Текст книги "Воскрешение из мертвых (сборник) 1980г."

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

8

Грунина условилась зайти к Насте часов в восемь, когда та вернется с работы. Но дома Татьяна застает одного Андрея. Настя, оказывается, задержалась где-то и вот-вот должна прийти.

«Скорее всего, зашла в магазин купить что-нибудь на ужин в связи с гостьей», – решила Татьяна.

Андрей явно рад ее приходу, не знает, куда посадить.

– Вы не суетитесь, пожалуйста, Андрей Васильевич, – говорит Татьяна, – я у вас дома ведь не в первый раз.

– Я не суечусь, Татьяна Петровна, – смущенно улыбается Андрей, – просто не обучен светскому обхождению, как говорится, и потому у меня все так нескладно…

– Терпеть я не могу этого «светского обхождения»! – восклицает Татьяна. – Обойдемся как-нибудь и без него, мы ведь с вами старые друзья. Ну, как вам «живется» в аспирантуре?

– Интересно, но иной раз вздыхаю по инструментальному цеху, из которого пришлось уйти.

– А мне казалось, что наука вам ближе.

– На заводе мне были нужны умные, талантливые руки, в аспирантуре светлая голова, долговременная и оперативная память, говоря языком кибернетиков. А у меня, наверное, руки талантливее головы.

– Ну, голову-то всем нам нужно бы получше, не поднимать же из-за этого руки вверх?

– Я и не поднимаю. Вздыхаю только. Очень трудно постичь все, что открывается взору. Не хватает целенаправленности, мысли разбегаются от многообразия проблем…

– К проблемам атеизма не охладели еще?

– Напротив, с большим увлечением работаю над своей диссертацией о буржуазных фальсификаторах корней религии на Руси и о положении церкви в Советском Союзе. Стараюсь вникнуть в суть утверждений некоторых преподавателей православных духовных академий в Нью-Йорке и Париже, считающих, что русский народ был, есть и остается «народом-богоносцем».

– Что вы, Андрей Васильевич, неужели до сих пор тужатся над этими проблемами православные богословы?

– Изо всех сил пытаются запутать этот давно уже решенный нашими историками вопрос, – смеется Андрей. – А что касается русского православного духовенства и религиозности русского народа, то лучше Белинского в его гневном письме Гоголю никто, пожалуй, не сказал. Я вам сейчас прочту кое-какие строки из него.

Андрей достает из книжного шкафа книгу с закладками, открывает нужную страницу и почти декламирует:

– «Неужели же в самом деле вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества? Про кого русский народ рассказывает похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочку и попова работника. Не есть ли поп на Руси для всех русских представитель обжорства, скупости, низкопоклонства, бесстыдства? И будто всего этого вы не знаете? Странно!..» Слушайте дальше, – перелистывает страницу Андрей. – «По-вашему, русский народ самый религиозный в мире: ложь! Основа религиозности есть пиетизм, благоговение, страх божий. А русский человек произносит имя божие, почесывая себя кое-где. Он говорит об образе: годится – молиться, а не годится – горшки покрывать.

Присмотритесь попристальней, и вы увидите, что это по натуре глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности».

– Позавидуешь темпераменту «неистового Виссариона»! – восклицает Татьяна.

– Мне бы хоть малую частицу его таланта и темперамента, – вздыхает Андрей. – А ведь он так гневно не кого-нибудь, а писателя, о котором в том же письме вон что писал: «Да, я любил вас со всею страстью, с какою человек, кровно связанный со своей страною, может любить ее надежду, честь, одного из великих вождей ее на пути сознания, развития, прогресса». Кто еще решился бы сказать такое автору «Мертвых душ»? Но вот, кажется, и Настя!

Он спешит к входной двери и стремительно распахивает ее. У порога стоит Настя с тортом в руках и авоськой, полной свертков.

