Текст книги "Прощание с весельем"
Автор книги: Николай Самохин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
ЕСЛИ КОПНУТЬ ГЛУБЖЕ
Третьего дня зашел ко мне сосед Иван Матвеевич – с очередным недоумением.
Иван Матвеевич – пенсионер, времени свободного у него, можно сказать, переизбыток, он поэтому регулярно газеты читает, телепередачи просматривает от и до и, бывает, сталкивается с разными закавыками, которые сам объяснить не в силах. Тогда он ко мне идет: подсоби, Яковлевич, ты пограмотнее меня будешь.
На этот раз Ивана Матвеевича вот что смутило. Он подметил, что у нас в прессе частенько призывают литераторов правду писать. И в прессе, и по телевидению. Иногда даже с высоких трибун. Так прямо и говорят: пишите, мол, уважаемые мастера художественного слова, правду о нашей действительности. Ничего не скрывайте. И не приукрашивайте. Просто, надо сказать, с большой настойчивостью уговаривают. Вот это Ивана Матвеевича и насторожило: с чего бы такая настойчивость? Они что же, собачьи дети, не хотят правду писать? Намеренно? А может, разучились?
С такими сомнениями он ко мне и заявился.
– Ты там поближе к ихнему брату, – сказал, – сам в газеты пописываешь. Растолкуй мне, дураку старому, что к чему. Может, переоценка какая вышла? Или что тут?
Я посмеялся над его страхами:
– Да нет, Иван Матвеевич, никакой переоценки. Успокойтесь. И никакого здесь секрета. Сами пишущие люди, между прочим, совершенно правильно расшифровывают эти слова. Они их понимают как призыв глубже вникать в различные жизненные явления, не судить о них с бухты-барахты. То есть такую выявлять правду, которая поверхностному взгляду, возможно, недоступна. А то и наоборот – заслонена какими-нибудь ситуациями, внешне правдивыми, а на самом деле уводящими от истинного положения дел… Вот так, в общих чертах.
Иван Матвеевич покачал головой:
– Мудрено что-то… Не ухватываю… Ты бы мне лучше на примере каком объяснил.
– На примере?.. Что ж, давайте попробуем на примере. Ну, вот хотя бы… вы Пашку с девятого этажа знаете?
– Хэх! – встрепенулся Иван Матвеевич. – Мне его не знать! Он же меня, курвец, раз в квартал топит. Заливает сверху. Вот бы кого в газете-то щелкнуть! Вздрючить как следует!..
– А кем он работает – знаете?
Иван Матвеевич замялся:
– Да уж видать… большого полета птица. Сам, как зальет, нипочем не выйдет. Жену посылает. А та выскалится золотыми зубами… тьфу! Махнешь рукой: да ну вас к тараканам! Лучше и не связываться – себе дороже.
– Ну, положим, не такого он большого полета птица… но и не малого. Солидным учреждением руководит человек. Так вот – следите внимательно! Этот наш Пашка, Павел Тихонович то есть, будучи ответственным работником, где-то за полтора, от силы за два года сменил три квартиры. Сначала они с женой занимали двухкомнатную малогабаритку, потом вдруг перебрались в другую, тоже двухкомнатную, но уже не малогабаритную, а примерно год назад – это уж вы знаете – им, по линии расширения, что ли, предоставили новую трехкомнатную квартиру в экспериментальном доме – с улучшенной планировкой, отделкой повышенного качества, мусоропроводом и так далее. Короче – в нашем с вами… Правда, в чем эта улучшенная планировка выразилась – до сих пор понять не могу. В том разве, что санузлы раздельные? И где она – повышенная отделка?
– Как где? У Пашки! – подсказал Иван Матвеевич. – Там квартирка… что твое яичко Христово.
– Да! Хм… Ну ладно, это детали. Вопрос к вам, Иван Матвеевич: вот если я теперь, на основании перечисленных Пашкиных манипуляций, напишу, допустим, что он прохвост, – правда это будет или нет? Как считаете?
– Святая правда! – без раздумий ответил Иван Матвеевич. – Прохвост и есть. Сукин кот! И гнать его надо с ответственной должности! Поганой метлой гнать!.. Ты не подумай только, Яковлевич, что я по злобе, что заливает он меня…
– Да-да, личное давайте уж отбросим… Значит, говорите, правда? Хорошо – подведем черту. Временную. И копнем эту ситуацию поглубже.
– Да куда ж глубже-то? – удивился Иван Матвеевич. – И так все как на ладони.
