Текст книги "Нам нужна великая Россия (СИ)"

Автор книги: Николай Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

И разразившийся кашель заставил Шульгина сесть.

– Народ собирается вокруг Таврического. Вокруг Думы, в которой только и видит силу, которой может доверять. Но. Левые, радикальные силы, вовсю перетягивают их на свою сторону. Надо прекратить это. Вырвать знамя из вражеских рук. Действовать необходимо решительно. Ваше Величество, единственное, что сможет унять народ – это Ваше отречение. Это позволит избавиться от бремени гнева, которое связано с нынешней властью. Потребуется передать престол. Только и всего. Надо действовать решительно, пока революция не проникла в самое Царское село. Там уже идут бои, и кто знает, сможет ли гарнизон выстоять? Толпа ведь...такая...Она может разъяриться и начать кровавый погром. Дума прикладывает все усилия, дабы избежать худшего. Но удастся ли нам это сделать? Мы единственные, кому доверяет народ, но левые работают...Работают...Еще день, ну может, второй, и все! Без результатов от нас отвернутся!

Гучков умолк и занял место подле Шульгина.

Николай думал. Он понимал, на что намекает Гучков. В свете было известно о ненависти человека, так и не ставшего премьером, к императору. Распространение всех этих слухов о Распутине, о сепаратных переговорах, о многом другом, – все это было на совести Гучкова. Он мог на многое, на очень многое пойти.

– А что же армия? – Николай повернул голову в сторону Рузского. В глаза ему государь не смотрел, по обычной своей привычке, опустив взгляд.

– Как я уже докладывал, Родзянко вполне себе увидел действия армии. В самой Луге восставшие, железная дорога на Петроград в их руках. В самой столице все силы переметнулись на сторону революции. И даже диктаторские полномочия не помогли это исправить.

– А что же Петр Аркадьевич? – голос и вовсе был тусклым.

– Известий о нем никаких. Видно, застрял в одном из зданий, окруженный беснующей толпой. А может, и еще чего хуже. Не дай Бог! – произнес Шульгин сквозь кашель.

– А вот телеграммы командующих фронтам. Все сходятся в единой мысли, только великий подвиг, только отречение смогут выправить обстановку... – говорил Рузский, кладя телеграммы на стол.

– И ответственное министерство, – добавил Гучков. – Манифест, который представлен был великими князьями, уже воздействовать не сможет без отречения. Правительству. Вами возглавляемому, уже не поверят. Оно просуществует не дольше, чем потребуется для передачи телеграммы о его назначении.

Николай прочел телеграммы. С каждым новым листом глаза его все тускнели и тускнели.

Наконец, совершенно бесчувственным голосом он произнес.

– Мне требуется подумать. Подождите, – и гости поспешно вышли из купе. Гучков не скрывал удовлетворения, Рузский бросал многозначительные взгляды на государя, а Шульгин мечтал лечь под одеяло и уснуть.

Государь думал долго, очень долго. Наконец, он зазвонил в колокольчик, и в купе вошел флигель-адъютант. Он уже совершенно не скрываясь клевал носом. День выдался напряженным и, кажется, бесконечным. Суток трое в него бы поместилось!

– Анатолий Александрович, где тот самый текст? – спросил это, не поднимая взгляда. Он не отрывал его от походной чернильницы. – И нет ли телеграммы от Петра Аркадьевича?

– Телеграммы нет, зато из Петрограда непрестанно телеграфируют Ваш августейший брат, Родзянко, иные лица...Все говорят о невозможности положения...

– Текст манифеста, – произнес Николай.

– Ваше Величество, – Мордвинов, предчувствовавший такую просьбу, держал текст при себе.

Николай макнул перо в походную чернильницу.

– Требуется внести одно исправление, без которого манифест подписывать я не буду. Покажите его нашим... – Николай подбирал слово, – гостям. И пригласите Федорова . С ним поговорим прежде наших...гостей.

– Да, Ваше Величество, – и глаза Мордвинова расширились. Он разом проснулся, разглядев, что именно вписал в манифест государь.

Самые противоречивые чувства нахлынули в тот момент на флигель-адъютанта, ставшего свидетелем и – немного – участником истории...

