Текст книги "Воскрешение из мертвых (сборник) 1980г."

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Николай ТОМАН
ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ (сборник)

ПРЕСТУПЛЕНИЕ МАГИСТРА ТРАВИЦКОГО

1

Если бы Травицкий знал, что сестра покойного архиерея, ведавшего местной епархией, окажется такой упрямой старухой, он бы, пожалуй, отказался от встречи с ее внуком, кандидатом физико-математических наук Ярославом Куравлевым. Даже когда Травицкий сообщил ей, что он магистр богословия и преподает в местной духовной семинарии, это не смягчило ее.

– Пока вы не скажете, зачем вам мой внук, я не пущу вас к нему, – твердо стоит она на своем. – Он не совсем здоров. Врачи предписали ему полный покой, и я должна знать, о чем будет разговор.

– Это мне трудно объяснить…

У Травицкого уже не остается никаких сомнений – она не пустит его к внуку. Но тут появляется сам Куравлев.

– Вы так громко разговаривали, что я все слышал, – обращается он к Травицкому. – Раздевайтесь, пожалуйста.

– Но ведь тебе нельзя, Слава… – пытается протестовать бабушка.

– Нет, лучше уж я с ним поговорю, – перебивает ее Куравлев, – буду знать, зачем к нам пожаловал магистр богословия.

– Ну, как знаешь…

Травицкий снимает пальто и идет вслед за Куравлевым.

– Садитесь, – кивает Куравлев на кресло в углу одной из комнат просторного архиерейского дома, – и рассказывайте, что вас ко мне привело.

– Я читал вашу статью в «Журнале Московской патриархии». В ней говорилось о возможности экспериментального, так сказать, общения со всевышним…

– Да, но ведь я опубликовал ее почти год назад.

– Дело, видите ли, в том, что нашу семинарию посетил недавно подмосковный священник отец Никанор…

– Пожалуйста, покороче.

– Извините, но я и так лишь о самом главном… Из случайно услышанного мною разговора этого священника с его племянником-семинаристом я узнал, что похожий эксперимент замышляется еще какими-то физиками. Возможно ли это, однако?

– А какой эксперимент? – заметно оживляется Куравлев. – Физический или математический?

– Кажется, физический, ибо с помощью какой-то аппаратуры.

– А они не шарлатаны, эти физики?

– Отец Никанор уверяет, что они порядочные люди, искренне верящие в бога. Вот и хотелось бы знать ваше мнение, осуществимы ли их замыслы?

– Не знаю.

– Но ведь вы писали…

– Да, я писал, но о математическом эксперименте. Вернее, о математической модели всевышнего. Для людей, далеких от современной науки, наверное, это звучит кощунственно…

– Простите, пожалуйста, что я перебиваю вас, но я смыслю кое-что в современной науке. До духовной академии учился в университете. Слежу и теперь за развитием естественных наук.

– Боюсь, что вам все равно меня не понять.

– Почему же…

– Для вас ведь математика всего лишь наука о количестве, – почти с нескрываемой досадой перебивает его Куравлев. – А на самом деле ни одно значительное исследование современной математики просто невозможно выразить через понятие количества. Математика потому и покорила физику, что давно уже стала неколичественной и неметрической. С ее помощью я берусь доказать все, что угодно. В том числе и существование всевышнего…

– А без математики?…

– Едва ли… Одними логическими рассуждениями сделать это вообще немыслимо. Тут мы упремся в такие парадоксы, которые ничего от могущества всевышнего не оставят.

– Даже так?

– Ну вот возьмите хотя бы такое: может ли всевышний создать камень, который сам не сумеет поднять?

– Этот парадокс мне известен, – улыбается Травицкий. – К счастью, наши семинаристы не задают нам пока таких вопросов. А то что же получается: если всевышний не сможет создать такого камня, значит, он не всемогущ? А если создаст, по не сможет поднять, то тоже ведь не всесилен?

