Текст книги "Рассказы о прежней жизни"

Автор книги: Николай Самохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

СЛУЧАЙ С ГОСПОДИНОМ ХЕНДРИКОМ ВАН-ДЕР-МЮЛЬДЕ, КОРОЛЕМ ПОДТЯЖЕК

Молодого художника Витю Шубейкина и господина Хендрика Ван-дер-Мюльде судьба свела на оживленном пятачке в самом центре сибирского города-гиганта. Я не оговорился: именно судьба их свела, а не слепой случай. Шубейкин и господин Ван-дер-Мюльде давно и целенаправленно двигались навстречу друг другу, сами того не подозревая. Дело в том, что оба они ставили один и тот же, по сути, эксперимент. Витя Шубейкин проверял на личном опыте – может ли в нашем обществе человек безбедно прожить, нигде не работая, вернее – нигде не получая зарплаты, буквально ни копейки. (Прошу сразу обратить внимание на этот нюанс: не получая зарплаты. Ни черта не работать, но получать при этом зарплату у нас, как известно, можно. Это не фокус, и ради этого не стоило бы экспериментировать). Господин же Ван-дер-Мюльде, со своей стороны, упорно хотел доказать, что и в Советском Союзе существуют нищие люди – безработные, бездомные, отверженные и так далее.

Оба экспериментатора, надо сказать, не преследовали сколько-нибудь прагматических целей, а руководствовались скорее принципиальными соображениями. Так, господии Ван-дер-Мюльде отнюдь не собирался продавать «жареные» факты, которые твердо рассчитывал обнаружить, какой-нибудь реакционной телекомпании или в желтую прессу. Ему вполне хватало собственных капиталов. Он даже сам мог прикупить парочку газет и как раз подумывал об этом. Господина Ван-дер-Мюльде, что называется, «заело». Ему казалось, что знает русских, то есть что он окончательно понял их – после того, как Внешторг заключил с ним контракт на поставку подтяжек, крупнейший за всю историю существования фирмы. Домашним своим, жене Марте и старому папаше Ван-дер-Мюльде, он так и сказал, отправляясь в Россию: «Хватит болтать о пресловутой загадочности русских! Эти люди покупают у меня подтяжки». Действительно, подтяжки господина Ван-дер-Мюльде-младшего служили лучшим свидетельством добропорядочности и благонадежности их владельцев, ибо предназначались они для поддержки солидных брюк, в заднем кармане которых непременно должен храниться толстый бумажник, набитый тщательно пересчитанными пфеннигами. Такой человек мог даже не предъявлять визитной карточки – Хсндрик и без того видел его насквозь. Видел, понимал, одобрял и всегда готов был иметь с ним дело.

Однако в России господин Ван-дер-Мюльде неожиданно столкнулся с другой загадкой: здесь не оказалось нищих и безработных. Это был непорядок. Принять такое он не мог – но двум пунктам: no-первых – объездив пояти весь мир (Хендрик не был только в Антарктиде), он убедился: нищие есть везде; во-вторых – там, где такое огромное количество людей нуждалось в его подтяжках, обязательно должно было существовать соответствующее количество совершенно в них не нуждающихся, тех, кому, пардон, вовсе нечего поддерживать, или, по крайней мере, тех, кто свои единственные дырявые штаны подвязывает бечевочкой, подобранной на мусорной свалке. Только такое равновесие, а точнее разновесие, способно было, по глубокому убеждению господина Ван-дер-Мюльде, двигать вперед прогресс. Не обнаружив признаков его, уважаемый король подтяжек (ну, король не король, а герцог – это уж точно) сначала крепко встревожился, даже усомнился в партнере, но потом, поразмыслив, решил, что здесь его – непонятно с какой целью, говоря по-нашему, дурят, прячут самые убедительные гарантии своей надежности, и принялся настойчиво искать эти гарантии, попросту говоря – нищих.