Глава 10

Кажется, с самого утра подобной сутолоки Столыпин не видел. Казармы кавалергардов превращали в настоящую крепость и, одновременно, плацдарм для удара. Решено было здесь закрепиться на тот случай, если штурм не удастся или к противнику подойдут крупные подкрепления. Мелкие группы постоянно сюда прибывали, но (вероятно, при известии об отряде) целых толп уже видно не было. Даже Потемкинская улица обезлюдела, только за баррикадами восставших и остались люди.

Уже практически стемнело. Фонари не работали от слова "совсем". Видимо, на электростанции возникли проблемы. А может, эмиссары восставших прекратили подачу света. Таврический, наоборот, сверкал всеми огнями, представляя замечательную мишень.

– Одна батарея. Всего одна батарея, – не уставал повторять Добржанский. Свет огней Таврического отражался в его глазах, что создавало картину поистине инфернальную. Сейчас Петр Аркадьевич поймал себя на мысли, что генерал-майор похож на черта: сравнение усиливалось черной как смоль кожанкой.

– Ну нету у нас батареи, Александр Николаевич, нету батареи! – Хабалов уже почти не держал себя в руках.

– А все почему? – Добржанский многозначительно посмотрел на Хабалова, но решил смолчать.

– Господа, прекратите. Дело надо делать, – Столыпин решил вмешаться.

Где-то чудом раздобыли – с пропаленными дырами – подробную карту Петрограда. Ей грозила опасность приобрести новые дыры, теперь уже от бесконечных прикосновений десятков пальцев.

– Места, конечно, известные, – подал голос Кутепов.

Еще несколько минут назад он, разгоряченный и обрадованный быстрым продвижением к дворцу, вовсю рассказывал о боях за петроградские улицы. Теперь же он казался ушедшим в себя: патроны сосчитали. Для полноценного штурма боеприпасов просто не хватало.

– В штыки пойдем, – наконец, со всею возможной решимостью, произнес он. – Может, снова под барабаны?

– Да кто этак ходит? Уже не двенадцатый год, и это не Бородино! – повысил голос Балк. – Если сработало у Канавки, не значит, что они отхлынут сейчас. Спиной они упираются в Таврический, сил уйма, патронов...Не знаю. Может быть, даже строевые солдаты и офицеры к ним перекинулись.

– Точно перекинулись, – кивнул полковник. – Уж слишком стойко держатся, ироды. Так могут только обстрелянные держаться. Остальные улепетывают, только калоши видно.

– А еще рабочие собираются, – заметил Глобачев. – Массы их держатся с той стороны дворца, как мне сообщили. Они в любой момент могут заменить отступающие силы противника. Хотя, я уверен, вскоре они покажутся на виду. И кстати, там же могут оказаться захваченные орудия и пулеметы. А сколько у нас пулеметов?

– На две полных пулеметных команды, – вмиг ответил Хабалов.

– Значит, всего лишь полтора десятка пулеметов, – потемнел Кутепов. – Плюс один броневик, один... – Кутепов подбирал слова.

– Один "Уайт", – Добржанский правильно понял замешательство полковника. – И одна пушка.

– Негусто, – подытожил Столыпин. – Мы смогли найти слабые места в их порядках?

Он окинул взглядом собравшихся командиров.

– Особо густо протянулись баррикады через Шпалерную, напротив казарм, и на юг, в сторону Кирочной. Но вот в саду оборона не такая сильная, как можно понять из наблюдения, – доклад на себя взял Кутепов. – Пойдем через пруд. Он, на наше счастье, замерз. Но. Место узкое, ударный отряд легко в клещи возьмут, а затем сомнут численностью. Надо живую силу пр...– Кутепов быстро поправился, – восставших отвлечь.

– Какие предложения? – совет давно уже шел против обычного: о том, кто младший по званию, а кто старший, позабыли. Было не до того.

– Воспользуемся идеей Брусилова. Нанесем несколько основных ударов по всей линии фронта. Например, три или четыре удара. Силы наши, конечно, неравные, но сделаем поправку на выучку и слаженность...Ударим через Шпалерную, Сергиевскую и Кирочную, одновременно. Но нужно что-то вроде артиллерийской подготовки... Уже не знаю, как мы этого добьемся...

