ему пришлось поголодать. Видишь теперь, от чего я тебя хочу спасти.

Фелиция, пусть и дрожа, оставалась на том же месте.

– Между тобой и этим мальчишкой существует огромная разница, как это и должно быть, – ответила она. – И я не уподоблюсь ему.

– Уходи! – прокричал Себастиан, но в тот момент он уже шагал к ней, а губы его неудержимо подергивались.

Фелиция скрипнула зубами и изо всех сил вцепилась в подлокотники деревянного стула. Она высоко подняла голову и почувствовала биение пульса в своей длинной белой шее, и тут Себастиан обнял ее.

А потом они оказались на ковре, на сумрачный ворс которого заструились пряди ее тщательно уложенных светлых волос, и платье ее было сброшено, а тело затрепетало от радости и ужаса. Она переживала восторженный страх, ошеломление скорее от собственных плотских вожделений, а не от едва заметного укуса, который она почувствовала в тот момент, когда он вошел в нее и жизнь стала перетекать из одного тела в другое. Она дрожала и стонала, ощущая над собой любимого мужчину. Взяв жизнь, любовь и смерть, она слила их воедино.

А когда все закончилось, Себастиан поднялся один. Она же осталась лежать, непринужденно и изящно раскинув руки и ноги, а лицо отражало только что владевшие ею страсти, к которым почти не был примешан испуг. Ее мраморную бледность нарушали лишь несколько капель девственной крови. Так она спокойно лежала, но Себастиан знал, что после того, как на следующий день зайдет солнце, она поднимется, полная темного желания.

Даже слезы, которые покатились у него из глаз, были окрашены алым цветом ее крови.

Заключительная нота

По пустынным комнатам эхо разносило шаги Найджела Стоуна, остановившегося пожить у кузена. Проведя в доме менее суток, он уже чувствовал, что его гнетет здешняя атмосфера. Он знал, что Каллендер где-то наверху и отсыпается, ведь у него наверняка ужасно трещит голова, но при всем при том особняк казался совершенно заброшенным – призракам было бы тут уютнее, чем живым. Совсем отчаявшись, Стоун хотел было уже и сам прикорнуть на диванчике в кабинете, где он ночевал, но он все же переборол этот соблазн, хотя в Лондоне человеку, у которого нет ни денег, ни друзей, заняться почти что нечем. К сожалению, день не располагал к прогулке по старому городу: с самого утра почти не переставая лил дождь, а временами слышались далекие раскаты грома и тускло вспыхивали молнии.

Тем не менее Стоун решил, что лучше терпеть грозу, чем бродить по дому, в котором только что не завелись привидения. Он подошел к двери, распахнул ее и взглянул на улицу. Дождь стучал по мостовой и с плеском падал в сточные канавы; ветер швырнул Стоуну в лицо несколько капель. На другой стороне улицы какой-то мужчина старался укрыться от дождя, а на лице его была такая гримаса, что Стоун понял: не так уж плохо вообще-то оставаться сейчас дома. И все же мощь стихии почему-то заставила его самого ощутить себя сильным и полным жизни; он вспомнил, как мальчишкой носился в грозу с криками под дождем.

Созерцая буйство природы, Стоун заметил, как из-за угла показалась карета; она остановилась как раз напротив двери, возле которой он стоял. От лошадей валил пар, и они подрагивали под струями ливня. Стоун почувствовал, что как-то глупо вот так стоять, но нырнуть обратно в дом, как напуганный мальчишка, было бы уже совсем позорно, тем более что кучер слез с козел – вода так и лилась с полей его цилиндра – и торопливо направился вверх по ступеням, к нему. Стоун изо всех сил старался вести себя так, чтобы его приняли за состоятельного домовладельца.

– Мистер Найджел Стоун? – спросил кучер.

– Кто? Я? – с трудом произнес Стоун. – Да, конечно, это я. Чем могу вам помочь, любезнейший?