Вот так примерно – вкратце. Подробнее свою теорию о необходимости присутствия нищих в каждом уважающем себя государстве и о прогрессивной роли их господин Ван-дер-Мюльде пытался впоследствии изложить Вите Шубейкину и его приятелю Лёве Кускису, но не был достаточно понят по причине языкового барьера.

Теперь, – что касается Вити Шубейкина. Витю тоже однажды «заело», гораздо раньше, чем его будущего, так сказать, спарринг-партнера господина Ван-дер-Мюльде. Правда, такое энергичное понятие, как «заело», несколько не личит смирному человеку Вите Шубейкину, но приходится употребить его, пусть и с некоторой натяжкой.

Витя не был убежденным тунеядцем, не желающим трудиться. Наоборот, он мог работать – как вол. И работал – неделями не вылезал из мастерской. Хотя вола вполне прозрачный, христосоподобный Витя напоминал меньше всего. Скорее он напоминал ломкое подземное растение, выросшее без света и воздуха. Сходство с растением усугубляли худые веснушчатые руки, длинная шея и мягкая белесая плесень на подбородке. Лева Кускис так и звал его: «Дитя подземелья», – имея в виду еще и то, что Витина мастерская располагалась в полуподвале. Он же сочинил стихотворную надпись-эпитафию для будущей мемориальной доски художника:

«Здесь жил анахорет Шубейкин, сшибал он на обед копейки».

Относительно копеек на обед друг Лева был частично не прав: Шубейкин не выпрашивал копейки – ему их дарили. Тот же Кускис иногда подбрасывал без отдачи, меценатствовал. Увы, несмотря на сумасшедшую работоспособность, Витя Шубейкин влачил полунищую жизнь. Дело в том, что неординарное его искусство было чуждо широким массам. Так, по крайней мере, считала бессменная начальница управления культуры Муза Спиридоновна, а следом за ней – директор художественного фонда Генрих Кашкаедов. «Массы это не поймут», – говорили они.

Справедливости ради надо сказать, что Кашкаедов тайком сочувствовал Вите и чем мог старался подсобить ему. Последнюю такую попытку он предпринял за год до описываемых событий. Директор организовал Вите выгодный заказ: написать многофигурную композицию для нового Дворца пионеров, открывшегося в старом здании областной филармонии, – нечто такое, вроде «Утро в Артеке».

– Для пацанов-то, для пнонэрии, поди, сумеешь, – сказал Генрих. – Осилишь, поди. Они там, учти, хотят, чтобы сзади было синее море, белый пароход. Но именно синее, понял? Не пурпурное. И без зубов. Не строй из себя Чюрлениса.

Витя успел создать только одну фигуру – мальчика-горниста.

О, что это был за мальчик! Все у него горнило, то есть трубило. Трубили губы. Трубило развернувшееся лотосом ухо. Трубил выстреливший в зенит воспаленный глаз! Мальчик-петух, мальчик-оркестр, мальчик – ликующий вопль! Труба, как таковая, отсутствовала, но… все было единой восторженной трубой!

Чадолюбивая Муза Спиридоновна, увидев расчлененного горниста, тихо заплакала. Генрих Кашкаедов, содрогнувшись побелевшим лицом, сказал: «Ты сдурел!» После чего заказ был передан в надежные руки старого халтурщика Наума Зифермана. Наум не стал корчить из себя Чюрлениса. Вспомнив гипсовых горнистов своей юности, украшавших аллеи парков культуры и отдыха, он выстроил на фоне идеально синего моря идеальную шеренгу краснощеких пионеров с толстыми ляжками – и со спокойной совестью уложил в карман полторы тысячи рублей.

Бессребреник Шубейкин, посмотрев на работу маэстро Зифермана, горестно прошептал: «Стыдно».

– А на подаяния жить не стыдно? – вскинулся стоявший рядом Генрих Кашкаедов. Директор был оскорблен в лучших чувствах: ведь помочь хотел поросенку!