– Я так и знала, что вы из-за меня бегали по магазинам! – укоризненно говорит Татьяна. – Я ведь к вам по делу…

– Вовсе не из-за вас, мы и сами любим полакомиться. Пока я буду готовить ужин, расскажите, пожалуйста, что у вас нового.

Татьяна кратко сообщает все, что узнала от Лазарева, и спрашивает, помнит ли Настя комиссара милиции Ивакина.

– Еще бы не помнить! – отзывается Настя. – Ивакин, правда, тогда полковником был…

– Тот день у меня на всю жизнь в памяти останется, – перебивает Настю Андрей. – И не потому, что чуть было богу душу не отдал, а потому, что именно тогда окончательно прозрел.

– А как по-вашему, только ли инсценировку общения со всевышним затевал магистр Травицкий?

– Теперь не уверен в этом. Была у него, пожалуй, еще какая-то цель.

– Не будем пока ломать голову над этим, – говорит Татьяна. – Но у меня тоже к вам вопрос: где сейчас Травицкий? Не знаете? Мы тоже пока не знаем. А был в Одесской духовной семинарии. И знаете вместе с кем? С Корнелием Телушкиным. Да, тем самым, о котором я вам в свое время рассказывала. Он тоже теперь богослов. Духовную академию, оказывается, окончил.

– Чудеса! – качает головой Десницын.

– Непонятно, только, почему Телушкин убыл вдруг куда-то. Предполагается, что в другую семинарию…

– Убыл, говорите? – оживляется Андрей. – Уж не в нашу ли, Благовскую? Сообщил мне мой дед Дионисий, что в семинарии у них преподаватель новый.

– А зовут его как? Не отцом ли Феодосием?

– Именно отцом Феодосием! Так это Корнелий Телушкин, значит?

– Похоже, что он…

– А что, если бы тебе самому в Благов съездить? – предлагает Настя. – И деда навестишь, и к отцу Феодосию лично присмотришься. Я думаю, Дионисию Дорофеевичу не трудно будет тебя с ним познакомить.

– Не возражаю, – соглашается Андрей.

– Может быть, и вы с ним, Татьяна Петровна? – обращается Настя к Груниной. – Без вашего руководства Андрей может ведь все дело испортить. Остановитесь у моих стариков под видом дальней родственницы. Я их предупрежу и подготовлю. Дома моих родителей и деда Дионисия стоят друг против друга, так что вы будете все время с Андреем рядом.

– Боюсь, как бы мой приезд не насторожил «отца Феодосия».

– Чем? В городе, кроме местной милиции, вы для всех – «прекрасная незнакомка».

– Будем считать, что вы меня уговорили, – улыбаясь, соглашается Татьяна.

За чаем они шутят, говорят о разных пустяках и ни слова о Вадиме и Варе, будто боятся вспомнить об этом. Даже когда Андрей пытается завести разговор об Олеге, Настя незаметно толкает его локтем в бок, и он умолкает. Но зато, когда Настя посылает его за чем-то на кухню, Татьяна сама заводит разговор о Рудакове.

– У меня такое впечатление, что вы все меня в чем-то вините. Может быть, даже не вслух, а молча, про себя… Считаете, наверное, что я не права в наших взаимоотношениях с Олегом. Могу я с вами поговорить откровенно?…

– Подождите, – шепчет Настя. – Сейчас ушлю куда-нибудь Андрея… Сходи-ка к Мартыновым, Андрюша! – повышает она голос, чтобы Андрей услышал ее на кухне. – Возьми у них наш магнитофон, я хочу Татьяне Петровне свою фонотеку продемонстрировать… – Теперь мы можем спокойно поговорить, – подсаживается Настя поближе к Груниной, когда Андрей уходит. – Мартыновы – это наши соседи, от них он так быстро не вернется. А теперь о ваших взаимоотношениях с Олегом. Если хотите знать мое мнение, то я просто вас не понимаю…

– Чего же именно не понимаете? Того, что у нас с Олегом отношения не складываются? В этом я и сама пока не разобралась. Олег вам что-нибудь говорил…

– Ну что вы, Татьяна Петровна! Вы же знаете Олега, разве он станет об этом… Но нам казалось…

– Ах, вам казалось, что у нас все должно завершиться так же, как у Анатолия с Мариной или как у вас с Андреем? – с едва сдерживаемым раздражением перебивает Настю Татьяна.

