Текст книги "Рассказы о прежней жизни"
Автор книги: Николай Самохин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
КОЛЬЦО С БРИЛЛИАНТАМИ
Вот история, середину которой недавно поведал мне мой приятель Вася Припухлов, концовку я восстановил сам – по наблюденным когда-то сценам, слухам, намекам жены и соседей, а начало, тому назад года два, слышал от случайной попутчицы в самолете и, признаюсь, воспринял его как анекдот. Теперь все это в прошлом, можно лишь улыбнуться, даже и посмеяться. Отчего бы действительно не посмеяться над прошлым, если жить мы теперь стали лучше – во всех отношениях: честнее, трезвее, богаче? В частности, Вася Припухлов бросил пить – причем задолго до объявления всенародной борьбы с этим постыдным явлением. А раньше он, надо сказать, крепенько зашибал, через что и угодил в действующие лица этой самой истории.
Итак, начнем сначала, то бишь со средины.
Середина
Значит, Вася (пардон, Василий Илларионович) бросил пить, образумился и – с целью накопить денег на машину – стал подрабатывать, проще говоря, шабашить во время очередных отпусков: он инженер-электрик высокого класса, голова у него светлая и руки золотые – его в любую «дикую» бригаду с руками этими отрывали, что называется. Накопил он в результате изрядную сумму, а именно – четыре тысячи без каких-то рублей. Накопил и думает: «Ну, еще пару сезонов, от силы три, поупираться – и, считай, с колесами я. В крайнем случае тысчонку можно будет в долг перехватить – у тестя».
Как вдруг читает в местной «Вечерке» объявление:
Если вы решили купить автомобиль…
АВТОМАГАЗИН № 4
предлагает автомашины "Москвич-412".
Для приобретения автомашины нужно иметь при себе расчетный чек на 7300 руб.
Доплата принимается наличными.
Вот тогда-то Вася и прибежал ко мне (мы через дорогу живем), бил себя в голову двумя кулаками сразу, содрогался от рыданий, выкрикивал:
– Лопух! Кретин! Недоумок!.. Вот этими самыми руками! Три с лишним тысячи… И куда? В унитаз!.. Балда! Фрайер!..
Случилось с ним – давно – следующее.
Он, когда еще пристрастие пагубное имел, собрался как-то в командировку, на юг. Решил на дорожку подкрепиться, зашел в ближайший от аэроагентства кафетерий (он его частенько посещал), сказал знакомой барменше:
– Налей-ка чего-нибудь… оскорбляющего человеческое достоинство. Сто граммов.
Барменша налила ему сто коньяка, недолила, конечно, как постоянному клиенту, на полсантиметра (Вася спокойно это воспринял – обычное дело), а при расчете разошлись они в копейке.
Да ладно, мать, не ищи, – великодушно сказал Вася. – Чай, не последний день видимся.
Но барменша показушно запринципиальничала и выбросила ему на стоику коробок спичек.
Он вышел из кафетерия, сунул в рот сигарету, собрался прикурить, а коробок этот, обнаружилось, набит ватой. И поверх ваты лежит тоненькое золотое колечко, на утолщении которого прилепились шесть каких-то светленьких бородавочек. Крохотные такие – со спичечную головку. Незавидненькое, в общем, колечко. Но к нему на ниточке привязан, тоже крохотный, ромбик и на нем цена обозначена. Прочел ее Припухлов и глазам не поверил: ни-чего себе – 3323 рэ!.. Он даже запятую поискал: может, все-таки 33,23 рэ? Или, хотя бы – 332,3 рэ?.. Нет, все точно – 3323 рэ, как одна копеечка… Это кто же такие покупает? Принцы наследные? Обалдеть!
Вася вернулся в кафетерий, положил коробочку на стойку, сказал интригующе:
– Ну-ка, мать, открой. Посмотри, сколько ты на сдачу выбрасываешь.
– А что такое? – насторожилась барменша.
– Да ты открой, открой! – весело повторил Вася. И сам открыл. – Глянь-ка. Ты миллионерша, наверное? Первая леди.
Барменша глянула на кольцо – на Васю – снова на кольцо – опять на Васю… непомерно расширенными глазами. И вдруг глаза ее резко, зло сузились.