Витя подумал и честно признался:

– Тоже стыдно. Я больше не буду.

– Да ну? – не поверил Кашкаедов. – Святым духом станешь питаться?

Вот тогда Витя и высказал это предположение: можно, дескать, прожить и не зарабатывая денег, то есть нигде ничего не получая.

– Ишь ты! Воровать, что ли, пойдешь? – съехидничал Кашкаедов.

Витя на этот укол не обиделся. Кротко сказал:

– Я попробую.

Так вот все и началось.

С господином Хендрнком Ван-дер-Мюльде Шубейкин мог и разминуться: к этому времени он уже победно завершал свои эксперимент, между тем как Хендрик находился ешё в самом начале пути. Господину Ван-дер-Мюльде не везло: агенты КГБ, не ограничивая официально свободу передвижений любознательного туриста, старательно скрывали от него бродяг, заранее, видать, прочесывая местность.

И все-таки они встретились.

…Это произошло возле фирменного магазина «Русский сапожок».

Рядом со входом в магазин, слегка так откатившись на тротуар, лежала на боку почти новая мужская импортная туфля, сорок второго, примерно, размера.

«Саламандра», – опытным глазом определил проходивший мимо Шубейкин. – Или «Нокиа». – И поднял туфлю.

Он не ошибся: «NOKIA», – было вытеснено поперек подошвы, ниже стояла крупная цифра «42», а еще ниже – мелкая надпись: «MADE IN FINLAND». Изделие было финское. Такой элегантный лапоточек, мягкий и уютный, вроде кроссовки. Один только изъян имела туфля: вдоль не затертой еще эластичной подошвы, пересекая надпись, тянулась трещина, точнее разрез, шрам – глубокий, но не сквозной. Шрам говорил о том, что кто-то здесь только что переобулся. Витя знал – такое нередко случается: купит человек новые туфли, переобуется на крыльце или в самом магазине, а старые, чтобы не таскаться с коробкой, бросит прямо у дверей.

Лично Шубейкину не нужны были в настоящий момент туфли – он интересовался хорошими туристскими ботинками. Но стояло лето, пора отпусков, дальних походов, бивуачных костров – и ботинки никто не выбрасывал. Тем не менее Витя машинально продолжал вертеть в руках туфлю и машинально же прикидывал: если заклеить шрам «суперцементом», вещь запросто прослужит еще лет пять – фирма надежная. Он даже пошарил глазами вокруг – где же вторая-то? Даже нагнулся и перебросил пустые картонки, сваленные тут же, возле урны-мусорницы.

И вдруг он услышал характерный звук: кто-то щелкпул затвором фотоаппарата.

Шубейкин оглянулся.

В каких-нибудь четырех шагах стоял голоногий иностранец, в шортах, рубашке-распашонке, легкомысленной кепочке, и, радостно скаля зубы, прицеливался в него объективом.

– Эй! – растерянно сказал Витя. – Гражданин… или как вас?.. В чем дело-то, собственно?

Злополучную туфлю он при этом не бросил, наоборот – от неожиданности крепче стиснул ее и несколько приподнял: получилось – вроде как заслоняется.

Иностранец дружелюбно замахал рукой: не надо, дескать, не загораживайся! И жестом этой же руки – понукающим, снизу – вверх – скомандовал: давай еще! покопайся там, пошуруй!

– Да вы!! Да я вам кто тут? – Витя чуть не заплакал от обиды: надо же, приказывает еще!.. Прямо как дрессировщик обезьяне.

В этот момент из расположенной по соседству с магазином кофейни вынесло Леву Кускиса. Еще правильнее было бы сказать так: дверь кофейни выстрелила раскаленным Лёвой. – но боюсь, это покажется литературной красивостью, слишком вычурным образом. Хотя никакой вычурности тут нет. Ни на секунду не остывающего Кускнса несло всю жизнь, несло даже в состоянии покоя даже когда он спал. Внутри него клокотала иулканическая магма энергии, она гнала Лёву, распирала, выталкивала из лопающихся джинсовых штанов, из адидасовской майки. Кускиса было от этого очень много: много вспучившейся мускулатуры, бороды, жаркого, запаленного дыхания.