– Зачем же так упрощать, Татьяна Петровна? У нас с Андреем тоже было не так уж просто.

– Я не упрощаю, а уточняю, – невесело улыбается Татьяна, досадуя на себя, что затеяла этот разговор. – Но, в общем-то, вы ждете от нас чего-то близкого к такому финалу. Для этого Олег должен бы был хоть сказать мне о своих чувствах…

– Значит, он почувствовал, как будет встречено его признание. А вы не догадываетесь разве, что он вас любит? Какие слова могут сравниться с этим?

– Я и не ждала от Олега никаких признаний, – взяв себя в руки, уже спокойно говорит Татьяна. – Однако вы принимаете только сторону Олега, а подумал ли кто-нибудь, каково мне? Мы с вами примерно одних лет, и вам легко было бы понять меня…

– Как – одних лет? – восклицает Настя. – Разве вам тридцать пять?

– Мне тридцать четыре, а ему двадцать восемь. Вот какая, как говорится, арифметика, – снова грустно улыбается Татьяна.

– А Олег знает об этом? – спрашивает Настя наконец.

– Мы с ним об этом не говорили. На вид мне, пожалуй, не дашь столько, и ему, наверное, кажется…

– Ничего ему не кажется, Татьяна Петровна! – укоризненно качает головой Настя. – Человеку, который любит вас так, как Олег, не до ваших анкетных данных. Как же вы этого не понимаете?

– Наверное, я действительно чего-то не понимаю, – почти равнодушно произносит Татьяна.

Насте становится вдруг очень жаль Татьяну, и она порывисто обнимает ее:

– Простите меня, ради бога! И пошлите к черту всех, кто лезет к вам в душу, в том числе и меня. Вы с Олегом и сами во всем разберетесь, правда ведь?

– Правда, Настя…

В это время хлопает входная дверь, и появляется Андрей с магнитофоном.

– Еле вырвался от этих Мартыновых! – отдуваясь, говорит он. – Заставили-таки выпить за здоровье главы семейства. У него сегодня день рождения.

9

По паспорту Телушкину сорок, но выглядит он гораздо моложе, и у шестидесятилетнего ректора Благовской семинарии язык не поворачивается называть его отцом Феодосием. И вообще неприятен ему чем-то этот выскочка, которому без защиты диссертации собираются присвоить звание магистра богословия… Его эрудиции проповедника можно, конечно, позавидовать, но все это ректору не по душе. Что, однако, поделаешь, если у отца Феодосия «рука» в епархии, как говорят прихожане. А скорее всего, покровители его где-то повыше, так что лучше с ним не связываться.

Все эти беспокойные мысли приходят в голову ректору бессонной ночью. Хоть и грехом считает, но принял он сегодня на ночь снотворное, да не подействовало, видно. От неприятных мыслей теперь не уйти. Нужно было не поддаваться уговорам Феодосия.

Сам он, и как ректор, и как духовное лицо, всегда был против новшеств. Воззрений обновленческого митрополита Введенского и других реформистов православной церкви он никогда не разделял и в душе, видит бог, всегда будет против этого. Ибо до какого же предела может видоизменяться религия, оставаясь религией?

Жизнь, правда, идет, а господь не желает ни во что вмешиваться, вот и стареют многие догмы. Православие не одно столетие утверждало богоустановленной царскую власть. В этом была сущность всего того, чему учило Евангелие, смысл всех православных канонов и сама душа православного христианства. Но царская власть оказалась зыбкой. Пришлось приспосабливаться и, как говорит отец Феодосии, «проявлять гибкость, пока позвоночник не сковали соли полиартрита».

