Текст книги "Прощание с весельем"
Автор книги: Николай Самохин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
ЕЩЕ РАЗ О ЗДОРОВЬЕ
И все-таки надо бы в этом полезном в принципе деле – в деле сохранения здоровья и как следствие – продления жизни – навести порядок. Выработать какие-то единые для всех рекомендации. И строгие нормы. Тем более что опыт разнообразной регламентации в нашем организованном обществе вполне достаточный. Коснись любой области – везде завидная четкость: на службу – к девяти, со службы – в восемнадцать; слесарь-сантехник – в течение дня; винные отделы – с двух до семи вечера; докладчику на собрании – пятьдесят минут, в прениях – десять; свежее молоко – с восьми до полдевятого, кефир – до одиннадцати…
А вот в деле укрепления здоровья нет подобной строгости. Правда, журнал «Здоровье» и созвучная телепередача много сил вкладывают в пропаганду этого самого укрепления, но их рекомендации больно уж многообразны. Они, похоже, сами не решили окончательно, на каком наборе средств остановиться и какой дозировкой ограничиться. В результате у отдельных людей от этого многообразия прямо голова пухнет, и они до конца дней так и не могут решить, что им лично избрать. Или – когда уже сохранять нечего – кидаются на все подряд.
Добавьте сюда еще советы разных непрофессиональных знатоков, особенно тех из них – наиболее, кстати, яростных, – которые будто бы уже одной ногой в могиле стояли, но после того, как поистязали себя в течение года постелью из нестроганых досок в сочетании с рисовой диетой, настолько распрямились, что теперь даже и не сгибаются. Этим, как ни странно, люди особенно доверяют.
К примеру, одному товарищу (я с ним в доме отдыха познакомился, под Ташкентом) бывший знаменитый тренер по тяжелой атлетике, а ныне заведующий пивным киоском, насоветовал заниматься с утяжелениями. Товарищ страдал радикулитом, и бывший тренер ему сказал:
– Никого не слушай. Выбрось эту дурь из головы – компрессы, таблетки, уколы. Пусть они собственные задницы дырявят. Гири и штанга! Штанга и гири! Нагружай поясницу. Не давай ей продыха. Посмотри на меня. Видишь, какой я здоровый. А почему? Гири и штанга! Штанга и гири!
Товарищ послушался, завел себе гири и штангу. Стал нагружать поясницу. Схватился с нею, что называется, не на живот, а на смерть. Она его догоняет, а он – ее. Она – его, а он – ее!
Но это он дома с ней воевал. А здесь лишился такой возможности. И товарищ заскучал. У него обратная связь нарушилась. Теперь только поясница его догоняла, а уж он ее не мог.
Его тут, в доме отдыха, попытались перевербовать – нашлись энтузиасты. Один жилистый дядя почти двухметрового роста начал горячо рекомендовать свой метод:
– Ты на руках не пробовал отжиматься? Попробуй! Сразу про свою штангу забудешь. В металлолом ее отнесешь. Только не ладонями в пол упирайся, а пальцами. Это эффектнее. Вот гляди, как надо. И-раз! И-два!.. Могу на трех пальцах – пожалуйста. Могу на двух. На одном только пока не выдерживаю.
Пальцы у этого дяди были, надо сказать… как железнодорожные костыли. Давно, видать, человек тренировался.
– Ну, давай! – скомандовал он нетерпеливо. – Попробуй. Хотя бы на четырех для начала.
Мы совместными усилиями перевели товарища в партер, сам он не мог, поскольку был как раз прострелен радикулитом. Однако ему не удалось занять горизонтальное положение. Он мог стоять только под тупым углом. К тому же его руки не держали, несмотря на занятия тяжестями. Он, таким образом, с одной стороны упирался в пол носками ног, а с другой – подбородком.
Жилистый дядя оказался никудышным учителем, темпераментным очень.
– Слабак! – махнул он рукой. – Распрямите его, мужики.