– Че такое, Витек? – спросил Лёва, мгновенно оценив мизансцену: раскрылатившегося друга и нездешнюю фигуру зарубежного джентльмена рядом с ним. – Че этому кенгуру надо?

– Да вот, – сказал Шубейкин. – Фотографирует, понимаешь…

– Так! – Лёва грозно шагнул к иностранцу, – Нью-Йорк таймс? Вашингтон пост?.. А ну, морда империалистическая, засвечивай пленку! Живо!

Господин Хендрик Ван-дер-Мюльде (а это был он) не дрогнул, хотя сразу сообразил, что подвергся нападению местных гангстеров. Опытный путешественник, он умел обращаться с этой публикой. Его однажды в Японии пытались укокошить. Он тогда выпил слишком много подогретой рисовой водки и нечаянно забрел – один, без переводчика – в жуткие трущобы Токио. И там на него, в темном переулке, двинулись два подозрительных типа. А известно, что японские гангстеры самые свирепые в мире. Но господин Ван-дер-Мюльде знал прием. Не дав им приблизиться на расстояние удара ногой в ключицу, он поднял руку и громко выкрикнул: «Но американ!.. Деньги есть!» После чего господин Ван-дер-Мюльде трое суток кутил с этими симпатичными парнями, кочуя из притона в притон, пока не был отловлен сотрудниками посольства.

Вот и сейчас он произнес свое заклинание и, великодушно улыбаясь, протянул Лёве две пятидолларовые бумажки.

Через минуту господин Ван-дер-Мюльде понял, что допустил промашку: следовало протянуть этому громиле сразу весь бумажник. Но бумажник находился там, где ему положено быть, – в заднем кармане куцых штанишек, а две ассигнации, заранее приготовленные, чтобы поощрить ими первого встречного бродягу, хранились под рукой – в нагрудном карманчике рубашки. Хендрика подвела поспешность.

– Чего, чего? – спросил Лёва. – Че он такое буровит. Витек?

Шубейкин пожал плечами: – Говорит, вроде, что не американец. Мани предлагает… деньги то есть.

Сильнее нельзя было оскорбить Лёву Кускиса. Давно и беспошлинно занимаясь разнообразной индивидуальной трудовой деятельностью, он был не бедным человеком, деньги вполне презирал, небрежно называл их «бабками» и «тугриками». Да если бы даже и бедным был… Как ему, Льву Кускису, гордому советскому человеку, осмелились протянуть подачку?!

Произошла безобразная сцена. «Пусть этот хмырь болотный, – кричал Лёва, брызжа слюной, – засунет свои вшивые бабки псу под хвост! У себя на Бродвее! Пусть сам ими подотрется, козел! А если не хватит, Лёва добавит! (При этом он выхватил из тесного кармана внушительную пачку сложенных пополам двадцатипятирублевок, покрутил ею перед носом отшатнувшегося господина Ван-дер-Мюльде и спрятал обратно). – В гробу, – сообщил Лёва на предельной ноте, – в гробу он видел таких Рокфеллеров! В гробу и в белых тапочках!.. И вообще, если этот гад немедленно не засветит пленку, он, Лёва Кускис, засветит ему промеж глаз!».

Кончилось тем, что перетрусивший господни Ван-дер-Мюльде снял с шеи фотоаппарат, присовокупил к нему бумажник и протянул Лёве красноречивым жестом: «Забери все, отпусти только душу на покаяние!»

– Лев! Оставь его! – умолял измаявшийся Шубейкин. – Давайте уйдем!

Леву и самого испугала столь внезапная и полная виктория. Но показать тыл сейчас было бы зазорно. Поэтому Лёва, капризно отпихнув предложенную ему контрибуцию, сказал:

– Пусть поллитру ставит… фрайер! У него там что – валюта? Вот пусть гонит бутылку виски.

