Текст книги "Воскрешение из мертвых (сборник) 1980г."

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

4

– Ну, как вам показались мои старики? – спрашивает Татьяна Олега, как только они выходят на улицу.

– Классные старики, как сказал бы Вадим Маврин.

– А вы?

– Очень симпатичные.

– Особенно папа?

– Почему же? И мама тоже…

– Ну, ее-то вы пока не в состоянии оценить. Она почти весь вечер помалкивала, присматриваясь к вам. Думаю, однако, что вы ей понравились.

Олегу очень хочется спросить: «А вам-то нравлюсь я хоть немного»? Но вместо этого вопроса он робко произносит:

– Если я скажу вам, что чувствую себя сейчас очень счастливым, вы мне, наверное, не поверите…

Татьяне тоже хочется уточнить: «Отчего?», но она не задает ему этого вопроса.

– А знаете, кто сегодня был у нас на заводе? – после небольшой паузы спрашивает ее Рудаков. – Пронский! Виталий Сергеевич. Назвался хорошим вашим знакомым.

– Так и сказал: «Хороший знакомый»? – переспрашивает Татьяна.

– Примерно так. Почему вы этому удивились?

– Не ожидала, что он так себя отрекомендует. Да и вообще, зачем было говорить о знакомстве со мной? Какое это имеет значение?

– Большое. К нам сейчас проявляют интерес многие, и мы стали зазнаваться, – усмехается Олег. – Ямщиков шепнул мне даже: «Если бы не Татьяны Петровны знакомый, послал бы я его…» Вы же знаете, какой у него характер.

– Ну, а то, что он хорошим моим знакомым представился, разве не показалось вам странным? Не вам лично, а Толе Ямщикову, например?

– Я-то ничего странного в этом не увидел, но Анатолий почему-то решил, что он ваш ухажер. Чего молчите – угадал, значит?

– Какой там ухажер! – смеется Татьяна. – Просто старый знакомый. Вернее, школьный товарищ, вместе в средней школе учились. Ну и что же он от вас хотел?

– Говорит, что много хорошего слышал от вас о нашем общественном конструкторском бюро. С ваших слов ему известно, что мы собираемся соорудить для заводского штаба нашей народной дружины свою систему непрерывного оперативного планирования, кратко именуемую СНОПом. Приоритет создания такой системы принадлежит, как вы знаете, штабу первого оперативного отряда дружинников Первомайского района Москвы. «Вы что, – спросил нас Пронский, – точную копию ее собираетесь сделать?» – «Зачем же копию, отвечаем, есть и свои идеи. Сделаем наш СНОП полностью автоматическим». Потом он стал расспрашивать, как у нас обстоит дело со специалистами по электронике. Мы объяснили, что завербовали недавно в наше конструкторское бюро инженера-электроника. «Так зачем же вам тогда на это, в общем-то, примитивное дело силы тратить? – удивился Пронский. – У меня есть проект посерьезнее…»

– И предложил сконструировать электронную ищейку? – нетерпеливо перебивает Олега Татьяна.

– Да, что-то вроде механического пса из романа знаменитого американского фантаста Брэдбери «Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту».

– Ну, та жуткая собака не столько ищейка, сколько убийца, – невольно вздрагивает Татьяна. – И потом – это же чистейшая химера!

– А нашим ребятам идея Пронского понравилась.

– Они, наверное, не читали романа Брэдбери…

– В том-то и дело, что читали. И знаете, кто больше всех загорелся этой идеей? Толя Ямщиков!

– Вот уж не ожидала!

– Я, признаться, тоже удивился, но и обрадовался за него. Он у нас неуемный, а эта идея его надолго займет.

– Но ведь нереально же все! О желании сконструировать такую собаку Виталий мне давно уже говорил, но я лично считаю подобный замысел типичной идефикс.

– Ребят моих, однако, Пронский каким-то образом убедил…

– А вас?

– Откровенно говоря, я лично не очень в это верю, но Толя Ямщиков и даже наш инженер-электроник прямо-таки зажглись. Почему бы, в самом деле, не попробовать? Тем более, что и сам Пронский показался нам очень сведущим в кибернетике. Он ведь кандидат наук. Хороший специалист.