– А вот сейчас увидите куда… Возьмем первую его квартиру, малогабаритку. Эта малогабаритка, должен вам сказать, далеко не рай была. Мало того, что располагалась она, мягко выражаясь, у черта на куличках – на Юго-Западном жилмассиве…
– Да ему-то какая разница где? – перебил меня Иван Матвеевич. – Хоть на юго-западе, хоть на северо-востоке. Он же пешком не ходит. И на трамвае не ездит. Ему вон каждое утро служебную «Волгу» к подъезду подгоняют. Он, боров гладкий, набегается для здоровья трусцой, запыхается – а ему «Волгу»: отдохни, ваше благородие! Ну и лупил бы дальше трусцой. Тут, если хорошо приударить, за минуту добежишь – в центре, считай, живем.
– Иван Матвеевич! – взмолился я. – Вы мне ход мысли сбиваете. Сами же просили объяснить. Терпите уж тогда.
– Ладно, молчу, – сказал он. – Сыпь дальше.
– Дальше… На чем мы остановились-то? Ага… Мало того что располагалась квартира на значительном удалении от места службы, там еще между панелями дуло, краска на полу облуплялась и в сливном бачке что-то такое постоянно урчало. Теперь вообразите картину: только развернет человек после ужина газету, чтобы узнать, к примеру, нельзя ли уберечься от перенапряжений и стрессов, – как сливной бачок начинает неприлично урчать и булькать, между панелями дует, краска облупляется… Можно в таких условиях жить? Можно, скажите, от стрессов уберечься?
Иван Матвеевич сосредоточенно молчал. Я решил, что он размышляет, ответ ищет, а он, оказалось, прислушивался.
– Яковлевич! – усмехнулся. – А ведь у тебя тоже бачок урчит. Ты чего же квартиру не поменяешь?.. Ну, хоть бы слесаря вызвал.
– Вызывал, – сказал я. – Там гофра прорвалась, а у них запасных в наличии не имеется. Дефицит, оказывается, эта гофра… Отвлекаемся мы, Иван Матвеевич. Давайте рассмотрим вторую квартиру, не малогабаритную. Она по сравнению с первой обладала, конечно, рядом достоинств: дом кирпичный, потолки высокие, лоджия, до работы рукой подать. Но был и существенный недостаток: одна комната выходила окнами на очень напряженную грузовую магистраль, в связи с чем там держался постоянный шум. В конце концов у Пашкиной супруги из-за этого шума развилась мигрень…
– V этой кобылицы! – вскочил Иван Матвеевич. – Мигрень?! Да она же…
– Иван Матвеевич! Опять вы! – укоризненно сказал я.
– Все-все! Могила! – он зажал рот.
– Развилась, значит, мигрень, – продолжил я, – И семейная жизнь переместилась только во вторую комнату. Понимаете, что произошло? Просто обидная создалась обстановка: по ордеру люди занимали сорок три и восемь десятых метра, а фактически использовали всего двадцать четыре и шесть… Вот такие дела. Получается, стало быть, что рассматриваемый нами ответственный работник, Пашка в данном случае, менял квартиры не из-за какой-то врождеаной ненасытности, а в силу складывающейся обстановки. Мы же с вами его – ать, два! – и в прохвосты.
Теперь Иван Матвеевич определенно задумался – по глазам заметно было. Обмозговывал, видать, неожиданную информацию. Я не стал ждать, к чему он придет, поскольку сам добрел только еще до половины пути.
– Это, как говорится, лишь одна сторона медали. А есть и другая. Дело в том, что первую освободившуюся квартиру заняла секретарь-машинистка с мужем-инвалидом и двумя детьми. Они уже четыре года на очереди стояли и, возможно, прождали бы еще столько, если бы не такой случай. Между прочим, на квартиру мылился завхоз, но бывший владелец, Пашка то бишь, лично пресек его поползновения. Вызвал в кабинет и как следует прочистил мозги. И правильно поступил. Этот куркуль, имея в Мочищах собственный дом с огородом, никак не мог понять, что вызывает своими притязаниями нездоровый ажиотаж в коллективе: как, дескать, так? Значит, один начальник – побольше – выехал, а другой – поменьше – въехал? Где же справедливость?.. Что касается второй квартиры, не малогабаритной, то и она не пропала. Ее получил новый завотделом, недавно переведенный из города Кургана и временно проживавший на Гусинобродском жилмассиве, в однокомнатной секции…
Иван Матвеевич осторожно кашлянул:
– А как же это… грузовая-то магистраль как же?