– Да где он возьмет виски-то? – пожалел иностранна Витя.

– Как где? В «Березке»… Ты, корабль пустыни! – высокомерно обратился Кускис к побежденному. – Можешь купить бутылку уиски? Бэлая лошайд? И-го-го! Понимаешь?.. Ол райт шнапс тринкен! – и Лёва сопроводил свой вопрос международным жестом.

– О-о, йес! – просиял господин Ван-дер-Мюльде. – Понимаешь! Да-да! Шнапс! Очень ка-ра-шо!

Фу ты, господи! Все становилось на место: повторялся токийский вариант. Гангстеры везде были гангстерами, а толстый бумажник – толстым бумажником.

Они отправились в хитрый валютный магазин с навечно заколоченными парадными дверьми. Лёва, однако, знал способ проникновения внутрь. Он позвонил с черною хода, подмигнул впустившей их девушке: «Рябчика заграничного привели, Мусик, "Белой лошалью" интересуется. Есть?»

– Да хоть залейся. – дернула плечом Мусик. Господин Ван-дер-Мюльде торжественно приобрел бутылку виски.

Лёва приотстал и, пошептавшись с продавщицей, унес еще две. Его учетверенный рубль и здесь срабатывал безотказно, не хуже тщеславного доллара.

В мастерской у Шубейкина господин Ван-дер-Мюльде, индя, как Лёва бесстрашно льет в мутные стаканы виски, забеспокоился было, начал объяснять, что так нельзя, опасно, следует этот напиток обязательно разбавить. «Жжюче! – пугающе говорил он, теребя себя за кадык. – Здесь… жжюче! – и тыкал пальцем в стаканы. – Лёда! Лёда!»

– Да ни хрена с тобой не будет – так стрескаешь! – успокоил его Кускис, разламывая на три части черствый батон. – Нету у старика холодильника, не завел еще. Жжюче. жжюче… напугал. Видали мы твою белую клячу! Верно, Витек?

Шубейкин, не употреблявший ничего крепче кефира, лишь поднял вверх светлые брови.

Господин Ван-дер-Мюльде, выпив неразбавленный виски, нашел, что это не так уж страшно. Более того: после второй порции, последовавшей стремительно вслед за первой, он обнаружил внезапное просветляющее действие напитка. Ему показалось, что он вполне понимает язык своих собеседников. Вернее, наоборот: что они его достаточно хорошо понимают. Во всяком случае, соединенными усилиями им удалось, наконец-то, установить кто есть кто: господин Ван-дер-Мюльде не есть шпион, он независимый бизнесмен: Лёва не гангстер, он тоже… независимый… ну, бизнесмен не бизнесмен, а – как бы это? – деловой человек, предприниматель – о! (тут они, чокнувшись по-русски, выпили в третий раз); Шубейкин – не лаццарони, нет! («У меня даже не берет!» – бил себя в тугую грудь Лёва.) Дальше, правда, возникла заминка: труднее оказалось объяснить господину Ван-дер-Мюльде суть и, так сказать, движущий пафос Витиного эксперимента.

– Из принципа он, понял?! – шумно втолковывал Лёва. – Чтобы доказать всем! Ну, как у вас там один дух по канату над Ниагарой прошел – помнишь?

– Лев, по-моему, он все-таки не американец, – подсказал Шубейкин.

– Да какая разница, – отмахнулся Кускис. – Короче, из спортивного интереса. Во! – сейчас врубишься: спорт! Усек? Дас ист спортсмен!

Господин Ван-дер-Мюльде усек. Господин Ван-дер-Мюльде горячо потряс Вите руку. Спортсменов он уважал. Элкьяер! Марадона! Десять тысяч фунтов стерлингов за один выход на поле. Спорт – тоже бизнес. Хороший бизнес!