– А между прочим, этот парадокс лишь один из многих, связанных с математическим понятием бесконечности.

– Я имею некоторое представление и об этом, – не без самодовольства замечает Травицкий. – И такие понятия математической бесконечности, как деление нуля на нуль и бесконечности на бесконечность, не кажутся мне нелепыми. Ну, а вы не потеряли еще охоты поставить свой эксперимент?

– Надеюсь его поставить, – убежденно заявляет Куравлев.

Но в это время слышится строгий голос бабушки:

– Ярослав!

– Ну, я не буду вас больше беспокоить, – поспешно поднимается со своего кресла Травицкий. – Извините, ради бога…

Магистр богословия Стефан Травицкий действительно учился когда-то в университете и покинул его, усомнившись в возможности постичь абсолютную истину. А знакомство молодого Травицкого с богословами соблазнило его возможностью «богопознания». Вот он и оказался в духовной академии. Немалую роль в этом сыграл и дядя его, доктор богословия.

Познать бога оказалось, однако, еще труднее, чем проникнуть в тайны природы. О том свидетельствовали не только католические, но и православные богословы. Один из них признался даже: «Бог столько познается нами, сколько может кто увидеть безбрежного моря, стоя на краю его ночью с малою в руках зажженною свечою».

Стефан Травинский и прежде не верил, тем более не верит теперь в того примитивного бога, о котором повествуют Библия и другие священные книги. Для него не существует ни иудейского Яхве-Иеговы, ни исламского Аллаха, ни христианской троицы. В этих вопросах он вполне разделяет точку зрения атеистов, считающих, что люди создали богов по образу своему и подобию.

В откровенных беседах со своим дядей, правоверным православным богословом, он признался, что верит лишь в высшую нематериальную силу, будто бы сотворившую мир, давшую ему определенное устройство и управляющую им. Но сам дядя не был уверен в искренности и этой его веры. В глубине души он считал своего племянника приспособленцем, специализирующемся на модернизации обветшалых религиозных догматов.

В богословских статьях, которые он теперь все чаще посылал в «Журнал Московской патриархии», Травицкий стал сначала осторожно, а затем все более уверенно высказывать свои идеи. Вдохновляли его на это эксперименты ватиканских коллег, смело осуществляющих «адджорнаменто» – осовременивание католической церкви.

Магистр Травицкий внимательно читал все, что сообщалось о ватиканских соборах и его сессиях. Ему особенно запомнилось выступление индийского епископа Соуза, заявившего, что церковь всегда опаздывала, когда речь шла о проблемах науки. В самом деле – сколько же можно плестись за наукой, за ее новыми открытиями, чтобы потом истолковывать их в религиозном духе. Не пора ли переходить в контратаку и самим открывать или хотя бы предсказывать новые явления природы? А еще бы лучше – поставить какой-нибудь эксперимент. Такой, например, как «общение со всевышним», предложенный Куравлевым.

Сообщение отца Никанора о каких-то физиках, уже поставивших или собирающихся ставить почти такой же эксперимент, тоже может пригодиться. Подобная идея могла возникнуть, скорее всего, у авантюристов, но весьма возможно, что они и не мошенники вовсе, а люди, свихнувшиеся на религиозной почве. В противном случае они обратились бы за помощью не к подмосковному священнику, а в синод или к самому патриарху.

Нужно бы найти поскорее этих людей и поговорить с ними. А потом, если только они окажутся достаточно вменяемыми и действительно сведущими в науках, связать их с Куравлевым и помочь всем необходимым для их эксперимента. И независимо от его исхода сообщить об этом не только в «Журнал Московской патриархии», но и в заграничную католическую прессу.

Магистр так вдохновлен этой идеей, что готов действовать немедленно. Надо бы сразу к главе епархии, но лучше сначала к ректору семинарии, к отцу Арсению, хотя его не так-то просто вдохновить на такое дело. Он типичный традиционалист, отвергающий не только аллегорическое толкование Библии, но и частичную ее модернизацию.

