Текст книги "Вампиры. Антология"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Ричард Мэтисон (Матесон),Танит Ли,Фрэнсис Пол Вилсон (Уилсон),Роберт Альберт Блох,Клайв Баркер,Нэнси Холдер,Харлан Эллисон,Саймон Кларк,Брайан Ламли,Майкл Маршалл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 58 страниц)

Дядя Уильям указал на дверь, и Реджиналд Каллендер обернулся и увидел стоявшую там Фелицию. Она, несомненно, все слышала. Каллендер почувствовал, как в горле у него поднимается кипящий поток гнева, и метнулся было, чтобы броситься на дядюшку. Но на стуле сидел Себастиан Ньюкасл, скаливший в улыбке свои острые зубы. В руке у него была колода карт.

– Не хотите ли вы перед уходом узнать свою судьбу, мистер Каллендер? Нет? Тогда желаю вам приятно провести вечер. – И с этими словами медиум соскользнул со стула и ушел сквозь черные бархатные занавеси, скрывавшие стены.

Каллендер торопливо подошел к невесте:

– Ты его видела? Ты видела дядю Уильяма? Фелиция кивнула:

– Да, как и тетя Пенелопа. Мне пришлось отвести ее в карету, но, как она утверждает, для нее этот вечер прошел не зря, и все было великолепно, как никогда в жизни.

– И ты слышала, что он сказал?

– Только то, что тебе сказал мистер Ньюкасл. И поскольку он удалился, я считаю, что нам стоит последовать его примеру.

В первый, но далеко не в последний раз Каллендер задумался, не глумится ли она над ним. Но все же он был настолько сбит с толку, что взял ее под руку и почти вышел с нею из холла, но потом отпрянул от Фелиции.

– Он мошенник, говорю тебе, и я могу это доказать. – Он побежал обратно в черную комнату, не имея в голове никакого плана, но полный решимости доказать свою правоту. Бросив свирепый взгляд в пустоту, он понесся к стене. – Все это фокусы, – говорил он сам себе. – Там же занавеси!

Вцепившись обеими руками в бархат полуночной черноты, он рванул занавеси в стороны и яростно устремил взгляд в открывшийся просвет. Реджиналд был готов увидеть любое зрелище, кроме того, которое открылось ему.

Не было там ни механизмов, ни потайной дверцы. Не было даже стены. Только ночь, черная как смоль, зияющая пустота и клубы желтого тумана, скрывшие собой звезды. Каллендер покачнулся, и устоять на ногах ему помогло только то, что он держался за портьеры. На мгновение он почувствовал, будто лежит на земле, устремив взгляд в небо. У него закружилась голова.

Потом Реджиналд развернулся на каблуках, с чопорным видом вышел из дома и направился к карете, где его дожидались дамы.

Наследство

Каллендер и без того не стал бы откладывать визит к стряпчему своего дядюшки, но предупреждение, услышанное от призрака, растревожило его настолько, что он встал, оделся и задолго до полудня явился в контору Фробишера и Джарндайса. Он пытался убедить себя, что ему все приснилось или это был фокус, а может, гипноз – говорят, гипнотизеры способны заставить человека увидеть все, что угодно, – но, как бы то ни было, увеселений вчерашнего вечера вполне хватило бы, чтобы любого наследника заставить задуматься о характере завещания, от которого зависит все его будущее.

Но, как оказалось, вставать рано было не нужно, поскольку ожидали Каллендера только во второй половине дня и Кларенс Фробишер решил провести утро в Канцлерском суде. Конторский служащий оставил законного наследника в полном одиночестве дожидаться в пыльной приемной Фробишера, где не было ничего интересного, – хотя, возможно, кого-то заинтересовали бы юридические издания в кожаных переплетах, стоявшие на полке. Каллендер не раз порывался выйти и пропустить рюмочку, но не попасть на прием к стряпчему было недопустимо. К тому же, по правде говоря, Каллендер суеверно полагал, что судьба окажется к нему благосклонна, если он продержится трезвым до того момента, пока не состоится эта чрезвычайно важная для него встреча.

