Текст книги "Нам нужна великая Россия (СИ)"

Автор книги: Николай Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– И все-таки...

– Желающие проиграть – пусть отсиживаются в отрезанном ото всякой связи с внешним миром штабе. Я же предпочту победу над революцией удобству и мнению о том, что человеку моего положения "не подобает", – Столыпин произнес это через плечо, бодро двигаясь в сторону Прачечного моста.

По дороге он опустился на колени перед телом погибшего командира музыкантской команды и закрыл ему глаза. Большего, к сожалению, сделать он не мог.

– Спасибо тебе. Спасибо. Обещаю, что это было не зря.

Столыпин поднялся, и больше не оглядывался. Впереди ждал самый важный этап сражения за Петроград.

Здесь уже вовсю чувствовалась близость штаба революции. Люди бегали туда-сюда, при виде правительственных войск скрываясь в переулках. То и дело из подворотен раздавались выстрелы. Неприятные, они жалили больно: то ранят кого-нибудь, то убьют. Но бывали и удачи: на углу Гагаринской и Шпалерной присоединились сотрудники Охранного отделения.

Уже ставший привычным адъютант доложил о подкреплении.

– Проверенные люди. Сами увидите, Петр Аркадьевич. Из охранного отделения, – так отрапортовал уже совсем ставший "самокатчиком" храбрец.

– Замечательно, – Петр Аркадьевич понимал, что вряд ли численность их велика, но хоть так!

Пока стрелки занимались проверками подворотен (снова один из нижних чинов погиб от случайной пули), на виду у Столыпина показался бойко двигавшийся отряд человек из тридцати-сорока. Кто-то был в штатском, иные не побоялись показаться на улицах в мундирах. Позади них шли солдаты, в которых, при приближении, Столыпин узнал лейб-гвардейцев из Петроградского полка.

– Но они же должны охранять...Проклятье! Вспомнить бы! – буркнул Хабалов. Этого, кажется, ничто не могло заставить позабыть об уставе и дисциплине, которые, впрочем, в гарнизоне он сохранить не смог.

– Позвольте представить... – начало было Хабалов, но стушевался:

– Константин Иванович мне уже давно представлен, – с улыбкой произнес бывший премьер.

Лихой вид этот человек, с постоянно запрокинутой головой (уж слишком тугие воротники носил – и привычка эта сохранялась даже при ношении штатского), кажется, не терял никогда. Он оценивающе поглядывал на каждого встречного: люди шептались, что от подозрительности. Столыпин знал, что это почти правда: Глобачеву по должности полагалось помнить описания большинства революционеров или агентов (хотя, впрочем, часто это был один и тот же человек).

– С документами по циркуляру поступили? – вместо приветствия спросил Столыпин.

– Обижаете, Петр Аркадьевич, – против ожидания, Глобачев улыбался. – Все, как положено. И где положен, – добавил он приглушенно. – Вот, привел, кого смог.

– И то хорошо. Есть ли где опорные пункты поблизости? Давно уже не входил в курс подобных дел, – Столыпин тоже понизил голос.

– Да как сказать. Такая возможность имеется, – кивнул Глобачев. – Только надо подумать.

"Значит, где-то здесь опорный пункт с запасами оружия и патронов. Хорошо" – расшифровал слова начальника Петроградского охранного отделения Столыпин.

– Дайте хоть руку пожму, Петр Аркадьевич! – внезапно произнес Глобачев. – А то вдруг привиделись Вы мне!

– Отчего же! Живой! Царь на службу вновь призвал! – позволил себе улыбку бывший премьер. – Диктатор, можно сказать, в Петрограде.

– Давно назревшее решение, – кивнул Константин Иванович. – Располагайте нами.

– Этим я и собирался заняться. Не забыли еще опыт службы в кекгсгольмцах? – прищурился Столыпин.

– Снова обижаете, Петр Аркадьевич, – улыбнулся Глобачев. – Вот сейчас его усиленно проверяю.

– Хорошо. Лишним не будет, – цепи вышли к Литейному. И остановились.