Он закивал. Уважительным взглядом окинул Витину мастерскую: вери гуд! Ка-ра-шо!

Посмотреть у Шубейкина было на что. Сам-то он полагал, что главное его богатство – картины, плотно, одна к одной, развешанные по стенам. Но господин Ван-дер-Мюльде другое ценил в этой жизни. Больше всего восхнтила его могучая четырехспальная кровать под балдахином, в стиле ретро. О, это было достойное сооружение! Он даже почтительно поаплодировал кровати: колоссально! И так же почтительно поинтересовался: сколько? Сколько может стоить здесь это чудо архитектуры?

Витя поскреб в затылке:

– Затрудняюсь вам ответить точно, – сказал он. – Видите ли, промышленность давно такие не выпускает, если только в комиссионке… Мне-то лично вот эта обошлась в бутылку.

Да, за громоздкие предметы, за мебель и утварь, Вите Шубейкину приходилось иногда платить. Скажем, хорошие летние туфли или зимние ботинки можно было свободно выудить из мусорного контейнера. Или раздобыть другим способом, более «галантерейным», которым преимущественно и пользовался Витя Шубейкин. Он, когда догоняла нужда (запасов Шубейкин не создавал), просто прогуливался возле обувных магазинов, подкарауливал какого-нибудь переобувшегося гусара или почерневшего внезапную аварию командированного. Такая обувь, с ноги, оказывалась, как правило, мало ношенной, хотя нуждалась иногда в мелком ремонте, особенно – брошенная людьми командированными, заезжими. Но Шубейкина это не смущало: он освоил искусство холодного сапожника и на починку не тратился.

Примерно таким же способом обновлял он верхнюю одежду, только прогуливаться надо было вокруг жилых девятиэтажек и неприменно с утра пораньше. Костюмы, куртки, демисезонные пальто не пролезали в зев мусоропровода, население складывало их поэтому внизу, возле бункера, аккуратно завернув в газетку. Витя же, совершая предрассветный моцион, за полчаса до прихода уборочной машины снимал урожай. Он не торопился, присматривал вещь по плечу и по вкусу. Так, например, костюмы Витя брал только гэдээровские. Здоровые традиционалисты-немцы по старинке шили одежду добротную, удобную в носке, и хотя за ультрамодностью не гнались, ухитрялись оставаться всегда современными.

А вот с мебелью было сложнее. Шифоньеры, кресла, диван-кровати возле бункера мусоропровода никто оставлять не осмеливался: матерились рабочие-грузчики, выявляла по приметам и срамила домовая общественность. От мебели поэтому избавлялись тайком, в ночи: оттаскивали ее подальше от своего подъезда и, чтобы исключить розыски бывшего владельца, частично разрушали «подкидышей», дескать, внимание! – брошено.

Так было и с уникальной кроватью, поразившей воображение господина Ван-дер-Мюльде. Двух мужиков, пытавшихся отломать у нее спинку, Витя прихватил в половине первого ночи метрах в трехстах от своего ателье. Мужики, правда, успели спрятаться за угол, но Витя выманил их оттуда, посулив бутылку, если они утащат это плоскогорье (кровать тогда была еще без балдахина) к нему в мастерскую. Бутылка у Вити сыскалась одна, но большая – ноль семьдесят пять литра, и поскольку насчет емкости специальной оговорки не было, мужики употребили ее всю. После этого подвига они расчувствовались и уже за так, из уважения только, приволокли Вите антикварный буфет позапрошлого века, с амурами и кариатидами.

Господин Ван-дер-Мюльде подивился баснословной дешивизне кровати и ткнул пальцем в буфет: а это сколько?

Витя опять поскреб в затылке. Буфет достался ему даром, в придачу как бы, однако знакомый реставратор, приходивший поставить на место одну кариатиду (мужики заранее вышибли ее, дома еще), выпил между делом полбутылки. Вторую половину прикончил столяр-краснодеревщик, сооружавший по Витиной просьбе балдахин над кроватью. Столяру не хватило одной поллитры – и Витя выпоил ему эти остатки. Стало быть, на круг буфет тоже обошелся в бутылку. Так Витя и доложил.

