Текст книги "Рассказы о прежней жизни"
Автор книги: Николай Самохин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
ВТОРОЙ КОЛОБОК. (ПОИСКИ И НАХОДКИ)
Впервые мысль о том, что Колобок мог быть не одни, пришла ко мне в голову случайно. Помню, однажды в субботнее утро жена готовила завтрак, а я для чего-то зашел на кухню. Жена пекла мои любимые коржики. Один уже румянился на сковородке, а второй она только раскатывала.
– Послушай, – сказал я, – а зачем, собственно, нужен второй коржик?
– Как это зачем! – удивилась жена. – Один – тебе, одни – мне. Ты что, думаешь – я святым духом питаюсь?
– Хм, – сказал я, – выходит, если бы нас оказалось трое… Гость, допустим, какой-то…
– Ты поразительно догадлив, – сказала жена. – Тогда я испекла бы три.
Я пропустил мимо ушей ее колкость и глубоко задумался.
«А как же Бабка? – думал я. – Ну, та самая, что по сусекам поскребла, по полочкам помела и Колобок испекла? Небось, она тоже не святым духом питалась. Тогда почему испекла лишь один Колобок? Правда, раньше в бедных крестьянских семьях существовал обычай – хлебать всем из одной общей чашки… Но одно дело – одна чашка и совсем другое – один Колобок. Не собирались же они кусать от него по очереди. Странно, странно…»
Я попытался рассмотреть эту проблему с другой стороны – умышленно под углом невозможности появления второго Колобка. Допустим, в то утро у Бабки хватило муки только на один Колобок… О чем, кстати, и свидетельствует фраза: «по полочкам помела, по сусекам поскребла…» Но, во-первых, Бабка могла вместо одного большого Колобка испечь два маленьких. А во-вторых, откровенно говоря, не такой уж бедной была эта Бабка. Если во всей истории с Колобком и есть противоречия, то они как раз относятся к оценке материального благосостояния Бабки и Деда. Ведь замешен-то Колобок был, как-никак, на сметане. По его же собственному свидетельству. Вспомните-ка: «Я Колобок, Колобок…» та-та-ра-та-та и так далее… «на сметане мешен». Оказывается, была у Бабки сметанка! А значит, была коровка. И, вполне возможно, мучица. Короче говоря, не имелось у Бабки достаточных оснований для неиспечения второго Колобка, в то время как испечь его подсказывали и здравый смысл, и естественная потребность.
Но почему же тогда до нас не дошло никаких сведений о судьбе второго Колобка? Короткий, но яркий путь первого описан со всеми подробностями. С того самого момента, как спрыгнул он, горячий и неопытный, с подоконника, покатился за порог, за околицу, в темный лес. Как в дальнейшем, постигая жизнь и накапливая опыт борьбы, перехитрил он недалекого Зайца, грозного Медведя и кровожадного Волка. Как докатился, в конце концов, до той прогалинки, где пал жертвой чудовищной провокации Лисы. А второй?
Что произошло с ним?
Ответ на этот вопрос могли дать только тщательные и всесторонние розыски.
В Деревне я сразу отправился к школьному учителю. Им оказался милейший человек Иван Иванович, краевед-любитель. Иван Иванович привел меня на бывшую окраину Деревни, а теперь – административный центр, и показал рукой па здание нового Дома культуры.
– Вот здесь вот, на этом самом месте, и стояла избушка Бабки с Дедом, – сообщил он. – В позапрошлом году снесли – в связи со строительством.
– А уверены ли вы, что это были те самые Дед и Бабка, не другие? – спросил я.
– Те, – сказал Иван Иванович. – Вне всяких сомнений. Здесь, видите ли, существует традиция – испокон веку пекут только блины да шанежки. А эта Бабка, рассказывают, переселенкой была – из Воронежской будто бы губернии. Ну и, кроме колобков, так ничего стряпать и не научилась. У них даже прозвище по-уличному было Колобковы. Так присохло, что настоящей-то фамилии никто уж и не помнит.