Дремать ему, однако, ничто не мешало, и в мозгу у него было не менее туманно, чем на улицах Лондона, в тот момент, когда Каллендер, что-то почуяв, открыл один глаз и увидел, что стряпчий уже заходит. Величественность его появления нарушило лишь покашливание, предназначенное, скорее всего, для того, чтобы разбудить клиента.

Кларенс Фробишер, как Каллендер ранее уже имел возможность заметить, обладал чрезвычайно сухими манерами и в не меньшей степени потным лицом. Говорил он скрипучим голосом, отрывисто; с людьми вел себя холодно и отстраненно; при этом на лбу у него всегда блестели капли пота, глаза слезились, как будто он собирался всплакнуть, а испачканный платочек никогда не убирался слишком далеко, поскольку из носа стряпчего вечно капало. Каллендеру Фробишер никогда не нравился, но он готов был не обращать внимания на личные недостатки стряпчего ради того, чтобы поскорее заполучить имение дяди Уильяма.

Фробишер кивнул и, поправив свой выцветший черный костюм, опустился в старое, плетенное из конского волоса кресло, стоявшее за массивным столом из красного дерева, заваленным бумагами и обломками сургуча. Он глянул на документ, потянулся за гусиным пером, а потом, будто придя в себя, пристально посмотрел поверх своих золотых очков на Каллендера.

– Да, мистер Каллендер?

– Я пришел к вам по поводу имения моего дяди Уильяма.

– Что же, сэр. Вы явились незамедлительно. Даже раньше того, я бы сказал.

– Надеюсь, с завещанием никаких затруднений не возникло?

– Затруднений?

– Не было ли каких-то изменений?

– Изменений? Разумеется, нет.

Реджиналд Каллендер, человек теперь уже со средствами, позволил себе облегченно вздохнуть. Но что-то все же не давало ему покоя. Возможно, его настораживало то, что изобразилось на влажных губах Фробишера. Будь на месте стряпчего другой человек, Каллендер заподозрил бы, что это улыбка.

– Значит, я – единственный наследник?

– Единственный наследник? Да, если можно так выразиться, да. Но придется учесть и некоторые моменты. Мой гонорар, например.

– Что же, – ответил Каллендер, преисполненный щедрости, – полагаю, ваш труд будет достойно оплачен.

– Я позаботился о том, чтобы ваш дядюшка расплатился со мной по составлении завещания.

– И больше ничего, да?

– Похороны, в соответствии с распоряжениями вашего дядюшки, должны были пройти по высшему классу. Он желал, чтобы ни на чем не экономили. «Энтвистл и Сын» выставили счет на внушительную сумму, но это мелочь по сравнению со стоимостью мраморного склепа.

Каллендер, который даже и не задумывался прежде о таких вещах, почувствовал, как сквозь пальцы утекают тысячи фунтов.

– Но, конечно же, имение достаточно велико, чтобы покрыть эти расходы, – предположил он с тревогой.

– Совершенно верно.

– И больше ничего, да?

– Ничего.

В последних произнесенных репликах было что-то, отчего Каллендер ощутил внутри пустоту. Он никак не мог избавиться от ощущения, что Фробишер с ним играет. Реджиналд смотрел на платок и думал, не прикрывает ли им стряпчий усмешку.

– Когда я сказал «больше ничего», – начал Каллендер, – я имел в виду, что на состояние моего дяди больше никто не претендует.

– Совершенно верно.

– А когда вы говорите, что имение достаточно велико…

– Я выражаюсь настолько понятно, как только умею, мистер Каллендер.

Фробишер высморкался и то ли закашлялся, то ли захрипел.

– Тогда выражайтесь еще понятнее, или чтоб вам провалиться, сэр! Сколько остается мне? Говорите же!

Фробишер убрал платок в карман и взял какой-то лист бумаги. Он бросил на него взгляд, моргнул и передал лист Каллендеру.

– Вам, – сказал он и замолчал, чтобы откашляться, – не осталось ровным счетом ничего.

Каллендер посмотрел на стол и начал вглядываться в структуру древесины. Узор странным образом показался ему любопытным, и внимание Реджиналда некоторое время оставалось полностью сосредоточено на столешнице; собственно, это продолжалось так долго, что стряпчий немного забеспокоился:

– Мистер Каллендер?