Народу здесь была – тьма! Издалека слышался звон разбитого стекла: громили лавки. "Хвосты" естественным образом превратились в банды, стоило только воцариться анархии. То тут, то там слышались одиночные выстрелы. Это либо "хвостатые" предъявляли права на украденное, либо громили оружейные лавки. На беду отряду Столыпина, здесь еще в пятом году велась активная торговля огнестрельным. Несмотря на все усилия премьера, прикрыть ее не удалось. Вот теперь предстояло пожать плоды победы рубля над порядком.

О приближении правительственных войск толпы узнали, что внесло еще больший хаос. Простор Литейного сейчас полнился криками и топотаньем. Люди бежали. Думая, что их сейчас всех постреляют из пулеметов.

– Пустили же слух, – сквозь зубы пробурчал Глобачев.

– Ничего, для нас же сейчас такой слух лучше. Желающих сражаться поубавится, – отмахнулся Столыпин. – А как насчет прямого провода с Зимним? Может быть...

– Потеряны, – развел руками Глобачев. – Трехтысячная толпа приближалась к Охранному отделению со вполне ясными намерениями. Их кто-то направлял: громили целенаправленно отделы и посты. Я решил сохранить людей. А полуроту Третьего стрелкового направил сюда. Уж сведения о вашем продвижении я с каждым разом ожидал с превеликим жаром.

– А могла полурота перекинуться к восставшим? – лишенным эмоций голосом спросил Столыпин.

Сделав еще несколько шагов, они сами вышли на Литейный.

– Командир не стал поручаться за солдат, но я решил, что близость к основным, боевым, так сказать, частям все исправит, – горячо заверил Глобачев, проверяя "наган".

– Что ж. Надеюсь, они присоединились к Кутепову.

За прошедшие часы уже несколько небольших отрядов полиции и жандармов, офицеров и даже (что было для премьера, сказать по правде, удивительно) солдат влились в их отряд. Получалось, что их небольшой кулак служился точкою притяжения для всех, желавших сохранить порядок в столице.

– Жаль, что другие отсиживаются, ожидают, чья возьмет, – озвучил мрачные думы Глобачев.

– Люди слабы, – пожал плечами Балк. Он подобрал трехлинейку после боя на Марсовом, чем кажется, изрядно гордился.

– В "кукушку" играть собрались? – Глобачев бросил взгляд на смешно смотревшегося Балка.

– А может, и так. В молодости, помню, лучшим в нее игроком был! – не без гордости заметил Балк.

– Ну да ладно, – только и ответил Глобачев. – Вокруг Таврического есть несколько оборудованных загодя складов...

Раздался еще один выстрел, но откуда слева, со стороны Шпалерной.

– Это кто их оборудовал? Почему мне не доложили? – вскинулся Хабалов.

– Разве сейчас это так важно? – прищурился Столыпин. Споры утихли сами собой.

– И впрямь, – только и сказал Глобачев.

В нем Столыпин чувствовал еще одну опору. Хоть кто-то трезво рассуждал в этой круговерти! Подумав об этом, бывший премьер дал знак остановиться.

– Надо разделиться на части. Четырьмя равными частями двинемся по улицам, как и договаривались. Кутепов уже должен продвигаться по Кирочной. Туда со всего города толпы народа стекаются, самое жаркое место.

– Ну тогда отвлечем противника. Или воспользуемся шумом, и прорвемся на Потемкинскую. Как мыслите, кавалергарды еще держатся? – размышлял вслух Балк.

– Будем об этом молиться, – только и ответил Столыпин.

Казармы других гвардейских полков, расположенных в окрестностях, уже были либо покинуты, либо захвачены. Об этом и поведали присоединившиеся к отряду солдаты и офицеры. Все рассказы сводились к одному: сперва прибывали агитаторы, которых или прогоняли, или впускали. Затем подходили толпы народа, окружавшего здание. Начиналась пальбы. Удавалось прорываться – или погибать. Многих товарищей вырвавшиеся к Столыпину так и не сумели найти.

– Может быть, по квартирам прячутся, – успокаивающе произносил Столыпин.

– Да как сказать... – говорили затем Глобачев, едва "новичку" стоило отойти подальше. – Ко мне поступали сведения о расправах над офицерами. Кто-то на квартиры наводил. Есть у меня подозрения...Впрочем, я ими займусь при первой возможности. За все ответят.

– Строго по закону, – поспешно добавил Столыпин. – Строго по закону.