– Барабаны? – спросил Глобачев.

– Там не просто могут – должны быть люди, спасшиеся с Канавки. Идея с барабанами может не сработать, – пожал плечами Столыпин.

Снова воцарилось молчание.

– Брандеры! – хлопнул себя по лбу Добржанский.

Ответом были удивленным взгляды.

– Мы пустим сухопутные брандеры, – пояснил (ну...так ему показалось) генерал-майор. – Раздобудем автомобили, лучше всего, грузовые, те же "Уайты". Напичкаем их взрывчаткой, всем, что только может гореть. Заведем их. Пусть водители разгонятся, а потом выпрыгнут из машины. Автомобиль еще некоторое время будет двигаться, повинуясь инерционной силой, проедут некоторое расстояние. Надо, чтобы взрывы раздались, когда машины уже приблизятся к вражеским порядкам.

Некоторое время прошло в обдумывании. Молчание прервал Глобачев:

– Никогда не думал, что скажу об истинно эсеровской идее: а мне это нравится!

Вслед за ним с идеей согласились и другие.

– Надо сделать все это быстро! Рассылаем бойцов искать требуемые материалы, – скомандовал Столыпин.

– И я пошлю своих людей, они кое-где поищут, – многозначительно произнес Глобачев. – Разрешите?

– Конечно! Не медлите! – горячо закивал Столыпин. – А то, что нам отключили электричество, оставив Таврическому, будет только на пользу!

Из-за низких стальных туч потемнело раньше обычного. Снег усилился, отчего картина становилась ирреальной. Целые кварталы были лишены малейшего света лампы, зато Таврический был освещен вовсю. Кто додумался до этакой замечательной (для правительственных войск) идеи, трудно было сказать. Строевые солдаты, переметнувшиеся на сторону восставших, поминутно на это жаловались.

– На ладони! Мы тут как на ладони!

– Вырви глаз! Этак не увидим, как нас обойдут!

– Вот тут и сцапают! Вот те крест, сцапают! – а это уже рабочие подхватили.

Словом, спокойствия людям эта своеобразная не прибавляла.

– Чей-то затихли! Могет, разбежались? – с надеждой в голосе произнес запасник. – А?

– Могет, и так, – отмахнулся рабочий, тот самый, что бубнил "сцапают".

– Вот и я думаю: могет, – не без мечтательности произнес запасник.

Издалека раздался гул моторов.

– Чей-то? – напрягся запасник. – Чей-то? Темно, тьфу! Не видеть ни черта!

Звуки моторов усилились. Из сумрака улицы показались несколько грузовых автомобилей. Они неслись на полной скорости к баррикадам.

– Чей-то!

– Огонь! Да стреляйте же по ним! – взвизгнул кто-то справа.

– Пли! – а вот этот человек был куда увереннее в своих силах. Только это ему не помогло, никак не помогло.

Грузовик врезался в баррикады, разнеся в щепки стулья и столы, из которых она была сложена на этом участке. Еще некоторое время машина двигалась, подгоняемая силой инерции, а потом резко ударилась в дерево. Колеса крутились-крутились, запахло гарью...

"Уверенный" так и не успел ничего понять: взрыв поглотил его в первые же мгновенья. Как и многих других бойцов, занимавших позиции по соседству. Еще в двух, нет, в трех местах вспыхнули яркие огни. Должно было оказаться еще больше вспышек, но не все заряды сработали. Да и результата правительственные войска ожидали иного, куда более мощного. Но не останавливать же атаку из-за этого!

– Ура! Ура! Ура! В атаку! – грянуло со стороны Потемкинской.

– Ура! – раздалось с Кирочной и Шпалерной.

Напуганные взрывами, революционеры во многих местах покинули баррикады, лихорадочно отстреливаясь.

Но многие запасники и нижние чины, успевшие повоевать, рабочие, студенты, оставались на позициях. Они крутили головы во все стороны, не понимая, откуда "кровавый царизм" нанесет удар.