– Да, Виталий талантлив, – почему-то задумчиво замечает Татьяна. – Папа говорит, что он далеко пойдет. А вот мы с вами уже пришли к станции метро. Вам отсюда без пересадок почти до самого вашего дома. До свидания, Олег! – протягивает она руку Рудакову. – Теперь я буду у вас не так скоро – начальство поручило мне одно срочное дело, а вы не забывайте того, что я вам сообщила о Грачеве.

– Об этом вы не беспокойтесь!

…Вернувшись домой, Татьяна, не отвечая на вопросы родителей, идет к телефону. Торопливо набирает номер Пронского и облегченно вздыхает, услышав его голос.

– Ты себе представить не можешь, как я рада, что застала тебя дома, Виталий! – восклицает она.

– С чего это вдруг такая радость? – искренне удивляется Пронский. – Никогда что-то прежде не радовалась так.

– Это потому, что никогда еще не была на тебя так зла.

– Ну, знаешь ли…

– Сейчас и ты узнаешь. Чего это ты вздумал морочить голову инструментальщикам бредовой идеей кибернетической ищейки?

– Ну, во-первых, идея не такая уж бредовая. А во-вторых, с твоими вундеркиндами ее, конечно, не осуществить. Так что все это впустую…

– Это почему же?

– Сероваты они для этого. Особенно удручающее впечатление произвел на меня Ямщиков. Ни одного кибернетического термина не мог выговорить. Да и в русских словах у него такие удареньица!..

Услышав это, Татьяна начинает так хохотать, что прибегает из кухни мама. Отбросив газету, испуганно вскакивает с дивана и доктор технических наук. А Татьяна, не обращая на них внимания, весело кричит в трубку:

– Он же тебя разыгрывал, неужели не догадался? Ямщиков, оказывается, ни одного термина не смог грамотно произнести! Да ведь он окончил среднюю школу, в которой преподавание велось на английском языке… Когда они с Рудаковым были в Швеции на выставке наших измерительных инструментов, так их там за инженеров принимали. Ямщиков давал объяснения по-английски, а Рудаков неплохо владеет немецким. И потом, они там не только демонстрировали наши измерительные инструменты и приборы, но и объясняли их устройство с помощью математических расчетов и формул. И не думай, что это они сами мне сообщили, об этом мне директор их завода рассказал. К тому же не то в «Комсомольской правде», не то в «Московском комсомольце» целая статья была напечатана об их поездке в Швецию.

– Ну, опять ты их начала…

– Ничего я не начала! Они действительно такие, а вот ты не смог в них разобраться. Да и вообще незачем было голову им морочить.

– Почему же – морочить? Я им это всерьез. И кто знает, может быть…

– А по-моему, ты все это зря затеял.

– У тебя просто нет воображения, и ты не можешь себе представить…

– Да и не в этом вовсе дело! Отвлекаешь ты ребят от их реальных задач. Они райкому комсомола слово дали, что соорудят у себя на заводе систему непрерывного оперативного планирования, которая облегчит им получение информации и автоматизирует анализ оперативной обстановки.

– Я им помогу сделать и это…

– Имей тогда в виду – это в первую очередь! И будь здоров, как говорится.

– И это все?

– А что же еще?

– Нужно ведь серьезно поговорить…

– Я уезжаю завтра утром в срочную командировку, и надолго. Приеду – позвоню. Привет родителям!

Татьяна с облегченным вздохом кладет трубку.

– Что ты сегодня с ним так? – укоризненно замечает мама.

– Я с ним так всегда, – усмехается Татьяна. – Он уже привык. А вот вы, мои родители, скажите-ка мне лучше, какое впечатление на вас произвел Олег Рудаков?

– Не знаю, – уклончиво отвечает мама. – Не разобралась пока…

– А мне показалось, что он тебе понравился. – Татьяна испытующе смотрит на мать.

– Как же я могу о нем судить, если ни о чем серьезном не успела поговорить? Это папа твой весь вечер с ним профилософствовал, вот у него и спрашивай. Да, кстати, почему же это он на философский поступил? Зачем ему это?

– Я знаю одного слесаря, который уже окончил философский.

– И по-прежнему на заводе слесарит?

– По-прежнему.