– Не извольте сомневаться, – но Глобачев с таким видом теребил "наган", что в его слова верилось с трудом.

Продвижение отряда походило на волну, нет, – на цунами. Перед цунами вода убегает с берега, море словно бы мелеет. Так и сейчас. При едином виде стрелков, шедших в стройных цепях, толпы расступались...

– Берегись! – донеслось справа.

Послышался шум мотора, выстрелы.

С того конца Литейного несся на всей скорости бронеавтомобиль. Он палил в воздух (точнее, Столыпин надеялся, что в воздух...). От него люди бежали еще быстрее, чем от правительственных сил.

– Не попадаться ему на пути! Приготовиться к бою! Гранаты! Гранаты готовь! – заорали унтеры.

Они, наученные горьким опытом последних дней, определили бронеавтомобиль как попавший в лапы революционеров. Надо думать! Одинокий "Руссо-Балт", палящий во все стороны!

– По колесам! На полторы сотни саженей подпускай! На полторы сотни! – на большем расстоянии броню его просто было не пробить винтовочными патронами. – На полторы сотни!

Но с такого расстояния и пулеметы "Руссо-Балта" были смертельно опасны для стрелков.

– Рассредоточиться!

Офицеры увлекли Столыпина к колонне с афишами, за которой можно было скрыться от неприятельского огня.

– Двоечкой! Двоечкой! Двоечку наводи-и-и!

Первые залпы грянули по бронеавтомобилю, но пули отскакивали от брони.

– Рано! Эх, черт! – в сердцах воскликнул Глобачев. Он высунулся из-за колонны и наблюдал за ходом боя.

– А где же его пулеметы? – удивленно заметил Балк. – "Максимы", "максимы" уже должны стрелять! И где, проклятье, пулеметные команды!

Словно бы расслышав его слова, пулеметные команды дали первую очередь по броне.

Внезапно "Руссо-Балт" резко развернулся, отчего возник такой шум, что даже Столыпину уши заложило. Махина замерла.

– Прекратить огонь! – команда разнеслась уже после того, как стрелки прекратили стрелять.

Шум боя был такой, что даже из окон зеваки исчезли. Боялись!

"Руссо-Балт" встал правым боком к построению отряда, словно бы заглох. Пулеметы, прежде не прекращавшие стрельбы, молчали.

Внезапно над бронеавтомобилем показался флаг. Все – от юнкеров до Столыпина – боялись, что флаг будет красным. Значит, и "броневая рота" перешла, предала.

– Так...так...Наши! – выдохнул Балк.

И точно. Это было трехцветный флаг. Где только раздобыли!

– Оставить! Наши! Наши! – разнеслось над стрелковыми цепями.

Из-за бронеавтомобиля вышло двое человек, в кожанках, один изо всех сил сжимал древко флага, другой встретил цепи воинским приветствием.

Он быстрыми, уверенными шагами приблизился к первым рядам.

– Здорово, орлы! – довольно гаркнул он.

Видно, кто-то из унтеров разглядел погоны, и вытянулся во весь рост.

– Здравия желаю, Ваше Превосходительство! – цепи поддержали, рявкнув "Ваше – ство!".

Столыпин заспешил навстречу генерал-майору в кожанке. По его мнению, это мог быть только один человек. Но как? Он же на фронте! А ведь места в газетах с сообщениями о подвигах его бронеавтомобилей он особо любил перечитывать...

Точно! Он! Как-то на одном из приемов встречал. Точно, он!

– Александр Николаевич, за обстрел просим прощения, за радость от встречи – благодарю! – снял перчатки и довольно протянул руку для рукопожатия.

– Вот, прибыл в Ваше полное распоряжение, – от улыбки его усы топорщились, а густые брови сдвигались. Создавалось очень забавное впечатление добренького человека, если не знать, что именно он придумал конструкцию лучших бронеавтомобилей Русской-императорской армии. – Почту за честь влиться в ряды, так сказать.

– Или протаранить их, – довольно заметил Хабалов. Он тоже подал руку. – Александр Николаевич, как? Вы же в Гельсингфорсе должны быть!

– Долгая история, – и он подался вперед, демонстрируя Георгия. – Все сводится к этому. Награждение, одна идея для Путиловского завода...Задержка в дороге...И вот!