Это он очень метко заметил, и в переносном и в прямом смысле, ибо ректору Благовской семинарии действительно не дает по ночам покоя этот адов полиартрит. Да и днем теперь с посохом приходится перемещаться. Слава богу еще, что семинаристы думают, будто посох у него для солидности…

А Советскую власть православной церкви пришлось не только признать, но и пересмотреть все прежние ее воззрения на происхождение и природу светской власти вообще. Когда становится невозможным совместить устаревшие догмы религии с реальной жизнью, приходится поступиться традиционным консерватизмом во имя сохранения самой религии и идти на ее обновление.

Понимая все это, ректор не упрямится, когда на него наседают модернисты. Даже такому фанатику, как Травицкий, пришлось разрешить его сумасбродный эксперимент. Как плачевно, однако, кончилось все это! Чудом сами-то уцелели…

И все-таки духовные власти продолжают покровительствовать модернистам. Дали даже понять, что Феодосий переведен в его семинарию с целью осовременить ее, привлечь в стены ее побольше молодежи.

Делать что-то, конечно, надо, а то можно растерять и семинаристов и прихожан местных церквей.

…Отец Феодосий приходит ровно в восемь, как условились. Ректор с укоризной смотрит на его отпущенные по нынешней моде волосы и щеголеватую бородку. Уж очень много общего у него с Травицким, только у того был в глазах фанатический блеск, а у этого расчетливость. Смотрит так, будто приценивается, и не поймешь: то ли купить собирается, то ли продать. Говорит, однако, почтительно, вкрадчивым, хорошо поставленным голосом. И логично, убедительно, а ректору так и хочется повысить голос и прикрикнуть на него, даже топнуть ногой, чего он обычно никогда себе не позволяет.

– Нам за Западом не угнаться, отец Феодосий, да и нет нужды. У нашей церкви свой путь, – спокойно, не роняя достоинства, произносит ректор.

– У всех религий один путь, отец Арсений. Падет одна, отзовется сие на иных. А католическое христианство нам не враждебно, у него есть чему поучиться. Оно поболее нашего ломает голову, как сохранить в людях веру. Не попытаться ли и нам подкрепить веру в творца? Но не только с помощью Библии.

– Пробовали уже с помощью одного научного эксперимента.

– Я догадываюсь, на что вы намекаете, отец Арсений. Эксперимент магистра Травицкого имеете в виду? Выходит, что и он переусердствовал. А я не предлагаю никаких экспериментов. Все будет тихо, без взрывчатки и прочих световых и звуковых эффектов.

– А сколько это «тихое чудо» будет стоить? – прищуривается отец Арсений.

«Смиренный вроде старикашка, – с досадой думает о ректоре Феодосий, – а сколько ехидства! Похоже, что не такой глупый, каким его Травицкий изобразил…»

– Ни копейки не будет это стоить православной церкви и нашей семинарии, хотя послужит укреплению веры сильнее многих наших проповедей.

– Прискорбно признаваться, но я в такого рода чудеса не очень верю.

– А вам не кажется, отец Арсений, – хмурится Феодосий, – что своим неверием в чудо…

– Не будем, однако, ожесточаться в споре, – примирительно говорит ректор, – прошу вас только как можно проще изложить вашу идею. Мои мозги традиционалиста не все в состоянии осмыслить…

– Не надо прибедняться, отец Арсений, – дай бог такие мозги всякому! Идея моя к тому же проста. Она обращена к тем верующим, которые ежедневно поглощают потоки информации. От радио не заткнешь ведь уши, перед телевизором не будешь сидеть с закрытыми глазами. Хотим мы или не хотим, но современная наука все более закабаляет современного человека, в том числе и наших прихожан. Они ей верят все больше. Многие ученые считают, например, что разумная жизнь в нашей Галактике не столь уж частое явление.

