Текст книги "Негодяи (сборник)"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Патрик Ротфусс,Джо Аберкромби,Гиллиан Флинн,Гарт Никс,Майкл Суэнвик,Конни Уиллис,Джо Лансдейл,Чери Прист,Скотт Линч,Дэниел Абрахам
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 53 страниц)

Пол Корнелл

Британский писатель Пол Корнелл пишет романы в жанрах научной фантастики и фэнтези, комиксы и телесценарии и является одним из двух людей в мире, номинировавшихся на премию «Хьюго» по всем трем направлениям. Его роман в стиле городской фэнтези London Falling вышел в издательстве Tor, а продолжение, The Severed Streets, вышло в мае 2014 г. Он писал сценарии для сериала «Доктор Кто» на Би-би-си, сценарии комиксов «Бэтмен и Робин» для DC Comics. В настоящее время пишет сценарии серии «Росомаха» для Marvel Comics. Его рассказы публиковались в Isaac Asimov’s Science Fiction Magazine, Interzone и многих антологиях.

Быстро развивающиеся и странные события приведенного ниже рассказа являются продолжением серии рассказов Пола Корнелла о деяниях Джонатана Гамильтона, шпиона времен Большой Игры в Европе девятнадцатого века в альтернативной реальности, где развитие технологий пошло совершенно иначе, чем в нашем мире, за счет способности открывать в пространстве многомерные складки и управлять ими. Рассказы несколько напоминают истории Чарльза Стросса о Руритании. Гамильтон постоянно предотвращает катастрофы, делая это в вычурном стиле, напоминающем приключения Джеймса Бонда, а может, и Доминика Фландри, героя Пола Андерсона, который вполне мог бы считаться его прообразом. В данном рассказе Гамильтон схватывается не на жизнь, а на смерть с тем, кто не менее умен и опасен, чем он. С самим собой.

Пол Корнелл
«Легкая смерть»

Кливден – один из потрясающих домов Величайшей Британии. Он стоит на берегу Темзы в Букингемшире, у окончания величественной аллеи, из тех, что еще сохранились в таких местах и по которым неслись кареты тогда, когда еще ездили по земле. В огромном парке росло дерево Карла Великого, доставленное из колоний в Колумбии и сформированное в виде гостевого домика. Обсаженные тисами дорожки вели к эллингу, на аппарели которого стояли метки с датами, обозначавшие подъем воды в дни больших наводнений. Аппарель пришлось удлинить вдвое, чтобы она доходила до нынешней кромки воды. Находясь в доме, на 180 градусов вокруг можно было любоваться цветниками и панорамой мест, ранее бывших заливными лугами, но теперь ставшими безупречными пашнями. Другая половина окружающего мира показалась бы простому наблюдателю охотничьими угодьями. Плавно подымающийся пустой холм, чтобы можно было следить за добычей до самого горизонта, деревья по обе стороны холма, среди которых дичь может укрыться. Укрытия для загонщиков. Балкон с видом на парк, с которого можно бросать благосклонные взгляды и считать добычу. В подобающее время года вы услышали бы здесь говор ружей, лай гончих и науськивание псарей, которым не мешали ни ограда, ни кюветы. Желобы были лишь у переднего двора, чтобы было куда смыть кровь.

Гамильтон часто работал в штатском, так что хорошо знал подобные поместья. Места, где особы королевских кровей рисковали выходить в свет за пределами своих дворцов, и в этом случае за ними всегда требовался особый присмотр. Места, где люди, почти полностью потерявшие душу в ходе Большой Игры и сменившие сторону, искали свои возможности. Именно в таких домах эти безнадежно испорченные люди могли снять ношу со своих душ, а их слова могли восстановить равновесие, нарушенное их же действиями. В таких домах офицеры, подобные Гамильтону, давали показания после чьей-либо смерти или увечья. И, в конечном счете, всегда это были места, из которых такие, как он, уже никогда не возвращались. Будто каталог мест в Лондоне и за границей, в которых проводили полжизни сотрудники в штатском, поля, на которых делались пометки, становившиеся приговорами. Такие здания были физическим проявлением незыблемого порядка вещей, чьи карты были будто дворянские гербы, начертанные на землях Англии. Их слова можно было прочесть даже тогда, когда ты лежал лицом в грязи. Особенно тогда. Именно в тех обстоятельствах, в которых сейчас оказался Гамильтон. Мысль об этом его успокаивала. Но пока что он еще не мог заставить себя приготовиться к смерти.