– Ну, а что касается второго Колобка, – Иван Иванович развел руками, – тут я вам ничего определенного сказать не могу. Ни за, ни против. Может, и был. Гипотеза ваша выглядит в общем-то убедительно… Да вы поговорите со здешним старожилом. Он от Бабки с Дедом через три двора когда-то жил – возможно, и запомнил что.
Вечером того же дня я встретился со старожилом – высоким бритым стариком в клепаных джинсах, заправленных в кирзовые сапоги.
– Точно ли Колобок был из вашей Деревни? – спросил я для страховки. – Не из другой какой?
– Как так не с нашей! – обиделся старожил. – А откуль же он? Скажуть тоже – не с нашей!.. Да у нас, дорогой товарищ, дажить пенек сохранился, с которого он ведмедю песенку пел!
И старожил повлек меня за околицу – показывать пенек.
– А что, Дед этот, какой из себя был человек? – продолжил я расспросы. – Капризный, может? Бабку свою, допустим, тиранил? Короче – не домостроевец ли?
– Куды там дома строить! – отвечал старожил. – Он свою-то избушку всю жисть колом подпирал. Жидкий был старичок, слабосильный. Бывало, выйдить за ворота, сядить на бревнышки и сидить – караулить, у кого махорки стрельнуть на закрутку. А мы, парни, идем на вечерки и уж знаем, чего он ждеть. Ну и сыпанем ему специально горлодеру. Он сычас папироску скрутить, разок-другой затянется – и брык с бревнышков. В обмарик, значить…
– Простите, я несколько о другом. Вот, к примеру, были у вас в Деревне такие мужики, ну, эгоисты, что ли? Допустим, сам ест пироги, а жене не дает?
– Как не быть, – сказал старожил. – Хоть того же Потапа Кожина взять, кузнеца… Сычас велит себе блинов напечь и садится исть. А жене с ребятами кислую капусту поставить… А то еще по-другому измывался. Прикажить им тоже блины исть. Тольки сам подсолнечным маслом поливаить, а их заставляить в карасин макать. Так с карасином и наедятся… Всякие звери были, дорогой товарищ.
– А Дед, стало быть, судя по вашей предыдущей характеристике, не мог так поступить в отношении Бабки? – уточнил я.
– Почему не мог, – сказал старожил, – мог, старый кукиш. Мужик – он дурак. Ему над бабой покуражиться – хлебом не корми.
Тем временем вышли мы в молодой лесок, выросший на месте давнишних порубок.
– От здеся, – ткнул сапогом в самый приметный пенек мой провожатый – Тут его, аккурат, ведмедь и съел.
– Как медведь?! – воскликнул я, в растерянности опускаясь на пенек. – Ведь его же Лиса съела!
– Ну, пущай лиса, – согласился старожил, равнодушно зевнул и попросил на четушку…
Не буду утомлять читателя подробным описанием дальнейших поисков. Скажу только, что сведения у меня накапливались самые противоречивые. Так, сторож сельсовета Акулина Кондратьевна заявила:
– Видать не видала – соплива была ищо, а знаю, что два колобка Бабка пекла. Ты подумай, кого бы она сама-то ела? Это теперь у вас в городу с жиру бесятся, пято-десято готовят. Вот и едят потом: один коклетки, другой бутыброды-чертоброды. А раньше, милок, буты бродов не было. Намнут котел картошки – н шабаш.
Заведующий клубом Володя развернул передо мной сравнительную статистику, перечислил количество безлошадных крестьянских дворов и с цифрами в руках убедительно доказал, что в иные годы у некоторых хозяев не только на колобок, а и на просвирку муки не набралось бы.
– Так что, товарищ писатель, этого самого Колобка, я думаю, вообще не было. А возник он, скорее всего, как миф, как легенда, порожденная мечтой беднейшего крестьянства о материальном достатке, о будущей светлой жизни.