– Ну что ж, что магистраль. У него супруга мигренью не страдает. Она у него вообще отличается завидным здоровьем. С ней, на почве повышенного здоровья, даже был – муж рассказывает – курьезный случай: она асфальтовый каток в кювет спихнула. Если это, конечно, не шутка.
– Дак ведь и Пашкина, однако, спихнет, – пробормотал Иван Матвеевич. – Такая черта спихнет с рогами…
– Ну, во всяком случае, они квартирой остались довольны. А в их освободившуюся секцию на Гусинобродке переехала курьер с матерью-пенсионеркой. А в комнату курьера – у них с матерью комната была в общежитии квартирного типа – поселили молодого специалиста, женатого. Вот… Подобьем теперь итог. Пора уже – на молодом специалисте цепочка оборвалась, у него вовсе ничего не было. Итак, что же получилось? А получилось, что в результате вынужденных переездов нашего уважаемого Пашки – помните, как мы его поганой метлой хотели? – три семьи получили квартиры. Досрочно. Кроме того, еще две, считая его собственную, улучшили свои жилищные условия. И вот это вот, в обстановке все еще существующей нехватки жилья, и есть, наверное, полная и окончательная правда. Которую, надо полагать, нас и призывают разглядывать. Чтобы мы сослепу дров не наломали.
Иван Матвеевич задумчиво покивал головой:
– Ишь ты… какая арифметика. Куковала бы, выходит, курьерша-то… кабы не Пашка? И специалист тот же…
– Выходит, так.
– Ну, спасибо, Яковлевич. – Иван Матвеевич поднялся. – Верно говорится: одна голова хорошо, а когда ни одной вот… – он постучал пальцем в лоб. До того другой раз дырявым своим котелком додумаешься…
Иван Матвеевич ушел как будто успокоенный. Однако на следующее утро – я побриться еще не успел – опять позвонил под дверью.
– Яковлевич, – сказал жалостно, – не пошутил ты надо мной вчера? Сознайся. Сижу – извелся весь. И так кину, и так приброшу – вроде правильно, твоя вроде правда… насчет правды-то, окончательной. А вот сосет тут и сосет, и хоть ты убейся… Этот-то как же? – он показал головой вверх. – Наш-то? Ведь жук он, получается, а? – и заторопился. – Ей-богу, не из-за потопов я! Пусть бы уж лучше каждый месяц топил, дьявол… Но ведь жук! Скажи честно – сам-то как считаешь?
Я вздохнул:
– Жук, Иван Матвеевич.
– Вот! – обрадовался он. – И я говорю: жучина первый сорт! Ффу-у! Прям отлегло… А что ж ты мне здесь плел-то? Час битый уговаривал.
Пришлось мне сознаться:
– Да не вас я уговаривал – себя.
А я и сам понял это лишь под утро: себя, себя уговаривал. Утешал. Очень уж хотелось утешиться. Потому что как раз накануне нашего с Иваном Матвеевичем разговора выстраивали мы с коллегами такую же «цепочку». И открывал ее наш собственный Пашка, а замыкал наш собственный курьер. Пашке, затравившему всех своими капризами, отдали мы четырехкомнатную квартиру, дабы смог он наконец отделить сына, сынулечку… кандидата наук, мужика тридцати лет. Курьеру же вовсе ничего не досталось. Оборвалась перед ним цепочка. Пока. В который уж раз – пока… И сидели мы, умники, опустив глаза долу, глубокомысленно «копали» и «взвешивали» и старались изо всех сил поверить, что окончательная правда в этой убогой дележке, а не в том, что Пашка наш – беспардонный рвач и самозваный гений.
А что касается переоценки сверху, то здесь Иван Матвеевич напрасно опасается: ее и точно пока не было.
СЛАДКИЙ ЗАМОРСКИЙ ПРЯНИК
Существовали рядом два некоторых государства, а именно: Тридевятое и Тридесятое. Жили, в общем, мирно, не считая мелких пограничных инцидентов. Торговлишку вели. Из Тридесятого в Тридевятое везли сковородки, лопаты штыковые, гармошки и зеленый перец. Из Тридевятого в Тридесятое – конопляное масло, хомуты, железный колчедан и дубовую клепку.
