Текст книги "Прощание с весельем"

Автор книги: Николай Самохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Повесть, которую ты прислал вместе с поздравлением, прочел. Порадовался за тебя. Особенно – смелому твоему утверждению, что верх-чулымский хариус гораздо охотнее берет на самодельную мушку из рыжего волоса. Истинно так – из рыжего! Стой на своем до конца, никому не поддавайся. (Да бороду, бороду, гляди, не сбривай)»…

Взобравшись таким образом на самодельный пьедестал, он начинает искренне верить, что возведен туда признательной публикой. Публика об этом не подозревает. Она, в свою очередь, убеждена, что место пьедестале, уважительно подвинувшись, уступили ему благодарные коллеги-литераторы, чьи – пусть и запоздалые – сдвиги вперед он неоднократно отмечал и поддерживал. Возможно, тот же Евтушенко потеснился.

Сами же коллеги пробегают мимо, боязливо пригнув голову. Ну его к бесу! Еще похлопает по плечу, гусь лапчатый!

Способ четвертый… Название подобрать ему очень трудно. Собственно… тут даже понятие «способ» не совсем годится. Скорее, следовало бы определить это как заболевание, аномалию. А потому договоримся: употреблять в дальнейшем слово «способ» лишь в качестве условного термина, для удобства.

Существует описание заболевания (то бишь способа), датированное 1826 годом. Язык документа старомодный, малопонятный, перенасыщенный архаизмами: уста, персты, зеницы, десницы, жало мудрыя змеи и тому подобное. Какая-то загадочная личность фигурирует – шестикрылый серафим. В общем – мистика. Конечная рекомендация, однако, сформулирована достаточно четко: «глаголом жги сердца людей».

По-хорошему не стоило бы и упоминать об этом способе, отряхать его от праха забвения. Но поскольку нет-нет да появляются еще охотники им воспользоваться (а точнее сказать – невольники способа, ничего другого не умеющие делать, как только жечь), то надобно по крайней мере предупредить их о возможных последствиях.

Итак, заболевание поражает, как правило, внезапно.

Первый читатель – жена – встревоженно щупает сочинителю лоб.

– Точно, – говорит. – Заболел!.. Ну, кто это опубликует, кто?.. Сейчас же порви! Слышишь?

– Никогда! – бормочет сочинитель, прижимая к груди дорогие странички. – Прозрел я… спала с глаз пелена.

– Вася-Вася! – всхлипывает жена. – Ведь как писал-то раньше!.. «Все ярче разгорается славный денек. Умытое росой солнышко ласково поглядывает с высоты. Жаворонки в небе уж подняли трезвон»… Эх! Жили себе… как люди…

– Да не жил я, не жил! – открещивается от прошлого муж. – Прозябал! В пустыне мрачной я влачился. Стыдно… перед человечеством.

– Ах, перед человечеством!.. А перед семьей? О семье ты подумал?.. Ну неси, неси, безумец! Все равно не напечатают. Получишь от ворот поворот.

Предсказание жены, однако, не сбывается: огнедышащее произведение публикуют в журнале. Маленько, правда, остужают – не без того, – но все-таки жару в нем остается вполне достаточно, чтобы не пройти незамеченным.

Появляется рецензия в прессе под заголовком «обжигающие душу строки». Томимые духовной жаждой читатели, из так называемых неистовых, поднимают отважного сочинителя на щит и провозглашают чуть ли не пророком. «Жги! – требуют они. – И виждь, и внемли!.. Испорти им, чертям, обед!» И прочее такое. Неистовые – народ преимущественно молодой, тренированный, собственные сердца у них пока не болят, а чужих им не жалко. Не беснуйся они так, сочинитель, возможно, промелькнул бы со своей «жаровней» как метеор. Сидел бы потом в уголке и жег себе потихоньку. Но о нем шумят, о нем уже легенды рассказывают: дескать, лик его ужасен… движенья быстры… он прекрасен.

– Отчего лик-то ужасен? – истекают любопытством слушатели. – Пьет, наверное, много?

– Наркоман! – авторитетно заявляют осведомленные. – Oн, да Алла Пугачева. Сойдутся вместе и хлещут.

– Как сойдутся? Ведь она вон где, а он здесь.

– П-сс!.. Так у него денег-то! Откупает самолет – и туда. к Алле. Или – она к нему.

