Текст книги "Нам нужна великая Россия (СИ)"

Автор книги: Николай Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

За годы пребывания в Совете министров что-что, а уж общаться с одним из членов Государственного совета научился. Правда, в большинстве случаев рядом находился император, успокаивающе воздействовавший на своего решительного в неправильные моменты брата.

Михаил Александрович нахмурился. Часть души говорила ему, что Столыпин действует правильно. Памятуя о подавлении революции, он отдавал должное решительности Петра Аркадьевича, но с другой стороны... Перечить ему? И проливать кровь, когда можно просто договориться? Стоит лишь дать ответственное, не запятнанное грязью министерство, и толпа схлынет. Ведь это все, что действительно нужно стране! А "столыпинские галстуки" только испортят дело.

Поколебавшись несколько мгновений, Михаил Александрович потер руки. Он внимательно смотрел прямо в глаза не в меру дерзкому статс-секретарю.

– Мой брат уж слишком сильно полагался на Ваши способности, милейший Петр Аркадьевич. Молю Бога, чтобы в этот раз он не ошибся. Но... – принц потер руки еще более картинно.

Верный лакей, презрительно глядя на объект ненависти господина, подал полотенце Михаилу Александровичу, усердно стиравшего несуществующую кровь.

– Надеюсь, что мне удастся оправдать надежды Его Императорского величества, – снова кивнул Столыпин.

– Больше мне делать здесь нечего, – пожал плечами Михаил и направился прочь.

Все тот же лакей, цокнув каблуками по паркету, подал принцу шубу с алым подбоем.

– Храни Бог Россию, – только и сказал на прощание. – Больше, видимо, некому.

Михаил Александрович при этих словах не повернулся к Столыпину. Да и обращался он, кажется, ни к кому конкретному. Да вот только...В этой фразе было все отношение принца к надеждам Столыпина на успех. Петр Аркадьевич понимал, что в этом отношении много верного, да только вот...

Едва Михаил скрылся из кабинета, как премьер-министр вздохнул. Натужно так, как во дни первой революции.

– Что ж, милостивые государи. Теперь вся ответственность за судьбу Петрограда лежит на нас. Мы должны справиться, должны.

Столыпин, казалось, обращался к самому себе. Он смотрел только на расстеленную прислугой карту Петрограда. Прикидывал, что происходит...А происходящее совсем не радовало...

Примерно в середине совещания Занкевич обратился к Столыпину с предложением лично узнать настроение солдат, которые стояли в охранении у Зимнего.

– Непременно, узнайте. Только... – Столыпин покосился на мундир Занкевича. Тот больше походил на штабного, паркетного генерала, к которому вряд ли прислушаются солдаты.

– Все уже придумано, – Михаил Ипполитович прекрасно понял этот взгляд. – Возьму мундир павловцев, так меня быстрее примут за своего.

Столыпин довольно кивнул:

– Замечательная идея, ступайте, – и продолжил совещание.

Михаилу Ипполитовичу потребовалось едва ли больше пяти минут, чтобы истребовать нужную одежду и облачиться в нее. Несколько гвардейцев, бывших на первом этаже, с радостью предложили запасную форму, лежавшую в соседней комнате со сторожкой. Михаил Ипполитович оказался доволен столь быстро разрешившейся проблемой. Застегнув последнюю пуговицу, цокнув каблуками сапог (привычка – ее не отобьешь!), он направился прочь из Зимнего, на площадь. В голове проносились воспоминания из командования лейб-гвардии Павловским полком. Какие сражения!.. Какие подвиги!.. И все ради чего?.. Государь растерял последние крохи доверия, этом Михаил Ипполитович был совершенно согласен с Гучковым. Да и вообще... Телеграммы Алексеева говорили о развале армии. Чего можно ждать от такого правления? Необходимо утихомирить народ, ведь армия – это его часть, только вооруженная. Едва только тыл обретет то, чего желает, как на фронте будут достигнуты настоящие победы. В этом Занкевич теперь уже не сомневался.