– А стреляли зачем? – заинтересовался Глобачев.

– Сперва пробовали ехать так просто. Но затем улицы заполонили толпы. Кое-кто даже пытался взять наш "Руссо-Балт", из запасников, видимо. Не знал, на что способна даже одна наша машина, – ухмыльнулся Добржанский, вновь надевая перчатки. – Иначе за тридевять земель обошел! С огоньком поехали гораздо быстрее. Иногда останавливались, чтобы набрать снега для охлаждения пулеметов. Вот на одной из остановок и узнали, что да как. Сразу же – сюда. Только...

– Что такое? – Столыпин уловил в голосе Добржанского волнение.

– Патронов маловато. На полчаса горячего боя, едва ли больше, – вздохнул Добржанский. – Мы и так при продвижении патроны берегли, но... – он разве руками.

– Что ж. В конце концов, у нас есть один эрзац, – Столыпин махнул на "Уайт". – Вот, соорудили.

– Эрзац, говорите? Дайте-ка взглянуть! – Добржанский словно бы позабыл обо всем на свете.

Он в несколько шагов преодолел пути к "Уайту". Обошел его вокруг. Забрался в кабину, перекинулся парой слов с пулеметной командой.

– Да, штука прелюбопытнейшая. Маневренная. Конечно, по нашим дорогам лучше бы на коляску такой пулемет водрузить...Да только зачем? В условиях окопной войны даже наши малыши, – он кивнул в сторону "Руссо-Балта", – оказались не у дел. Стоим, скучаем в Финляндии. Одна радость, сейчас пригодились!

– То ли еще будет! – довольно улыбнулся Столыпин. Цепи застыли. Наступало время разделиться. – Сейчас мы поробуем ввести Вас в курс дел, Александр Николаевич.

– Вечереет, – между делом заметил Глобачев. – В темноте сложнее будет...

Генерал-майор быстро сообразил, что от него требуется, и предложил разделить "броневые" силы. "Уайт" решено было направить по Фурштатской, а "Руссо-Балт" выдвинуть на Захарьевскую, где места для маневра было куда больше.

Отряд разделился на четыре колонны, и бодро двинулся вперед.

Вид броневика, наверное. Многим охладил пыл: улица долгое время пустовала после того, как арьергард отряда скрылся. Но прошло время, и вновь толпы народа взялись за магазины.

– Революция продолжается! – выкрикнул какой-то запасник, громя мясную лавку.

Решено было двинуться до Воскресенского проспекта, там ненадолго остановиться, связаться с остальными частями.

Столыпин двигался в колонне, что очищала Захарьевскую. Он надеялся, что удастся быстро добраться до казарм кавалергардов, соединиться с ними, и совместными силами ударить по Таврическому.

К сожалению, планам сбыться не суждено было. Разведка сообщила о мощных баррикадах, возведенных как раз по периметру Таврического сада. Видно было, что сердце революции надеются защищать, причем надежду эту подкрепляли хорошей обороной.

– Русский солдат и не такие крепости брал, – заметил Столыпин в ответ на известие.

– С той стороны тоже русские солдаты, Петр Аркадьевич, – сказал Глобачев, оставшийся в одной колонне со Столыпиным. Балк и Забалов возглавили "соседей". Четвертую взял под свое начало Занкевич.

– Сомнения у меня в успехе наших дорогих друзей, – намекнул Глобачев на командиров двух других колонн. – Если Занкевич толковый командир, но не более, то другие...

– Сейчас они за самую жизнь свою борются, а это что-то, да значит. Да и не так у нас много людей, – с сожалением произнес Столыпин.

Больше Глобачев эту тему не поднимал.

Броневик шел во второй цепи: впереди могли оказаться восставшие с гранатами или еще чем серьезнее, решено было "Руссо-Балтом" не рисковать.

Пошел снег. Стрелки двигались быстро: надеялись как можно скорее преодолеть расстояние до Воскресенского.

– Стягивают силы, – процедил сквозь Глобачев. – Уж слишком чисто на улицах, одиночки, бродяги да случайные прохожие!

Надо заметить, что даже последних было немного. В окнах, конечно же, легко угадывались многочисленные силуэты, из подворотен недобро посматривали люди. Кое-где слышались звуки борьбы, и тогда приходило посылать городовых (у стрелков просто не было опыта действий в дворах-колодцах) разобраться.