Он увидел приглашение на столе, выйдя завтракать. Название усадьбы, дата. Сегодня же. Написано новым стилем, что означало, что послание писали не рукой, будто оно появилось на карточке по чьему-то слову или по воле Божьей. Никаких выводов не сделаешь. Кроме четкой уверенности в том, что, несмотря ни на что, властвующие над ним все еще не сомневались в том, кто они и что им следует делать.

Он принял приглашение безо всяких предчувствий, какие бывали у него раньше, ощущая лишь глухую обреченность. Это был ответ на вопрос, который он не мог сформулировать. Поднялась злоба, бессмысленная и бесполезная, такая, какой он до сих пор никогда не ощущал. Гамильтон понимал, что обязан принять приглашение, но все сильнее проникался уверенностью, что ему не хотелось его получать. Факт того, что он обязан сделать это, казался ему неуместным, будто ноша, которую взвалили на него те, кто поставил иные, чем он, цели. Есть лишь один вариант, решил он, глядя на карточку в онемевших пальцах, – попросить, чтобы его отправили решать какое-нибудь безнадежное дело. Но, возможно, в настоящее время такие дела лишь в блокаде, и если они не хотели привлечь его раньше, то тем более не захотят отправить туда. Тем не менее, он уцепился за эту мысль, одеваясь и собирая вещи для загородной поездки. Даже такая надежда показалась ему трусостью и предательством. Приговоренному не пристало просить о чем-то палача. А его мысли – прямой путь к этому.

Но надежда не оставляла его. Овладевала им. Он готовился, снедаемый собственным чувством равновесия. Глупо, сказал он себе, предполагать, что он отправляется в Кливден, чтобы ему воздали должное. Или хотя бы поблагодарили за все эти годы и тепло попрощались. Он постарался освободиться от надежды на это.

Он глядел из окна экипажа, пикирующего вниз, к аллее, ведущей в Кливден. На земле никого не было, даже ни одного работника в поле. Необычно. Обычно их там бывало много, и они махали рукой пролетающим экипажам, сидя за штурвалами огромных комбайнов и молотилок или на спинах реактивных коней. Гамильтон понятия не имел, сколько слуг требуется, чтобы содержать такое поместье, как Кливден, но их количество должно было исчисляться сотнями. Традиционно их всегда было больше, чем нужно, поскольку «работа найдется каждому, но большая ее часть делается на всякий случай», как сказал один шутник. В тех двух случаях, когда он стал свидетелем гибели офицеров в таких местах, это произошло (в первый раз как несчастный случай, во второй – как самоубийство, которое он будет помнить до гробовой доски) за пределами домов, там, где никто не мог помочь. И не надо убирать их всех. Нет, сказал он себе, ведь наверняка это просто более масштабный вариант того, чему он стал свидетелем в Кебл. Еще никаких улик, а он уже сам себе нарисовал картину ужасов.

Экипаж остановился у окончания подъездной дороги, и Гамильтон вышел на гравий. Свело ногу, и он едва не упал. Стареем. Интересно, видели ли они это? Плевать, забудь. И эту мысль он тоже прогнал. Ему не плевать. Он обязан. Было что-то неестественное в том, что он взял экипаж, понял он, если в нынешние времена он мог просто открыть тоннель и мгновенно попасть сюда из квартиры в Лондоне. И саквояж взял, будто не желая, если понадобится переодеться к ужину, вернуться домой за одеждой точно таким же способом. Всеми этими действиями он будто что-то хотел доказать. С упорством, достойным лучшего применения. Будто намеревался окончить свою службу так, как было в Кебл той ночью. Понимание этого разозлило его еще больше. Только дураки и преступники не осознают того, что они делают. Похоже, у него более нет сил избежать этой участи. Прибыть сюда, как тот, кто склонил голову пред властью тех голосов, нескольких внутри одного, пред болью, желанием или эгоизмом, позволить тем, кто угрожает равновесию, разрастись и понять это лишь здесь, на пороге… будто предложить властвующим в этом доме уничтожить его. И они будут правы, сделав это.