Солдаты теснее жались к кострам, разведенным по всей площади. В иное время от бесчисленных огоньков, верно, рябило бы глаза, – но сейчас в темноте сверкало едва ли двадцать-тридцать очагов. Солдат было мало, очень мало. Они растягивались по всей длине до Адмиралтейства, а оттуда – к вокзалам. Еще теплилась – вместе с огнем – надежда на то, что подойдут войска с фронта. И если не дать восставшим занять пути, то верные престолу силу сразу же, прямо с колес, будут идти в бой. Во всяком случае, на это еще надеялись кое-какие офицеры. А вот солдаты!..

Занкевич шел мимо костров. И если у самых дверей Зимнего разговоры были веселые (ну, насколько было возможно в те минуты), люди храбрились, то чем дальше от дворца, чем глубже в холодную кровавую ночь, тем становилось хуже. Вот у какого-то костра сгрудились восемь, а может, десять стрелков, с унтерами. Они то и дело поглядывали в сторону Александровского сада. Чернота, сгустившаяся меж лысых деревьев, могла схоронить бессчетное число людей.

– А может, того? Пойдем отсюда? А? Знаю хорошее местечко, идти недалече...Хозяйка – солдатка, вдовая, но веселая! Пригреет! Накормит! А может, и еще чего, а? – это был тот самый унтер.

Занкевич старался держаться как можно дальше от этого костра, но, видимо, зря: стрелкам не было никакого дела до офицера. Они, верно, только лишь по привычке бросали взгляды окрест, но чем темнее становилось, тем слабее становилось привычка.

– А что? Этак мы тут простоим...Мы тут сколько простоим, братцы, а? Да и зачем? Оно нам надо, я вас спрашиваю, надо, братцы? – унтер не унимался.

Солдаты уже слушали его, развесив уши. Вчерашний студент, прошедший ускоренные курсы прапорщиков, выглядевший много моложе собственных подчиненных, – о, он был на высоте положения в те минуты! Чувствовал себя мыслящей глыбой, равной, а то и превосходящей самого Чернышевского с Оуэном.

– Нет, нам не надо! Здесь же как? Здесь народ поднялся, наши же братья-солдаты, рабочие, все, кто только может, вся мыслящая часть общества, вся лучшая часть народ!

Солдатам было приятно чувствовать, что они не одни. Если бы одни, да дали бы говорить унтеру? А сейчас, сейчас вся страна, получается против них пошла...Или, верно, они против страны? Да и оно все равно лучше в тепле, кто бы там кого ни бил по мордам... На открытой всем ветрам площади уж точно хуже, чем на Кирочной у той солдатки. Или где у друзей-товарищей, да хоть на Выборгской сторонушке!

– И вот сейчас мы за свободу сражаемся. А как будет у нас свобода, так и германца одолеем! Об этом все говорят, да! Все в этом уверены! – унтер, вчерашний студент, был невообразимо доволен.

Еще бы! Ведь он – часть лучшей части общества! И народ, он рядом с народом, вот с этими солдатиками! А народ – с ним, это уж по глазам было видно!

Занкевичу сейчас бы вступиться, врезать для острастки по морде (пусть не по уставу, зато по правде) прапорщику, гаркнуть, приободрить нижних чинов, да только...

Как он будет бить человека, с которым был совершенно согласен?.. Может, потому вчерашний студент и не таился от офицер: чуял, что Занкевич – с ним.

Михаил Ипполитович почувствовал, что дело сделано. Он и так узнал больше, чем требовалось. Начни спрашивать в лицо того же прапорщика, он покажется верным престолу человеком, отойди на шаг – и в спину понесутся возглас "Доколе?!". В разговорах же промеж собой люди высказывали, что было у них на душе.

На душе у Занкевича, начальника военной охраны Петрограда, кошки на душе не скребли уже – выли во всю глотку, вырастая в тигров. Зачем было сражаться, если народ против царя? Гучков был прав, кругом прав...Дело Столыпина проиграно, проиграно окончательно, если у самого Зимнего ведутся такие разговоры, да еще – среди "надежных" частей!.. А он ведь предупреждал, предупреждал Хабалова! Говорил, что надо что-то делать! А что в итоге получилось?

Со стороны Певческого моста донеслись выстрелы.