Так вот все и шло. Как вдруг из Тридевятого царства лично государю Тридесятого присылают четыре воза медовых пряников. И с ними – записочку. Дескать, так и так, учитывая наши с вами многолетние добрососедские отношения и желая дальнейшего сближения на равноправных началах, наш верноподданный народ кланяется вам этими пряничками, являющимися, между прочим, его повседневной национальной пищей. Отведайте, Ваше Величество, не побрезгуйте. А если эти прянички придутся вам по вкусу, то мы со своей стороны готовы впредь поставлять их для вашего двора в некотором количестве, на общих, разумеется, основаниях, то есть за валюту.
Скушал Тридесятый государь соседский пряник и расплакался. Потом созвал всех своих придворных поваров и фуражиров, неоднократно награжденных за их высокое искусство, и с большой обидой говорит:
– Сволочи вы, сволочи! Чем же вы меня кормите! Вы только посмотрите, что в Тридевятом царстве любой простолюдин на каждый день имеет… А ну, подходи по очереди!
С этими словами государь берет один пряник, ломает его на мелкие части и дает каждому по кусочку.
Распробовали господа придворные гастрономы гостинец – головы опустили. Нечем крыть. Действительно, по сравнению с этим пряником они своего государя невозможным дерьмом кормят. Но, с другой стороны, дружно высказали сомнение.
– Ваше Величество! – сказали. – Не велите казнить, велите миловать! Только не можем мы поверить, чтобы пряники, да еще такие, на каждый день в широкие массы пускали. Здесь налицо какая-то мистификация.
– Как так мистификация, – говорит царь, – когда вот же ясно сказано: «готовы поставлять впредь… за валюту», – тут он даже зубами заскрипел. – За валюту, семь-восемь!.. Вот на чем государство теряет – на вас, дармоедах! Прочь с глаз моих!
Прогнал государь поваров своих, а все-таки задумался. Подумал он, подумал, кликнул к себе лучшего шпиона и приказал ему отправляться в Тридевятое царство, чтобы досконально разузнать: правда ли, что там каждый день все едят медовые пряники?
И этой мерой пока и ограничился.
Проходит месяц, возвращается шпион. Докладывает: так точно – кушают. Каждый тащит эти пряники полными авоськами. И так их едят, и тюрю делают, только что крыши пряниками не кроют.
Государь, как услышал про тюрю, даже с лица переменился. Дело в том, что он имеющиеся пряники к этому времени приел, и теперь стоял перед альтернативой: или ему соглашаться с предложением Тридевятого государя и фуговать за пряники валюту, или…
Ну, конечно, на расходование валюты он, по трезвому рассуждению, не решился. Выбрал второй вариант: пригласил военного министра и, отворачивая лицо, сказал:
– Собирай войско.
Военному министру, как известно, подобные распоряжения дважды повторять не требуется. Он быстренько отмобилизовал всевозможные возраста, еще одному вассальному государству пригрозил, те четыре дивизии выставили – вот войско и готово.
Скоро сказка сказывается, еще скорее дело делается. Особенно такое богопротивное дело, как захват чужой территории в целях отъема медовых пряников. Нe успели в Тридевятом царстве опомниться, а уж вражеские войска оттяпали у них главный пограничный город. Ну, захватили. Как положено, маленько пограбили, маленько понасильничали. Но что касается пряников, тут надо отдать справедливость, никакого мародерства допущено не было. Все пряники у местного населения конфисковали, ссыпали в короба (итого получилось двести семьдесят коробов) и привезли в главную ставку – Его Величеству.
Вышел Его Величество из шатра, в окружении свиты и высшего командного состава, запустил руку в ближайший короб, достал пряник, который покрасивее, погрозил перстом в сторону неприятеля: «Валюты тебе захотелось!» – и сделал надкус.
Что такое! Совсем другой пряник. Доска какая-то пересушенная.
– Ничего не понимаю! – говорит государь. – Видать, у меня ратные заботы вкус отшибли. Ну-ка, вы попробуйте.
Свита царская и высшее офицерство рассредоточились вдоль коробов, берут пряники, пробуют. На всех лицах то же недоумение. Некоторые, у кого челюсти послабее, даже угрызть пряника не могут. Главнокомандующий два передних зуба выломил. Обидно! Восемь кампаний отвоевал – царапины не имел, а тут – на тебе. Зажал главнокомандующий свои драгоценные зубы в кулаке – и строевым шагом к государю.
– Ваше Величество! – говорит. – Не иначе как здесь организованный саботаж и укрывательство. Разрешите, я этот мерзкий город спалю.
– Пали! – отвечает Его Величество.
Спалили.