После дяди за беднягу принялся другой энтузиаст – мой земляк и коллега Котя Фоськин. Этот стал навязывать ему другой способ – катание на позвоночнике. Фоськина катанию на позвоночнике обучил один экстрасенс, близкий будто бы друг и ученик легендарной Джуны. Фоськин с этим катанием всех знакомых заколебал. Чуть где в компании пожалуется кто на радикулит или остеохондроз – он сразу: катайтесь на позвоночнике. И показывает.
– Ну-ка, старуха, – скажет хозяйке. – Кинь мне какой-нибудь половичок.
Сядет на половичок, колени к подбородку подтянет, катнется раза три-четыре, змей поджарый, и с победоносным видом предлагает присутствующим: ну, кто повторит?
Присутствующие хихикают и жмутся по стенкам. Дамы в юбках, им неприлично такие трюки демонстрировать. У мужчин у всех солидные «соцнакопления», некоторым колени к подбородку разве только лебедкой подтянуть возможно.
А Котька пружинисто расхаживает по комнате и хвастает;
– Четыреста катаний! Двести с утра и двести перед сном – вот моя ежедневная норма.
Врет, конечно, прохвост. Я с ним полмесяца в доме отдыха побыл и убедился. Живет Фоськин как все нормальные люди: только проснулся – сразу сигарету в зубы.
Радикулитчик наш Котькин способ тоже не освоил. И окончательно загрустил.
– Ладно, ребята, – сказал. – Я уж по-своему. Мне бы только тяжесть подходящую отыскать. Ось бы какую-нибудь от вагонетки.
И он, представьте, нашел тяжесть. Присмотрел на территории чугунную плиту, полузасыпанную глиной, ночью отколупал ее и приволок в свою комнату. И вроде ожил маленько.
Но через несколько дней случился сильный ливень, буквально тропический. А плита эта, оказывается, вход в какой-то колодец перекрывала. В результате – по принципу сообщающихся сосудов, что ли, а может, в силу какого-то другого физического закона – канализация в нашем доме заработала в обратном направлении: снизу вверх.
Приехавшие спасатели, матерясь по-русски и узбекски, искали плиту по всей территории. Думали, ее ливневыми потоками куда-то сволокло.
Мы же, группа посвященных товарищей, не выдали нашего страдальца, проявили солидарность.
Аварию бригада кое-как ликвидировала.
Последствия горничные замыли.
И возможно, все осталось бы шито-крыто, если бы товарищ сам себя не выдал. Чугунная плита все-таки не штанга, она для физических упражнений недостаточно приспособлена. Короче, грохнул он ее однажды на пол. А под ним узбекское семейство проживало: отец, мать, старенький дедушка и четверо ребятишек. И надо же такому случиться – у них как раз торжество проходило, дедушкин день рождения. Они у себя в комнате плов кушали. Как вдруг им в роскошное это блюдо с пловом обрушилось полтора квадратных метра штукатурки. Можете себе такое вообразить?
О дальнейшем рассказывать скучно. Списали нашего тяжелоатлета досрочно. И бумагу вслед отправили соответствующую. И, разумеется, счет – за причиненные убытки. Хорошо еще, что ему обратную работу канализации плюсовать не стали. А то бы он за свой активный отдых век не рассчитался.
Однако это я привел факт из ряда вон выходящий, анекдотичный, можно сказать.
А вот вам история едва ли не рядовая, которая произошла (а точнее, по сей день происходит) с людьми вполне здоровыми, молодыми и красивыми, не знающими даже пока, что такое насморк, но крепко ушибленными – в духе времени – идеей профилактической борьбы с грядущим одряхлением.
Речь пойдет о супругах Сиваковых – Володе и Клавочке.
Не знаю, когда они свой режим жизни выработали, специально ли голосовали за него на семейном совете или сразу достались друг другу с такими убеждениями – а только живут Сиваковы вот как.