– Вам записка от леди, сэр. Она велела дождаться ответа.

Откуда-то из-под насквозь промокшего пальто он достал листок бумаги и протянул Стоуну. Чернила уже расплывались от влаги.

Дорогой мистер Стоун.

Прошу Вас, немедленно приходите, и, если это возможно, не приводите с собой мистера Каллендера. Прошлой ночью пропала моя племянница Фелиция, и я опасаюсь за ее безопасность. Я верю, что могу положиться на вас, как ни на кого другого.

На подпись упала капля дождя, и на ее месте расплылась серая клякса, но сомневаться по поводу имени автора записки не приходилось. Стоуну стало так приятно, что к нему обратились за помощью, что он даже слегка устыдился, ведь нельзя же радоваться, когда с юной девушкой стряслась беда.

– Я отправлюсь туда немедленно, – сказал он.

– Тогда поезжайте со мной, сэр. Я подожду, пока вы сходите за пальто.

– Это вовсе не нужно, – пробормотал Стоун.

Ему было неловко признаваться, что такого предмета в его гардеробе не было, но при этом он еще не докатился до того, чтобы утащить одежду кузена. Найджел понадеялся, что в скромности его костюма кучер увидит самоотверженное стремление помочь ближнему, а не крайнюю нищету. Раздался гром, и небо рассекла молния, но Стоун уже сбегал вниз с крыльца.

Этот самый раскат грома разбудил наконец Реджиналда Каллендера. Он выругался и так поспешно сел, что у него тут же заныла спина. Простыни были пропитаны его потом и начинали попахивать. Все тело у него чесалось, с самого момента пробуждения его била дрожь. Шум дождя вызвал у Каллендера дикое желание пробежаться по Лондону голышом, чтобы ливень отмыл его дочиста, но рассудительности все же хватило на то, чтобы счесть эту затею не вполне разумной.

Каллендер забрался под стеганые одеяла, закрылся с головой простыней, безуспешно пытаясь спрятаться от мира. Но теперь, придя в сознание, он не мог больше лежать без сна, наедине со своими мыслями. Мысли о злой своей судьбе не покидали его даже в собственной постели. Оставаться в ней было уже невозможно.

Он вылез из кровати. Воздух был прохладен, и Каллендер задрожал. Он позвал слуг, хотя и понимал, что их здесь больше нет. Потом он стал звать кузена Найджела, но тот не отзывался. Реджиналд ощутил себя совершенно заброшенным.

Дом казался ему слишком большим. Ему внезапно, без всякой причины, стало страшно. Быть крошечной частицей, затерянной в огромном пространстве… Это было невыносимо.

Он натянул одежду, которая попала под руку, и глотнул из бутылки, стоявшей возле кровати. Каллендер благодарил небеса за дядюшкин погреб, который достанется ему, пусть даже весь дом продадут за долги, и с ужасом думал о том дне, когда вино закончится. Он снова выпил и услышал, как по стеклам стучит дождь.

Но какое ему дело до погоды, когда в душе такое смятение. Ему хотелось убежать от этих стен и от собственных воспоминаний. По сравнению с ними гроза казалась сущим пустяком.

В голове у него звучала песня, и ее мелодия, при всей своей бессмысленности, многое ему говорила. Контрапунктом к ней тяжко звенели обиды и взаимные упреки, воспоминания о вечере, когда он совершил и сказал столько непростительных вещей. Будет разумнее, решил он, позволить увлечь себя нотам сладенькой и пустой песенки, а об остальном забыть. Пошарив в карманах, он нашел несколько шиллингов, а потом нетвердой поступью спустился по лестнице и вышел под потоки дождя. На кэб у него денег не хватало, но в «Хрустальный башмачок» он и пешком мог найти дорогу.