– Что?

– Не хотите ли бокал портвейна?

Каллендер издал смешок. Затем он понаблюдал, как стряпчий подошел к серванту и налил вина. Он подумал, что это очень мило со стороны старика. В голову ему ничего не приходило, только благодарность за то, что наливают выпить, но, как только он залпом проглотил портвейн, алкоголь привел его в почти вменяемое состояние. И тогда все его мысли понеслись так быстро, что у него чуть не закружилась голова.

– Ничего не осталось? – спросил он. – Что же со всем этим стряслось?

– Свои средства он растратил.

– Все? Но у него же, черт возьми, было огромное состояние!

– Так оно и было, мистер Каллендер. Даже его неудачные инвестиции в Индии не могли бы оставить его нищим – или, лучше сказать, оставить нищим вас? В этом отношении необходимо произвести некоторые бухгалтерские расчеты, но я сомневаюсь, что прибыли, которую вы сможете получить из колоний, хватит хотя бы на приличный ужин.

– А что случилось с остальным состоянием?

– То, о чем я уже говорил. Вы и не представляете, как много пожилых предпринимателей просыпаются в один прекрасный день и понимают, что дни их сочтены, а деньги, доставшиеся с таким трудом, почти не принесли им никакого удовольствия. Встав перед выбором, порадовать ему вас или себя, ваш дядя без колебаний предпочел последнее. Он, можно сказать, угас, на славу перед этим просияв. Женщины, само собой, а еще он много играл. Мне кажется, что если бы он выиграл, он вынужден был бы вам что-то оставить…

– Но растратить так много… – начал было Каллендер.

– На закате своих дней он стал весьма щедрым человеком. Немало денег ушло на бриллианты, и я сам помогал оформить дарственную на славный особнячок, который он преподнес одной из своих любовниц. Кроме того, он пожаловал солидные суммы некоторым слугам, и единственным условием для них было служить в доме до дня его похорон. Одного из слуг звали Бут, еще у него была горничная, ее звали, кажется, Элис. Сейчас они, должно быть, уже оставили службу.

Каллендер вспомнил, каким пустым стал его дом, – а он этого почти и не заметил, спеша посетить контору Фробишера и Джарндайса.

– Жалко, что я не выпорол ее еще сильнее, – пробормотал он.

– Что-что, прошу прощения?

– Так, ничего. Как бы то ни было, остается дом.

– Боюсь, он полностью заложен. Мне кажется, что дом он намеревался оставить вам, но ваш дядя, на удивление докторам и самому себе, прожил дольше, чем полагал, и средств у него оставалось совсем мало. Тем не менее вы сможете что-то получить, если успеете продать дом до того, как будет вынесен запрет на продажу заложенного имущества, что неизбежно произойдет. Еще, возможно, остался какой-то капитал после катастрофических убытков в Индии; как мне кажется, представитель вашего дяди уже сел на корабль, который держит курс на Англию. Некий мистер Найджел Стоун.

– Кузен Найджел! Этот полудурок! Неудивительно, что все прогорело.

Фробишер заглянул в еще один документ.

– Как я понимаю, эта должность предлагалась вам, но вы предпочли остаться в Лондоне и жить за счет вашего дяди. Или у меня неверные сведения?

Каллендер встал со стула и зашагал к двери. Распахнув ее, он обернулся, чтобы сказать свое последнее слово перед уходом.

– Я непременно буду оспаривать это завещание, – заявил он.

– И я с удовольствием взялся бы представлять вас, но настоятельно советую отказаться от этой затеи, потому что вы на самом деле единственный наследник. Проблема только в том, что все имущество было растрачено до того, как вы вступили в права наследования. Потратить на судебные издержки то малое, что вам досталось, было бы неразумно.

– Надеюсь, этот совет вы дали бесплатно, не так ли? – Каллендер в отчаянии осмотрелся. – Мне кажется, что старый выродок устроил все это мне назло.

– Ну, я бы не стал выражаться настолько резко, – высказал свое мнение Фробишер. – Мистер Каллендер! Вы забыли трость.