Утром Клава просыпается чуть раньше, ей надо дочку в детский садик проводить.
Володя может позволить себе еще минут пятнадцать подремать: у них в институте скользящий режим работы. Однако он тоже просыпается – у него это в привычку вошло. И пока дочка плещется под краном и трогательно шлепает лапками по коридору, Володя времени даром не теряет: лежа в постели, выполняет полное йоговское дыхание.
Надышавшись досыта, обогатив кровь кислородом, Володя, чуть приоткрыв дверь, заглядывает в комнату жены. Клава в это время, выпроводив дочку, занимается физзарядкой. Конкретно: приседает на одной ноге. На левой. А правую – мраморно-белую, соблазнительную ногу Афродиты – старательно удерживает параллельно полу. Володя две-три секунды полюбуется на античные формы жены, плавки поддернет – и трусцой на свою половину. У него самого впереди еще четырнадцать обязательных комплексов, начиная с бега на месте и кончая трехраундным боем с тенью.
Клава, закончив физзарядку, принимает водные процедуры, варит кофе, быстро завтракает и заглядывает к Володе.
Володя как раз стоит на голове. Надо признать, на Володю даже в таком противоестественном положении посмотреть приятно. Стройная шея напряжена, грудь широкая, как у пловца, талия узкая, живот ровными брусочками выложен, ноги!..
– Володя, – говорит Клава севшим вдруг голосом. – Я побежала, кофе на плите.
– Щас! – хрипло отвечает Володя, переворачивается на ноги и, сделав зверское лицо, наносит в сторону Клавы первый прямой.
Это – по утрам. Вечером расписание аналогичное, но более напряженное.
Первой возвращается Клава, захватив по дороге дочку. До прихода мужа ей хватает времени, чтобы постирать дочке колготки и наточить коньки. Володю она встречает в коридоре, с коньками под мышкой. Уже на ходу делает ему наказы: не забыть подогреть Леночке молочка, закапать перед сном носик и рассказать сказку.
«Ы-гу. Ы-гу. Ы-гу», – кивает Володя.
Он ничего не забывает, все делает вовремя и даже выкраивает себе несколько минут, чтобы смазать лыжи. Володина ежевечерняя норма – двадцать километров. То есть восемь кругов по березовой роще. С дорогой на трамвайчике туда и обратно он тратит на все два часа с четвертью.
Клава между тем управляется с разными домашними делами, отдыхает часок перед телевизором и варит мужу овсяную кашу. Володя диеты не придерживается, но овсяная каша по вечерам обязательна. Лыжи забирают много калорий – и овсянка в этом случае незаменима.
Когда заиндевелый, как дед мороз, Володя возвращается домой, Клава уже спит. Он принимает душ, съедает в одиночестве свою кашу и, перелистав газеты, ложится рядом с женой.
Вернее – ложился. Год назад. Последний же год супруги Сиваковы спят врозь. Дело в том, что Володя после напряженных лыжных прогулок стал по ночам лягаться и размахивать руками. А однажды ему, наверное, приснился бой с тенью: он так залепил кулаком в стенку, что едва не пробил насквозь тонкую панельную перегородку. Конечно, перепугал до смерти жену и дочку. Да что жену и дочку. Соседи в четырех смежных квартирах повскакивали – такой гул пошел.
После этого Клава и отселила его в кабинет, на раскладушку.
Володя не стал сопротивляться. Он только отчаянно хватался за голову и бормотал: «Господи! А если бы я не с левой руки удар нанес? Если бы с правой?» Было отчего хвататься за голову: под правую-то руку ему бы не стенка подвернулась, а жена. И нокаутировал бы Володя любимую – как пить дать!
Переселившись в кабинет, Володя с непривычки потосковал какое-то время, но мало-помалу свыкся с новым положением. Зато здесь он мог безбоязненно лягаться, размахивать руками и драться с тенью. Раскладушку Володя специально ставил подальше от ломких предметов, а справа и слева от нее кидал по старенькому тюфячку – на случай, если какой-нибудь особенно резкий выпад или мощный толчок ноги сбросит его с ненадежного ложа.