"Вот что получилось!" – подумал Занкевич, возвращаясь в теплую сторожку. Он хотел сменить мундир, уже начал было расстегивать пуговицы – да передумал. Лучше остаться в этом, чем в форме начальника военной охраны. Уж офицера-павловца десятым делом тронут...

Занкевич не оглядывался назад, а потому не заметил, как тот самый унтер повел уже даже не озиравшихся стрелков к Александровскому саду.

Михаил Ипполитович изложил все, что думал, Столыпину. Премьер ненадолго замер. Он размышлял, что следует делать.

– Что ж. Нечего и ожидать, что горстка солдат будет держаться героями на виду у миллионного города. Необходимо действовать, причем действовать незамедлительно, – наконец сказал Петр Аркадьевич.

– Но как? У нас совершенно нет сил, на которые следует положиться. Лучше дождаться здесь, собрать кое-какие припасы, возвести баррикады. Нижние чины уже заваливают бревнами и всяким сором окна и двери. Этак мы сможем продержаться до подхода основных сил, – возразил Занкевич.

Гучков обещал, что все совершится быстро, максимум – в четыре дня. Как он сообщило недавно, уже ведутся постоянные разговоры со Ставкой. Все они должны оставить одно впечатление: необходимо новое правительство. Михаил Ипполитович верил, что эта перестановка сможет убрать ответственность за тяжелое положение с плеч императора и переложить на плечи земцев и общественных деятелей. Иначе бы, наверное, он и не пошел на переговоры с Гучковым. Хотя...Занкевич боялся себе признаться, но и без такой уверенности вполне сочувствовал "Прогрессивному блоку". Ведь...В общем, они были правы, а их оппоненты – нет. В том-то и все дело, как представлялось это Михаилу Ипполитовичу, начальнику военной охраны столы огромнейшей державы мира...

И в этакой-то обстановке ожидать успеха от какой-то там активности горстки солдат? Помилуйте, да они же разбегутся! Да у них, в конце концов, по пятнадцать патронов на винтовку! А сейчас, верно, и того меньше! Какие активные действия? Ну какие?!

– Мы, – Столыпин словно бы ответил на этот вопрос. – Пойдем в самый центр восстания, туда, где сможем не дать восстанию стать настоящей революцией. Двинемся двумя колоннами. Одна – все силы, что сейчас в Зимнем, городовые, жандармы, казаки. Вторая – силы Кутепова. И так мы очистим всю набережную и окрестные кварталы...

Занкевич мысленно представил карту Петрограда. Если идти от Зимнего по набережной...Куда? На запад не получится, там восставших практически нет...На восток? Это же...

– Дума? – с некоторым удивлением спросил Михаил Ипполитович.

– Именно. Сейчас вокруг нее собираются все силы.

Столыпин сжал кулаки. В который раз он, в общем-то, сторонник парламента, сталкивался с думской оппозицией. Но ведь он дал им шанс работать дружно, плодотворно, – так нет! Снов! И кто? Снова Гучков, снова левые! Словно бы самой судьбой ему было суждено вновь с ними столкнуться.

– Но... – Занкевич пожал плечами. – Общественное мнение сейчас на стороне депутатов, и борьба с ними повлечет настоящую революцию.

– Общественное мнение, возможно, с ними. Да только не все общество – русский народ, – покачал головой Столыпин.

Хабалов и Балк молчали. Они, кажется, вовсе потеряли нить происходящих событий, и полагались теперь на волю провидения. Только Занкевич еще отдавал себя хоть какой-то отчет. Но на то он и был боевым офицером, попавшим затем на штабные должности, чтоб совершенно не теряться в пылу сражения.

– И еще. Вспомните присягу. И соответствующие статьи Свода о преступления уголовных. И все Вам станет ясно, уж поверьте, – Столыпин, похоже, наконец-то обрел полную уверенность в себе.

В ту минуту он выглядел неприступной глыбой, как когда-то на думских дебатах. Петр Аркадьевич вскочил на любимого "конька" и обрел какое-никакое, а душевное равновесие. Теперь он знал, что следует делать, – и он это сделает, несмотря ни на что.