Путь туда был похож на галлюцинацию. Со всех сторон падал занавес из воды, а возле бордюров она взлетала сверкающими фонтанами. У каждого газового фонаря сияла радуга, в тумане мерещились призраки. Дорога утомила его, но он был слишком измотан, чтобы позволить себе отдохнуть. То и дело его окатывали водой колеса проезжавших мимо экипажей, но он и без того промок до нитки. Наконец, мокрый и растрепанный, Реджиналд Каллендер добрался по пустынным улочкам к заветной цели.

Стеклянные шары над колеблющимися огоньками, обрамлявшие вход в «Хрустальный башмачок», показались Каллендеру райскими звездочками. Пройдя по грязи, окуркам сигар и апельсиновым коркам, он оказался возле арки, уплатил шиллинг и вошел в бар.

– Не возьмете для нас бутылочку шампанского?

Каллендер отпихнул от себя проститутку и стал подниматься на балкон. В этом заведении порядка не было никогда, но сейчас ему показалось, что вокруг царит просто чудовищный хаос. Все лица напоминали ему искаженные дьявольские физиономии, в каждом голосе слышалась издевка. Он смутно осознавал, что кое-кто поглядывает на него с презрением, как на промокшую небритую тварь, в какую он и превратился, но разве это имело значение теперь, когда он понимал, что где-то совсем близко находится Салли Вуд.

– Джентльмены, прошу вас, делайте заказы! – раздавался неприятный голос среди табачного дыма, запаха несвежего пива и дешевых духов.

В благополучной своей жизни Каллендер мог бы на такой призыв не обратить внимания, но теперь, оказавшись нищим, он чувствовал себя просто обязанным взять бокал пива. Девица с пышными руками и неинтересным лицом предложила ему купить конфет из стеклянной банки, но попятилась, увидев выражение его лица. Оркестр заиграл простенькую мелодию, и Каллендеру она оказалась знакома. Боги были все же на его стороне. Это была песенка Салли.

 
Девицы устанавливают цены
И защищают девственность, пока
Цена их не устроит – и девица
Устроит хоть какого мужика!
Они на вас не взглянут, хоть могли бы,
А если и могли бы – не дадут!
Но жить на свете все же легче, ибо
В округе всем известна Салли Вуд!
 

Да, это была она, развязно вышагивающая туда-сюда по сцене в алом платье вызывающего фасона. Салли выкрикивала свой гимн, задрав юбки так, что видны были подвязки чулок, и Каллендер стал мечтать о том, что находилось выше подвязок. Он спросил себя, сколько еще мужчин лелеют те же мечты, а может, и те же воспоминания; Каллендер всех их ненавидел.

Кто-то похлопал его по спине и дал ему бокал бренди; он даже не заметил, кто это был. Когда Салли пропела заключительную ноту и сделала низкий реверанс, – каким же глубоким было декольте ее платья, – он так и остался стоять, во все глаза глядя на нее, тогда как все остальные мужчины, находившиеся в «Хрустальном башмачке», разразились неистовыми криками и аплодисментами. Он не шевельнулся и тогда, когда Салли соскочила со сцены, ловко прошла между музыкантами оркестра, пробралась сквозь толпу, кого оттолкнув, а кому игриво дав пощечину, и поспешила на балкон с барной стойкой. Пройдя в нескольких футах от Каллендера, она остановилась возле какого-то мужчины с желтоватым лицом и седыми бакенбардами. Возле него на стойке стояла бутылка шампанского, и, когда подошла Салли, он налил ей бокал. Лицо ее разрумянилось, каштановые волосы были распущены.

Каллендер очнулся от оцепенения и неуверенной походкой направился к Салли. Она обернулась только тогда, когда он схватил ее за руку.

– Реджи! – сказала она и рассмеялась. – Ну у тебя и вид!

– Попал под дождь.

– Шел бы ты домой, дорогой, а то простудишься насмерть. Поговорим в другой раз. – Она повернулась к нему спиной.

– Салли! Поговорим прямо сейчас! – Он снова потянулся к ней, но незнакомец встал между ними.

– Вы видите, леди занята, – сказал он таким тоном, каким Каллендер привык обращаться к прислуге.