Наконец, в городе уже, разбирая архив полицейского управления, наткнулся я на донесение станового пристава Глотова полицмейстеру Квартириади, в котором среди прочих содержалась и такая фраза: «Довожу до сведения Вашего превосходительства, что Бабка опять пекла колобоки…»
«Колобоки… колобок-и… Что это, описка? Или господин пристав просто не очень грамотно произвел множественное число от слова колобок?» Размышляя над этой загадкой, я шел по улице, как вдруг, носом к носу, столкнулся с главным агрономом Деревни, приехавшим в город на курсы повышения квалификации.
– Все ищете, товарищ литератор? – спросил агроном, пожав мне руку. – С Бабкиной сестрой-то уже встречались?
– Сестрой? – опешил я. – Какой сестрой?!
– Ну, как же, – сказал агроном, – Сестра у неё здесь, сродная. Лет уж пять в городе живет. Перевезла ее дочка – за внучатами доглядывать. Неужто не знали?
– Голубчик! – взмолился я. – Ведите меня к ней!..
– Два Колобка было, батюшка, два, – сразу же подтвердила старуха. – Как сычас помню: прибегла я к ним утречком, а Колобки-то на окошке студятся – рядышком.
– Скажите. – заволновался я, – скажите, умоляю! – куда же девался второй?!
– А съели они его, батюшка. Тем же утром и съели – куды ж ему было деваться.
– Ба! – подала голос внучка-пионерка. – А раньше ты рассказывала, что они его странничку отдали.
– Цыц! – прикрикнула старуха. – Странничку они хлебца вынесли!.. Не слухай ее, батюшка, – зашептала она, повернувшись ко мне, – глупая она ищо. Съели – истинное слово. Шибко они. родимые, колобки обожали. А уж за тем, который упал ды разбилси, так плакали, так плакали…
СЧАСТЛИВЫЕ КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА. СКАЗКА
Если верно, что рыба гниет с головы, то допустимо и обратное положение: та рыба, у которой голова в порядке, не подвержена тлению во всех прочих местах.
А теперь от рыбы перейдем непосредственно к будням одного государства, в котором все были счастливы, потому что были счастливы король и королева. Дело в том, что Его Величество король исключительно любил Ее Величество королеву, а Ее Величество королева безмерно обожала Его Величество короля. И всем подданным это было хорошо известно, потому что глашатаи ежедневно, с четырнадцати сорока пяти до семнадцати часов, сообщали, что между ихними Величествами царят небывалые мир да любовь.
Если во дворце случался прием или, скажем, устраивалось представление, король вел королеву под ручку, усаживал на трон и немедленно доставал из кармана дорогую конфетку. Когда Ее Величество докушивала гостинец, король забирал у нее бумажку и тут же вручал другую конфетку – еще вкуснее и дороже.
При этом он не забывал спрашивать:
– Вам хорошо видно, Ваше Величество? Не застит голова вон того советника?
А королева отвечала:
– Ах, Ваше Величество, вы так добры ко мне, не утруждайтесь, прошу вас, я потерплю.
Иногда король слушался ее, но чаще подзывал пальцем телохранителя и говорил:
– Пойди-ка, братец, отсеки башку Его Сиятельству. Она королеве правый угол сцены загораживает.
Вот какая между ними была любовь! Окружающие княгини и баронессы проливали слезы умиления. Музыканты, преданно глядя на коронованных особ, сами, без понуканий капельмейстера, дули в трубы. А первый министр, кряхтя и сморкаясь, казнил себя за то, что опять не удержался, обругал свою старую министершу черепахой, а одной молоденькой фрейлине, наоборот, подарил кружевную комбинацию.
Однако прием заканчивался, и король с королевой возвращались в свои покои.
– Господи! – восклицала Ее Величество, сжимая пальцами виски. – Сколько раз можно говорить – не стучи так своей короной. Голова раскалывается!
– О-о, дьявол! – сдержанно рычал король, – В собственном королевстве изволь ходить на цыпочках! Надоела такая жизнь!