После этой мысли он позволил себе улыбнуться с облегчением. Они будут правы, сделав это. Если он сможет это принять, все будет в порядке. Он взял саквояж. Не станет вставать на дыбы и прыгать, чтобы вернуть его, как перепуганный недоучка. Если внезапно скажет или сделает что-то не по своей воле, но это будет исходить из другой его половины, которая должна была бы быть под его контролем, равновесие еще можно будет восстановить. Ценой его жизни. И незачем об этом тревожиться.

Но мысль не оставляла его. Те, кто держит в руках его жизнь, похоже, ныне не слишком ценят равновесие в наши дни, не так ли?

Эта мысль была будто затаившаяся смерть, куда худшая, чем реальная.

Если мир искушает его разбить свой собственный карточный домик, то лишь потому, что ныне, похоже, это делает каждый. Замешкался он здесь, на дороге, право, замешкался. Осознав свою жизнь, как карточный домик.

Возможно, весь мир гибнет.

Возможно, все его ровесники это чувствуют.

Но ведь наверняка никто из них не оказался в подобных обстоятельствах?

Экипаж наконец-то уехал. Гамильтон заставил себя шагнуть вперед, глядя на саквояж в руке, от которого теперь никуда не денешься.

И вдруг увидел перед глазами приказ. Он должен идти не в дом, а в лес.

Он двинулся по извилистой тропинке, к краю леса. Небо было затянуто облаками, но тени в лесу падали под неестественными углами, так, будто кто-то где-то включил сценическое освещение.

Он вошел в лес.

Шел по тропе мимо поваленных деревьев, спиленных не так давно, но лесоруба уже не было. Остановился и прислушался. Нормальные звуки природы. Но не звуки пилы, металла по дереву, не звуки машин. Странно, что этот эффект столь совершенен.

Подошел к краю поляны. Вот откуда этот странный свет. Здесь, похоже, царило лето, поскольку свет шел сверху. И воздух теплее. Гамильтон сохранял спокойное выражение лица. Медленно шел в центр и увидел деревья, которых здесь не должно быть. Он хотел соблюсти этикет, но трудно это делать по отношению к тому, кто пренебрегает своим поместьем. Будто с него погоны сорвали и в грязь бросили. Ему захотелось накричать на них. И стало стыдно за то, что захотелось.

– Хотели меня видеть, сэр? – сказал он, обращаясь к самому высокому из деревьев.

Прошла всего пара недель с того момента, когда его вызвали на встречу с Терпином в Кебл. Командир был в гостях у декана и попросил Гамильтона присоединиться к нему за профессорским столом. Тогда это выглядело совершенно естественным, колледж Кебл существовал в этом мире и тогда, когда Гамильтон был еще студентом. Он, как обычно, прибыл в Оксфорд и, как обычно, выслушал пересуды дежурных по поводу Моргана. На мгновение остановился у часовни, подумав об Энни, о том, как ужасно ему ее не хватает. Но он даже смог смотреть на часовню и любоваться ею, и был доволен своей выдержкой. К тому времени он уже несколько недель находился в отпуске. Должен был понять, что это подозрительно долго. А перед этим его использовали для бросовой работы, куда его отправляли младшие офицеры, даже не позволив ему вернуться в драгунский полк, который без конца выходил на учения в Шотландии. Действительно, он должен был понять, прежде чем ему это открыли, что его держат подальше от чего-то важного.