Каллендер попробовал оттолкнуть его, но мужчина стоял твердо, как скала. Каллендер замахнулся на него, а тот без колебаний уклонился от удара и врезал в лицо противнику своим костлявым кулаком.

Каллендер с удивлением обнаружил себя сидящим на полу. Нос и рот его были какие-то горячие и влажные. Вокруг смеялись.

Он пытался решить, что ему следует делать, но его ожидало новое потрясение: он увидел, как Салли отвесила пощечину своему кавалеру. Толпа при этом снова заревела и разразилась аплодисментами, более бурными, чем Салли когда-либо удостаивали за ее песенки. Она опустилась на колени возле поверженного Каллендера и обняла его.

– Брось, Реджи, – сказала она. – С тобой же все в порядке.

– Салли? – Ему было никак не придумать, что еще можно сказать.

– Верно, дорогой. Пойдешь со мной. Не могу же я позволить убить своего мужа, да?

Ее слова лишь смутно отложились в памяти Каллендера, а она помогла ему встать и увела его из «Хрустального башмачка».

Дождь все еще лил, и Каллендер подставил лицо под его потоки, чтобы смыло кровь. Он шел, почти не разбирая пути, при этом ясности сознания еще хватило на то, чтобы вспомнить: Салли живет совсем недалеко от мюзик-холла, за углом. Он, как ребенок, волочил ноги по лужам и ему это почему-то доставляло удовольствие. Гроза ему тоже начинала нравиться. Когда гремел гром, он тоже издавал очень похожие урчащие звуки. Салли лишь взглянула на него и улыбнулась.

Она провела его вверх по лестнице в свою комнату, настолько же загроможденную всякой чепухой, насколько пустым было сейчас его собственное жилище, а потом усадила его на неубранную кровать, где громоздилась гора одежды. Он заметил торчавший из-под одного из брошенных платьев краешек книжки и вытащил ее.

– По-прежнему читаешь дешевые страшилки, Салли?

– А, ты про вампира. Возьми себе, Реджи. Я уже прочитала, и было ужасно интересно.

Каллендер, пожав плечами, сунул книжонку в карман. В его одурманенной голове проблесками всплывала какая-то мысль. И еще кое-что он хотел бы не забыть.

– Послушай. Что это ты мне тогда сказала в «Башмачке», а?

– Это ты о чем, дорогой? Снимай пальто. Оно все мокрое.

– Не трогай меня. Лучше я останусь мокрым.

– Как тебе будет угодно, – ответила Салли, сняла платье и встала перед ним в корсете. – Я просто хотела тебя согреть.

– Согреть, значит? Так что ты там мне говорила насчет мужа?

Она села возле него и провела языком по губам.

– Я лишь сказала, что девушке нужно заботиться о своем суженом, Реджи.

Он обратил на нее затуманенный взор.

– Ты, должно быть, сошла с ума, – сказал он.

– Вовсе нет. Ты же обещал на мне жениться, мы были как раз на этой самой кровати, и я намерена добиться, чтобы ты это сделал, мистер Реджи Каллендер.

– Приснилось, – сказал он.

– Что?

– Кто-то из нас просто грезит. Кто это тебе сказал, что я на тебе женюсь?

– Ты сам, дорогой. Ты говорил, что, когда умрет твой дядюшка и ты сможешь распоряжаться состоянием, ты поможешь мне стать честной женщиной. А теперь он умер, верно? Ты, я вижу, очень тяжело перенес его кончину, у тебя ведь такое доброе сердце, но все пройдет, и тогда мы поженимся. Ты же любишь меня, правда, дорогой? Ведь другой у тебя нет?

Он обнял ее скорее по привычке, чем в порыве страсти.

– Конечно же, у меня нет другой, – сказал он.

– Нет? – Салли толкнула его на кровать и дала ему пощечину посильнее, чем тому человеку в «Хрустальном башмачке». – Как насчет мисс Фелиции Лэм?