– Ты намекаешь на то, что взял меня без королевства?! – всхлипывала Ее Величество. – Так я уйду! Я развяжу тебе руки! Пожалуйста, женись на этой дуре-принцессе из тридесятого царства! Только учти, королевича я тебе не оставлю!
– Нет, ты не уйдешь! – яростно гремел король. – Чтобы обо мне говорили, будто я выгнал тебя с королевичем на улицу?! Дудки! Такого удовольствия я тебе не доставлю!.. Сам уйду! Свет не без добрых королей – какой-нибудь приютит.
И Его Величество начинал собираться. Он укладывал в чемодан две пары нижнего белья, запасную корону, бритвенный прибор и теплые носки. Потом ставил свою поклажу у дверей, чтобы завтра чуть свет навсегда покинуть пределы королевства.
Но завтра опять был прием, и король, повздыхав, набивал карманы дорогими конфетами.
Снова король с королевой светились взаимной нежностью, музыканты старательно надували щеки, придворные дамы утирали добродетельные слезы, а первый министр, краснея и отворачиваясь, корил себя за греховные мысли о молоденькой фрейлине.
Король с королевой прожили много-много лет и умерли в один день. Память о них, как о самых пылких супругах, до сих пор живет в той счастливой стране. И если случается, что какой-нибудь простолюдин, по молодости да но глупости, прибьет жену, родители ему обязательно скажут:
– Эх, рожа твоя бесстыжая! И когда ты человеком станешь?! Брал бы пример с покойничка короля!
На что такой буян отвечает:
– Да я один разве? Вон и Донька Седельников своюматаню кажин день вожжами полоскает. И Перекукуевы все характерами не сходятся. И дядя Кондрат как на базар едет, так тетку Аксинью в амбар запирает… А король – что ж. У него королева была, а не тетеря, вроде моей. Окромя того, говорят, одних чемоданов осталась тыща штук. И в каждом по две пары белья. Это ж понимать надо…
КРУГЛЫЙ ДУРАК. СКАЗКА
Жили-были старик со старухой. И было у них три сына: двое умных, а третий дурак.
Очень это обстоятельство старика со старухой огорчало. Умные что ни сделают – все ладно, всё хорошо. А дурак за что ни возьмется – все не так, все по-дурацки.
– Ох, горе луковое! – вздыхает мать. – И в кого ты уродился?
– Хы! – говорит дурак и – палец в нос.
– Как дальше-то жить будешь, голова еловая? – спросит отец.
– Хы! – отвечает дурак.
Бились-бились родители, колотились-колотились, видят: никакого толку от дурака нет.
Собрались они тогда и пошли к одному знакомому старичку-волшебнику.
Так и так, говорят, есть у нас три сына, двое умпых, а третий – дурак. Умные что ни сделают – все ладно, все хорошо. А дурак за что ни возьмется – все не так, все по-дурацки. Сделай милость, поправь ты нашего младшенького.
– М-да, – говорит волшебник. – А что, мамаша, сынок ваш окончательно круглый дурак или так себе – придурок?
– Ох, круглый, батюшка! – отвечает старуха. – Такой круглый, дальше некуда.
Подумал волшебник и говорит:
– Есть средство. Присылайте вашего сынка. Раз круглый – можно попробовать. Вот с придурками – с теми много труднее. Только одна баба-яга и берется их пользовать.
Ну, прислали родители дурака, волшебник ему и говорит:
– Научу я тебя одному слову – волшебному. Оно тебя с другими людьми выравняет. Постой, да ты, может, такой дурак, что и слово-то волшебное не запомнишь.
– Небось, запомню, – отвечает дурак. – Давай называй слово, не скупердяйничай.
– Ну слушай. Что бы у тебя ни спросили: про себя, про других или в смысле оценки явлений, отвечай одно: а я, мол. дурак. Дурак и точка.
– Хы! – говорит дурак. – Чо тут помнить-то!