А правительственные войска пошли по всему фронту – пускай узкому донельзя.

Грянул выстрел "двоечки", попавший точно в центр одного из скоплений отступавших. Это посеяло еще большую панику и заставило дрогнуть тех, кто оставался на баррикадах. Потом зарычали пулеметы, принуждая восставших залечь. Тут-то в атаку пошла пехота.

Цепи наступали быстро, прикрывая свое движение винтовочным огнем. Где-то у Кирочной работали "Льюисы", поддержанные со стороны Потемкинской "Гочкисом". Была бы здесь плотность огня, как на фронте! Но патронов отчаянно не хватало, а потому пулеметные очереди были редкими и неуверенными. Надо в темноте патроны беречь!

Огни Таврического сыграли с восставшими злую шутку: лишенная электричества Потемкинская просматривалась донельзя плохо, зато на баррикадах легко различались бойцы революции.

Тявкнув берданками и трехлинейками, восставшие отхлынули. Они отстреливались из-за деревьев...

Бам!

Цепь легла: из-за дерева бросили гранату, и она взорвалась, убив нескольких юнкеров.

– Вперед! – тут же среагировал унтер. – Вперед!!!

Цепь снова пошла в атаку, но замешательство ей дорого стоило: восставшие успели отбежать от баррикад, и теперь рьяно отстреливались.

Грянул винтовочный залп. Ему вторил еще один, уже со стороны восставших. Тут же залпы превратились в отдельные выстрелы.

– В штыки! В штыки, братцы! – это был уже другой унтер. Тот, прошлый, лежал, скошенный выстрелом берданки. Под Нарочью уцелел, а здесь, дома, пуля нашла...

В штыки не получилось: восставшие снова дрогнули, отступая. Они хотели закрепиться у пруда. Сейчас замерзший, он был укреплен с той стороны мешками, всяким хламом и поваленными деревьями (эти срезать успели, несмотря на протесты кадетов, – быстро прерванные видом винтовок).

Революционеры пятились, пятились, – а затем побежали. По ним снова открыли огонь, но редкий, одиночный.

– Патроны, – только и произнес Столыпин, все это время наблюдавший за ходом битвы с Потемкинской улицы.

И правда: у наступавших осталось два, много, три выстрела на винтовку. Еще несколько лент оставалось на каждый пулемет, но их бы хватило на считанные минуты боя.

– Если бы... – вздохнул Занкевич, но не стал развивать мысль. Его поглотила картина боя.

Тут же отдавались бесчисленные команды, которые, впрочем, уже были бессмысленны: началась штыковая.

Буквально на плечах отступавших правительственные войска прорвались к самому центру Таврического сада. Несколько шагов, и крик "Ура!". Раздались звуки рукопашной. Обе стороны дрались отчаянно, и наступление правительственных сил остановилось. Бойцы не в силах были двинуться дальше: враг держался, да еще как!

Кое-где восставшие даже отбросили солдат, подкрепленные из дворца резервами (если бы у Столыпина оставались еще резервы!). Казалось, вот-вот, и правительственные силы отхлынут.

Но тут раздались выстрелы, стоны, крики, – это бойцы Кутепова разорвали цепь восставших, и хлынули в образовавшийся прорыв. Восставшие падали на лед пруда, отползали, но все равно оказались под ногами кутеповцев.

– Поднажмем! Поднажмем! – разнеслось по цепи тех солдат, что наступали от Потемкинской.

Восставшие дрогнули. Первым не выдержал какой-то студент. Он оступился, пытаясь скрыться от удара штыком. Толкнул соседа, они вдвоем повалились на снег. В образовавшуюся брешь ворвался пылкий юнкер, друг того, погибшего. И напором своим расстроил порядки восставших. Рядом с ним тут же занял место второй, третий, – и противник снова дрогнул. Раздались выстрелы – винтовочные и револьверные – те, что напоследок приберегали.

И они – восставшие – побежали.

– Ура! – правительственные войска подбадривали друг друга, устремляясь в новую атаку.

Миновав пруд и взобравшись на пригорок, тот самый унтер улыбнулся было, – но тут же упал.