– Настроения у толпы изменчивые. Если почувствуют напор, уверенность, то могут отхлынуть. И тогда дворец окажется в наших руках. Центр революции раздавим, а очаги погорят-погорят, да и потухнут, – Столыпин уже продумывал план действий на будущее, как он будет наводить порядок в городе и стране. Он не мог подвести доверившегося ему во второй раз Государя!

– Петр Аркадьевич, Вы бы на фуражку свою еще раз посмотрели. Сами сказали, пуля эту дыру проделала, – ответил на немой вопрос Столыпина Глобачев. – Следующая может попасть точно в цель. Понимаете?

– Право слово, нет.

– Мы не знаем, что будет через полчаса, а уж что потом!.. Когда толпа начали громить посты, я о многом подумал. Боюсь, что возможности по наведению порядка... мы сильно преувеличиваем. Я очень надеюсь, что в Царское уже стекаются войска. Вот тогда-то, охватив в клещи восставших, мы будем двигаться навстречу друг другу и закончим дело.

– Я уверен, что с фронта уже выдвинулись силы. Так мне сообщили по прямому проводу, – Столыпин вспомнил те часы, когда он узнал о назначении.

– Дай-то Бог. Только в чьих руках железная дорога? Я вот не знаю. А Вы, Петр Аркадьевич? – Глобачев посмотрел прямо в глаза Столыпину.

Они обошли стороной валявшийся на снегу труп: запасник. То ли случайная пуля убила, то ли еще что. Он валялся ровно по центру улицы, и с этим никто ничего не делал. Припорошенный снегом лежал на спине, и стеклянные глаза его смотрели в вечность.

Столыпин специально не отрывал взгляда от этого человека. Он хотел запомнить эту картину, запомнить затем, чтобы никогда не простить людей, сотворивших такое со страной.

Едва показался Воскресенский проспект, стрелки получили команду остановиться. Направили людей для связи с соседними колоннами...

Но звуки пальбы, шедшие слева, со стороны Шпалерной, поведали об обстановке куда надежнее и красноречивее.

– Две роты за мной! – тут же нашелся Столыпин. – Передайте Добржанскому присоединиться. Быстро! Быстро! И пулеметную команду!

– Есть! – адъютант заспешил на велосипеде, объезжая еще один труп. Этого снег так сильно покрывал, что ясно было: давно лежит, может, еще со вчерашнего дня.

В переулке виднелись перебегавшие с места на место стрелки, ведшие огонь по противнику. Завизжал мотор "Руссо-Балта": проехав через расступившиеся порядки стрелков, бронеавтомобиль заспешил на помощь колонне.

Столыпин едва поспел к самой горячей минуте боя. Часть Воскресенского, от пересечения со Шпалерной и до самой набережной, была запружена восставшими. Он сражались отчаянно, используя тротуары, фонари и колонны с афишами как прикрытие. Ветер подхватил одну из таких афиш и принес к самым ногам премьера. Помимо воли Петр Аркадьевич обратил внимание на текст афиши – это был растиражированный указ о роспуске Думы и наведении порядка. Когда бумага коснулась земли, раздался очередной залп. Он был лучшей рекомендацией силе этого указа.

"Руссо-Балт" вырвался в самый центр улицы, подавляя огнем противника. Засевшие у выхода на набережную бойцы не выдержали и побежали, теряя на ходу раненых и убитых. Иные даже винтовки кидали, чтобы бежать было сподручнее. Те же, кто Захарьевскую до самого Таврического сада, бежать не торопились.

Они отступали медленно, отстреливаясь, в полном порядке. В этих людях легко угадывались бойцы тех солдатских застав, что перешли на сторону восставших в первые дни.

Тут подоспел "Уайт". Творя какие-то чудеса с грузной, в общем-то, машиной, водитель выкатил ее кузовом по направлению к Таврическому. Тут же машина огрызнулась пулеметной очередью. Десяток, а может, больше восставших повалились на мостовую, – и итог боя оказался решен.

– Патроны подбираем, патроны! И оружие! – унтеры быстро разучили эту команду.

– На сколько выстрелов осталось? – Столыпин остановил одного из стрелков.