Именно у декана Кебл он впервые повстречал Терпина, столько лет назад, когда ему впервые предложили секретную службу. Для некоторых, сказал тогда Терпин, равновесие, ежесекундная оценка и изменение всего, начиная с военной силы и заканчивая личной этикой, есть то, что сдерживает войну между великими державами и их колониями по всей Солнечной системе, то, что ощущается нутром. Это было за пару лет до того, как медики-теологи занялись исследованиями осознания равновесия человеческим умом. Гамильтон обнаружил в себе подобное свойство. Терпин уже тогда был таким, каким Гамильтон знал его все последующее время, с лицом из сплошных заплаток выращенной искусственной кожи, изрезанным в переулках Киева и наполненных грязной жижей в окопах в Зимбабве.

Но входя в резиденцию декана в этот раз, после десятилетий, проведенных на службе, Гамильтон отдал честь, казалось, совершенно иному Терпину. С гладким лицом, безо всяких следов пережитого. Гамильтон проявил осторожность и не среагировал. А Терпин ничего не сказал.

– Интересные сегодня люди собрались, майор, – сказал он тогда, кивая в сторону пришедших в резиденцию декана. Гамильтон огляделся. Действительно, теперь, когда он вспоминал это, то осознал, что именно в тот момент его собственное чувство равновесия опасно накренилось, готовое рухнуть.

Рядом с людьми в парадной форме, вечерних костюмах и одеяниях священников стоял небольшой олень.

Не то чтобы это было чье-то необычное домашнее животное. Его взгляд следил за передвижениями людей и ходом бесед, а потом он стал принимать в них участие, и его рот, из которого исходили слова, выглядел до ужаса человеческим. Гамильтон быстро глянул туда, где существо в водовороте прозрачных одежд разговаривало с капелланом. Рядом была видна вращающаяся колонна… будто постоянно падающих птиц или не совсем птиц, а искусственных устройств связи, которые часто посылали Чужаки, чьи силы кружили вдоль границ Солнечной системы. Видимо, падающие птицы были для усиления эффекта, а не… хотелось бы назвать это одеждой… проявлением идеи того, что Чужаки объединяются в огромные вращающиеся структуры, планируя свои действия. Вращающаяся колонна держала бокал вина – каким-то немыслимым образом. Эти создания – леди, предположил Гамильтон. Скорее, понадеялся.

– Во Дворце все в бешенстве, – сказал Терпин. – Относительно того, относительно этого.

У Гамильтона не нашлось разумного ответа. Он о таком слышал, естественно. Достаточно, чтобы презирать это и попробовать сменить тему. То, что новый король дозволял и даже приветствовал подобное, вероятно, к стыду Элизабет… Гамильтон прервал себя. Даже в мыслях нельзя себе позволять думать о королеве столь личным образом насчет того, что она чувствует или не чувствует по отношению к своему супругу.

– Не в твоем духе все это? – спросил Терпин.

– Нет, сэр.

Терпин помолчал, раздумывая, и сам перевел разговор на другую тему.

– Бодлеанская библиотека, думаю, теперь расширится до бесконечности.

– Это ей на пользу.

Терпин кивнул в сторону угла.

– Итак. Что насчет него?

Он имел в виду молодого мужчину, говорившего с прекрасной женщиной. Сначала он показался Гамильтону знакомым. А потом он вспомнил. И впервые почувствовал гнев, тот, что уже больше не покидал его. Вот что попало сюда на сбитых кораблях Чужаков. Безусловно, не все из этого пошло на безделушки. Либо безделушки уже начали войну.

Это было будто увидеть сына, которого у него не было, собственное лицо, только без отпечатка, оставленного на нем временем. Мелькнула мысль, призрачная, что они украли у него этот момент встречи с сыном. И это был лишь первый из множества призраков.