– Нарезался уже где-то, – сказала она, – Надрался… алкаш! Ты что мне тут суешь?.. Сволочь! Подзаборник! Я тебя счас определю! Я тебе покажу леди!.. Теть Фрося! – закричала она кому-то через плечо. – Вызывай сотрудника! Срочно!.. Ну, все! Все! Счас ты у меня поедешь… гадина, вонючка!
Вася вылетел из кафетерия пулей, с зажатым в кулаке коробком. Мать перетак! Куда же теперь с ним? Куда?!.. Самому разве в отделение рвануть? Оно тут – за углом… А если ему там – ну-ка дыхни? Он же выпил. И повезут… они такие. А главное – ему же лететь надо. Вон уже автобус рейсовый против агентства стоит, под парами.
В полной прострации он машинально пересек улицу, сел в автобус. Коробок спрятал пока во внутренний карман пиджака.
По дороге в аэропорт разыгралась у него фантазия. «А вдруг это проверочка? – стал думать Вася. – Проверяют меня… Специально?» Он фильм как-то смотрел по телевизору. Многосерийный. Там наши контрразведчики (или как они называются?) вылавливали шпионов… дипломатов. И всех, кто с ними в контакт входил, хоть мало-мальски соприкасался, снимали втихушку на пленку. И потом прокручивали. А там один мужик был, тоже соприкасавшийся. Механик какой-то. Он каждый день в обеденный перерыв в один и тот же магазин заныривал, в «Соки – воды». Занырнет, стакан водки у знакомого продавца под видом минералки шарахнет – и назад. А его аккуратненько снимали. Думали сначала, что он не водку пьет – минералку и что продавец этот тоже агент, а не просто спекулянт, а магазин – явка.
Вася вспомнил: к ним же на завод приезжал месяца два назад иностранец, поляк, некто Миколаек. Вася к нему был приставлен по своей электрической части – сопровождал, давал пояснения. Они сдружились. Дома у Васи были. Выпивали, елки!
А вдруг этот Миколаек никакой не Миколаек был? И вообще не поляк, а заброшенный… оттуда. И Васю рядом с ним – как они братались-то! – скрытой камерой… И последующие два месяца, одного уже, – как он в этот кафетерий: через день да каждый день. А барменша, может, подсадная. И кольцо это кинула ему как наживку. А он – дурак – заглотил! И на крючке теперь…
В общем, к самолету Вася накалил себя до предела, до трясучки. Проклятый коробок жег грудь с левой стороны. И когда после взлета вскочил вдруг со своего места грузинского вида парень и с криком «Ас-станави самалет!» ринулся в кабину пилотов, у Припухлова оборвалось сердце. «Из-за меня! – понял он. – Сейчас брать будут».
Он поднялся, несмотря на запрет вставать (самолет не набрал еще высоты), схватился для вида за живот (да какое для вида – в животе у него стремительно слабло) и мелкой рысью убежал в туалет. Там он затворился, бросил коробок в унитаз, нажал педаль внизу.
И полетел коробок, полетело трехслишинмтысячное колечко в заснеженные сибирские просторы…
Концовка
Барменша Даша (Дарья Петровна) сразу же после странного визита к ней Васи Припухлова отпросилась с работы под предлогом головной боли. Голова у нее, впрочем, на самом деле болела, раскалывалась прямо. Она, пока бежала домой, не отнимала ладоней от висков.
Дома Дарья Петровна начала срывать со стен ковры, увязывать в простыни дубленки и норковые шубы, упаковывать богемский хрусталь. Выволокла из-под шифоньера плоскую коробку с золотом – кольцами, серьгами, кулонами и прочим. Она свое золото под шифоньером держала, в плоской, бросовой картонке, полагая, что вор, если вдруг заберется, нипочем не станет искать его в таком месте.
Муж застал ее, когда она, надрываясь, снимала с тумбочки двухтысячный японский телевизор.
– Заводи машину! – закричала Дарья Петровна. – Выследили, сволочи!.. Ходил, лягавый, алкашом прикидывался!.. Таблетки, наверное, потом глотал, чтобы не косеть. Л сегодня такую подлянку хотел подкинуть… К маме! Все – к маме!.. Мебель… А черт с ней, с мебелью! Хоть это увезти…
Побледневший муж сразу все понял, чуть не кубарем скатился вниз, к машине. Машина, новенькая «Волга», стояла у них под окнами. Они ее недавно купили и гаражом обзавестись еще не успели.