Но то ли ему, как чрезвычайно крепкому, тренированному мужчине, этих ночных упражнений оказалось недостаточно или, наоборот, от резкой перемены образа существования у него внезапно прекратились судороги и организму стало не хватать нагрузок, а только несколько месяцев назад Сиваков еще взвинтил темп – начал бегать и в обеденный перерыв. Завел себе вторую пару кроссовок, еще один тренировочный костюм, вязаную шапочку – и бегает. Амуницию свою он хранит в нижнем ящике стола, минут за пять до перерыва переодевается в туалете и ровно в тринадцать пятнадцать делает коллективу ручкой: «Кто – куда, а я в сберкассу».
Дневные эти пробежки, все заметили, действуют на Сивакова особенно благотворно. Он возвращается приятно возбужденный, помолодевший, уверенный в себе, хлопает коллег-инженеров по плечу и покровительственно спрашивает: «Как жизнь, старина?» А иногда, забывшись, принимается негромко что-нибудь напевать.
Сиваков не пропускает ни одного обеденного перерыва, исключая лишь те дни, когда его начальница, групповой инженер Агнесса Викторовна, отбывает в командировку. Наши остряки подметили эти совпадения и запустили шуточку, довольно, впрочем, низкопробную: не Агнессочку ли, дескать, наш спортсмен догоняет? Она ведь, согласно скользящему графику, уходит обедать на пятнадцать минут раньше. И живет неподалеку. И – заметьте – одна-с.
Володя эти шуточки игнорирует. Хотя они вгоняют его в легкую краску – из-за назойливого повторения. Свои же «тайм-ауты» он объясняет просто: они с Агнессой занимаются одним объектом, и он в отсутствие начальницы берет часть ее работы на себя – чтобы не терять темпа. И правда, он, когда не бегает, сидит за столом Агнессы, перебирает разные бумажки.
Вот такие дела.
А с некоторых пор, по стопам мужа, начала и Клава бегать. То есть это фигурально сказано – «по стопам». Все из-за того же скользящего графика она выбегает раньше, и маршрут у нее самостоятельный.
И на Клаву пробежки хорошо действуют. На дворе, знаете, ранний март, воздух бодрящий, Клава прибегает назад порозовевшая, вся какая-то мягкая, в глазах – легкий весенний туман. Сидит потом за столом, локон на пальчик крутит и тихо улыбается чему-то.
Нахал Фоськин придумал себе развлечение. Пройдет мимо нее в такую минуту, слегка толкнет боком и нарочито деревянным голосом спросит: «Уж ты где, жена, где шаталася?»
Клава поднимет глаза, в которых все еще туман, и вздохнет: «Ах, Котик!»
И непонятно: к Фоськину ли это относится, или так – безадресное восклицание от избытка чувств.
В общем, так у них все замечательно, у Володи с Клавочкой, что… недавно их председатель профсоюзного комитета к себе приглашал. Посадил напротив, долго маялся, карандаш вертел (он у нас человек на редкость деликатный, застенчивый), а потом все-таки выдавил:
– Ребятки… может, вам, раз такое дело… раз по-другому не можете… вместе бегать? В смысле – домой?.. А то, знаете…
Он чуть не вылепил правды: разговоры, мол, в коллективе идут и конкретные маршруты указываются, да успел язык прикусить. И совсем стушевался, заспешил:
– Мы бы вам и график сдвинули. В смысле – соединили. А, ребятки?
Сиваковы, потупя глаза, промолчали.
Бегать, однако, после визита к председателю прекратили. Четыре дня не бегали. Обедали вместе. Клава раньше Володи в столовую приходила, брала на себя и на него. Они удалялись в уголок и подолгу о чем-то серьезно говорили.