Волосы темнее. Тело более худощавое, бедра сильнее выражены, чем плечи. На парне не было формы, но он был при черном галстуке, так что они не смогли или даже не захотели записать его в полк. Молодая женщина толкнула парня локтем, и тот поглядел на Гамильтона. Шок, будто перед зеркалом оказался. Те же глаза. Гамильтон не осознавал, какое выражение лица у него было в тот момент, но его молодой двойник улыбнулся, когда они встретились взглядами. В улыбке не было ни малейшего почтения. Или привлекательности. Но Гамильтон узнал ее. Сдержал гнев, понимая, что этот мальчик сможет читать его, как открытую книгу. Он понятия не имел, что такое стало возможно. Наверное, здесь очень закрытое собрание, если присутствующим дозволено увидеть их одновременно. Парень этого ожидал. Ему это позволили.

Гамильтон повернулся к старшему по званию и удивленно приподнял брови.

– А девушка кто?

Терпин замешкался, явно не ожидая, что Гамильтон ничего не спросит про парня.

– Ее зовут Бесценное Ничто.

– Родители не боялись трудностей?

– Может быть, это было вроде memento mori. Она…

– Из «Колледжа герольдов», да, – закончил за него Гамильтон, разглядев цветной шелковый шарф. Вот так цвета колледжа еще не носили, черт их дери.

– Ну, ничего странного в нынешние времена. Она старший герольд, но на испытательном сроке.

– Из-за него.

Мысль о том, что старший герольд как-то связан с таким исключительным созданием, как этот парень, показалась Гамильтону совершенно поразительной. Герольды решали вопросы династических браков, судьбы семей и стран. В колледже хранились генеалогические древа всех благородных семей, в нем изучались тонкости родовых гербов, они имели власть вмешиваться в торжественные церемонии и разбор прав наследования. Конечно, сейчас повсюду ходили слухи, что колледж на грани роспуска или закрытия, поскольку они попытались найти способ протестовать против новых обычаев, но не преуспели в этом. Похоже, они были ошеломлены тем фактом, что у его величества оказались столь скверные советники. Отдельные детали конфликта даже попали на полосы утренних газет. Но в вечерних выпусках, безусловно, ничего уже не было, как всегда. Для Гамильтона сама мысль о сражении между собой ветвей власти была будто мысль о том, что человек может сам себя ударить в лицо. Святотатство, ощущающееся на физическом уровне, вполне характеризующее, до чего докатилась нынешняя эпоха.

– Тебе действительно нечего сказать по его поводу? – спросил Терпин, прерывая его грезы.

Гамильтон сделал вид, что задумался.

– Как у него дела на стрельбище?

– Приемлемо. У тебя всегда все было приемлемо.

Ударение на «ты» он делать не стал.

И тут декан стукнул ложечкой по бокалу. Леди, джентльмены, оптический обман и небольшой олень приступили к обеду.

Гамильтон почувствовал облегчение, увидев, что молодая версия его самого отправилась к дальнему концу стола, находящегося на возвышении в конце зала. В любых иных обстоятельствах ему было бы приятно вновь оказаться в этом месте, ощутить запах свечей и полированного паркета, но глядя на столы студентов, он понял, что чего-то здесь не хватает. Обычно между рядов было множество прислуги, разносящей подносы с едой и подливающих напитки в бокалы. Он вдруг увидел, как тарелка сама собой появилась перед молодым парнем, оживленно болтающим с соседями. Похоже, он ничуть этому не удивился. Гамильтон сидел напротив Терпина и сейчас вопросительно на него посмотрел.

– Скрытое обслуживание, – сказал старший по званию. – Теперь это много где делают. Слуги ходят по бесконечной складке, по сути, вероятностному миру, пустому, рядом с настоящим. Еще одно применение новым устройствам. Вполне изящное, согласись.

Гамильтон не считал необходимым соглашаться с такими юношескими суждениями наставника. Интересно, не получилось ли так, что его новое лицо, гладкое, следствие того, что он – новая версия себя, более молодая. Но нет, чувствовался опыт жизни в голосе – том, который привык слышать Гамильтон.

Терпин уловил его настроение.

– Один из сотрудников в штатском мне это нашел, – сказал он, будто про новый экипаж. – Как только великие державы осознали, что попавшие нам в руки устройства дают возможность создания вероятностных миров за пределами равновесия, во Дворце решили, что наша обязанность – вести там разведку, чтобы выяснить, куда ведут эти открытые тоннели. Разведотряды нашего полка исходили их вдоль и поперек.