– Но все равно все, даже те, кто с высшим образованием, особенно если с гуманитарным, слепо верят в пришельца с иных планет…

– Я знаю это, отец Феодосий, – устало кивает головой ректор.

– На этой вере в пришельцев и зиждется моя идея. У нас-то с вами нет никаких сомнений в существовании всемогущего бога, однако утверждать эту истину ссылкой только на Библию, которую критикуют теперь даже богословы, становится все труднее. Так пусть же убедят неверующих в существовании всевышнего «пришельца»!

– Каким же образом? – разводит руками ректор. – Не дожидаться же нового их пришествия?

– В этом и нет нужды. Нам достаточно и первого их визита. Вернее, следов первого их пришествия. Конечно, это не должно иметь ничего общего с наивной демонстрацией могущества их механизмов, с помощью которых они будто бы помогали египтянам сооружать пирамиды, а жителям острова Пасхи перетаскивать и устанавливать их многотонных идолов. Это работа не для пришельцев и даже не для их роботов.

– Какой же еще зримый след могли они оставить? – недоумевает ректор.

– След мудрых мыслей, отец Арсений! Неоспоримое доказательство своего интеллектуального могущества. Я не захватил с собой древние книги, найденные мною в подвале архиерея Троицкого. Мне известно, что и вы ими интересовались. Они, правда, в плачевном состоянии. Время, к сожалению, делает свое разрушительное дело, не щадя даже священных писаний. Прочесть все же кое-что можно. Напечатаны эти книги на древнецерковнославянском языке, которым вы владеете. Дело тут даже не в тексте, смысл которого туманен и неполон из-за отсутствия некоторых страниц. Говорится, однако, о каком-то пришествии…

– Почему о каком-то? – удивляется ректор. – По-моему, речь там идет о пришествии Христа.

– Имя Христа на уцелевших страницах не упоминается, и потому толковать это можно всяко. И как пришествие инопланетян в том числе. Давайте опустим на время вашу точку зрения, отец Арсений, а станем на ту, согласно которой речь может идти об инопланетянах. И тогда непонятные римские цифры в тексте, как, например, «III. X^х», обретут смысл. Запишем теперь это арабскими цифрами, и у нас получится: 3.10¹⁰. Знаете, что это такое? Скорость света в секунду! Ибо три на десять в десятой степени составляет тридцать миллиардов сантиметров, или триста тысяч километров. Стало быть, тут запечатлена одна из мировых физических констант, которая не могла быть известной ни одной светлой голове того времени. С достаточной точностью скорость света установили только в нашем веке.

– А как же попала эта константа в древние книги?

– Если считать, что в книгах этих говорится о пришельцах из иных обитаемых миров, все станет понятным. Кстати, там есть и другие не менее любопытные цифры. «II II III СМLХХV», например. Конечно, не сразу догадаешься, что это такое. А это, как я полагаю, цифровое выражение так называемого дефекта массы. Правда, для этого нужно еще проставить знаки между римскими цифрами следующим образом: «II + II = III, СМ1ХХУ». Записанное арабскими цифрами, это будет выглядеть так: 2 + 2 = 3,975. Это и есть цифровое выражение синтеза ядер или дефекта массы двух атомов дейтерия, слившихся в один атом гелия.

– А вы откуда о всех этих премудростях так осведомлены? – удивляется ректор.

– Я до духовной академии в университете учился, отец Арсений, на факультете теоретической физики. А что означает этот дефект массы, я постараюсь сейчас объяснить…

– Не надобно, отец Феодосий! – машет руками ректор. – Мне этого все равно не понять. Это что-то имеющее отношение к водородной бомбе?