Возможно, супруги Сиваковы и договорились бы до чего-нибудь. Но тут местная кинохроника выпустила на экраны сюжет о них – как о показательной спортивной семье. Ударным кадром в сюжете был именно тот, когда они с обеденного перерыва разбегаются. Киношники обставили эту сцену эффектно. Сначала показали наших неспортивных мужчин: пузатых, обрюзгших, с мешками под глазами. Как они, толкаясь, через вертушку проходят, на ходу шарфы заматывают и торопливо сигареты в зубы суют. А потом – для контраста – Володю с Клавой. Ради съемок их вместе выпустили, пренебрегли в тот раз скользящим графиком.
Что это был за кадр!
Володя – с непокрытой головой, стройный, похожий на молодого Грегори Пека – помахал Клаве рукой.
Клава – свежая, озорная, в белой шапочке, снегурочка, да и только! – послала Володе воздушный поцелуй.
И они побежали… в разные стороны.
НЕОБХОДИМО СРОЧНОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО
Живем мы хорошо.
Но не очень.
То есть в принципе хорошо живем. Грех жаловаться. По многим позициям достигли уже изобилия. И где-то даже переизбытка. Но по некоторым еще прихрамываем. В частности, случаются перебои с отдельными продуктами питания: с мясом там, с маслом, с молочными изделиями. О рыбе и говорить не приходится. Даже опасно это слово вслух произносить. Тут у нас как-то, во дворе магазина «Океан», грузчики от нечего делать сели «козла» забивать – и один, войдя в азарт, громко крикнул: «Рыба!» Так этих забывшихся грузчиков дежурившие возле черного хода дамы чуть не затоптали.
Но это все явления временного порядка и в скором будущем, надо полагать, отомрут.
Вот с другим кое с чем хуже дело обстоит, тревожнее.
Так, недавно на соседней с нами улице, на улице имени Братьев Карамазовых, балкон обвалился. Рухнул. Причем – что особенно настораживает – отпал он враз, как ножом срезанный, без какого-нибудь предварительного потрескивания или раскачивания. Это хозяин потом жаловался, Пысоев Иван Никифорович. «Хоть бы там скрипнуло что, – говорил, – хоть бы пискнуло. Уж я бы что-нибудь да успел выхватить».
Но балкон отторгнулся молчком – и вместе с ним бякнулись на землю некоторые припасы. А именно: сто двадцать килограммов говядины, фляга с медом, половина свиной туши, мешок свежемороженого муксуна, четыре копченых окорока, несколько битых гусей и коробка с крестьянским маслом. Картонная такая коробка. Из-под цветного телевизора.
Человеческих жертв, слава богу, не оказалось. Правда, гуся одного, отлетевшего на проезжую часть, с ходу машиной переехало. «КамАЗом».
Ну, само собой, моментально собрались зеваки. Как из-под земли повырастали.
Хозяин квартиры, Пысоев Иван Никифорович, как был в пижаме и тапочках на босу ногу, кубарем скатился с пятого этажа, растолкал редкую толпу и упал на свое добро животом. А гусей откатившихся, до которых дотянулся, прижал ногами-руками. И так пролежал, пока не подоспело оцепление из родственников и ближайших соседей.
Представляете, какая обидная картина: человек лежит на морозе босой (тапочки-то у него с ног слетели), а эти зеваки-любители стоят над ним и поучают.
Особенно один там выступал, судя по голосу, положительный и практичный мужчина. С практических позиций он и срамил Ивана Никифоровича.
– Балда ты, балда! Тюфяк полосатый! Ты чем думал-то, каким местом? Сахарницей, наверное? Лежишь теперь, отклячил ее… Да разве можно мясо на балконе хранить! А вдруг оттепель. – И, поворачиваясь к окружающим – толпа, как видно, все прибывала, – солидно объяснял: – Мясо надо держать в погребе, в леднике. Самое надежное место. Я лично держу в погребе, у тещи. Далековато, конечно, а что делать? Не потопаешь – не полопаешь…
А Иван Никифорович даже возразить ничего не может, сказать, допустим, что у него нет ни погреба, ни тещи. Он гуся ближайшего подбородком прижимает – ему не до дискуссий. Да и какая, к черту, дискуссия, когда лежишь посреди улицы, как эпилептик.