– Это же самоубийство, лезть в самое пекло, пока не подошли основные силы! У нас нет необходимого порыва! Все-таки у нас запасные части, а не "пожарная команда" Деникина или того же Каледина! "Железных" солдат у нас нет!

– Ну так и с той стороны не германские окопы, Михаил Ипполитович. А припасы...Натиск...Что ж, придется идти быстро, не впадая в панику, не сдаваясь. И толпы отхлынут, на то они и толпы. Пока еще они не почувствовали полной безнаказанности, у нас будет шанс на победу.

Занкевич молчал. Наконец, он произнес:

– Я сделаю необходимые распоряжения.

Сказал он это тоном простого исполнителя, ничуть не охваченного одним порывом со Столыпиным.

– Уже делается. Но, если считаете нужным...Распорядитесь собираться на площади. С музыкой. Непременно с музыкой пойдем. Древние писали, что она придает храбрость. Это единственное, что еще может нас спасти...– и, тише, с посеревшим лицом. – Когда уж патронов на один скорый бой...Да...

По пути в сторожку Михаил Ипполитович наткнулся (а если точнее, это она на него чуть не наткнулась) на дверь в комнату с работавшим телефонным аппаратом. Что, если позвонить?.. Он стоял посреди коридора несколько мгновений. Может, предупредить? Предотвратить пролитие крови?.. Но нет. Он и так достаточно сделал для него. Для умного – достаточно.

А Занкевич прекрасно знал, что Гучков был одним из умнейших людей России...

И Гучков доказывал это всей России – и Ставке – в те часы с удвоенной силой...

Глава 8

Офицеры и нижние чины быстро собирались на Дворцовой площади. Можно сказать, что они приободрились. Нет, чувствовалась в них усталость, непонимание происходящего, отчаяние (когда еще подкрепления подойдут!). Но – хотя бы стало ясно, что делать в ближайшие часы. По дворцу бегали взад-вперед посыльные, выкатывались немногочисленные «максимы», стучали каблуки по полу.

Снег перестал, выглянуло солнце, едва колонна выстроилась перед знаменитым балконом.

– Петр Аркадьевич, надо бы... – начал было Занкевич, но Столыпин покачал головой.

– Нет, буду говорить с порога. Оттуда лишь одному человек позволено обращаться к народу, его народу, – вздохнул Столыпин. Ему хотелось многое, очень многое сказать этому человеку, но было не время.

Занкевич кивнул и куда-то быстро умчался. Видимо, отдать последние распоряжения.

Столыпин выходил одним из последних. Первое, что он увидел – "Сим победиши". Мороз по коже. Петр Аркадьевич, кажется, именно в ту минуту почувствовал, какое бремя сейчас на нем лежит. Небольшой отряд против вооруженной толпы – единственное, что сейчас олицетворяло порядок и власть в столице огромнейшего государства в мире.

Не вполне отдавая в своих действиях отчета, Петр Аркадьевич снял шапку и перекрестился. Движение это передалось солдатам. Многие из них бросали взгляды на ангела, задирая голову. Не по уставу, зато по совести. Наступило молчание. Заранее (ну как...насколько это было возможно) подготовленная речь напрочь вылетела из головы.

Столыпин оглядел строй. Все ждали от него слов, "тех-самых". Ему вспомнилось, как он выступал перед Государственной Думой о важности земельного вопроса. К сожалению, левые газеты вообще не поняли той речи, а правые заметили только "Не запугаете!". Сейчас нужна была тоже хлесткая фраза. Но...

– Порядок, – громко выкрикнул он. – Порядок. Мы идем устанавливать порядок. Только вы, – он обвел взглядом выстроившихся солдат и офицеров, немногочисленных жандармов и городовых, – и можете это сделать. Мятежные запасные полки против. Толпы студентов и сбежавших из тюрем воров и убийц.

Сейчас у офицеров, видно, была в головах мысль: "Зачем же он так пугает солдат?! Неужели хочет по домам распустить?! Сдаться?!".

Столыпин поднял правую руку высоко вверх, а потом резко махнул.

– Да и черт с ними! Никто, кроме нас! Ура! За веру, царя и отечества!

– Ура!