Затем господин Ван-дер-Мюльде узнал, что за бутылку приобретены также книжный шкаф, четыре кресла (на одном из них он сидел) и огромная театральная люстра, похожая на колесо арбы. Это привело его в крайнее недоумение: что за странная такая цена – бутылка? И что это за всемогущие такие бутылки? (Господин Ван-дер-Мюльде произносил «пудель»). И где, наконец, мистер спортсмен берет эти замечательные пудели?

– Бутылки-то? – спросил Витя. – Так-э… бутылки – за бутылки.

Вот это растолковать было уже чрезвычайно тяжело. Практически – невозможно.

Витю Шубейкина повседневно кормили пустые бутылки. Кормили, поили и даже позволяли создавать скромный свободный капитал. Причем Шубейкин не собирал их. Ну, в самом начале он еще занимался некоторое время этим промыслом, но в дальнейшем, когда эксперимент его набрал силу и получил огласку, так называемая «пушнина» потекла к нему рекой. Братья-художники сами несли Вите порожнюю тару, еще упрашивали принять ее: «Старик, возьми за ради Христа». Дольше всех упорствовал главный поставщик Наум Зиферман, в больших количествах потреблявший по рекомендации докторов «Есентуки-17», но после того, как его однажды возле киоска по приему посуды обозвали хорьком вонючим, да, вдобавок, толкнув на ломаные ящики, разорвали восьмидесятирублевую болоньевую куртку, и Наум сдался.

Все это Витя попытался добросовестно изложить гостю – ну и, естественно, запутал его вконец. Тот прямо за голову схватился: Что за чертовщиниа?! Кровать – пудель, буфет – пудель, люстра – пудель и пудель – тоже пудель!

Совершенно же добил его тот факт, что Витин костюм (а на Шубейкине была скромная, но вполне приличная тройка) вообще лежал на улице, никем не охраняемый. И хотя Витя честно признался: костюм-де пришлось предварительно пропустить через химчистку и в иных местах косметически поштопать, – господин Ван-дер-Мюльде решил: опять его дурят!

– Да валяется это барахло! – азартно орал Лёва (они к этому моменту распочали уже третью «Белую Лошадь»). – Лежит! Гад буду! Пластами лежит! Черноземными! Нe то что у вас там!.. Ты куда приехал-то, подумай!

Господин Ван-дер-Мюльде наконец-то прозрел: какие там, к дьяволу, гангстеры, это же контрразведчики – вот что!

– Но спортсмен! – закричал он, отталкиваясь от Вити растопыренными руками, как Борис Годунов от "мальчиков кровавых". – Я понимай! Ви есть кей-гей-би!

Вити на этот раз поскреб в бороде. Вообще-то его, из-за мягкости характера, трудно было спровоцировать на спор, но тут уж… принцип на принцип дело пошло.

– Ладно, – сказал он. – Тогда пошли.

Одному ему ведомыми тропками Шубейкин вел приятелей по новому, слабо освещенному, жилмассиву. Трижды они пересекали какие-то траншеи по дощатым мосткам. То и дело терявший равновесие Кускис пытался запеть: «Обломилась доска, подвела казака», – но Витя удерживал его: «Лев, помолчите. И хорошо бы не курить. Пока. – И Хендрику: – Но смокинг». Возле темной громады двенадцатиэтажки он остановился, сказав: «Ну, давайте хоть здесь, что ли». И еще раз предупредил на счет соблюдения тишины и «но смокинг».

Постояли они, затаившись, может быть, минут семь.

Вдруг что-то, прошелестев по воздуху, шлепнулось к их ногам.

Витя наклонился, потрогал руками лопнувший при ударе о землю сверток, убедился на ощупь – пиджак.