Двинулись дальше… Спустя некоторое время спалили второй город, третий и четвертый. И все без толку. Заветных пряников нигде нет. То есть, вообще-то говоря, везде их предостаточно, в каждом населенном пункте. Но что это за пряники! Гвозди ими забивать, а есть никак невозможно.
Словом, начала кампания затягиваться. Среди нижних чинов, которые утратили к прянику почтение и стали его в свой рацион добавлять, брожение пошло: «Вот, братцы, за какое барахло кровь проливаем!» Офицеры потихоньку ропщут: трофеев никаких. Вдобавок казначей тревогу ударил – столько денег этот поход сожрал, что жалованье платить нечем. Еще, мол, пару городов сжечь можно, а там хоть у неприятеля одолжайся.
Тут уж и сам государь засомневался. Собрал военачальников и говорит:
– Странная какая-то война… И начата вроде из принципиальных соображений, а пользы никакой. Одни убытки… Как подумаю – выгодней было валюту отдать. Вот что: велю я вам военные действия на время прекратить, а мне приведите какого-нибудь обывателя – хочу с ним лично побеседовать.
На другой день поймали обывателя, из зажиточных. Доставили перед светлые вражеские очи Тридесятого государя.
– Так, любезный, – говорит Его Величество. – Расскажи-ка нам все, что знаешь о знаменитом вашем медовом прянике. Уж ты-то его наверняка едал – по роже видать.
Трясется обыватель, глаза дикие таращит, а сказать ничего не может. Или, что скорее всего, не хочет.
– Говори, не бойся, – поощряет его царь. – Скажешь добром – велю дать тебе хромовые сапоги, сковородок – сколько унесешь – и… деньгами.
– Да об чем говорить, Ваше Величество?! – стонет обыватель.
– Ох, и упрямый же народ! – остервенился государь. – Ну-ка, всыпьте ему!.. Хоть я и не сторонник.
Всыпали.
Никакого прояснения. Только орет неприлично.
– Да что же это такое? – говорит Его Величество, отчаявшись. – Может, он не понимает, о чем его спрашивают? Принесите, что ли, образец.
Принесли образец из тех еще запасов. «Ешь!» – сказали обывателю.
Кушает обыватель пряник – и задумывается. Доел окончательно, просветлел глазами и бух в ноги государю.
– Ваше Величество! – говорит. – Вспомнил! Верно, едал этот пряничек. Доводилось. Все расскажу! Не велите только этому мордастому больше хлестать меня, а то память замутняется… Шуряк у меня, Ваше Величество, по торговым делам в Тридесятое царство ездил. И там, сукин кот, спутался с одной придворной кондитершей. Она ему будто и принесла в подоле десяток этих пряничков. А уж он нам в гостинец привез…
Тут у Его Величества промелькнула в глазах какая-то мысль. Поднялся он, не обращая больше внимания на обывателя, а также забыв, видимо, про обещанные хромовые сапоги, и приказал:
– Трубите поход!
Наутро всеми наличными силами обложили царский дворец Тридевятого государя. Обложили, стреляют под окнами, кричат:
– Выходи!
Надел Тридевятый государь чистую рубаху, с женою, с детками попрощался и вышел принять мученическую смерть.
Только смотрит: никакой мученической смерти ему как будто не приготовлено. Наоборот, идет навстречу сам Тридесятый государь, руки протягивает и ласково улыбается. А позади него приближенные топчутся с виноватыми лицами.
– Ваше Царское Величество, дорогой брат и сосед! – склоняет голову Тридесятый государь. – Тут, в результате недоразумения, мы вам некоторый ущерб нанесли. А именно – вот у нас подсчитано – пожгли восемь городов и сто двадцать деревень. Так вы, прошу вас, не огорчайтесь. Города эти мы вам отстроим. Насчет деревенек я даже и говорить не хочу. Сразу, как только ворочусь, присылаю вам на два года всех своих плотников. Кроме того, землицы вам прирежу. К вам же, Ваше Величество, будет единственная просьба: поставляйте нам свои замечательные медовые прянички, сколько можете. А насчет валюты не беспокойтесь– будем платить, как положено, на общих основаниях…
Этим историческим фактом и завершилась великая пряничная кампания. С тех пор Тридесятое и Тридевятое государства опять живут друг с другом мирно.
Из Тридевятого в Тридесятое, помимо масла, хомутов, колчедана и дубовой клепки, шлют еще и медовые пряники.
Из Тридесятого в Тридевятое эти прянички иногда в гостинец привозят… некоторые оборотистые люди.