Каллендер развернулся в дверях и бросился обратно в приемную за своей тростью из черного дерева. Его так и подмывало с размаху сломать ее о стол Фробишера, но он вовремя остановил себя, понимая, что приобрести новую трость ему будет не по карману.

Реджиналд Каллендер отправился в ближайший паб и выпил, один за другим, три бокала чистого джина, но даже это не помогло ему избавиться от дрожи в руках. Выйдя из заведения, он зашагал к дому, где жила Салли, надеясь, что по пути успеет разобраться в своих мыслях.

Салли Вуд была, в некотором смысле, его любовницей, хотя он не питал глупых иллюзий насчет того, что лишь он один пользуется ее благосклонностью. Тем не менее он весьма гордился при мысли, что является, скорее всего, единственным из ее мужчин, с которого она никогда не брала плату. Он ей явно нравился. Каллендер испытывал удовлетворение, сознавая, что является самым изысканным кавалером из всех, с кем она встречалась в мюзик-холле. Однако, весьма вероятно, Салли видела в нем скорее племянника богатого пожилого джентльмена. Каллендер пытался представить, что она сказала бы, узнав о его бедственном положении. Говорить он ей об этом, конечно, не намерен, но весьма скоро ему будет уже непросто делать ей небольшие подарки и даже изредка водить ее в ресторан. На самом же деле сложнее всего ему будет с Фелицией; именно панические мысли о том, как ему скрыть от нее свою нищету, и толкали Реджиналда к дверям Салли.

У Каллендера был свой ключ от дома, где она жила, но, поднявшись по неосвещенной лестнице, он счел необходимым немного переждать перед тем, как заходить в ее комнату. Он осторожно прислушался – Каллендер никак не мог забыть тот случай, когда он, явившись без предупреждения, стал свидетелем сцены, которую предпочел бы не видеть; но на этот раз изнутри раздавался только женский голос, мурлыкавший обрывки песни. Каллендер постучал. Изнутри послышалось шуршание, а потом в дверях показалась Салли, неодетая, если не считать черного корсета, отороченного алым шелком. В руке у нее была щетка для волос с перламутровой ручкой.

– Реджи! Привет, дорогой.

Это уменьшительное имя Каллендер терпеть не мог, но раздражение вскоре растаяло в ее жарких объятиях. Окутанный облаком ее духов, он увлек Салли обратно через порог, закрыл за собой дверь и стал жадно ее целовать, а его руки медленно исследовали открытые части ее тела. Через несколько секунд Салли оттолкнула его, одновременно смеясь и пытаясь отдышаться.

– Девушки, знаешь ли, тоже дышат воздухом, – сказала она, – кроме того, с леди следует сначала побеседовать.

Она улыбнулась ему через плечо и села возле туалетного столика, уставленного баночками краски и пудры. Некоторое время Каллендер довольствовался тем, что, прислонившись к стене, наблюдал, как она расчесывает свои блестящие каштановые волосы. Как же Салли не похожа на Фелицию: румяная, а не бледная, пышная, а не худенькая, и начало в ней преобладало плотское, а не духовное. И он с удивлением понимал, что почему-то Салли его не устраивает, хотя и готова дать ему все, чего он только ни пожелает; Каллендер был убежден, хотя никаких на то доказательств у него не было, что, овладев своей невестой, он сможет пережить нечто большее, чем способна ему дать Салли. Вообще-то это почти не имело значения: одно уже принадлежащее Фелиции состояние делало ее намного более подходящей спутницей жизни. Каллендеру достаточно было окинуть взглядом комнату, чтобы убедиться в этом.

Милый беспорядок, который в доме любовницы может показаться очаровательным, для жены был бы совершенно неприемлем. Покрытый пылью пол, кровать не застелена, и на всех предметах обстановки валялись груды торопливо сброшенной одежды. В целом картина напоминала, как ему представлялось, ателье портного, развороченное взрывом.