Тут же офицеры начали командовать построением. Две формируемые колонны быстро приобретали боевой вид. Пулеметы размещали на флангах и вперед. Конные разъезды – позади, чтобы блокировать попытку обхода. Даже пушку-"двоечку" выкатили! Правда, снарядов к ней было раз-два, да и обчелся. Оставалось надеяться только на то, что самый вид пушки охладит пыл восставших.

Столыпин, несмотря на всеобщие уговоры, занял место в голове колонны.

– Диктатор я или нет? – отмахнулся он. На счастье, согласился вооружиться "браунингом", разве что прокомментировал: – Ну натуральный революционер.

С этими пистолетами на самого Столыпина охотились годами – в свое время. Теперь, можно сказать, местами поменялись охотник и жертва.

– Сформируем вспомогательные отряды, которые будут перекрывать выходы на соседние линии, – отрапортовал Занкевич. Он приободрился, весело отдавал приказы и смотрел в будущее с надеждой. – Веселее, братцы!

"Диктатор закивал".

– Чрезмерного урона избегать. Но и не жалеть бунтовщиков, – коротко отрезал он, уже шагая по утрамбованному снегу Дворцовой.

Петр Аркадьевич не видел, но из темнеющих (боялись свет включить) здания штаба на него поглядывали десятки глаз. Вот-вот должны были появиться первые восставшие.

Решено было идти Большой миллионной, чтобы затем свернуть на Кирочную:

– Может, набережной? Хотя бы с левого фланга не обойдут, – предложил один из офицеров, Столыпин не помнил уже, какой именно.

– Из Петропавловки могут обстрелять, прямой наводкой. Опасно. Куда лучше обезопасить хотя бы огня артиллерии.

– Что Вы! Помилуйте! Да солдаты разбегутся переулками, не догонишь! Потом сами же в спину нам стрелять будут! – негодовал Балк. Он уже почти пришел в себя от страха первых часов, и решил сесть на любимого конька.

– Опасно, чрезвычайно опасно. Надо дождаться подкрепления. С фронта, должно быть, уже направлены силы! Из Пскова быстро резервы подойдут! День-другой, только лишь! – покачал головой Хабалов. – Раз уж гвардия...

– Запасные полки– это еще не гвардия, – отрезал Столыпин. – Александр Павлович.

Кутепов прочертил пальцем невидимую линию на большой карте Петрограда.

– Пойдем сперва Мойкой, затем – через Михайловский сад, прикроем ход основной колонны через Первый инженерный, потом – Сергиевской, соединяемся в Таврическом саду. Сообщаться будем конными разъездами.

– А если сопротивление окажут настолько мощное, что не сможем пройти к Таврическому? – всплеснул руками Балк.

От бездействия он перешел к истерике. Столыпин и до того понимал, насколько плох подбор лиц для обороны главного города страны, но чтобы настолько?..

Но все-таки вопрос был правильным.

– Что скажете? – Столыпин обратился к Кутепову. Петр Аркадьевич лихорадочно соображал. И вправду, куда продвигаться?

– Полагаю, нужно будет возвращаться на Дворцовую, а потом – на Василевский остров. Есть опасность попасть под обстрел Петропавловской, но зато меньше опасность окружения. Там закрепимся.

– Огнеприпасов никаких, – пожал плечами Хабалов.

– В штыки пойдем, – парировал Кутепов, кулаками придавливая карту.

– Согласен. Будем отступать на Васильевский. А там попробуем Петропавловку освободить, или хотя бы займем острова. Будем очищать район за районом. Оградим от Финляндской стороны, крупного очага восстания.

– Рискованно, – вспыхнул Балк. Он разжигал себя. Может, бодрился, может, нервы сыграли свою роль. – Что мы так можем контролировать? Запасов еды, оружия...

– Еду возьмем на Васильевской. Купим. Или реквизируем. Петру Аркадьевичу, думаю, такие полномочия переданы. Я плохо помню соответствующие установления, – Кутепов перевел взгляд на Столыпина. У Александра Павловича буквально горели глаза. Недолго думая, Столыпин кивнул:

– Такие полномочия имеются.

– Значит, решено? – ответом Кутепову было молчаливое согласие и легкий кивок Столыпина.