– Ну, знаешь ли, не очень мне это понятно.

– А что же тут непонятного? – вступает в разговор папа. – Захотелось, значит, всерьез осмыслить мир, в котором живет. Именно о таком образованном широко мыслящем рабочем классе мечтали Маркс и Ленин.

5

Долго не может заснуть в эту ночь Татьяна. Надо бы продумать тактику допроса свидетелей спекуляции автопокрышками, а из головы не выходят воспоминания о прошлогодней поездке в исправительно-трудовую колонию к Грачеву…

Было это в полдень, во время обеденного перерыва в том цеху, где работал Грачев. В комнату, предоставленную Груниной начальником колонии для допроса, Грачев вошел очень спокойно. На нем была синяя, застиранная, но не грязная спецовка. Руки тоже были чистые, будто он не слесарем работал, а администратором. Смотрел нагловато, самоуверенно.

– Здравствуйте, гражданин инспектор, – сказал почти весело. И тут же добавил: – Извините – старший инспектор. Так ведь, кажется? Велено вот явиться к вам на допрос. Грачев я, Павел Макарович. Разрешите присесть?

Она кивнула ему на стул перед столиком, за которым сидела. Усевшись, Грачев бесцеремонно стал разглядывать ее, дивясь чему-то.

– Сколько же можно допрашивать меня? – спросил он прежде, чем Татьада успела сообщить ему, с какой целью вызвала его. – Я уже получил свое и отбываю положенное, так что же вы меня снова? Это не по закону…

– У меня разговор с вами будет не о том, за что вы осуждены, – прервала его Грунина. – Я к вам по делу об избиении Глафиры Бурляевой.

Лицо Грачева оставалось таким же спокойным, хотя Татьяна внимательно наблюдала за ним. Он лишь переспросил:

– Это вы мою соседку по квартире имеете в виду? Ну, так тут я совсем ни при чем. Даже в свидетели негож. В тот день, когда Глафиру «поучал» ее супруг, я хоть и находился дома, но был, как говорится, во хмелю и не очень прислушивался, что там у них творилось. Тем более, что такие потасовки случались у Бурляевых чуть ли не каждый день.

– И вы ни разу не вмешались?

– А чего мне лезть в чужую жизнь? Да и за дело, в общем-то, лупцевал Глафиру ее супруг. Глупая она баба…

– Но в тот день он не просто избил Глафиру, а изувечил. Ее ведь с сотрясением мозга в больницу доставили, а потом она около года в психиатрическом отделении пролежала. От таких побоев Бурляева, наверно, не только кричала, а прямо-таки вопила. Как же вы могли?…

– А что я, – впервые слегка повысил голос Грачев, – всеобщий заступник, что ли? Дружинник или еще какой-нибудь деятель? Супруг-то ее, сами знаете, какой верзила! Пришиб бы заодно с ней и меня…

– Ну хорошо, допускаю, что вы струсили, но почему же не позвали кого-нибудь на помощь? Или в милицию позвонили бы…

– Скажете тоже, в милицию! Да я и сам этой милиции боялся как черт ладана. Бизнес мой с крестиками для православных засекли уже к тому времени… Да и вообще непонятно мне, к чему вы это дело опять ворошите? Семен Бурляев получил ведь свое, чистосердечно во всем признавшись.

– У нас нет теперь уверенности в его чистосердечии. Похоже, что взял он на себя вину другого.

– То есть как это другого? Уж не я ли тогда жену его изуродовал?

– Нет, не вы, но тот, кто это сделал, вам, видимо, известен. Не один Семен Бурляев был в тот вечер в их комнате, и вы не могли этого не знать.

– Как же я мог через стенку-то увидеть, кто там еще?

– Увидеть действительно не могли. А услышать?

– Он мог и молча… И потом, почему он, а не Семен?

– Так вы, значит, слышали все-таки, что там был еще кто-то?

– Ничего я не слышал, и вы меня в это, гражданочка… извиняюсь, гражданин старший инспектор, не впутывайте.

Голос его не был уже таким спокойным. В глазах – тревога.