Муж, забыв в панике про ключ, с ходу нажал ручку дверцы – и тут вдруг (ему показалось – прямо над ухом) кто-то рявкнул:
– Стой, ворюга! Руки вверх!
Муж Дарьи Петровны присел от неожиданности и задрал руки вверх.
Как раз эту сцену я и наблюдал – лично: сдающегося неизвестно кому мужа Дарьи Петровны и саму Дарью Петровну, застрявшую с узлами в дверях подъезда. Я же и объяснил мужу Дарьи Петровны, что скорее всего это проделки пацанов, тимуровцев. У нас в доме действовала подпольная тимуровская команда, и был там одни шкет, Славка Никулин, Никуля, большой специалист в области электроники. А у «Волги» мужа Дарьи Петровны накануне кто-то пытался фару вывинтить. Вот Ннкуля, видать, и присобачил тайком к машине какое-то хитрое устройство: чуть дотронешься до нее, как сразу металлический голос произносит: «Стой, ворюга! Руки вверх!»
Муж Дарьи Петровны, услышав про это, завизжал от ярости и так начал пинать неповинную машину, что она после каждого пинка выкрикивала только: «Стой, ворюга!.. Стой, ворюга!» – а крикнуть «Руки вверх» уже не успевала.
А через пару дней он подкараулил Славку и буквально полуоторвал ему уши. Бедный изобретатель неделю целую сидел в классе, не снимая шапки.
Славкин отец сначала хотел набить мужу Дарьи Петровны морду, но, вовремя остановленный супругой, одумался и просто подал на него в суд.
Муж Дарьи Петровны получил за свое варварство год условно, который и отмантулил впоследствии на «химии».
Вот после суда между женщинами нашего подъезда и шли эти разговоры: мало, дескать, дали паразиту. За Славку даже мало: это ведь надо – так ребенка изувечить! И вообще – мало. Потому что он действительно ворюга. Как и Дашенька его. Вместе тянут, на пару. Ну какой же честный человек руки вверх задерет от подобного окрика?.. И откуда машина? На какие шиши приобретена? И шмотки? И обстановка – которую они перед судом два дня из дому вывозили?..
Начало
Его я услышал, как уже говорил, от случайной попутчицы и самолете.
Оказалась рядом со мной этакая дамочка… блондинка, в общем. Довольно пикантная. И общительная. Я в какой-то момент, не помню уж в связи с чем (кажется, передавая ей разносик с едой), сказал: «Позвольте за вами поухаживать».
Она рассмеялась и вспомнила давний случай: как за ней, тоже вот в самолете, ухаживал… один.
Летела она в Сочи, в санаторий. И сел рядом с ней красавец мужчина, прямо артист Кикабидзе, почти одни к одному. Только глаза шибко… отважные. На выруливании уже, от земли еще не оторвались, начал ухаживать: «Меня зовут Резо, а тебя как?.. Куда летишь?» Узнав, что летит она в Сочи, сразу назначил свидание: «Будем с тобой встречаться. Возле ресторана «Приморский», в девять вечера. По вторникам и четвергам. Сегодня что – вторник? четверг?»
Ну, блондинка наша, чтобы не грубить человеку (да она еще с большим чувством юмора оказалась), взяла его на «пушку»: «А почему это по вторникам и четвергам только? А в остальные дни?.. с другими будешь встречаться? Мы у тебя что – по расписанию?»
Резо этот давай ее уговаривать – всерьез все принял: «Не могу другой день, дорогая. Паверь. Никого больше нет – клянусь мамой! Другой день – дела. Работы много, панимаешь». Она не уступает: нет и нет! Или каждый день, или вовсе никогда. Ишь ты! Так я и поверила, будто никого больше нет. Нашел дурочку.
Тогда он, распалясь, стал выхватывать из карманов замшевого пиджака разные коробочки, в том числе спичечные, открывать их: «Бери что хочешь!» А в коробочках – брошки, перстни, серьги!
Она возьми и поддень его: «Это все тем везешь, которых нет? Клялся-то… А жене родной небось и булавочки не купил?»
Резо страшно оскорбился. Сразу чужой сделался, даже враждебный. «Зачем так говоришь? – высокомерно вскинул бровь. – Жене везу самый дарагой падарк!» Он сунул руку в один из карманов. И замер… с полуоткрытым ртом. Потом медленно вынул растопыренную пятерню – пустую: – Г-де?!.. Здесь клал!.. Барканер – враг природы нарисованный. Вай! – и прыгнул из кресла, как барс: – Ас-станави самалет!.. Ас-станави! Генацвале! Ум-моляю! Ас-станави самалет!»