Внимание Каллендера привлекла книжонка, наполовину закрытая скомканной простыней. Реджиналд взял ее в руки и расправил мятую обложку, украшенную аляповатой картинкой: скелетоподобная фигура в плаще нависала над спящей женщиной. Летучие мыши и надгробные камни украшали собой пугающее название: «Вампир по имени Варни, или Кровавое пиршество».

– Что, Салли, читаешь дешевые страшилки?

– Девушки иногда скучают. И рассказ такой славный.

– Да это же просто дрянь.

– Может, и так, но читать увлекательно. Это про одного типа, который умер, но по ночам возвращается и пьет человеческую кровь. Он пробирается прямо к ним в комнаты, да-да, и высасывает из них кровь до капли, пока они спят. Он прокусывает им горло. – Для выразительности Салли коснулась собственной шейки.

– По мне, все это редкая пакость, – заметил Каллендер, листая книгу в поисках других иллюстраций.

– И сами они становятся вампирами после того, как он с ними расправится.

– Еще он, похоже, вколачивает в людей поленья, – произнес Каллендер, обнаружив особенно страшную картинку.

– Да нет же, Реджи. Это делается для того, чтобы раз и навсегда уничтожить вампира. В сердце ему вбивают деревянный кол, так-то. – Салли артистично положила руку на свою пышную грудь.

– Но ты же не веришь в эту чепуху, да?

– Не знаю, но тут есть о чем подумать, верно? А еще мне нравится то, что я чувствую, пока читаю. Я вся покрываюсь гусиной кожей.

– Тогда я советую тебе зажечь камин.

– А ты мне не поможешь, милый Реджи? Мне столько всего надо успеть сделать.

– Собираешься на выход?

– Вот-вот, ухожу, дорогой. А почему ты спросил?

– Потому что я знаю лучший способ тебя согреть.

Каллендер бросил книжку обратно на кровать и решительно шагнул к туалетному столику. Он зарылся лицом в кудрявые надушенные волосы Салли и взял ее обеими руками за грудь. Она выгнула спинку, прикрыла глаза и улыбнулась, почувствовав его дыхание на своем лице.

– Ты был в пабе и пил джин, да?

– А что в этом дурного? – спросил Каллендер, пытаясь расстегнуть ее корсет.

– Ты мог бы и с собой немного принести.

– Неужели сам я опьяняю недостаточно?

– Ты прав, Реджи. Так чудесно иметь богатого любовника. Чувствуешь себя особенной.

Каллендер сорвал с себя галстук.

– Но ты любила бы меня и без этого, да?

– Конечно, любила бы. Да, мои соболезнования, я слышала, у тебя умер дядя. – Она освободилась от его неуклюжих рук и быстро разделась сама.

И вскоре они оказались на кровати, и на забытую книжку про вампира по имени Варни обрушились два трепещущих тела.

Мертвая Комната

Короли, построившись, как на параде, стояли смирно, а человек простого сословия шагал мимо. Он был гидом, но униформа делала его похожим на солдата, и его хриплый голос, называвший каждую коронованную особу Европы, все больше раздражал Каллендера. Реджиналду уже вконец опротивел этот назойливый человечек и тянувшиеся бесконечной вереницей восковые фигуры; эти мягкие статуи с фальшивыми украшениями начали вызывать у него отвращение еще до того, как он вошел в музей мадам Тюссо, поскольку в связи с легкой воспламеняемостью экспонатов ему пришлось выбросить последнюю из импортных сигар дяди Уильяма.

И ни до, ни после этого публичного оскорбления не случилось ничего, что могло бы смягчить гнев Каллендера. Поход в музей мадам Тюссо, на Бейкер-стрит, начался самым ужасным образом: наняв кэб, Каллендер приехал к Фелиции Лэм, но обнаружил лишь ее отсутствие. Зато тетя Пенелопа присутствовала самым навязчивым образом и кокетливо заявляла свои права на Каллендера в качестве сопровождающего, пояснив, что Фелицию четверть часа тому назад посадил в свою карету мистер Ньюкасл, тот самый медиум. Охватившее было Каллендера негодование быстро сменилось почти что паникой: он никак не мог отделаться от беспричинных опасений, что его невесту похитили и теперь ему ее больше не видать. Добираться до музея восковых фигур пришлось под аккомпанемент непрекращающейся болтовни тети Пенелопы, так что поездка превратилась в пытку.