Гамильтон начал понимать, почему его не подключили к последним операциям.

– В том числе иную версию тебя?

– Несколько. Изначальный владелец отличался от оригинала на один ньютон, около того. Ну, с точки зрения физики. Там, откуда он появился, большинство наших конфликтов не происходили, поэтому и лицо гладкое. Наши парни его прихватили, а когда вернулись, соединили его сознание с бесконечным тоннелем. Будто терьера на лису притравили. Как только он вышел, я вошел, используя тот же самый способ. Это позволит мне продержаться несколько дольше.

Гамильтон задумался над последними его словами. Его баланс был нарушен этим мальчишкой, и он позволил себе бунтарскую мысль, поскольку тогда это не ощущалось настолько опасным, что Терпин хотел обрести не возможность послужить подольше, а получить тактическое преимущество при Дворе. Теперь он был больше похож на тех, кому там служил. Не говоря уже о дистанции, образовавшейся между ним и его подчиненными.

– А что, если вероятностные миры начнут атаковать нас таким же способом?

– Это было первое, о чем мы подумали. Похоже, мы уникальны, по крайней мере, по сравнению с близлежащими вероятностными мирами. Единственные, кто столкнулся с Чужаками. Возможно, они вообще существуют только в нашем мире. Если они начнут заглядывать в гости, мы можем начать заключать договоры с Британиями из вероятностных миров, а не совершать на них набеги.

– И распространим на них равновесие?

Терпин поднял руки. Возможно, он считал, что это за пределами его понимания.

– Как же там могут существовать более молодые версии людей, живущих здесь? Как может существовать вероятностный мир, в котором… я… в его возрасте?

– Эти миры имеют волновую природу, как мне сказали.

– Как волны, способные к интерференции между собой в нашем мире, чтобы создавать пики и провалы равновесия?

– Предположительно.

Снова это нетерпение, когда речь зашла о равновесии.

– Некоторые волны отстают от нас во времени, некоторые – опережают.

– И есть вероятностные миры, в которых возможны болтливые олени и колонны из птиц? Или это только изображения в преддверии подобного?

– И то, и то в какой-то мере. Существует очень большой набор вариантов, как говорят.

Терпин наклонился вперед, будто собираясь сообщить Гамильтону самую суть дела. Гамильтон был рад, что они попали сюда не по его вине.

– Слушай, этот молодой ты – первый, кого сюда переправили. У него собственный разум, не чей-то иной. Хороший парень, волонтер из мира, настолько похожего на наш, что сложно найти малейшее отличие.

– За исключением Чужаков?

– Именно.

– И отсутствия равновесия?

– Да, да!

Гамильтон задумался над тем, не хочет ли Терпин вложить в голову этому мальчишке его разум. Но вряд ли стоило с ходу приглашать их обоих на светское мероприятие.

– Если мы можем сделать все это сейчас, а я не знаю, можем ли…

– То, что я тебе сейчас скажу, не подлежит разглашению. Сам увидишь, если проверишь, что твое прикрытие уже реагирует на мою интонацию. Ты не сможешь рассказать этого никому.

И он внезапно с досадой поглядел на ошеломленное лицо Гамильтона.

– Естественно, никто не говорит, что ты попытался бы!

Похоже, манера поведения Терпина сменилась вместе с телом. Это тоже шокировало Гамильтона, как и некоторое из того, что ныне говорилось и делалось при Дворе.

– Если мы можем сделать все это сейчас с использованием их устройств, тогда почему Чужаки сами не могут открыть тоннель сквозь блокаду, выскочить посреди Уайт-Холла и на нас накинуться?

– Хороший вопрос. Великие державы обсуждают его. Совместно.

Услышанного Гамильтону оказалось достаточно, чтобы понять, что теперь уровень сотрудничества между дворами великих держав Европы стал много выше. Появление Чужаков вынудило их, когда случайно обнаруженные новые устройства в разных частях Солнечной системы грозили расшатать равновесие. В этом, как он подозревал, чувствовалась рука божества. Если она где-то и была.