Кое-как две стюардессы, девицы баскетбольного роста, и выскочивший на подмогу штурман скрутили его, затолкали на место.
Он потом сидел, горестно раскачиваясь взад-вперед, а маленько отмякнув, признался, что в коробочке с нарисованным браконьером лежало кольцо с бриллиантами («три тысячи платил… маленько больше»).
Вот что случилось с Резо (он это сам вычислил вслух при попутчице).
Перед отлетом, то есть перед отъездом в аэропорт, он зашел в кафетерий – выпить чашку кофе. Барменша («У-у, каркадил!»), между прочим, предложила ему: «Может, коньячка сто граммов хотите?» Резо посмотрел на этикетку бутылки, презрительно сказал: «Эта коньяк называешь? Эта коньяк – стаканы поласкать», – чем, наверное, жутко обидел барменшу. Однако сразу она виду не подала. Резо допил кофе, вынул сигарету и стал чиркать зажигалкой, но безуспешно – газ в ней, что ли, кончился? Он достал из кармана спички. И тогда барменша, вдоволь насладившись его манипуляциями, сказала:
– Погляди назад.
– Зачем мне глядеть назад? – спросил Резо. – Ты стоишь вперед – ты гляди.
– Погляди назад! – повысила голос барменша. – Видишь, что написано? «У нас не курят».
– А ха-ха! – раскинул руки Резо. – У них, панимаешь, не курят. А у нас курят.
– А у нас не ку-рят! – отрубила барменша и сшибла его спички за прилавок, в общую коробку.
– Падавись… копейкой, – сказал Резо.
– Нна! – барменша звонко хлестнула о прилавок копейкой, припечатала ее. – А курить ты здесь не будешь!
– Падавись этой тоже! – брезгливо скривился Резо и вышел вон с гордо поднятой головой…
Эпилог
Как пережил свою утрату незнакомый мне Резо, не знаю. Думаю, однако, что с протянутой рукой по миру не пошел. На чем-нибудь да утешился.
Вася Припухлов в данный момент, взяв отпуск без содержания, монтирует электрооборудование на животноводческом комплексе колхоза «Рассвет».
Объявления в газете продолжают публиковать. К «Москвичу-412» прибавился «Москвич-2140 люкс» (расчетный чек требуется на 8 200 р.).
Муж Дарьи Петровны, после отработки на «химии», продал «Волгу» и купил «мерседес». Два «мерседеса» в нашем городе: одни – у директора кладбища, второй – у мужа Дарьи Петровны.
Сама Дарья Петровна работает на прежнем месте, и хотя недоливать ей теперь нечего – в связи с решительным курсом на искоренение, – уходить вроде не собирается. Единственно – спички она ни под каким видом не принимает, когда ей завозят их с базы. А посетителям, интересующимся наличием спичек, таким голосом отвечает: «Не держжим!» – что они шарахаются от нее, как от огнедышащего дракона.
ХОД СООБЩЕНИЯ
Дело было в Англии.
А может, и не в Англии. Это сути не меняет. В общем, где-то там, у них – в шибко свободном мире.
Одни узник, приговоренный к пожизненному заключению, прорыл подземный ход. В соседнюю камеру. Четырнадцать лет он упорно трудился – скреб землю бутылочным стеклышком, дробил камень зубочисткой – и наконец объявился у соседа: ку-ку, дескать, а вот и я!
Сосед удивился этому несказанно. Он тоже пожизненно сидел и уже не надеялся живой души увидеть – а тут на тебе: вылезает из-под каменной плиты личность, щурится на свет, очки поправляет.
У соседа волосы дыбом поднялись.
А вылезший раскланивается: позвольте, мол, представиться. Такой-то и такой-то, уроженец таких-то мест. Имею честь быть расквартированным через стенку от вас.
Сосед, видя, что перед ним все же человек, а не привидение, слегка пришел в себя. Обрел дар речи.
– Ффу! – говорит. – Доннер-веттер!.. Так и напугать можно… Ты откуда взялся-то?
– Из подземного хода, – отвечает личность. – Точнее выражаясь – из хода сообщения, отрытого мною собственноручно. Не желаете ли взглянуть?
Сосед свесил башку в дыру, видит – точно, подземный ход. Смежная камера просматривается. Парашу видно и часть кровати.