А тут еще подошли какие-то пацаны, гэпэтэушники, наверное, и загалдели изумленно:
– Ну, дядька! Ну, дает! Гляди, гляди, гусей-то как закопытил! Во куркуль!.. У него там что, свиноферма на балконе была?
Какой-то гражданин заступился за Ивана Никифоровича.
– Тихо, вы! – прикрикнул. – У человека, может, инфаркт. Смотрите-ка, вроде не дышит. «Скорую» надо вызывать.
Один из гэпэтэушников присел перед Иваном Никифоровичем на корточки.
– Дышит, хмырь! – сообщил радостно. – Еще как дышит! Гуся даже растопил – вон сало капает!
Иван Никифорович обреченно зажмурился и сказал себе: «Щас помру!»
Но он не помер. И даже взял реванш за свое унижение. Через минуту Иван Никифорович поднялся – когда сбежались родственники и прибыл на место происшествия вызванный кем-то участковый милиционер, капитан Врезников.
Иван Никифорович поднялся, внимательно обревизовал все и не обнаружил ни в главной куче, ни поблизости целой свиной головы и большого куска баранины, задней части. Значит, пока его тут клеймили, пока зубы заговаривали, какая-то сволочь успела поработать! Иван Никифорович, помня о своей недавней обидной позе, не стал усугублять – хвататься за голову, суетиться, выкрикивать: «Кто?.. Где он?.. Отдайте щас же!.. Держи их!» – и тому подобное. Он сдержанно сообщил о пропаже только капитану Врезникову. Но громко – чтобы и все остальные слышали.
И тотчас его смешное поведение получило оправдание, а эти умники и обличители мгновенно слиняли.
Они сразу же превратились в шайку жуликов или, по крайней мере, в соучастников грабежа. И под двумя взглядами – укоризненно-снисходительным Ивана Никифоровича и строго-вопрошающим капитана Врезникова – быстренько растеклись по переулкам.
…Свиная голова, между прочим, отыскалась. Ровно через неделю. Оказалось, она упала на балкон второго этажа. Но вовремя не была обнаружена, поскольку жилец, кандидат биологических наук товарищ Харисов, находился в командировке в Тюмени. А через неделю он вернулся, сунулся на балкон – положить осетровый балык, презентованный ему тюменскими коллегами, – и видит: лежит какая-то посторонняя свиная башка. Ему и раньше, случалось, забрасывали, из хулиганства, разную пакость, но в этой голове Харисов усмотрел не просто уже хулиганство, а сознательный враждебный выпад, гнусный намек. Дело в том, что Харисов, будучи человеком высокопросвещенным и далеким от религиозных предрассудков, все-таки на дух не принимал свинины. Гены в нем, что ли, срабатывали, кровь предков-мусульман противилась? А эта ненавистная башка к тому же упала точно в коробку с любимыми его утками. Харисов схватил голову и в ярости пульнул через перила.
И чуть не зашиб проходившего под балконом Ивана Никифоровича.
Пысоев шарахнулся было в сторону, а потом глядит – вроде его голова вылетела. Ну, не его, понятно, свиная… но, в общем, его. Точно! У нее приметина имелась: левое ухо ножом рассечено. Иван Никифорович, конечно, зашел со своей находкой к Харисову – зашел спросить: не падал ли так же сверху кусок баранины? Задняя часть?