– Главная теория на сегодняшний момент состоит в том, что по какой-то причине Чужаки запретили использование вероятностных миров между собой. Что это принцип ошибочной религии, которой они придерживаются. Вероятностные миры, возможно, являются побочным результатом систем, используемых ими для передвижения, но пока что лишь мы осознали смысл этого побочного эффекта, вовсе не поняв при этом принципы их передвижения.

– Можем ли мы это использовать, чтобы застать их врасплох?

– Над этим уже работают.

Вот это уже был разговор, который был более привычен для Гамильтона в общении с командиром. Он пожалел о своей первой реакции, понимая ее причину и восстанавливая самоконтроль. Сегодняшний вечер, как минимум, был спланирован в качестве проверки его характера, и пока что он лишь спотыкался на каждом шагу. То, что он ощущал по этому поводу, оказалось несущественным, как обычно.

Оставшееся время обеда Терпин рассказывал ему о множестве аспектов стратегии совместной обороны, принятой «великим союзом» великих держав. В их число вошли новые, в последнее время. Например, савойцы. Ходили слухи, что даже турки собираются присоединиться. Гамильтону очень хотелось спросить, где же здесь равновесие. Что случится, если все страны окажутся на одной стороне? Было ли появление Чужаков и их устройств одновременно фатальным ударом, последним мгновением, когда равновесие обрушится, и переходом в некую новую социальную и физическую реальность, как часто предполагали специалисты? Было ли это то, что происходит сейчас повсюду? Он всегда считал, что это станет великим моментом, а не чем-то просто странным, таким, как обнаружить в резиденции декана странных животных. Или это просто очень резкий взмах маятника, который вскоре, как обычно, исчерпает себя и замедлится?

Но Терпин, верный своему новому обличью, вообще не упоминал о равновесии, кроме того раза, когда он поддержал разговор, из вежливости перед началом обеда. Гамильтон отчасти надеялся на то, что кто-то из небожителей начнет спор по этому вопросу. От Александрии, своей служанки, он узнал, что ходят слухи, что среди духовенства не все в порядке, что следующий синод в Йорке жестко отзовется о его величестве и ужасающем содружестве наций, но пока не было видно признаков этого. Здешние клирики явно уверенно чувствовали себя в подобной обстановке, как и та девушка-герольд.

На протяжении всего разговора Гамильтон не сводил взгляда с командира. Просто не хотел постоянно вертеть головой, глядя на свою молодую версию, и чтобы это заметили. Продолжал делать вид, что все в порядке. В надежде, что это не станет выглядеть неестественно. Зазвонил колокольчик, студенты засобирались на выход, а декан пригласил гостей в кабинет, на бренди. Терпин сказал, что ему надо кое с кем поговорить, и ушел.

Когда Гамильтон вошел в кабинет, молодой парень двинулся ему наперерез. Бесценная была с ним, и у нее было заинтересованное лицо. Терпин, хвала Богу, ушел в другой конец помещения, так что никто не станет устраивать церемонии представления. Гамильтон понимал, что командир будет за ним следить. Все еще не знал, что от него ждать. Но если это игра, то он намерен ее выиграть.

– Майор, – сказал юноша. – Сказать вам не могу, с каким нетерпением я ждал этого момента.

– Желал бы я сказать то же самое, – ответил Гамильтон. Прозвучало это почти как оскорбление. Посему Гамильтон сделал жесткое выражение лица. Пусть будет так. – Где они нашли тебя?

Юноша, казалось, нимало не смутился.

– А, в пыльном коридоре, который можно было бы назвать иной реальностью.

– Модель этого года.

Гамильтон, против воли, глядел на Бесценную дольше, чем на свою молодую копию. Она поглядела на него в ответ. Интересно, как много параметров, по которым она их сравнивает?

– У большинства людей возникнет множество вопросов, – сказал юноша.