Кульминация, которая, к удивлению Каллендера, вызвала у него лишь раздражение, оказалась сущим пустяком. Фелиция, с притворной скромностью потупив глаза, стояла в освещенном газовыми фонарями вестибюле универсального магазина на Бейкер-стрит, держась за длинную, тонкую руку Себастиана Ньюкасла. Не приходилось сомневаться в близких отношениях между ними, и Каллендер, пусть и ощущая, что дальше ничего столь значительного уже не произойдет, закипел от злости. А когда тетя Пенелопа потащила его осматривать выставку, ему показалось, что Фелиция улыбнулась ей с благодарностью. Было понятно, что за все билеты заплатил Ньюкасл, и Каллендер, по правде говоря, в этом отношении не мог предпринять решительно ничего.

Экскурсия по галерее восковых фигур для Каллендера превратилась в кошмар задолго до того, как он оказался возле Комнаты ужасов. Экспонатов он почти не замечал, зато от его внимания не ускользнул ни один из тех взглядов, которыми обменивались его невеста и Себастиан Ньюкасл. Они, казалось, намеренно отставали от остальных, увлеченно беседовали на личные темы, в то время как Каллендер шагал вперед под напором толпы, а также тети Пенелопы – эту женщину он рад был бы удавить. Лицо Каллендера пылало, галстук душил его: может, Фелиция сознательно над ним издевается? Он так напряженно следил за идущей позади группы парой, что чуть было не сбил с ног экскурсовода, когда процессия неожиданно остановилась у двери, вход в которую преграждал шнур из алого бархата.

– Здесь мы завершим нашу экскурсию, – объявил человечек в синей форме. – То есть вы увидели основную экспозицию. Но за моей спиной, леди и джентльмены, за этим шнуром, за этой дверью, находится Мертвая Комната. Или, как ее еще выразительно называют, Комната ужасов в музее мадам Тюссо. Те из вас, кто приобрел билеты на эту необычную выставку, могут сейчас последовать за мной, но предупреждаю вас, что этот зал содержит изображения пороков и инструментов уничтожения. Здесь представлены самые отъявленные душегубы и злодеи прошлого и настоящего, а также подлинные орудия пыток и казни, в том числе и та самая гильотина, на которой расстался с жизнью король Франции. Кроме того, вы увидите изображения отрубленных голов короля и его королевы, Марии-Антуанетты, а также таких известных деятелей, как мистер Робеспьер, – все это подлинные слепки, которые непосредственно после казни выполнила своими умелыми руками мадам Тюссо, тогда совсем юная девушка, и было это более полувека тому назад. Эта выставка не для пугливых, да, леди и джентльмены, но вы предупреждены, и тех из вас, кто отважился посетить Мертвую Комнату, прошу следовать за мной.

Каллендер с некоторым удивлением наблюдал, как толпа постепенно растаяла: то ли побаиваясь, то ли жалея денег на билет, британская публика, по крайней мере в этот вечер, не склонна была любоваться ужасами. В итоге осталось всего четверо посетителей, и все они были из компании Каллендера, хотя, конечно же, возглавляла группу тетя Пенелопа. Она подчеркнула этот момент, вскрикнув от восторга, когда дверь в Комнату ужасов открылась и ее пригласили внутрь.

В зале было темно, – так и задумано, решил Каллендер, – и в первый момент ему показалось, что в сумерках их поджидает толпа. Когда глаза его привыкли к потемкам, он понял, что фигуры расположены группами, как заключенные, ожидающие приговора на скамье подсудимых. Он заметил, что среди экспонатов попадаются и женские фигуры; особенно привлекла его внимание весьма пожилая дама в сером платье. В целом же все они не производили особого впечатления, тем более это были всего лишь скульптуры.

– Так вот она, знаменитая Мертвая Комната, – громко произнес Каллендер, зная, что за ним идет Фелиция. – На вид не так уж и страшно. За вознаграждение в сто гиней я с удовольствием провел бы ночь среди этих оцепеневших злодеев.