– Грандиозно! – говорит сосед. – Высокий класс!.. Прямо граф Монте-Кристо.
– Не совсем точно. Граф Монте-Кристо сам ход не копал. Копал его аббат Фариа. И копал, заметьте, чтобы выбраться на волю. Но, как известно, ошибся в расчетах. Я же в своих расчетах не ошибся…
– Погоди, погоди! – растерялся сосед. – Как это не ошибся?.. Ты что… специально ко мне докапывался? Чтобы в гости ходить?
– Ну, если не возражаете, то и в гости. Соседа слеза прошибла.
– Амиго! – закрутил головой он. – Ценю!.. Гран мерси!.. Век не забуду!..
Короче, подружились эти сироты. Стали друг к другу в гости ходить. Точнее, ползать. Сползутся, чашки с похлебкой рядышком поставят, сидят – мирно беседуют.
Сосед попервости нет-нет да и спрашивал своего гости: что же ты, друг, не на волю ход рыл? Гость отвечал мудрено. В том смысле, что свобода-де как таковая – прежде всего свобода выбора. Вот он сделал свой выбор свободно, а не по принуждению, и тем счастлив.
В другой раз соберутся – сосед опять подзуживает: ну, ладно, раз ты ко мне пробился, значит, мог бы и наружу? Так? Сидел бы сейчас где-нибудь в холодке, винцо попивал, устрицами закусывал… Гость ему в ответ: главное, чтобы дух был свободен. А где сидишь при этом – неважно. И устрицы человека поработить могут.
Однако сколько веревочка ни вьется, а концу быть. Застукал их как-то за этим собеседованием надзиратель – в глазок дверной усмотрел. Ну, конечно, поднял тревогу. Сбежалась вся администрация. Начальник тюрьмы притрусил – бледный, перепуганный, пот холодный платком вытирает.
– Хватай их, – кричит, – разбойников! Держи крепче! Где у нас кандалы?! Вон что удумали, архаровцы, – побег! Ну, все! Все! Прилепят вам теперь по второму пожизненному!
Только узники держатся достойно, не выказывают боязни. Ну, второй ладно: не он копал – какой с него спрос. Но и первый, на ком вина, смотрит спокойно, глазом не моргнет. Даже как будто обижается.
– О каком это побеге вы говорите? Я ведь не наружу ход копал, а намеренно в соседнюю камеру. У меня и чертеж имеется – можете лично убедиться. – И протягивает начальнику какую-то бумагу.
Тот развернул её, видит – точно, чертеж. То ли труба, то ли канава изображена в трех проекциях, размеры указаны, стрелки стоят. А пониже – формулы, строчек десять. Синусы разные, косинусы, червяки двухголовые, буквы, скобки.
Начальник смотрит – понять ничего не может.
– Да вы специалиста пригласите, – деликатно подсказывает автор.
Вызвали специалиста – тюремного инженера. Инженер помозговал над чертежом, на линейке логарифмической что-то прикинул, а потом уважительно глянул на узника и докладывает начальнику:
– Все правильно – он к соседу ход копал. Азимут у него точно взят, можете не сомневаться. Удивляюсь только: как он направление сумел определить.
– А я по звездам, – говорит узник. – У меня там окошечко имеется – так я по звездам.
Инженер опять посмотрел на узника пристально и головой покачал. А потом отозвал начальника в сторону, шепчет:
– Уникальный случай. Знаю я это окошечко. Сам проектировал. Из него полторы звезды видно, а какие – убей меня бог – не скажу.
Начальник тюрьмы, сообразив, какая птица к нему залетела, перестал на кандалах настаивать.
– Ладно, – сказал, – оставьте все как есть. Разберемся.
Доложил начальник об этом нелогичном случае своему начальству, начальство отрапортовало по инстанциям высшему руководству, высшее руководство – министрам, министры – королю. Эти уже преподнесли историю не как курьезный случай, а наполнили ее глубоким смыслом.
– Вот, Ваше Величество, – сказали министры, – вы все сетуете, что нравственность падает. А посмотрите, что в действительности происходит, какого размаха патриотические чувства достигли. Узник, даже на пожизненное заключение осужденный, не желает тюрьму покидать. И в доказательство своей лояльности, чтобы, значит, не голословным выглядеть, прокопал подземный ход. Но не на волю, а в соседнюю камеру. То есть подчеркнул тем самым, что мог бы и на волю прокопать, кабы не благословлял своей судьбы, определенной ему законами нашего демократического государства.