– Подождем еще, – шепнул. – Гарантий, конечно, нет, но все-таки…

Подождали.

Через пару минут им выбросили и брюки.

Обстоятельно рассмотрели они свои трофеи на свету, когда вернулись в мастерскую. Костюм оказался вполне еще годным, штанины только понизу слегка бахромились. На этикетке значилось, что изготовлен он Заковряженской швейной фабрикой, что несколько разочаровало Витю Шубейкина, предпочитавшего, как уже сказано, гэдээровскую продукцию. Но еще больше был огорчен – да чего там огорчен: потрясен, убит, растоптан! – господин Хендрнк Ван-дер-Мюльде. Он обнаружил, что к траченым этим штанам прицеплены совершенно новенькие подтяжки, сработанные его собственной, всемирно прославленной фирмой. То ли хозяин впопыхах забыл их отцепить, то ли подумал легкомысленно: на кой ему теперь подтяжки, если он все равно штаны выбрасывает – бог знает. Словом, кошмар! Кошмар, конфуз и поругание! Боже, боже! Что это за фантастическая страна, где из окон бросаются лучшими на планете подтяжками, за которые государство платит нефтью, строевым лесом и красной икрой!

Жесткий человек Лёва Кускис не посочувствовал господину Ван-дер-Мюльде, хотя и разделил с ним побратски остатки виски.

– Что, умылся? – тесня Хендрика лешачьей бородой, победно спросил он. – Вот так! Это тебе не Америка твоя занюханная!

Деликатный же Витя Шубейкин пожалел гостя и, чтобы хоть как-то утешить его, подарил господину Ван-дср-Мюльде своего «Горниста».

* * *

Сейчас Витя Шубейкин затевает новый эксперимент: он собрался пройти пешком, с рюкзачком и этюдником, по трассе БАМ – от Усть-Кута до Северо-Байкальска. Я узнал об этом его замысле, когда Витя приходил ко мне за туристскими ботинками (у меня случайно образовалась лишняя пара, которую я как раз намеревался выбросить). До начальной точки маршрута, города Усть-Кута, Витя рассчитывает добраться автостопом, поскольку денег на дорогу у него нет.

Господин Хендрнк Ван-дер-Мюльде продал Витин подарок своему американскому партнеру, знатоку и собирателю авангардистской живописи, за двести тысяч долларов. После этого он окончательно утешился и решил, что с русскими, несмотря на их загадочность, все-таки стоит иметь дело.

Между прочим, в аэропорту Шереметьево, во время таможенного досмотра, «Горниста» у него чуть было не отняли. Таможенники, двое интеллигентных молодых людей, узнав, что он везет произведение искусства, потребовали распаковать картину. «О, это не Рембрандт – попытался успокоить их господин Ван-дер-Мюльде. – Это молодой, безвестный живописец Ху-Бэ-Кин, нe слышали? Ну, разумеется, не слышали. Вряд ли работа представляет какую-нибудь художественную ценность".

– Извините, – уважительно, но твердо ответили таможенники. – Таков порядок.

Проклиная в душе Витин порыв и свою недогадливость (картину можно было «забыть» в отеле), господин Ван-дер-Мюльде принялся распутывать бечевочки, снимать слой за слоем желтую оберточную бумагу. (Витя заботливо спеленал в дорогу свое детище.) Наконец «Горнист» был обнажен.

Две-три секунды таможенники рассматривали картину, затем обменялись понимающими взглядами, и один из них с вежливейшей издевкой заключил:

– Да, это действительно не Рембрандт. Заворачивайте обратно.

Я, видевший работу Вити Шубейкина, согласен с таможенниками: это был, конечно же, не Рембрандт. Это был Питер Брейгель Старший – один к одному.

Директор Художественного фонда Генрих Кашкаедов разделяет мою точку зрения. С одним, правда, уточнением, манера та же, говорит он, да уровень разный – Питер Брейгель Старший в подметки не годится Вите Шубейкину.