Харисов, когда узнал, что голова принадлежит Ивану Никифоровичу, чуть взашей его не вытолкал. Исплевался весь. Как, дескать, вы могли, взрослый солидный человек?! Такое надругательство, неуважение!.. Иван Никифорович с грехом пополам растолковал ему про катастрофу. Кандидат перестал клокотать, но дружелюбнее не сделался. Нет, сказал жестко, больше ничего не обнаружил. Обратитесь к верхним соседям. И дверь захлопнул.
Иван Никифорович позвонил соседям с третьего этажа, спросил: не падала, мол, случайно… задняя часть? Там знакомые ему молодожены очень расстроились, искренне:
– Иван Никифорович, миленький! Мы, знаете, после вашего несчастья все с балкона вытащили и к маме перевезли… Ой! У нас, точно, была там баранина, только мы впопыхах не посмотрели, где своя, а где, может, упавшая. Прям не знаем, что и делать! Правда, наша в двух корзинах сложена была и старым плащом закрыта, но вдруг ваша как-нибудь – под плащ. Вы подождите тогда, мы в субботу к маме поедем – перепроверим все… Если только мама ее в расход не пустила. Она ведь вовсе не знает, которая чья…
На четвертом этаже дверь Сысоеву открыла интеллигентная дама и, не дослушав, высокомерно отчитала за бестактный вопрос:
– Неужели вы могли предположить, что я в течение недели могла утаивать не принадлежащие мне продукты?
Иван Никифорович затоптался:
– Виноват… подумал, может, вы на балкон это время не заглядывали.
Дама вспыхнула. И добила Ивана Никифоровича. Прямо-таки словно кухонным ножом под ребро саданула.
– Я вам, конечно, отрублю искомый кусок, если вы так настаиваете, – сказала, поджав губы, – Только уж извините, это будет свинина. Баранины, к сожалению, именно сейчас нет.
Пысоев как оплеванный побрел выше, по инерции миновал свой этаж и чуть было не нажал кнопку звонка на шестом. Да вовремя спохватился: «На шестой-то как оно могло залететь!»
В это время открылась дверь, вышел на площадку сосед – с топором и половиной бараньей туши в руках. Они поздоровались, закурили.
– Вот хочу порубить, да хоть часть в холодильник уторкать, – кивнул на мясо сосед. – На балконе-то теперь опасно держать.
Иван Никифорович молча согласился: опасно.
– Вам-то обещают балкон восстановить или как? – спросил сосед.
– Обещают… теперь уж летом.
– Да-а, – вздохнул сосед. – А вообще надо второй холодильник заводить, вот что.
– Второй – не выход, – сказал Иван Никифорович.
– Верно, не выход – распротак ее, заразу, собачью эту жизнь! – расстроенно согласился сосед.
…А кусок баранины (задняя часть) так и не отыскался. То ли его гэпэтэушники под шумок оприходовали, то ли он действительно каким-то образом скаканул под старый плащ в корзину молодоженов, а неосведомленная ихняя мамаша перекрутила его потом на котлеты как собственный. А может, эта часть вообще спланировала на балкон соседнего подъезда. Могло быть и такое. Ударилась, допустим, в полете о свиную тушу или о флягу с медом, срикошетила – и ку-ку.
Ну, да бог с ней. Что с возу упало, то пропало. Не искать же ее по всему дому, как фамильную драгоценность.
Гораздо важнее другое – то, о чем говорили на лестничной площадке шестого этажа Иван Никифорович и его сосед. Да, второй холодильник конечно же, не спасение. Коренным образом он проблему не решает. Хотя некоторые семьи идут на такую меру – как на временную. Но все же это не более, чем самодеятельность. А мыслить, как видно, надо шире, государственнее. Здесь требуется какое-то кардинальное решение. Например, о повсеместном укреплении наших балконов и лоджий. Или – что еще правильнее – о создании погребов индивидуального пользования. Глянуть, в общем, на дело и с этой стороны.
В конце концов, надо же как-то выходить из положения, а не ограничиваться полумерами.
Тем более что живем мы хорошо и, кажется, можем позволить себе не мелочиться.