Король выслушал донесение министров, ноготок задумчиво покусал и спрашивает:
– Не желает, значит, на волю?
– Никак нет, Ваше Величество! Активно не желает.
– Ну, пусть пока посидит.
Словом, легализовалось положение. Начальник тюрьмы рад-радешенек. Он, конечно, вроде бы и предотвратил побег – с одной стороны, но с другой стороны – у него под носом как-никак четырнадцать лет подкоп вели, пусть даже и не злоумышленный. За такое могло и не поздоровиться. Но, слава богу, все разрешилось наилучшим образом. Более того, начальник тюрьмы к высочайшей особе доступ получил. Стал его король регулярно вызывать. По вторникам.
Вызовет, помолчит, ноготок розовый покусает и спросит:
– Ну, как там наш… патриот? Сидит?
– Сидит, Ваше Величество! – радостно отвечает начальник.
– Хм-хм… И что же он… не копает больше?
– Куда там, Ваше Величество. Накопался!
– Ага… Ну, ступай себе, любезный.
Начальник на обратном пути наберет белых булок, повидла банки четыре – и в камеру. К этим… смежникам. Побудет у них с полчасика, послушает про свободу выбора и растрогается:
– Эх, если б все такими были! Вот бы жизнь-то у нас пошла – душа в душу. А то понасажали головорезов. Вчера одного аж с наружной стены сняли. Едва успели за штаны схватить. Хорошо еще – в штанах был. А если бы он их скинуть догадался? Ищи тогда ветра в поле.
Следующий вторник наступит – король опять начальника вызывает.
– Есть, – спрашивает, – какие новости? Начальник докладывает: все по-прежнему, ходят друг к другу в гости, разговаривают.
– О чем разговаривают? – интересуется Его Величество.
– Да вот, на прошлой неделе все больше про свободу духа спорили.
– М-гу… Про свободу, значит…
– Духа.
– Ну да, ну да, – кивает король.
Начальник после таких приемов летит в тюрьму как На крыльях.
– Ну, ребята, – говорит, – чувствую, что-то будет. Сам король заинтересовался. В детали входит. В подробности. Думаю, выйдет скоро указ: всем копать друг к другу подземные ходы. Большие дела развернем.
Однако начальник тюрьмы ошибался: не последовало указа рыть узникам вверенной ему тюрьмы друг к другу подземные ходы. Равно как и сам он не получил ни повышения, ни награды, на что втайне рассчитывал.
А вот другое случилось. Событие это, невиданное до сих пор и в аналогах истории не отмеченное, произвело на некоторых осведомленных люден странное действие. Охватило их душевное смятение, тоска, нездоровые фантазии стали посещать.
Сначала затосковал первый министр. Этот первый министр за много лет своей службы так привык своему королю неправду говорить, вернее, полуправду – для спокойствия в государстве и собственного престижа (вот, дескать, как я дела веду – все у нас гладко и благополучно), – что забыл давно, какая она, правда-то, бывает. Он как раз и версию преподнес насчет того, что узник прокопал-де подземный ход специально в соседнюю камеру, чтобы подчеркнуть свою благодарность судьбе… Ну, вот. А тут проснется другой раз первый министр среди ночи (его, как человека старого, временами бессонница одолевала), лысину колпаком прикроет, халат на плечи набросит, бродит по своим апартаментам, и что-то такое начинает у него в голове шевелиться, что-то давно позабытое, тревожное. Отвернет он портьеру на одном окне, глянет наружу, а там созвездий видимо-невидимо: Кассиопеи разные. Лебеди, Стрельцы, Водолеи – чтоб им навек потухнуть… Подойдет к другому окну, к третьему: и там звезд битком набито. Тут первый министр вздохнет и подумает, несерьезно вроде подумает: «Это тебе не полторы штуки: копай – не хочу»… Хм… А куда, собственно, копать? Ну, прокопает он, допустим, ход к министру культурных развлечении… И о чем с ним разговаривать? Про свободу духа? Попробуй поговори – эта крыса облезлая на другой же день донос настрочит начальнику тайной полиции.