– Ваше Превосходительство! Сам-три! Сам в стволе, три в мешке! – видно, это была какая-то поговорка, судя по интонации. – Зато в бою согрелись!

– Понял, – кивнул Столыпин, и стрелок побежал разыскивать патроны. – Мало, очень мало.

Как раз приблизился Глобачев, и бывший премьер к нему обратился:

– На Таврический может и не хватить, – Столыпин был чернее тучи.

– В казармах, – Глобачев махнул рукой вправо, где угадывалась крыша заветных кавалергардов, – должен быть запас. Главное, чтоб оружейная комната нетронутой осталась.

– Боюсь, что не с нашим счастьем, Константин Иванович, не с нашим счастьем, – и, более уверенно, добавил: – Возвращаемся на Захарьевскую. Тут уже без нас разберутся.

– Петр Аркадьевич, а может, во встречных оружейных магазинах...А? – наугад предложил Глобачев.

– Суровые времена требуют суровых мер. Если там будут хозяева, выдайте им расписку или еще что. Если нет, составьте список магазинов, где нам пришлось реквизировать оружие.

– Так точно, – Глобачев кивнул и направился к своим, доводить приказ.

Пара магазинов, действительно, на пути им встретилась, – но они были совершенно разграблены. Если что и осталось, так это стекло витрин, лежавшее в снегу без надобности.

– Да. Революция делает богатыми только стекольщиков, – прокомментировал Столыпин.

В душе у него боролись волнение и ожидание: вот-вот Таврический! Вот-вот Таврический! Среди бойцов, видно, царили те же настроения. В глазах появился блеск: с победами идут! Шаги стали увереннее, быстрее. Наконец, в сражении удалось согреться. Если бы на месте стояли, кто знает, может быть, народ бы уже разбежался.

– Казармы, – выдохнул Глобачев.

И действительно: было от чего вздыхать. Огромный комплекс казарм выглядел обездоленным. Окна на первых этажах лишились стекол. Их осколки, перемешанные со снегом, плотным слоем покрывали левую сторону Захарьевской. Помещения конюшен и кузниц – а именно их двери сюда выходили – даже издали казались совершенно опустошенными.

С крыши послышались выстрелы.

– Ложись! Крыша! Крыша! – раздались ответные выстрелы. Завязалась перестрелка.

"Руссо-Балт" дал несколько очередей: Столыпин видел, как выстрелы стелются по фасаду и рвут металл крыши.

– Заходим! Заходим! – перебежками, десятка два-три стрелков устремились к воротам конюшен. – Быстро! Быстро!

Оттуда раздались выстрелы, многократно усиленные эхом. Еще выстрел. Еще. Все стихло. Из дверей помахал старший унтер.

– Заходим! Заходим! Бережемся крыши! – припадая к земле, бойцы побежали в казармы.

Две цепи перекрыли улицу, прижимаясь к стенам домов. Выдвинули пулемет. Наводчик отер пот со лба, посматривая на крыши. Вдруг покажется кто из восставших?

По пути в казармы бойцы сняли красное полотнище, повешенное над самыми воротами кузницы. Его втоптали в кучу снега, перемешанного с грязью. Прошло всего несколько минут, и полотнище скрылось где-то в этой куче. Оттуда же торчало трехцветный флаг, – его сбросили уже давно, когда происходил штурм казарм.

– Патроны беречь! Патроны беречь! – это уже Столыпин выкрикнул.

Долгое время было тихо.

– Надо пойти, проверить, осмотреться, – порывался было Столыпин, но его остановил Глобачев:

– Еще будет время. Вдруг там...

Раздался глухой звук взрыва.

– Гранта взорвали, гады! – в сердцах воскликнул Глобачев. – Только бы наши не пострадали!

Вслед за этим раздались звуки пальбы. В здание зашло еще до полуроты бойцов. Ожил пулемет: дали очередь по крыше напротив казарм. Едва заговорив, "максим" замолк. То ли срезали цель, то ли поняли, что никого там и не было, то ли еще чего.

– Ушли, гады, – буркнул наводчик. Может, оправдывал трату патронов, становившихся с каждым мгновением все ценнее.

Потом снова распространилась тишина. В здание вошло еще несколько десятков человек.

– Ну вот, кажется, и все...