– Не слышать его, однако, вы никак не могли. Он орал так, что услышала даже тугая на ухо старушка – соседка ваша, Евдокия Фадеевна, живущая в противоположном конце коридора. Она, правда, не разобрала слов, но уверяет, что голос был не Семена. Пыталась даже зайти к Бурляевым, но едва приоткрыла дверь, как выскочил Семен и пригрозил пришибить ее, если она тотчас же не уйдет к себе в комнату. А тот, кто избивал Глафиру, так бесцеремонно вел себя потому, что вас нисколько не опасался. Был совершенно уверен, что вы его не выдадите. О том, что ваша сестра-школьница находилась в то время в деревне у бабушки, ему, конечно, тоже было известно.

– Так чего же вы все это теперь только?… – не без удивления спросил взявший наконец себя в руки Грачев. – Почему тогда ни меня, ни Евдокию Фадеевну не допросили об этом таинственном человеке?

– Потому, гражданин, Грачев, что не было у нас тогда сомнений, что это дело рук Бурляева. Да и вы подтвердили, что именно он «занимался в тот вечер воспитанием своей законной супруги». Это подлинные ваши слова из протокола допроса. А Евдокия Фадеевна и тогда говорила, будто слышала еще чей-то голос в их комнате, но добавила при этом, что «скорее всего, обозналась». И только после того как Глафира Бурляева вышла из психиатрической больницы и одной из своих приятельниц проговорилась, что изувечил ее не Семен, а некий Леха, мы решили, что вы поможете нам в этом разобраться.

– Нет, не помогу, гражданин старший инспектор. Рад бы, да не могу, так как никакого Лехи не знаю и никаких других голосов, кроме голоса Семена Бурляева, из-за соседской стенки не слышал. А теперь, насколько мне известно, я имею право просить предоставить мне возможность записать мои показания собственноручно. Так-то оно будет вернее. Если мне не изменяет память, то такое право предоставляется свидетелю статьей сто шестидесятой Уголовно-процессуального кодекса РСФСР.

– Вам память не изменяет, гражданин Грачев, и вы этим правом можете воспользоваться.

Заполнив вводную часть протокола, Татьяна написала:

«В соответствии с просьбой свидетеля, ему предоставлено право записать свои показания собственноручно».

Потом она протянула протокол Грачеву, и он аккуратным почерком, без единой грамматической ошибки и довольно толково изложил свои показания. А когда и он, и Грунина подписали протокол, Грачев, обретя прежнюю наглость, спросил:

– Можно мне теперь один вопросик, уже, как говорится, не для протокола?

– Да, пожалуйста, – разрешила Татьяна. Ей стало даже интересно, о чем будет говорить этот тип.

– Надеюсь также, что никаких звукозаписывающих устройств у вас нет? Об этом вы ведь должны были поставить меня в известность в соответствии со статьей сто сорок первой все того же кодекса.

– Можете не беспокоиться, таких устройств у меня с собой нет, – невольно улыбнулась Татьяна.

– Я и не беспокоюсь. Просто при наличии таковых дополнительного разговора у нас бы не состоялось. Зачем, скажите вы мне, пожалуйста, с вашими-то внешними данными понадобилось вам в милицейские инспектора? Вам надо бы в театр, там бы такую даже безо всякого таланта приняли, и зрители бы за это режиссера не осудили. Не часто ведь такую красавицу не то что на сцене, но и в кино доводится увидеть.

Нужно было бы закончить с ним на этом разговор, но Татьяна спокойно спросила:

– Ну, а если у меня талант именно оперативного работника милиции и полное отсутствие артистического?

– Не обижайтесь, пожалуйста, – ухмыльнулся Грачев, – что-то я этого не заметил. Но даже если и есть, на кой вам черт все это? Не дамская ведь работа. Если Глафиру Бурляеву действительно не супруг изувечил, а еще какой-то тип, которого будто бы и я, и сам Бурляев до смерти боимся, то, узнав, что вы им заинтересовались, может же он и вас?… И тогда вся ваша красота…

– Если вы со мной об этом только хотели поговорить, – резко оборвала его Татьяна, – то будем считать беседу нашу законченной.

– Кстати, и на работу пора Бувайте здоровеньки, гражданин старший инспектор! Желаю вам удачи в нелегкой вашей работе. Боюсь только, что вы еще пожалеете, что не послушались моего совета.