– А ты не скалься, – отвечает старичок. – Лучше на ус мотай. Да еще помни: в больших ли, в малых чинах будешь – спаси тебя бог закобениться, сказать, что умный. Как такое брякнешь – тут тебе и конец.
Запомнил дурак волшебное слово и пошел домой. Ну, попятно, из-за дурости своей не прямо пошел, а дал крюка версты четыре. И так получилось, что угадал он мимо царского дворца. А там как раз сидел на крылечке царский конюший. Сидел, семечки щелкал и разные проблемы обдумывал. А самую главную он проблему обдумывал – кто же теперь будет на царской конюшне работать, поскольку младшего конюха кобыла залягала?
И тут видит конюший – идет мимо парень. Из себя здоровый, морда красная.
– Эй ты, онуча! – закричал конюший. – А ну, подь сюда!
Подошел дурак.
– Ты кто такой есть? – спрашивает его конюший.
– Дурак я, дяденька, – отвечает дурак. – Дурак дураком.
Конюший даже семечкой поперхнулся.
– Ага, – говорит, – понимаю… того, значит… А про себя думает: «Нет, он не дурак. Дурак разве про себя такое додумается сказать. Возьму-ка я его младшим конюхом». И взял.
Прошла неделя-другая – на конюшне новая беда: два лучших жеребца сдохли. Сам министр двора заявился – белый, как молоко, и щека дергается. Отозвал дурака в сторонку, давай пытать: отчего да почему такое приключилось, не ворует ли конюший овес и не говорил ли он, что собирается в Турцию сбежать?
– Не знаю, – отвечает дурак и смотрит на министра прозрачными глазами. – Вроде как говорил чего-то, и матерно говорил, и по-всякому. А что, зачем – не смыслю. Дурак ведь я, Ваше Превосходительство.
Мигнул тут министр дураку – дескать, не беспокойся, все понимаю, – а сам думает: «Ну, в точку я угадал: конюший-то и правда сукин сын. А этот ловок. Ох, как ловок! Ишь, куда гнет: дурак, мол, я… Назначу-ка я его конюшим». И назначил.
Проходит какой-нибудь месяц – и вызывает дурака царь. Является он, а там уж министр двора стоит и трясется весь, аж зубы стучат. А кроме него еще с десяток разных советников и генералов топчутся.
Оказывается, Его Величество у своих приближенных личное мнение спрашивает. Собрался он в гости к соседнему государю и желает знать, как ему карету закладывать: четверней, пятерней или шестерней?
Переминаются советники с ноги на ногу, друг дружку локтями подталкивают, пот с них градом катится. Каждому хочется поумнее свое личное мнение высказать. Так, чтобы легло оно под личное мнение Его Величества, не пошло вразрез с личным мнением Ее Величества да еще потрафило личному мнению Ихнего Высочества, наследника престола. Задача!
А дураку горя мало. Подходит его очередь, он и рапортует:
– Не могу знать! Дурак я, Ваше Величество! «Вот, – думает царь, – умный ответ. И тактичный.
Согласно своему чину в присутствии других более высоких чинов. Таких людей беречь надо. Произведу-ка я его во вторые министры, тем более, что должность как раз свободная». И произвел.
А сам в гости укатил. Туда ничего доехал, а на обратном пути перевернулся в овраг. И разбился до смерти, вместе с царицей и наследником.
Ничего не поделаешь, надо нового царя ставить. Приходят к дураку первый и третий министры – посоветоваться.
Спрашивают:
– Какое мнение Вашего Превосходительства?
– Никакого мнения не будет, – отвечает тот. – Дурак я, разве не знаете.
Тут первый министр, который в одной компании о покойном царе безмерно горевал, думает: «Ой-ой-ой! Что-то он про меня знает! Еще стукнет новому царю, как я по старому убивался…»
А третий министр, который в одной компании про покойного царя говорил: «Туда ему, собаке, и дорога», думает: «Ой-ой-ой! Что-то он про меня знает. Не так просто ваньку гнет. Еще стукнет новому царю, как я о коронованной особе отзывался!..»