– В природе невинности – вызывать вопросы, в природе долга – принимать его.

– А в природе возраста – быть слишком уверенным в себе.

А парень вспыльчив, если решит, что может себе это позволить. И высоко ценит свое достоинство. Он сам в молодости таким же был. Вот почему Гамильтон тогда решил щелкнуть ему по носу, чтобы убедиться, обладает этот парень таким же, как у него, самообладанием или нет. Что ужасно, рациональное объяснение пришло Гамильтону в голову лишь потом.

Возможно, в этом и цель – проверить, кто из них проявит больше вежливости. Сказали ли мальчишке, какая судьба его ожидает, если он провалит испытание? Могло ли быть так, что, в конечном счете, именно Гамильтону позволили проверить его нового… носителя? Или его замену? Нельзя позволять себе о таком думать. Гамильтон повернулся к Бесценной. Миниатюрная, с длинными рыжими волосами, которые подчеркивало зеленое вечернее платье, которое… да, наверное, снова влияние вероятностных миров, платье выглядело, или являлось, залитым солнечным светом летним лугом. Находиться в ее присутствии значило не видеть его, а находиться в его присутствии. Она привыкла, что на нее заглядываются, и добивалась этого. Веснушки на ее лице не выглядели девическими, напротив, лишь добавляли пламенной серьезности ее взгляду, глазам, в которых горел невероятный интерес, вызов миру, не меньший, чем ее платье. Но говорила она приветливо.

– Итак, где же вы со мной познакомились? – спросил он.

Она улыбнулась, но не рассмеялась.

– Нас представили друг другу в «Колледже герольдов». Полковник Терпин привел его туда. Осмелюсь заметить, мы не представлены.

– Простите великодушно. Я предположил, что у нас и так некоторый… уровень… знакомства.

Интересно, вспылит ли она, подумал Гамильтон. Но она улыбнулась, нисколько не оскорбившись. Хотя улыбка показалась ему вынужденной. Она еще не совсем приспособилась к тому, как все теперь происходит. В душе – все тот же герольд. Гамильтон решил, что это ему в ней нравится. Чему, конечно же, вряд ли стоит удивляться.

– Как вы думаете, почему Терпин хотел, чтобы мы познакомились? – спросил юноша.

– Возможно, он счел это уместным и желал испытать нас обоих.

Гамильтон глянул на Бесценную, будто подразумевая, что она могла бы сделать то же самое. Но она лишь нахмурила чудесные брови. Парень встал между ними. Видимо, решил, что им обоим необходимо перенести этот незримый поединок в физический мир.

– Скажите, майор, вы в карты играете? – спросил он.

Декан, без сомнения по совету Терпина, с готовностью согласился устроить игру. Избранные, те, кто уже понял, что они видят перед собой, оглядев Гамильтона и юношу, были заинтригованы и начали громко переговариваться. Вероятно, подумал Гамильтон, пока готовили стол и несли карты, что в Величайшей Британии теперь есть группы подобных людей в самых модных салонах, меняющие обличье, возраст и внешний вид. Равновесие на грани, теперь все станут бросаться в самые опасные и романтичные приключения, как какие-нибудь бешеные исландцы. Может, это результат блокады. А может, вся эта свистопляска началась сразу, когда корабль упал.

Кто-то решил, что играть будут в клок секонд. Ни Гамильтон, ни юноша играть в нее не умели. Опять же, не случайность, подумал Гамильтон. Им сдали по десять карт из новой колоды, положив одну из сдач на стол. Гамильтон взял утешительный бокал односолодового виски «Наппог Кастл», с винокурни Талламор. Ни здесь, ни за профессорским столом теперь не подавали такого, с чем справились бы защитные барьеры его головы. В этом и был смысл подобных обедов. Добраться до реального положения дел, вот в чем смысл, подумал он, вот в чем заинтересованы приглашенные сюда. Так что пришлось дать фору, по своей воле. Парню, безусловно, придется сделать то же самое. Несмотря на предостерегающий взгляд Бесценной, он взял бокал.