Теперь же план начал реализовываться.

– Встретимся! – Столыпин был краток, а Кутепов и вовсе ограничился воинским приветствием.

И вот – тронулись. Столыпин прямо-таки ощущал поступь солдат и офицеров по Дворцовой. Поравнялись с атлантами. Черные гиганты вселяли уверенность: если уж они небо смогли удержать, то Столыпину предстояло ма-а-аленькое такое дельце. Смогли атланты – сможет и бывший премьер.

Шли дружно. Петр Аркадьевич, пока мог, провожал взглядом вторую колонну, которая отделилась, едва они поравнялись с углом Зимнего.

Здесь двинулись быстрее. Опасность угодить под огонь отдельных восставших, которые вполне могли прятаться в одном из зданий, значительно возрастала.

Над колонной вился дымок: настолько горячо дышали солдаты. Слышался хлап лощадей: разъезды еще оставались позади, но звуки еще доносились.

– Вперед разведку, затем городовых, они знают эти переулки. Придать пулеметный взвод, – теперь Столыпин следил за реализацией заранее озвученного плана.

Конный разъезд – разведка – быстро выдвинулась, вскоре пропав. Снова начал падать снег, отчего кавалеристы казались уходящими в белесое марево. Колонна двинулась еще быстрее.

К обочине прижимался брошенный мотор. В нем уже вовсю копались "охотники", передовой отряд. "Уайт". Вместительный! Как еще в Петрограде остался не реквизированным?

– На ходу! – радостно крикнул унтер (только потом Столыпин узнает – из ушедших в учебную студентов Петроградского политеха). – На ходу!

Петра Аркадьевича озарила мысль: сыграли роль воспоминания о борьбе с бомбистами.

– Один пулемет в кузов, и гренадер туда. А унтера – за руль, видно, что разбирается.

"Диктатор" никогда не поверил бы еще лет десять назад, что приходится заниматься делом, которое можно было бы на подпоручика возложить. Что ж, времена не выбирают...

Разбирались с мотором недолго: быстро сообразили, что требуется: прикладами проделали дыру в борту (хлипком, к сожалению), и "Уайт" ощерился пулеметом, одним, но очень гордым.

Раздался выстрел: Столыпин сперва увидел только, как цепь залегла в снег. Хабалов ткнул его под ребра, и повалил на снег. В считанных пядях от левой руки премьера взлетел снег, побеспокоенный пулями. Еще очередь, – но теперь стреляли уже свои. Дали несколько залпов по окнам, сопровождавшиеся громким звоном бьющихся окон.

– Беречь патроны! – тут же раздался возглас одного из офицеров.

Воцарилось молчание: стрелки заняли укрытия, благо, многочисленные ниши и парадные позволяли.

– Пушкой бы, – вполголоса заметил со Столыпиным офицер.

– Нельзя. Это наш город, – моментально отрезал Петра Аркадьевич.

– Тогда зачистить, – судя по погонам, это был старший унтер, тоже из недавних студентов.

– До китайской пасхи будем, – буркнул один из сидевших в той же нише стрелков.

Раздался свисток: можно было двигаться дальше.

– Цепями! Вперед! – скомандовал Занкевич.

Правильное решение: первый выстрел засвидетельствовал начало настоящего сражения за город. Сперва двигались медленно. Петр Аркадьевич не спускал глаз с фасада дома, откуда раздались выстрелы. Больше оттуда ни единого звука не донеслось: значит, действительно кончили с противником.

Первые же проблемы возникли на Первом зимнем, что. Впрочем, и следовало ждать от такого названия. С восточной – противоположной – стороны ограду моста засели десятка два, много, три солдат. Благо, городовые вовремя об этом оповестили. Цепи даже залечь не успели: восставшие дали деру, испугавшись численности отряда.

– Арестовать! – коротко приказал Столыпин.

Раздались залпы поверх голов убегавших, окрики, свистки городовых. Кое-кто – по старой памяти – поднял руки кверху, остальные же юркнули на Дворцовую набережную, один помчался в ближайшую парадную.

Всех их – а "парадного" первым – быстро поймали.