– Да, к термоядерным реакциям. Случайно это или не случайно в древних книгах? Я думаю, что не случайно. Тут должна бы быть еще и формула, в которой энергия равна произведению массы на скорость света в квадрате. Наверное, пришельцы пытались как-то втолковать все это тогдашним летописцам, но тем, конечно, были понятны только цифры, которые они перевели, видимо, с двоичной системы счисления пришельцев на десятичную землян римскими цифрами. Пусть теперь кто-нибудь еще попробует объяснить смысл этих цифр в старинных священных книгах по-другому…

– У вас все логично, отец Феодосий, не пойму только, зачем вы мне все это говорите?… В чем ваш замысел заключается?

– Затем, отец Арсений, чтобы доказать более убедительно, чем сделал это Дэникен, что на нашей планете действительно побывали пришельцы из космоса.

– А кто такой Дэникен?

– Один из ярых проповедников идеи космических пришельцев. По его книге поставлен в Западной Германии фильм «Воспоминание о будущем». Он шел и, кажется, идет еще на наших экранах. На Западе много шума наделала и другая книга – «Вечный человек». Ее написали французы Луи Повел и Жак Бержье. Они тоже пытались доказать пришествие инопланетян на нашу Землю. Но как? Ссылками на предположения, что в древности об этом событии существовали «какие-то записи». Еще кто-то из западных богословов утверждал, будто в Ветхом завете упоминается о сложном строении атома и законе всемирного тяготения. А вы, отец Арсений, обнаружили что-нибудь подобное в Библии?

Ректор очень внимательно и настороженно слушает Феодосия, отдавая должное и его знаниям и умению логически мыслить, а сам думает: «С какой же целью завел он этот разговор?…»

– Зато обнаруженные мною цифры в древних книгах уже не туманный миф, а сама реальность, – продолжает отец Феодосии. – Любая комиссия подтвердит вам это. Нужно только привести в порядок полуистлевшие страницы. Их, к сожалению, нельзя переносить и демонстрировать, они рассыплются от ветхости. Их текст необходимо размножить и обязательно на древнецерковнославянском. А подлинники под колпак, дабы уберечь от тления. Будут они у нас эталонными, так сказать.

– Как же, однако, собираетесь вы размножить их, да еще на древнецерковнославянском? Сейчас, наверное, ни в одной типографии и шрифтов-то таких нет.

– Было бы ваше согласие. У меня есть на примете умелец, мастер на все руки. Ему все посильно. Только нужно бы зачислить его в штат нашей семинарии слесарем-водопроводчиком хотя бы…

– А этот «умелец» верующий?

– Он потрясен и деморализован трагической гибелью своей жены, ушел с завода и хочет искать утешения под кровом православной церкви.

– Ну хорошо, мы найдем ему должность.

Даже у себя дома ректор долго не может успокоиться. С одной стороны, он понимает, что Феодосий слишком уж вольно трактует обнаруженные им цифры. Но, с другой стороны, любой изолированный факт сам по себе мертв, пока его не обоснует умный (а подсознание подсказывает: «Может быть, еще и ловкий») комментатор. Хотелось бы, конечно, остаток дней своих прожить тихо, спокойно (и снова голос изнутри: «Честно»), но уж такое время сейчас, что так не только не проживешь, но еще и с амвона, или, как говорят миряне, со сцены сойдешь раньше времени. Другие, более прыткие, вмиг тебя обойдут, себя и церковь прославив.

А церкви сейчас ох как трудно! Ректор всегда был лоялен к Советской власти. Конечно, она ведет атеистическую пропаганду, но, по мнению отца Арсения, не очень эффективно, гораздо больше делают сама советская действительность и достижения современной науки.

Вот и приходится бороться изо всех сил за тех, кого атеисты относят к «обыкновенным верующим». Они составляют большинство посещающих церкви, и без их «гривенников и полтинников», как цинично выразился отец Феодосий, оскудела бы церковная касса. Они-то как раз и прислушиваются к модернистскому толкованию отдельных положений вероучения.

Закрыть, может быть, глаза и дать возможность этому Феодосию осуществить свой замысел?…

Так и не придумав ничего более приемлемого, отец Арсений засыпает наконец тревожным сном.