– Простите, сэр, – с улыбкой ответил гид. – Эту награду предлагает Госпожа Молва, а не мадам Тюссо, которая вовсе не хочет, чтобы после десяти часов вечера, когда музей закрыт, здесь ходили посетители. Единственным живым человеком, которому позволено проводить ночь среди этих фигур, является сама мадам Тюссо.

– И вы и вправду на такое пошли бы, Реджиналд? – потрясенно спросила тетя Пенелопа, и Каллендер почувствовал некоторое удовлетворение, хотя ему было бы приятнее услышать реакцию Фелиции. Он осмелился посмотреть назад и с удовольствием отметил, что взгляд ее бледно-голубых глаз направлен на него.

– Конечно, этот приз кто-то просто выдумал, – сказал он. – Здесь и школьника ничем не напугаешь. Что это за два типа вот там? – Он указал тростью на парочку лохматых бандитов, в кепках и рваных шарфах.

– Что же, сэр, вы начали не в том порядке, как это принято, но посетителей сегодня так немного, что последовательность, думается, значения не имеет. Это Берк и Хэйр. Подонки, обворовывавшие могилы и убивавшие людей. Они крали трупы для изучения в анатомических лабораториях, а потом начали убивать, когда свежих трупов на кладбищах не хватало. Берк был казнен в тысяча восемьсот двадцать девятом году, по доносу своего подельника. Они оскорбляли мертвых и губили живых. Подлейшие типы, и эта композиция – одна из наиболее популярных у посетителей.

Эта история, напомнившая Каллендеру кое-что из его собственного прошлого, не особенно его позабавила.

– Конечно, такие пакости давно ушли в прошлое, – отметил он. – Теперь в медицинские школы поступают все необходимые им материалы.

– Но и сейчас находятся подонки, готовые грабить мертвых, – вмешался Себастиан Ньюкасл.

Рука Каллендера против его воли потянулась к карману жилета, где лежали часы дяди Уильяма. Он снова призадумался, насколько большой силой может обладать этот медиум, но потом отбросил все свои подозрения, а также воспоминания о спиритическом сеансе. То видение было вызвано гипнозом или усталостью, а может, каким-нибудь наркотическим препаратом, но со сверхъестественными силами, конечно же, не имело ничего общего.

– Как же люди могут быть способны на такие презренные поступки, – тихо проговорила Фелиция, и Каллендер снова почувствовал, что вот-вот покраснеет от стыда. А вдруг они что-то знают?

Тут ему вспомнилась строчка из старинной пьесы, на которую однажды его затащил дядя, – что-то насчет того, что совесть делает людей трусами, – и он решил не тревожиться. Все же он забеспокоился, когда отметил, что ни Себастиан Ньюкасл, ни Фелиция Лэм не сказали ему ни слова, если не считать формальных приветствий, пока не затронута была тема ограбленных покойников. Он в отчаянии начал искать, на что можно было бы переключить внимание, и тут случилось как раз то, что нужно, хотя вряд ли он рассчитывал на нечто подобное: тетя Пенелопа заверещала.

Он посмотрел туда, куда она показывала пальцем, и глаза его ошеломленно распахнулись, увидев то, что она заметила первой. Та самая женщина в сером, почти скрытая фигурами убийц. Она встала! Ее морщинистое лицо обратилось к неяркому газовому светильнику, глаза блеснули, и дама улыбнулась. Теперь, когда она стояла, за ней нависла гигантская тень, и Каллендер неуверенно шагнул назад, а тетя Пенелопа рухнула ему на руки. И они упали бы на пол, если бы не холодный неподвижный корпус Ньюкасла. Каллендер почувствовал, как сомкнулись на запястье его взлетевшей вверх руки пальцы медиума, и тут же понял, что ожившей фигуры боится меньше, чем этого ледяного существа у себя за спиной. Перед глазами его промелькнуло застывшее лицо Ньюкасла, суровое и полное презрения личико Фелиции и сморщенные черты пожилой дамы, будто скользившей в его сторону. Все эти лица были бледны.

– Мадам Тюссо! – произнес гид, поспешно шагнув назад, и в его поклоне отразилось раболепие. – Я не предполагал, что вы здесь!