Из окон первого этажа велся ружейный огонь. Выстрелы задевали своих и чужих, без разбора, но натиск правительственных сил ослаб. Бойцы залегли в снег, засели по ту сторону деревьев, словом, находили любое укрытие от вражеских пуль.

Кутепов был здесь, на острие атаки. Но сейчас он не мог придумать способа прорваться. Разве что...

Он пытался отыскать взглядом ординарца. Его не было – погиб, отстал или затерялся, неважно. Тут же Александр Павлович обратился к ближайшему солдату.

– Пулей к орудию. Скажи, пусть на прямую наводку подкатывают. И огонь по во-о-он тем, – Кутепов кивнул на одну из боковых дверей, – створкам. Они должны расчистить проход. Ясно?

– Так точно! – гаркнул солдат.

– Выполнять! С Богом! – кивнул Кутепов.

Раздался новый залп из Таврического. Еще немного – и снова. И снова.

– Патронов не берегут, ироды, патронов у них вдоволь, – сплюнул Кутепов. – Головы не поднять.

И точно: сейчас бы в штыковую, но вражеский огонь не давал бойцам подняться. Он доставал и здесь, жалил, заставляя в последний раз обнять землю, обагрить снег кровью.

Двинуться нельзя было: едва стоило подняться, как из окон Таврического открывали стрельбу. Пойти в атаку – нечем было прикрыть.

Унтер каким-то чудом умудрился подползти к Кутепову.

– Есть парочка гранат, Александр Павлович. Мы брать укрепления привычные. Гранаты бросим, и в штыки. Только бы огнем прикрыть!

– Нечем! Патронов нет! – выдохнул Кутепов. – Так бы!..

Снова раздались выстрелы, и пришлось, кажется, в самую землю промерзлую зарыться, только бы их не задело.

– У моих имеются. Один-два выстрела найдется. Пулемет надо! Пулемет! Единственная очередь! Единственная! И как мы их! – унтер от эмоций буквально задыхался. – Как мы...

Снова выстрелы, и унтер замолчал.

Кутепов повернул голову, – и увидел, что унтер тоже прижался к земле. Навсегда.

Кулаки сжались до хруста.

– Да что ж нас как котят! У Петрилова тише было!

И тут грохнула пушка. Таврический замолчал: боковые двери и впрямь разорвало в щепы. Нельзя было терять ни минуты.

– В штыки! В штыки, братцы! – и Кутепов первым поднялся в атаку.

Само молчание Таврического подстегивало бойцов. Они уже врывались на первый этаж, когда самые бойкие из восставших очнулись и принялись стрелять. Поздно!

Правительственные силы уже ворвались. Узкие – куда уже петроградских улиц – коридоры Таврического наполнились шумом боя. Кутеповцы наседали на оглушенных взрывом восставших. Развернулась штыковая, перешедшая в рукопашную в буквальном смысле. Заработали ножи и кулаки. Раздвались выстрелы, то тут, то там. Но враг уже не мог воспользоваться запасом патронов.

– Навались! Навались! Наша берет! – воскликнул Кутепов, подстрелив из револьвера отдававшего команды рабочего. Тот повалился навзничь, и враг дрогнул.

Подоспели новые бойцы, – подтянулись те, что прорывали ряды врагов у Потемкинской. Восставшие, дав залпы – поверх голов, чтоб в своих не попасть – побежали. Вот тогда-то Кутепов понял, что победа близка.

Сражение разделилось на десятки стычек за каждую комнату. В иных восставшие отстреливались из-за перевернутых столов, в остальных же просто бежали, а кое-где даже оружие складывали. Ворвались даже в зал заседаний. Пустой еще несколько минут назад, он наполнился грохотом опрокидываемых стульев и выстрелами.

Бой шел у разорванного в клочья портрета императора, выстрелы оставили щербины на дереве трибуны.

Кутепов – подобравший винтовку у погибшего – сейчас наравне с бойцами прорывался к заветной трибуне. Так получилось, что отряд восставших опирался на нее, отстреливаясь и отбиваясь. Несколько ударов, крики, благой мат, хлынувшая кровь, – и молчание.