6

Дня через два после встречи с Татьяной Груниной Олега Рудакова вызывает к себе начальник цеха:

– Мастер ваш, Балашов, заболел и, видимо, надолго. Вчера вечером отвезли в больницу.

– Опять радикулит? – спрашивает Олег, уже догадываясь, чем завершится этот разговор.

– Опять.

– А мне, значит, снова за него?…

– Снова.

Начальник немногословен, в отличие от заболевшего мастера. Да и чего зря говорить, когда и без того все ясно.

– Так ведь у меня своя работа, Илья Ильич, – делает робкую попытку отбиться от заместительства Олег. – Я новое приспособление налаживаю…

– Можете вы это кому-нибудь другому поручить?

Пока Рудаков размышляет, кому бы можно было доверить начатую им наладку сложного контрольно-проверочного приспособления собственной конструкции, начальник заключает разговор:

– В крайнем случае будете не замещать, а совмещать. И вот еще что: Балашов дал пробную работу новому инструментальщику. Понаблюдайте за ним.

– Ясно, Илья Ильич. Не такой он, кстати, новый для нас. Работал тут до того, как в тюрьму угодил.

– Да, но прежде по четвертому разряду, а теперь претендует на пятый.

– Вот мы и посмотрим, как его там подучили, – усмехается Рудаков.

– Только не очень придирайтесь.

– Потребую лишь то, что положено, но безо всяких поблажек.

– Ну это само собой…

Рудаков встретился с Грачевым еще накануне. Посмотрел на него с равнодушным видом, кивнул небрежно и прошел мимо. Но Грачев сам его остановил.

– Делаешь вид, будто не узнал меня, Рудаков? Презираешь, наверное?

– Зачем же презирать? Не вижу для этого оснований. Но и в восторг не прихожу – ты ведь не с войны и даже не с военной службы вернулся.

– Я свой грех нелегким трудом искупил, – укоризненно промолвил Грачев. – И не только лиха там хватил, но и уму-разуму набрался.

– Это мы еще посмотрим, набрался ты там ума или не набрался, – спокойно отозвался Рудаков.

Сегодня Олег уже по-другому присматривается к Грачеву. Павел склонился над чугунной разметочной плитой, на которой вчера еще установил тщательно зачищенную заготовку с окрашенной медным купоросом поверхностью. Пока успел нанести на нее только базовые и координатные линии с помощью штангенрейсмуса.

– Чего смотришь? – оборачивается он к Рудакову. – Может, в свою бригаду хочешь взять?

– На это пока не рассчитывай. А смотрю потому, что мастер заболел и начальник цеха велел мне принять от тебя пробную работу. Что-то не вижу, однако, чтобы дело у тебя спорилось. В чем загвоздка?

– А у вас вся разметка вручную?

– Что значит – у вас? Ты что, в гости к нам пришел или на постоянную работу? Похоже, что ты не утруждал себя в колонии графическими построениями и математическими расчетами, делал все без разметки, с помощью разных шаблонов?

– Как же можно совсем без разметки? Но у нас были и счетно-решающие приспособления, которые ускоряли…

– Это и у нас имеется, однако пользуются ими не при определении разряда. Сам знаешь, разметка требует высокой квалификации и математических познаний, вот и покажи, на что способен. Разметь углы не с помощью угломеров и угломерных плиток, а обыкновенной чертилкой и штангенциркулем. Метод, каким это делается, называется, как ты и сам должен бы знать, тригонометрическим построением через функции углов тангенс альфа и синус альфа. Способ этот, между прочим, самый надежный. Какое, кстати, у тебя образование?

– Десять классов.

– А ушел от нас с восьмиклассным? Выходит, что тебя там не только лекальному делу, но и грамоте обучили.

Рудакову очень хочется добавить: «А вот сделали ли человеком?» Но он пересиливает себя и заключает разговор:

– Вот и давай вкалывай по всем правилам лекальной науки. Наши инструментальщики не намного грамотней тебя, но все владеют методом тригонометрического построения. К тому же это всего лишь плоскостная разметка, а нам приходится делать еще и пространственную. Она посложнее.

– Так вы же в институтах учитесь…

– Я учусь в гуманитарном, а там этому не обучают. К сожалению, лучший наш лекальщик Ямщиков пока вообще нигде не учится.