От потрясения Каллендер ничего не смог ответить.

– Держи, – сказала Салли. – Выпей джина.

Она достала бутылку из-под вороха платьев и протянула Каллендеру. Он вытащил пробку и влил себе в глотку полбутылки.

– Вот-вот, – сказала Салли. – Привыкай к этой мысли. Ты думал, я просто глупенькая девчонка. Да вы все о нас так думаете, да? Ну вот и мы делаем все возможное, чтобы защитить себя. Помнишь девицу по имени Элис? Горничную твоего дяди? Мы с Элис были подругами. Она мне все про тебя рассказала. Ну что же, я не буду бранить тебя за твои маленькие забавы, Реджи. У меня ведь тоже что-то было. Забудем Элис, пусть ей и перепало больше денег твоего дядюшки, чем мне за все это время. Но я не дам тебе жениться на этой Фелиции Лэм.

Каллендер отхлебнул из бутылки еще и закрыл лицо руками. Спирт обжигал его кровоточащие десны. Вечер складывался вовсе не так, как он рассчитывал.

– Я, знаешь ли, однажды ее видела, – сказала Салли. – Девственница голубых кровей, с большущими глазами и крошечным ротиком. Такому мужчине, как ты, она не пара. Она, могу поспорить, и по малой нужде не поднимет юбки!

На этот раз Каллендер дал пощечину Салли. Потом он взял шляпу и трость и заковылял к выходу.

– Я люблю эту женщину, – сказал он.

– Любишь, значит? – заорала Салли. – Посмотрим, сколько любви вам достанется после того, что произошло сегодня, мистер Каллендер! Теперь она не захочет иметь с тобой ничего общего! Ты мой! Думаешь, я два года ложилась под тебя ради одного удовольствия? – Она бросилась вслед за ним, крича ему в ухо.

Каллендер, как это умеют делать пьяные, с достоинством ответил:

– Ты ничем не сможешь помешать этому браку. Мы с тобой больше никогда не встретимся.

– Я вам уже помешала! – завопила Салли. – Я послала ей записку, вот что я сделала. Письмо, в котором я рассказала, кем ты мне был. Сейчас она все уже наверняка прочитала, так что никакой любви между вами теперь быть не может!

Каллендер отпрянул к двери. Он не мог вынести мысли, что за столь недолгое время лишился целых двух состояний. Не задумываясь, даже и сам того не желая, он ударил Салли в лицо своей тростью из черного дерева.

Она как-то растерянно всхлипнула. В свете свечи он увидел, что своим ударом превратил ее правый глаз в кровавое месиво.

Салли поднесла руку к лицу, и что-то упало и осталось у нее в руке. Она упала на колени и завыла.

Каллендер пришел в ужас. Он наклонился, чтобы поднять ее, но она оттолкнула его и поползла по полу, громко вопя.

Это было невыносимо. Он снова ударил ее, на этот раз по макушке, но она только закричала еще громче.

Каллендер нанес ей еще два удара. Трость сломалась, и Салли рухнула на пол. Вопли прекратились.

Каллендер сбежал вниз по ступеням и выскочил на улицу. Он встал в проходе между домами, под дождем, и его несколько раз вырвало. Сначала ему показалось, что он вот-вот помрет, но после рвоты в голове у него начало проясняться. Гроза уходила, молнии, казалось, сверкали где-то в нескольких милях.

Уже почти возле собственного дома он понял, что держит в руке только половину трости. Не веря своим глазам, он уставился на обломок. Каллендер попробовал было убедить себя, что вторую половину он обронил где-то на улице, но с мрачной уверенностью осознал, что она так и лежит возле Салли Вуд. А ведь по ней, наверное, его смогут опознать. Каллендер слыхал о том, что в Скотленд-Ярде с недавнего времени работают сыщики, которые самыми хитроумными способами ловят любых преступников. Он не мог рисковать: нельзя было оставлять за собой следов.