Перемигнулись первый и третий министры: дескать, обвел вокруг пальца, шельма: сам-то промолчал и чистый вышел. Надо его царем выбирать – от греха подальше.
И выбрали.
Надел дурак царскую корону и вроде как задумался.
«Если я дурак, – думает, – то почему я царь? Значит, я не царь вовсе, а дурак? Но как же я не царь, когда царь. А если я царь, то почему дурак? Значит, я не дурак вовсе, а умный».
И велел он издать указ: «Мы, Наше царское Величество, приказываем полагать Наше царское Величество умным и не считать дураком.
Помимо того, повелеваем считать отныне всех прочих предполагаемых дураков умными, а всех умных – дураками».
И как только издал он этот приказ, все тут же сообразили, что дурак-то действительно дурак, а никакой не умный.
Сообразили, да поздно: дурак уже на троне сидит.
ХРАПЫЧ. СКАЗКА
Про кота Храпыча рассказывают такую историю. На четвертый день после рождения, еще слепым котенком, он вылез по нужде из гнезда, но вместо того, чтобы расположиться на ковре, прямиком проковылял к песочному ящику и там будто бы оформил все на уровне опытного годовалого кота.
Вот какие, значит, у него были задатки.
В это можно поверить, поскольку и в дальнейшем за Храпычем неблаговидных поступков не замечалось. Скажем, сметану там ополовинить, колбасой со стола поинтересоваться или в марте, по примеру всех прочих котов, закуролесить Храпыч себе не позволял.
Словом, это был кот во всех отношениях положительный. В свое время он закончил гуманитарный факультет при кошачьем университете, дважды был на курсах усовершенствования, затем сам читал лекции на кафедре вкрадчивости и даже защитил кандидатскую диссертацию: «К некоторым вопросам влияния вышепролетающего ветра на нижерасположенное обоняние».
Вот благодаря своим многочисленным заслугам кот Храпыч и оказался к началу нашего повествования на этой должности. Как эта должность называлась, сформулировать затрудняемся, а только известно, что Храпыч приставлен был охранять хозяйский дом изнутри. И в этом смысле он считался как бы начальником над псом Хрипычем, который должен был стеречь тот же дом всего-навсего снаружи. Само собой разумеется, и содержание им положено было разное: и в смысле приварка, и в смысле всего прочего.
Надо сказать, что кот Храпыч сразу же взял твердый курс на оправдание доверия. Дела его активно и последовательно шли в гору. И довольно скоро на вверенном ему участке наступил такой ажур, такая совершенная гармония, что все только ахнули.
– Вот что значит образованные-то кадры! – отметило котово начальство.
В университете, в альма-матер, гак сказать, Храпычем заинтересовались. Пригласили прочесть цикл лекций о его собственном методе. Кроме того, заказали коту книжку, и профессор Львов-Загублянский взялся к ней предисловие написать.
И вот в самый, можно сказать, пик расцвета котовых дел вдруг наступило непредвиденное осложнение. Залаял однажды ночью пес Хрипыч.
– Воры! Воры! – лаял он. – Держи, держи!..
Кот Храпыч в первый момент отнесся к этому факту довольно индифферентно: собака, дескать, лает – ветер носит. Перевернулся на другой бок и захрапел.
Однако Хрипыч следующей ночью снова гвалт поднял. Причем лаял на этот раз еще ожесточеннее и опять невоздержанно кричал: «Воры».
«Чтоб ты околел! – выругался кот Храпыч. – Ох, подведет он меня, этот бобик, под монастырь турецкий! И чего ему, собаке, не хватает. Похлебку свою получает регулярно. Будка исправная – на голову не каплет. Свобода ему предоставлена… в пределах, разумеется. Да ведь иначе с ними и нельзя».
Терпенье кота Храпыча лопнуло на третью ночь, и тогда он решил провести со своим вроде бы подчиненным воспитательную беседу.
Утром кот вышел на крыльцо и поманил Хрипыча лапой.