– Делать только с ними что? – мрачно спросил Балк. – Не отправлять же с арестантской ротой в Петропавловскую! Они тут же сольются с основной массой восставших.

Столыпин протолкнулся через цепи к задержанным. Иные прятали лица в отвороты шинелей, кто-то смотрел прямо в глаза бывшему премьеру. А один – видом рабочий – выпалил в лицо Столыпину:

– Всех не перевешаете! Сбросим вас, кровопийцы!

Тот самый старший унтер потянулся было, чтобы огреть запальчивого по лицу, но Петр Аркадьевич кивком остановил.

– Ты, видно, меня не узнаешь. Столыпин. Тот самый вешатель, – и бывший премьер ухмыльнулся. Сейчас репутация должна была ему помочь. – Тот, что галстуки придумал.

Тут с рабочим сделалось страшное: на его загорелом (должно быть, металлист, с Путиловского или еще откуда) лице появились белые, белее снега, пятна, в мгновение ока покрывшие его полностью. Уверенности у рабочего больше не было.

– По закону военного времени, – заметил Балк. – Как в пятом году.

– Душители, – выпалил рабочий и замолчал.

– Что, близка подмога-то? – спросил бывший премьер, глядя прямо в глаза побелевшему металлисту.

Тот отмалчивался. Не знал: иначе сказал бы, уж Столыпин это прекрасно понимал.

– Пусть городовые этих в участок отведут, из тех, которые еще держатся. Запереть.

– Я бы расстрелял, – махнул рукой Балк.

– Патроны надо жалеть, – вполголоса ответил Столыпин, глядя вслед конвоируемым, и, громче, добавил: – Потом обратно. Нагоните.

– Патроны жалеть, патроны жалеть...– вздохнул Балк.

– А когда их станет слишком много? Мы в тылу оставляем слишком много противников. Соберут их в единый кулак, и... – Занкевич продолжать не стал. Это и без того было понятно.

Столыпин издалека наблюдал, как с той стороны Мойку двигаются цепи кутеповского отряда. Шли солдаты ходко, пока не встретив сопротивления.

– Рассеем их. Все равно центр восстания надо подавить и лишить массы командиров. Без организации все рухнет. Жаль, в пятом году мы этого не понимали, – покачал головой Столыпин.

Поднялся ветер. Добрый знак: дул в спину.

Цепи колонны шли нервно. Плечи атлантов скрылись далеко позади. Последняя духовная поддержка исчезла вместе с ними.

Улица здесь сужалась, и колонна чрезвычайно растянулась. Получалось так, что "Уайт" занимал едва ли не половину пространства меж домами, так что солдатам приходилось тесно прижиматься к его бортам.

– Сюда бы один-два "Руссо-Балта", – буркнул все тот же старший унтер. Он определенно начинал нравиться Столыпину: простые решения простых проблем.

Вот бы и бывшему премьеру так.

– Пара гранат, и попрощаемся с ними, – ответили откуда-то сзади.

Люди нервничали, а потому рождались такие разговоры. Нужно было что-то...

Как раз приблизились к Мошкову переулку. Подоспели разведчики, по взволнованным лицам было легко прочесть: проблемы.

– Сотни две, а может, три. Пытаются обустроить баррикады. У Аптекарского!

– Благодарю, – кивнул Столыпин, и обратился к офицерам. – Обойдем набережной? Мойкой и зайдем через...А, нет, там же Кутеповы должен идти. Ударим одновременно.

– Может, попытаемся разоружить их? Потолкуем. Все-таки это... – начал было Хабалов, но осекся.

– Отдадим приказ сдать оружие. Откажутся – подавим огнем, – Столыпин был непреклонен. – Остальные будут знать, что сопротивляться бесполезно и опасно. Если бы вовремя был дан приказ открыть огонь по восставшим, можно было бы избежать малой крови.

– Мы ждали четкого приказа Его Величества... – и снова Хабалов осекся. Он понял, что лучше не начинать.

– Кто чего сдал, разберемся после того, как все закончится, – отмахнулся Столыпин. – Поговорю я.

– Никак невозможно, – вскинулся Занкевич.