Изнутри раздались возгласы. Бойцы, занявшие позиции вокруг дверей, прислушались, напряглись. Прошло несколько тягостных минут. Послышались шаги множества ног. Бойцы изготовились к бою.

– Свои! Свои! – донесся голос из кузницы. – Не стреляйте!

Показались стрелки, вошедшие незадолго до того внутрь. Вместе с ними шли...

– Так это же бойцы, что по Шпалерной шли. Унтеров узнаю, – вот тут хорошо сработала память Глобачева. – И вправду наши. Вот и встретились.

Старший унтер, возглавивший группу бойцов, вышедших из здания, быстро отыскал взглядом Столыпина и направился для доклада. Стоило ему сделать четвертый шаг и замереть, как грохнул выстрел.

Унтер покачнулся. Потянулся рукой к левому плечу, упал на колени. И уткнулся лицом в снег.

Проснулся "максим", раздались винтовочные выстрелы. Бойцы "работали" по крыше, откуда и стреляли по унтеру (либо же Столыпину, кто его знает).

Сам Петр Аркадьевич пристально высматривал хоть малейшее движение на крыше. И вот, удача!

– Там, там! – воскликнул он, тыкая рукой.

Вскоре дали пулеметную очередь. На землю с крыши повалилось тело, распластавшись на снегу. Вокруг начала растекаться багровая лужа.

Столыпин услышал хрип со стороны умирающего унтера. Склонился над ним, пытаясь остановить кровь.

– Бесполезно, – хрипло произнес унтер. – Конюшни...Наши...Надо...занять... Казармы.

Это были его последние слова. Петр Аркадьевич снял фуражку и перекрестился.

– Вот так вот, – тихо произнес он, но через мгновение уже начал громко раздавать команды: – Продвигаемся! Оборону по улице держим! Занимаем казармы! – и добавил для Глобачева. – Двигаемся внутрь! Нужно знать, что происходит!

Казармы представляли масштабный комплекс зданий, соединенный многочисленными переходами и двориками. То здесь, то там попадались следы огня и выстрелов. Во многих местах находили трупы: солдаты, офицеры, студенты, рабочие, много кто. Видно было, что за казармы шли бои, перешедшие затем в грабеж.

Оружейные комнаты оказались практически разграблены. Столыпин как раз проходил мимо, когда взвод стрелков выносил оттуда нетронутые запасы.

– Небогато, – к этой фразе сводились все разговоры бойцов из взвода.

Столыпин был полностью согласен с этим. Несколько десятков ящиков с патронами, с полсотни винтовок, один пулемет. Пара-тройка ящиков гранат. Хватило бы, максимум, на десять минут уличного боя.

Поминутно раздавались одиночные выстрелы, изредка переходившие в перестрелку. В такие моменты Столыпин прижимался к стен, ожидая, что из-за очередного поворота покажутся восставшие. Но время шло, и выстрелы отдалялись. Вскоре они вовсе прекратились.

Зато все чаще в коридорах показывались стрелки. Они приветствовали Столыпина, докладывали о ходе сражения, справлялись о приказах.

– Наступать. Надо проверить комнаты, очистить от противника, выдавить его, затем занять позиции у окон, выходящих на улицу.

– Есть! – и бойцы шли дальше.

Наконец, после звуков особо ожесточенной перестрелки, Столыпин зашел в здание манежа. Здесь разгром чувствовался более всего. У разбитого окна валялось два трупа, – и Столыпин не мог скрыть радости, поняв, что это не кавалергарды.

Оттащив трупы в сторону, бойцы заняли позиции у окна, стараясь особо не высовываться.

– Петр Аркадьевич! – окликнул бывшего премьера Глобачев, когда понял, что Столыпин движется прямо к окну.

– Я должен, должен его увидеть, – бросил через плечо Столыпин и переступил труп.

Столыпин выглянул в окно – и сердце его замерло. Виднелись черные силуэты деревьев, покрытых снегом. Вдалеке угадывалась громада Таврического дворца.

– Тяжело будет, – только и произнес Глобачев.

Он смотрел на выросшие баррикады по периметру сада, на толпы людей, все стекавшихся и стекавшихся к Таврическому, с красными флагами и без оных, людей разного звания и разных профессий. Страх охватил Глобачева: он не верил, что им удастся победить такую толпу.