Кутепов и сам не заметил, как воцарилось молчание. Восставшие – те, кто выжил – подняли руки кверху. Они стояли, запыхавшиеся, с полными ненавистью глазами. Им бы еще сражаться, – да бесполезно. Загнанные в угол, они ни на что больше не были способны.

А потом Кутепов понял: во всем дворце стало тихо.

– Тихо? Тихо? – на более связный вопрос сил не оставалось.

Бойцы закивали.

– Тихо, – выдохнул подпоручик. Он подобрал валявшееся под ногами сдавшихся оружие.

– Тихо, – просопел один из солдат, вытирая пот со лба.

Тишина наступила неожиданно, а потому была страшна и непонятна. Как это? Вдруг это восставшие выиграли? Вдруг смогли окружить и обезоружить остальных?

Но Кутепов вышел из зала заседаний – и увидел ту же картину: восставшие сдавались. Они не подчинялись единому приказу: просто в какой-то момент люди поняли, что далее бороться нет смысла.

Обезоруженных, восставших собирали во все том же зале заседаний. Кутепов разослал по тем павильонам, где могли скрываться враги, бойцов. Но возвращались они в основном с освобожденными заложниками: многих жандармов и офицеров, тех, кого удалось сохранить в живых, свозили сюда, в Таврический дворец.

– Хоть одного из депутатов нашли? – это уже спросил Столыпин.

Было так странно идти этими коридорами, кажется, еще хранившими память о седьмом годе. Вот здесь улепетывал Родичев, а там Григорович возмущался задержкой с военными кредитами, а вот...

– А вот здесь, – Столыпин привычно распахнул двери зала заседаний. – Состоялись самые мои трудные сражения. Сегодняшнее будет лишь одним из целой череды.

Петр Аркадьевич выглядел постаревшим лет на память. Кажется даже, седины прибавилось.

– Никого из депутатов не нашли? – повторил свой вопрос Столыпин.

– В поисках. Разбежались, верно! – пожал плечами Кутепов.

– Скорее, собирают где-нибудь толпу...Надо бы...

– Уже приказал подготовиться к обороне, Петр Аркадьевич. Патроны собираем, но их не хватит для продолжительного боя.

– С падением символа революция затихнет, мы выиграем время. С фронта уже вот-вот должны подоспеть войска. Вот-вот!

– Ваше Высокопревосходительство! – раздался донельзя взволнованный голос адъютанта. Левую щеку пересекала кровавая рана, но сам он бодрился. – Парламентеры! Парламентеры, Ваше Высокопревосходительство! И с ними...Михаил Александрович!

Столыпин и Кутепов удивленно переглянулись. Адъютант понимал не больше их самих.

– Заложником? – Столыпин прищурился.

– Никак нет! Хотя! – адъютант покачал головой. – Не могу знать, Ваше Высокопревосходительство!

– Не медлим, – Столыпин бросил это на ходу.

Адъютант проводил их к выходу на Шпалерную. Здесь уже толпились офицеры и нижние чины, не знавшие, как себя вести.

Михаил Александрович – он был без шапки, а потому Столыпин быстро его узнал – переговаривался с...Гучковым! И Милюковым! Позади стоял Шульгин, заходившийся в глубоком кашле. И все-таки именно Шульгин первым заметил Столыпина.

– Петр Аркадьевич! Как я рад! Как я рад! – и зашелся в новом приступе кашля.

Гучков поприветствовал Столыпина кивком.

– Как участника восстания, а может, его организатора, я вынужден... – начал было Столыпин, обращаясь к Гучкову, но Михаил Александрович остановил его взмахом руки.

– Петр Аркадьевич, успокойтесь. Я принес волю нашего августейшего брата. И она совершенно не в том состоит, дабы осудить или даже обвинять дорого Александра Ивановича.

Сказать, что Столыпин был удивлен, – значило ничего не сказать.

Милюков недоверчиво поглядывал на Столыпина. Ну точь-в-точь, как в былые годы. Словно бы не лидер кадетов подливал масло в огонь революции!

– Понимая всю тяжесть, которую сам Бог взвалил на его плечи, всю ответственность перед страной, наш брат сочли необходимым отречься от престола...