– Император на меня возложил бремя, мне и ответственность. – Столыпин ускорил шаг.

– Лучше через парадные направим, попробуем баррикады обогнуть! Сомнительно, что они сплошную линию обороны возвели! – Занкевич пытался отговорить Столыпина.

– Там видно будет, – бывший премьер был непреклонен. – Дайте знать Кутепову, пусть готовит фланговый удар.

Перед Аптекарским переулком и впрямь виднелись баррикады. Сейчас еще хлипкие, они быстро обрастали всяким хламом, а главное, защитниками. Слышались отрывистые команды: с той стороны нашлись организаторы. Столыпин приметил арку, что вела во дворы. Там уже стояло несколько стрелков, проверявших, есть ли там восставшие.

– Быстро! Быстро! Глухой двор? Проверить! – хоть сейчас не требовалось вмешательство Столыпина. Люди уже начинали привыкать к необходимости вести бой в самом центре столицы.

Баррикады и впрямь могли смотреться внушительно – для тех, кто никогда не видел восстания пятого года. Здесь – тьфу! Вот где сила была! Как Москва-то полыхала! Транспорт не ходил, великая забастовка...И ничего, справились. Правда, тогда у восставших не было опыта боевых действий. У многих запасников, что стали основной массой революции, тоже такого не было. Однако у унтеров и прочих людей кое-что в голове имелось.

Раздался выстрел, – пуля забурилась в снег у самых ног Столыпина. Предупреждение. Столыпин поднял правую руку в знак того, что стрелкам надо успокоиться, причем стрелкам с обеих сторон.

– Мы крови не хотим, – громко начал он. – Только порядка.

– Вот и будет порядок! Наш порядок! Страну продали и предали! – рявкнули из-за баррикады.

– Это кто предал? Те, кто устраивает революцию в столице, пока на фронте война? – Столыпин прищурился.

За баррикадами принялись шушукаться.

– Вот на ту войну и отправят! А у меня дети! Эти снюхались с германцами, хлеба нет, страну продают! На смерть посылают! А что лезть, ежели предатели все! Запродались германцу! – раздался возглас с той стороны.

– Вот кто об этом говорит, у того и спрашивайте, кто там кому продался. А мы здесь порядок наведем, а после – на фронт. Германцев прогонять, – парировал Столыпин. – Вранье газетенок, треск депутатов, ложь провокаторов. Вот что забило вам голову. Против собственной страны пошли! Против царя! Мы предлагаем сдаваться!

Петр Аркадьевич сжал руки за спиной. Он знал: или сейчас убьют, или никогда.

Прошло мгновение, другое, а выстрела так и не раздалось. Он одержал маленькую победу.

– Даем вам три минуты! Время пошло! – и нарочито медленно развернулся.

Он видел, как стрелки из передовых цепей вжали головы в плечи: ожидали, что вот-вот пальнут в спину с той стороны. Не пальнули. Вот если бы Петр Аркадьевич имя свое назвал, – но в этот раз репутацией козырять он не стал.

Стрелки заняли позиции в нишах, залегли в снег. Медленно двинулся "Уайт": бойцы расступались, чтобы дать ему дорогу. На счастье, за кабиной не было видно пулеметной команды. В нужный момент грузовик развернется, бойница откроется, и...

Столыпин видел: бывший студент политеха придерживался плана в точности. Об этом говорила осторожность, с которой он подъезжал к передовой цепи.

Со стороны баррикады послышался шум. Они явно не ожидали такого тона: многие из них пару дней тому назад видели, как бездействуют городовые и гвардейские части, а может, сами стояли в колоннах тех, кто должен был навести порядок в городе. Но вовремя не арестовали сотню, – теперь в опасности оказались миллионы.

– Не было здесь Дурново, не было... – мрачно прошептал Столыпин.

Министр внутренних дел, с которым он далеко не ладил, которого (в некоторой степени), убрал с должности, не жалевший сил и берегший время. Вот кто ему сейчас был нужен! А на кого он может опереться? Правительство, по сути, разбежалось. Все, кто сейчас ним шел, – единственные, кого удалось наскрести во всем городе. Пройдет несколько часов, и люди начнут мерзнуть, проголодаются.