В результате «обжигающие строки» прочитывают те, кому вовсе не следовало бы их читать, а именно – ветераны группы здоровья, двенадцатый год бегающие трусцой от инфаркта. Постигают они лишь одно: действительно жжет сердца… глаголом. А к сердцам – это они прочно усвоили – отношение нынче бережное. И ветераны пишут сердитое письмо в редакцию журнала (копии – в местную писательскую организацию, облсовпроф, горздрав и спорткомитет). «Куда же, – спрашивают они, – смотрел уважаемый товарищ редактор, публикуя этот зловредный опус? И как согласуется подобное попустительство с твердым курсом на предупреждение сердечно-сосудистых заболеваний, всемерное развитие кардиологии и поголовную диспансеризацию населения?»

Круги от камня, брошенного ветеранами, расходятся широко, а главное – в направлениях, совершенно не предусмотренных. Так, издательство вдруг выбрасывает из плана книгу «прозревшего» сочинителя.

– Караул! – кричит он. – За что?! И как смеете? Тут же все апробированное: и журнал напечатал, и пресса положительно отреагировала!

– А вот и смеем, – отвечают ему. – Нам журнал не указ. И пресса – тоже. Мы самостоятельное учреждение. Вы на что замахиваетесь-то в конечном счете – подумали? На здоровье людей! Ишь ты – глаголом жечь. Государство, понимаете ли, заботится об охране здоровья трудящихся, тратит колоссальные средства, а они – глаголом…

– Позвольте! – протестует сочинитель. – А как же классики? Классики-то как же? – Он нервно дергает тесемки папки для бумаг и вынимает документ – тот самый, 1826 годом помеченный.

– Ну, вы себя с классиками-то не равняйте, – холодно говорят ему. – И не трясите документиком. Знакомы, представьте. В школе еще проходили. Кстати, если вы такой грамотный, обратите внимание на это вот место. Что здесь сказано? «Обходя моря и земли, глаголом жги»… Вот и обходите. Жгите там – за морями, за океанами… А то взяли моду – на своих кидаться. Этак все начнут жечь – сердец не напасешься.

Между тем журнал публикует новое произведение сочинителя. В свое время, еще до письма ветеранов, с ним поторопились, загнали в набор и автору аванс выплатили – поздно вспять поворачивать. Остается дуть на воду. Дуют. Местами остужают так основательно, что глаголы уже и не жгут, а едва теплятся. И тут начинается черт-те что и с боку бантик. Неистовые, возмущенные отступничеством недавнего кумира, предают его анафеме, свистят и откровенно презирают. Обидно, дьявол их забери! За трезвон жаворонков не презирали, а тут… как с цепи сорвались.

Ветераны группы здоровья, наоборот, еще громче бьют тревогу. Они надеялись, что после их вмешательства сочинителя сотрут в порошок и по ветру развеют, а он, оказывается, жив. И опять жжет (ветеранам кажется – пуще прежнего). Заручившись поддержкой секции «моржей», они снова пишут – теперь уже непосредственно в Минздрав и ВЦСПС.

В местную писательскую организацию ответственному товарищу звонят из высокой инстанции.

– Послушайте, – говорят, – как там у вас… этот… все еще жжет?

– Жжет, – тоскливо вздыхает ответственный.

– Хм… Мы, конечно, понимаем: вольному – воля. Не хотелось бы вмешиваться. Но ведь общественность негодует. Вы бы как-нибудь того… побеседовали бы с ним, что ли… в деликатной форме.

– Да мы уж беседовали.

– Ну? И что же он?

– Да говорит, глас к нему воззвал.

– Что-что? Какой глас? Чей?

– Да вот… минуточку… он тут нечто вроде объяснительной представил… Ага! Вот Бога глас к нему воззвал, пишет.

– Ах, бога!.. Интересно! Так у вас что же там – веротерпимость?

Наконец и коллеги начинают роптать. Вчерашние приятели. Дескать, хорошенькое дело! Он будет глаголом жечь, а мы за него отдувайся. Вот пожалуйста: в двух санаторных путевках отказали – действительному члену географического общества и диетчику. Еще и намекнули оскорбительно: вас, мол, пусти туда, а вы полсанатория выжжете. Знаем вашего брата… Подлестничному дарованию очередь на квартиру передвинули. Он уже и новый паспорт выправил (кое-как уговорили), а его – в хвост. И опять: знаем вашего брата!.. А какого такого брата? Этого, что ли? Тоже… брат выискался!

И сидит невольник сомнительного способа, весь обклеенный ярлыками (спереди – «пророк», сзади – «отступник», с левого боку – «печально знаменитый», с правого – «скандально известный»), сидит и думает: «Что же делать-то теперь? Куда податься?.. Нешто в географическое общество вступить? Или уж сразу под лестницу?»