– Да неужели? – удивляется Грачев, уже успевший познакомиться с Анатолием. – А я его за профессора принял. Думал, не иначе как на последнем курсе какого-нибудь станкоинструментального…

– Он у нас сам до всего доходит. Вундеркинд. Ну, давай трудись, время идет…

«Видать, серьезный малый, – невесело думает Грачев, провожая уходящего Рудакова недобрым взглядом. – С таким нелегко будет поладить…»

Похоже, что и разметку не удастся сделать так скоро, как думал. Нужно еще вспомнить, как это делается без специальных приспособлений. А тут, как назло, не выходит у него из головы вчерашний разговор с сестренкой. Совсем уже взрослой стала. На днях аттестат зрелости получит.

– Ну и куда же ты после школы? – спросил он ее.

– В институт мне не сдать, – тяжело вздохнула Марина. – Десятилетку и то с трудом кончила. Может быть, и не осилила бы, если бы не сердобольность учителей. Сиротой ведь меня считают. Я и в самом деле сирота. Старенькая бабушка не в счет, а ты и подавно…

– Да и нечего тебе в институт, – попытался подбодрить сестру старший брат. – И без тебя образованных хватает. Ты лучше на какие-нибудь курсы продавцов. Есть, говорят, даже трехмесячные для тех, кто со средним образованием.

– Такая работа не по мне! – отрезала девушка.

– Ну и дуреха, – беззлобно обругал ее Грачев. Он не был сентиментален, но по-своему любил сестру, оставшуюся на его руках совсем ребенком после смерти родителей. – Устроилась бы в какой-нибудь универмаг, всегда бы в модном ходила.

– Чтобы потом ты со своим Лехой заставили меня какими-нибудь аферами заниматься? – зло глянула на него Марина. – Думаешь, я все еще маленькая и ничего не понимаю? Сам у Лехи этого в лапах, так и меня хочешь?…

– Да ты что?… – повысил было голос Грачев.

Но Марина не дала ему продолжать:

– Сам же рассказывал, будто это он тебя крестики изготовлять надоумил. Знаю и то, что обирал он тебя. Слышала раз, как ты схватился с ним из-за этого. Поздней ночью это было, и вы думали, я сплю. А я проснулась, потому что вы, нажравшись водки, чуть ли не на весь дом орали. Надо бы тебе тогда дать ему по морде и вышвырнуть из нашей комнаты, а ты вдруг хвост поджал. Что он, сильнее тебя, что ли? Вон ты какой здоровенный! Я ведь самым сильным тебя всегда считала…

– Дурочка ты еще, – неожиданно ласково произнес Грачев. – Сила-то не в одних мускулах, он мог и ножом…

– Так позвал бы меня, соседа Бурляева. Мы бы его мигом… Перестал бы ты тогда крестиками промышлять и в тюрьму бы не угодил.

– Ах, какая ты все же дурочка еще, несмотря на аттестат зрелости! – сокрушенно покачал головой Грачев. – Бурляева бы она позвала! А ты знаешь, кем ему тот Бурляев доводится? Э, да что с тобой!..

– Но теперь-то ты поумнел? Решил наконец человеком стать?

– Как не поумнеть, – усмехнулся Грачев. – Двухгодичные исправительно-трудовые спецкурсы с отличием прошел.

– Вот бы и Лехе твоему такие курсы…

– Он не то что курсы, институты прошел в такого рода заведениях.

– Ну смотри же, Павел, если ты и теперь с ним снова!.. – гневно воскликнула Марина.

– Ладно, ладно, успокойся. Ничего я с ним снова не собираюсь. А ты-то куда же, если не в институт или в торговое училище?

– На завод.

– Вот тебе и раз! С полным средним – и на завод учеником слесаря?

– Так и у тебя ведь теперь среднее. Да и на заводе твоем почти все со средним. Многие даже в институтах учатся. Особенно те, что в инструментальном цехе.

– А кого ты там знаешь? – насторожился Грачев.

– Да многих. Рудакова, например, Толю Ямщикова, Валю Куницыну. Они же шефствовали надо мной, когда тебя посадили. Комсорг их цеха тоже очень хороший парень. Но лучше всех Олег Рудаков. Вот уж действительно настоящий человек!..