– Петр Аркадьевич, сможем ли? – шепотом спросил Глобачев, краем глаза увидев, как стрелки напряглись.

– Мы должны, значит, мы можем. Что нам еще остается, Константин Иванович? – Столыпин ободряюще положил руку на плечо Глобачеву. – Сможем, обязательно сможем! К штурму готовимся! Передайте команду: к штурму готовимся!

Интермедия четвертая

Перрон был пуст, совершенно пуст. А, нет! За пеленою падающего снега можно было разглядеть одинокую фигуру. Среднего, даже низкого роста, человек этот сутулился. Из-за этого он казался сущим карликом. Вот из вагона выскочил еще один человек, повыше, что-то быстро проговорил. Сутулившийся безмолвно выслушал, закивал. Рассказчик исчез в вагоне так же быстро, как появился.

Из соседнего вагона вышло двое, заозирались, и направились в город. Назад они так и не вернулись. Всего это сутулившийся не видел: он стоял спиной к тому вагону, да даже если бы и лицом! Сейчас все его мысли были где-то далеко, очень далеко. И судя по движениям, он совершенно потерял связь с реальностью. Поминутно останавливался, обходя ящики и прочий сор, от которого на перевалочной станции никак нельзя отделаться. Но вот послышался шум, и сутулившийся остановился. Он внимательно вгляделся сквозь падающий снег.

Показалась целая делегация, сопровождаемая казаками. Впереди шли трое. Стоило им только приблизиться, и в них легко угадывались Гучков, Шульгин и Рузский. Лидер октябристов и худший враг государя. Лидер правых, первое перо Киева, русский националист. И, наконец, главнокомандующий Северным фронтом. Прежде такое соседство удивило бы сутулящегося человека, но за последние дни он разучился удивляться. Тем более узнав, что именно привезли Гучков и Шульгин.

– Ваше Величество, – горячо произнес Шульгин, но зашелся в диком кашле.

– Ваше Величество, – холодно сказал Гучков: для него это обращение было пустой формальностью. Он еще сильнее сжал папку, которую держал у самой груди. – Позволите?

– Прошу, – сутулившийся человек, государь огромнейшей страны в мире, сегодня одинокий более, чем когда-либо, кивнул. – Ваш визит меня несколько удивил.

– Ваше Величество, позвольте обсудить этот вопрос в должной обстановке, – запросил Шульгин, и хотел что-то добавить, но снова его кашель одолел.

– Понимаю Вас, прошу, – все четверо зашли внутрь.

Вагон, некогда практически полностью заполненный свитскими и прислугой, сейчас был полупустым. Двое свитских играли в шашки, официант наливал им чай. Все вытянулись в струнку, едва завидев императора.

– Прошу, продолжайте, – Николай жестом пригласил гостей за ним последовать.

Прошли в отдельное купе, служившее императору кабинетом.

– Прошу, – он указал на мягкие диванчики, стоявшие по углам купе.

Гости кивками поблагодарили. Гучков, однако, пригоашением не воспользовался и выложил на стол, из той заветной папки.

Николай быстро пробежал текст. Помолчал несколько мгновений. Поднял взгляд.

– И вы хотите, чтобы я это подписал? – голос его был все таки же спокойным, но усталость чувствовалась в нем все сильнее. – После...всего?

– Не мы хотим. Вся страна, Ваше Величество. И армия! – первым обратился Рузский.

В свете лампы его лицо казалось мертвенно-бледным.

– Вся страна? Я слышал, что беспорядки разрастаются, но о потере управления говорить нельзя. Да и верные престолу силы вполне...

– Ваше Величество! Пусть я болен, но мне надо это сказать, силы я найду! – кажется, жар передался самым словам Шульгина, он сам себя распалял. – Толпы черни вовсе вышли из повиновения! Я своими глазами видел, как запасные батальоны гвардии крушат все, что попадется им на пути! А что сталось с казармами кавалергардов? Тысячная, может, трехтысячная толпа ворвалась туда, и не всем кавалергардам удалось спасти свою жизнь! Полицейские участки разгромлены, Охранное отделение – и то существовать перестало. Правительство больше нет, прямой провод молчит. Но! Толпы стекаются к Таврическому дворцу...