Выстрел – и тот не заставил бы Столыпина так сильно зашататься. Солдаты хранили убийственное молчание. Неужели зря, неужели все это было зря?

Кутепов ловил каждое слово Михаила.

– В пользу наследника своего, Алексея Николаевича, и вверили до времени регентство брату своему, – эта помпезность была у Михаила от учителя, Витте, словил себя на мысли Столыпин. – С назначением нового правительства. Тяжесть минуты потребовала в правительство назначить Александра Ивановича Гучкова....

Столыпин слушал с замиранием сердца. Значит, они своего добились. Они – это кадеты, октябристы...А ведь прежде он надеялся на рабочую, толковую Думу, видел опору и основу ее в лице Гучкова...Как же он тогда ошибся!..

– Но кто же станет премьером? – только и спросил Столыпин.

– А премьером брат наш волею своею назначил единственного человека, в котором видел все силы для того и задатки.

Гучков многозначительно улыбнулся.

"Ему передали пост? Что ж. Понятно..."

Милюков покачал головой, поглядывая на Гучкова.

"Точно ему. Вот ведь!" – и добавил непечатно.

– Брат наш просил передать, что однажды человек этот уже отказывался от столь важного бремени...

"Гучков – тот отказался войти в состав правительства, слишком много запросил" – подумал Столыпин.

– Указав, что это будет против его совести. И тогда брат наш...

Столыпин ничего не подумал – он просто сделал шаг назад. В единый момент седины на его голове прибавилось вдвое.

– Приказал ему принять этот пост. Петр Аркадьевич, – Михаил по обычной своей привычке не смотрел собеседнику в глаза. – Брат наш указал, что без предоставления Вам премьерского поста на этот шаг пойти не может. И он приказывает Вам принять премьерский пост.

Кутепов вовремя поддержал начавшего было оседать Столыпина.

В один миг Петр Аркадьевич оказался монархистом более, чем сам царь.

– Будем работать, Петр Аркадьевич, как в старые добрые. Я же говорил, зря Вы так, зря, – хитро прищурился Гучков.

– Возмутительно! Силы реакции! Силы реакции! – подал голос Милюков, но под взглядом Кутепова сменил тему. – Однако Михаил Александрович ни в коем разе не соглашался принять решение о регентстве без Вашего премьерства. Что делать! Что делать! Порядок, порядок, порядок сейчас требуется! Силы радикализма...

"Власть взял – теперь ему социалисты незачем" – заключил Столыпин.

Шульгин – тот лишь улыбался сквозь кашель.

Отчаянно кружилась голова.

Конец части первой

Часть вторая

Глава 11

Пока в министерском павильоне шла оживленная дискуссия, мимо двигался отряд юнкеров.

– И где же тут Хабалов увидел безусых детей? – сквозь зубы проговорил Столыпин.

Бородатые мужики, лет под тридцать, а то и скоро, смешно смотрелись в юнкерской форме.

– Дети, понимаете ли, – добавил Столыпин.

Если бы тысяч десять таких детей в первый день революции встала под ружье, никакой революции не было бы. Кажется, один из этих юнкеров был даже знаком Петру Аркадьевичу. Что-то знакомое было в этом лице. А, точно! Он видел его при прошлом посещении юридического факультета, профессор Петражицкий ему лично представил своих учеников. Добавив, что зря тратил время на думскую чехарду: столько материала мог бы собрать для планировавшегося труда по логике. Впрочем, развивать свою мысль он не стал. Отход от кадетской линии не означал, что все "обиды" на премьера забудутся. Если Родичеву хватило "ума" орать колкости в думской зале (и убегать коридорами от премьера), то десятки кадетов предпочитали отыгрываться на страницах печати.

"Каждому рот не заткнешь" – разводила жена руками. Столыпин и вовсе ничего не комментировал. Но то, что партии была дана установка критиковать любую мысль, от правительства исходящую, – знал. Социалисты, и те отставали от кадетской печати в поиске недостатков и критике.

Что же изменилось сейчас?

– Мы от линии партии не отходим. Мощная работа на благо Родины, в полном соответствии с мнением Думы, это гласа народного... – затянул Милюков.