– Да ты не влюбилась ли в него?

– Если честно тебе признаться, то мне Толя очень нравится… Только ты не подумай, что у меня с ним что-нибудь такое…

– А я и не думаю. Тебе тоже думать об этом рановато.

– За меня можешь не беспокоиться. Лучше слово дай, что не будешь больше с этим бандюгой Лехой иметь дело, чтобы я могла жить спокойно.

Грачев не сразу ей ответил, а она упорно не сводила с него требовательного взгляда.

– Ладно, постараюсь, – произнес он наконец с тяжелым вздохом.

Грачев, конечно, кривил душой. С Лехой он по-прежнему встречался, но теперь уже не у себя дома, как раньше, а на квартире у Лехи.

– К тебе я больше заходить не буду, – заявил ему Леха. – Это опасно.

– Да, пожалуй, – понимающе кивнул Грачев, которого это очень устраивало – от Марины всего можно было ожидать, характер-то у нее отцовский. – О том, что Глафира вернулась из психиатрической, знаешь уже?

– Знаю.

– Она хоть и не совсем еще в себе, но мало ли что…

– Решенный вопрос, – слегка повысил голос Леха, – и хватит об этом! Ну, а ты, значит, опять на тот же завод? Это хорошо. Там инструментальщики высокого класса. Постарайся сойтись с ними поближе. Разведай, кто чем дышит, кто на что падок. Обрати внимание на Вадима Маврина. При случае передай ему привет от Туза. Батюшка еще есть там у них, бывший поп. Чудеса, да и только! Нашел же куда податься из такого доходного места, как церковный приход!

– Да он вовсе и не батюшкой был, а кандидатом богословских наук, богословом, стало быть. А в инструментальном цеху только в шутку называют его Патером, но относятся, в общем-то, уважительно. И, представляешь, у этого бывшего служителя культа – талант слесаря-инструментальщика! Уже по четвертому разряду вкалывает. Мечтает стать настоящим лекальщиком, хотя учится на заочном отделении философского факультета.

– Черт те что, а не завод! Ну, а ты к Петеру этому…

– К Патеру, – поправил Леху Грачев.

– Больно грамотным стал! – стукнул Леха кулаком по столу, но тут же взял себя в руки и продолжал спокойно: – Ты к этому Патеру тоже присмотрись, может, потом пригодится. А сеструху свою постарайся в торговую сеть или в ресторан какой-нибудь определить. Видел я ее недавно. Была задрипанной девчонкой, а теперь смотри какой красоткой стала! Неплохой подсадной уточкой смогла бы нам послужить. Разделяешь мои соображения на этот счет?

– Глупа она еще… – уклончиво отозвался Грачев.

– Ничего, у нее все еще впереди – поумнеет. А теперь давай вздрогнем по чарочке. Давненько мы с тобой этим делом не занимались.

– От этого уволь, – сделал протестующий жест Грачев. – Завтра мне пробу сдавать на пятый разряд, а работенку они мне почти ювелирную дали. С дрожащими после выпивки руками, сам понимаешь, какая будет у меня точность. А нужна микронная. Имеешь представление, что это такое?

– Так на кой же черт тогда тебе хорошие заработки и весь наш бизнес, если выпить как следует нет возможности! – злобно плюнул Леха, но принуждать Грачева не стал – ему не безразлично было, на какой разряд сдаст Павел пробу. – И вот что еще поимей в виду, – заметил ему на прощание Леха, – не вздумай от меня отколоться. Тебя там в колонии хоть и подучили кое-чему, однако без меня ты все еще щенок незрячий.

«Ну, это мы еще посмотрим, кто из нас зрячий, а кто незрячий», – без особого раздражения подумал Грачев, а вслух сказал:

– Это ты зря обо мне так, Леха! Не понимаю я разве, чем тебе обязан. До той школы, какую ты прошел, мне еще далеко, так что мне век в твоих учениках быть.

– То-то же, – самодовольно усмехнулся Леха, звонко хлопнув Грачева по плечу. – Заставлять тебя, однако, не буду. Раз водка может разряду твоему помешать, не пей. А я выпью за твою удачу.