– Вот вы меня и представили, Джозеф. Где же мне, старушке, встретить своих друзей, как не среди мертвых? Сегодня вы можете уйти пораньше, Джозеф; я сама займусь нашими гостями. Один из них меня очень заинтересовал.

Джозеф буквально бегом удалился, и Каллендер, проследив взглядом за исчезающим из виду гидом, резко повернул голову, ожидая, что пожилая ваятельница восковых фигур смотрит на него. Вместо этого он тут же обнаружил, что мадам Тюссо, моргая, всматривается в лицо Себастиана Ньюкасла.

– Мы раньше не встречались, сэр?

– Мне представляется, что я вряд ли мог, где-то встретив мадам, не запомнить ее.

– Вы любезны. Но насколько вы правдивы?

Хотя по-английски мадам Тюссо говорила бегло, все же можно было догадаться о ее французском происхождении, да и в речи Ньюкасла слышалось что-то иностранное, но Каллендер не мог понять, что это за акцент.

– Ваше лицо, как мне кажется, забыть невозможно, – сказала пожилая дама.

– А теперь вы мне льстите, – ответил Ньюкасл.

– Едва ли я имела такие намерения, но ваш шрам, простите за грубость, совершенно незабываем.

– Извините, если мой шрам оскорбил ваши чувства.

– Что вы, сэр. Это я должна просить прощения, но мне кажется, что я вас помню. Тот, кто дожил до восьмидесяти семи, как я, многое успел повидать. И мне кажется, что я помню человека с таким же лицом, как ваше, или, по крайней мере, слышала о нем. Но это было так много лет назад, что едва ли вы и были тем человеком.

Себастиан Ньюкасл лишь поклонился в ответ. В Мертвой Комнате было так темно, что лиц было почти не разглядеть, так что Каллендер никак не мог догадаться, о чем думают двое беседующих, зато он прекрасно видел, как Фелиция переводит взгляд с мадам на Ньюкасла и обратно. Однако настоящим потрясением для него стало то, что тетя Пенелопа, придя наконец в себя, вырвалась у него из рук и поинтересовалась, знакомы те двое или нет.

– В Париже, в те времена, когда бушевала революция, поговаривали, – сказала мадам Тюссо, – что один чародей нашел способ жить вечно.

– Неудивительно, во времена общего смятения рассказывают много таких историй, – ответил Ньюкасл.

– Само собой, – согласилась мадам Тюссо. – А человек, о котором я говорю, был бы сейчас старше меня. Все это произошло более пятидесяти лет назад. Должно быть, это всего лишь совпадение.

– И такое, говорят, бывает, – сказал Ньюкасл.

– Он был испанцем, – продолжала мадам Тюссо, – и я многое отдала бы за то, чтобы изваять его портрет из воска, но теперь все это уже позади. Не хотите ли взглянуть на реликвии, напоминающие мне о революции? Я дорого за них заплатила.

– Чем же? – спросила Фелиция.

Увлеченно следивший за разговором Каллендер о ней почти забыл.

– Тем, что руки мои были в крови, юная леди, а еще тем, что воспоминания не покинут меня, пока еще живо мое старое тело. Я училась мастерству у моего дяди, и по приказу вождей революции мне приходилось делать восковые слепки с голов, только что брошенных палачом в корзину. Только что отсеченных вот этим орудием!

Мадам Тюссо выразительным жестом протянула руку и дрожащим пальцем указала на мрачные очертания сооружения из деревянных брусьев и веревок. Даже при таком слабом освещении скошенное стальное лезвие тускло поблескивало.

– Гильотина! – ахнула тетя Пенелопа.

Она слегка качнулась в направлении орудия казни, как будто в трансе, и уставилась на острый край. Можно было подумать, что она опасается, не рухнет ли нож гильотины на плаху, подойди она чуточку ближе. Сначала она опускала взгляд все ниже и ниже, а потом наклонилась, разглядывая экспонаты у подножия гильотины. Тетя Пенелопа напоминала Каллендеру хозяйку, разглядывающую куски в мясной лавке.