Бывший (и нынешний) премьер вздохнул. Это было надолго. Кажется, в самой "партии народной свободы" не любили слушать эти долгие речи. Однако же...

– Понимая всю тяжесть момента, мы готовы протянуть руку помощи очистившейся власти...Великий князь Михаил Александрович есть надежда общественности на ответственное министерство.

– В прошлый раз Вы отказались, милостивый государь, – не смог промолчать Столыпин.

Они сидели, разгоряченные беседой, в том самом кабинете, где еще десять лет назад Столыпин выслушивал тирады "сеньор-конвента". Лидеры партий собрались, чтобы высказать свои "фи" правительственному проекту земельной реформы. Столыпин тогда выслушал – и пошел к царю просить о роспуске Думы. С такими балаболами, как он заметил в тот раз, работать было невозможно. Сейчас было еще хуже. Петр Аркадьевич не понимал: почему его назначили премьером? Почем воля царя на него пала? Да их же кабинет развалится еще до рождения своего! Будет невозможно работать! Если ему в нормальной обстановке было трудно работать, когда кабинет составлялся по воле монарха, то что будет сейчас? Откуда вообще появились эти кандидатуры? Откуда идея поставить Львова, "толстовца", склонного к критике правительства и хапку казенных денег? Откуда эта фигура Маклакова на пост министра юстиции? Да он уже, когда бушевал бунт, подписал от имени Думы приказ об амнистии всех "политических" (то есть вообще всех) преступников. Адвокат! Адвокат министром юстиции назначен!

Ох, сейчас бы его брат об этом высказался! До чего же непохожие друг на друга люди! Одного кадеты ненавидят, другого двигают вперед. Один за порядок. Другой готов ради "популярности" (и что это такое?) сделать тюрьмы пустыми, а подворотни – полными ворьем.

– Воля отрекшегося государя состояла в том, чтобы назначить на должность главковерха Николая Николаевича, на должность председателя совета министров – Вас, Петр Аркадьевич, а меня мой брат наделил регентством. Сперва я не хотел возлагать в столь ответственный час на себя такое бремя, но Павел Николаевич очень и очень долго, с жаром, меня убеждал в необходимости такого ответственного шага.

По лицу "регента" совсем нельзя было понять, улыбается он сейчас или скорее готов впасть в истерику. За все время личного знакомства Петр Аркадьевич так и не смог научиться угадывать, о чем думает в тот или момент этот человек. Но то, что он попал под влияние республиканских элементов, ему было известно прекрасно. Не зря именно Милюков убеждал его сохранить свой пост. Михаил станет регентом – значит, Милюков и присные будут владыками страны. И на социалистах можно будет поставить крест. "Попутчики", как иногда говорил Милюков, станут уже не нужны.

– Петр Аркадьевич, Вы прекрасно знаете мое к Вам отношение. Кто был самой верной фракцией в Думе? Кто боролся за самые здравые идеи правительства? Кто... – Гучков был спокоен, как редко когда. Он чувствовал себя победителем. Давняя мечта его – отомстить "мелкому человечку наверху" – исполнилась.

– Кто, наконец, торпедировал введение земства в западных губерниях? – тоном Гучкова произнес Столыпин.

"Неторгующий купец" пожал плечами.

– Я же говорю: самые здравые идеи. Введение земства на западных окраинах, там, где инородцы перехватят управление в свои руки, я здравой мыслью не считал и не считаю, – Гучков снял очки и потер переносицу. Он выглядел крайне усталым, но довольным. – Сейчас нам предстоит ровно та же задача.

– Именно, именно! – потряс руками Родзянко, опустив их после на живот.

Он сверкал ярче новенького червонца. Даже побрился ради такого события, что редко с ним бывало: вечно ходил "в баках". Это еще более делало его похожим на свинью, как о нем говорили в думских кулуарах.

– Вот именно. Восстановление здорового течения жизни... – снова затянул Милюков.

Гучков отвернулся. Кажется, он готов был вот-вот рассмеяться. Интересно, он уже обдумывал, как сбросит лидера кадетов? Раз мечта сбылась, то чем он сейчас займется?