Приоткроет министр слегка дверь, чтобы хоть свежим воздухом дохнуть – а за дверью два мордоворота-телохранителя. Тьфу ты, господи! – поговорить-то не с кем. Не с этими же бугаями, отожравшимися на казенных харчах до полного отупения. Они и слово-то «дух» только в одном, неприличном, смысле понимают. Тоска зеленая!..
И вот ведь что обидно: сидит где-то в то же время заморенный очкарик, бородой заросший, наверное, до самого пупа и бесстрашно кроет про эту самую свободу. А чего ему опасаться? – он так и так в тюрьме. Да еще, возможно, не про одну свободу. Он небось и такую теорию сейчас развивает: неизвестно, мол, кто больший раб и узник – они с соседом или тот же первый министр, который слова правдивого вякнуть не смеет. Или – господи помилуй! – сам государь. Он ведь, бедолага, если философски взглянуть – с того самого момента, как папашу своего к ангелам отправил, – в тюрьме кукует. Только что камера у него позолоченная.
А начальник тайной полиции, как человек, меньше подверженный душевным депрессиям, взял и отрыл себе подземный ход. К любовнице – госпоже Амалии Пукк. Ну, конечно, он ого не стеклышком скреб или там обломком столовой ложки. У него было кому это дело поручить и способы имелись обеспечить, чтобы в дальнейшем эти отрывающие помалкивали на всю дальнейшую жизнь…
Словом, ход получился – закачаешься. Стены розовым мрамором отделаны, на полу ковровая дорожка, светильники приятный для глаз свет источают, музыка звучит, настраивающая на интимную встречу с очаровательной Амалией.
И вот этот, прямо скажем, перебор и взорвал общественное мнение. Раньше, когда начальник каждый вечер к своей госпоже Пукк открыто на карете с гербами подъезжал, это мало кого тревожило. Ну, ездит и ездит. Возможно – на светские рауты. Приедет, ручку поцелует, ножкой пошаркает, мороженого с клубникой отведает – и назад. А уж когда он в домашних шлепанцах и, пардон, в ночном халате начал туда шастать – тут общественность и прорвало. Пресса свой голос подала: вот, мол, до чего мы докатились в нашем демократическом обществе – до полного игнорирования норм нравственности, до беззастенчивости. А один известный фельетонист – язвительная шельма! – очень остроумно, надо заметить, эти два факта обыграл: у нас, написал, только две категории людей, оказывается, имеют право на индивидуальные ходы сообщения: с одной стороны – закоренелые преступники, а с другой – те, кто с этими преступниками обязан неусыпно бороться. С чем, дескать, и поздравляем прочих почтенных граждан!
В общем, кончилось тем, что члены некоей организации под названием «Задушевные разговоры», организации не то чтобы запрещенной или преследуемой, но и не поощряемой активно, устроили шум: что же такое получается, а? В камере двое узников, к пожизненному заключению приговоренных, спокойно разговаривают на разные интересующие их темы. А у нас? Ни один задушевный разговор не обходится без того, чтобы не сидел в уголке переодетый агент тайной полиции. И устроили демонстрацию. Обложили тюрьму, размахивают лозунгами: «Каждому отдельную камеру!» А некоторые, крайне настроенные элементы, даже и такие лозунги выбросили: «И каждому – персональный ход сообщения!»
Начальника тюрьмы вытребовали.
Тот появился на крепостной стене, чуть не плачет.
– Господа хорошие! – кричит. – Не могу, поверьте!.. Тюрьма и так переполнена под завязку. А во-вторых, как же я вас без суда и следствия? Права такого не имею.
И тогда король принял меры. Вызвал он начальника тюрьмы в последний раз и строго-настрого распорядился: ход засыпать! В двадцать четыре часа. Да не землей засыпать, а забить камнями. Окошко, в которое неизвестных полторы звезды видно, законопатить. Зубочистки из личного пользования изъять! Все!
Что начальник тюрьмы, намыкавшийся с этой историей, и выполнил с понятным рвением.
А узника, который про свободу выбора толковал, на время засыпки в карцер упрятал. Лично сопроводил. И лично же, пока вел, по шее ему накостылял.
– Будешь, – сказал, – другой раз знать, куда подкоп вести. Архимед!.. Понасажали вас на мою шею – умников!
Да, самое главное! Этим-то, из «Задушевных разговоров», пошли навстречу. Удовлетворили их требования – полностью. Даже копать разрешили. Только не персональные ходы сообщения, а один – коллективный. И не ход сообщения, а ров – вокруг тюрьмы.