– Что же это вы, любезный, себе позволяете? – недовольно спросил он. – Выкрики различные необдуманные и… прочее! Будоражите, понимаешь, окружаюшую общественность…
– Так ведь воры, воры! – часто дыша, сказал Хрипыч.
– Ах, да разве я не знаю! – поморщился кот Храпыч. – Конечно, случаются еще отдельные проявления. Мы не скрываем. Хуже того, – тут Храпыч перешел на доверительный шепот, – и мыши есть. Да-да! Но я же ведь не кричу на всех перекрестках: «Мыши, мыши!..» Для чего разжигать нездоровый ажиотаж? Вот вы, к примеру, сегодня ночью разбудили всю округу. И уже слышу, вместе с вами брешет артисткин шпиц. А ведь, между нами говоря, это собака с чуждыми настроениями: еще разобраться надо, с чьего голоса она лает… Так кому от этого польза?
Тут Хрипыч опустил кудлатую голову, вильнул репейным хвостом и спросил:
– Как же быть, если воры, воры?
– Ах, господи! – сказал кот Храпыч. – Да разве я говорю, что на воров лаять не надо? Конечно, надо – это наш святой долг. Но как лаять! Гавкнуть раза два – это и уместно, и необходимо. А утречком доложить мне. Обсудим в рабочем порядке, составим план мероприятий. Наметим, так сказать, пути. Вот как, дорогой мой. Не с бухты-барахты.
– Ну, если два раза можно, еще ничего, – подумав, согласился Хрипыч. – Я тогда погромче гавкну.
– Наооборот, потише, – сказал кот Храпыч.
– Ага! – догадался, наконец, Хрипыч. – Хоть без зубов, да на костылях. Ну, воля ваша.
Ночью, когда появились воры, он, согласно распоряжению, аккуратно гавкнул два раза. Вроде как откашлялся. А чуть свет зазвонил цепью иод окном кота Храпыча. – .: Ну? – поинтересовался Храпыч. – Как настроение?
– Боязно что-то, – сказал Хрипыч, – раньше-то они по двое ходили, а сегодня, слышь, втроем пожаловали. И вроде как с палкой. А может, и с ружьем – не рассмотрел.
– Хм, – сказал Храпыч. – Не скрою, ситуация осложняется. Я думаю, в подобной обстановке лай совсем оставить надо. Есть у нас, знаете, еще такие элементы. Ты два раза гавкнешь, а он скажет: двадцать два. Ты – три раза, а он – триста тридцать три. Дальше – больше. Пойдут разговоры: дескать, в Энском дачном поселке завелись воры. Чего доброго, в Лапландию слух перекинется. А там, глядишь, – еще куда подальше. Соображаете, чем пахнет? В мировом масштабе оконфузимся.
– Совсем-то молчком нам непривычно, – заупрямился Хрипыч. – Вот когда еще два раза – это как-никак.
– Ничего, дорогой мой, потерпите, – оборвал его Храпыч. – А я тем временем план мероприятий закончу. И Хрипыч перестал лаять.
…А воры пришли впятером. Хрипыч лежал в будке и нервничал. «Черррт! – рычал он, разумеется, про себя. – Где же он со своим планом, туды его!»
Ой, как хотелось Хрипычу залаять! Лай распирал ему бока, подступал к горлу. Но Хрипыч, сцепив зубы, молчал.
Когда же воры поволокли связанное в узлы добро, Хрипыч не выдержал: «Эх, до мероприятиев ли теперь!» И, устрашающе рявкнув, он бросился на грабителей.
Одному он порвал бок. Второму ополовинил штанину. Третьему срезал подметку, когда тот повис на заборе. Но четвертый увернулся и ахнул Хрипыча ломом поперек натянутой в струнку спины…
После этого воры возвратились и спокойно забрали остальное имущество. Кота Храпыча они унесли вместе с шифоньером, в который он забился с перепугу.
…В Лапландии про этот факт так ничего и не узнали.