При всем своем традиционализме отец Арсений, однако же, не глуп и понимает, что без этого теперь нельзя, не та ныне паства. Должен, значит, уразуметь, как важно подкрепить библейские тексты научным экспериментом.

– Как упустить такой случай, отец Арсений? – спрашивает его Травицкий, изложив свой план розыска экспериментаторов. – Представляете, как укрепится вера, если удастся принять какой-нибудь знак всевышнего?

– Да, заманчиво, конечно, – без особого энтузиазма соглашается с ним ректор, а сам думает: «Гордыня в нем это… Жажда славы… Разве ж бог и без того не подает нам вести о себе любым творением своим, кои зрим вокруг…»

Отец Арсений далеко не молод. Он окончил духовную академию еще в ту пору, когда всех этих новых веяний не было и в помине. А теперь, вслед за папами римскими да кардиналами католическими и наши православные богословы стали почитывать научные книги и даже сочинения Маркса. Отсюда и сомнения во всевышнем и потребность в доказательстве его существования. Американский богослов Чарльз Генри заявил даже, будто наука управляет центром человеческой культуры, а религия влачит существование перемещенного беженца…

Надо было бы сказать этому честолюбивому богослову все, что он о нем думает, предостеречь его от соблазна, а он опасается, что будет это расценено магистром как дремучее его невежество.

– Решить этого сам я не властен, – молвит наконец ректор после долгого раздумья. – Надобно посоветоваться с главой епархии.

В тот же день он отправляется к викарному епископу – помощнику епархиального архиерея. А несколько дней спустя приходит указание – откомандировать Травицкого в распоряжение епархии.

Архиерей, прежде чем начать разговор с магистром, пристально всматривается в его лицо.

– Так вы, значит, полагаете, что экспериментаторы, о коих поведал вам подмосковный священник, не шарлатаны? – спрашивает он Травицкого и, не ожидая ответа, продолжает: – Допустим, что это так. А что же далее?

– Они, видимо, без средств, и им надо бы…

– Согласен, им надобно помочь. А как? Привезти сюда? Но как же быть с синодом? Без его ведома сие негоже… Ну, а если доложить, могут и не нам это поручить. Там у них под боком духовная академия с докторами богословия. Я бы и сам на их месте именно так и распорядился. Однако ж жаль упускать такое… У нас в семинарии тоже есть люди мыслящие, образованные – вы, Дионисий Десницын, внук его Андрей. Конечно, средств может не хватить. Неизвестно ведь, во сколько все это обойдется.

У Травицкого есть свои соображения на этот счет, но архиерей не дает ему их высказать. Сделав знак магистру, чтобы тот помолчал, он некоторое время прохаживается по своему просторному кабинету.

– Вот что давайте предпримем, – решает он наконец. – Найдем сначала этих экспериментаторов, а там видно будет. А пока об этом никому ни слова. У вас есть где остановиться в Москве?

– Сестра у меня там.

– Вот и поедете в столицу к родной сестре в гости.

2

В Москву Травицкий прибывает ранним утром. Добравшись на такси до квартиры сестры и позавтракав, магистр в тот же день пригородным поездом едет в Тимофеевку. Отца Никанора застает он в церкви в обществе дьякона Епифания. Судя по всему, они готовят храм к вечерне.

Отец Никанор тотчас же узнает Травицкого и спешит к нему с таким радушием, какого магистр явно не ожидал. И вообще по всему видно, что он не только рад, но и крайне польщен визитом богослова.

Не дав Травицкому возможности объяснить причину столь неожиданного посещения, отец Никанор торопится познакомить его с дьяконом. Потом ведет к иконостасу, ибо от своего племянника-семинариста знает, что магистр большой знаток старинной иконописи.

«Похоже, что этот молодой и, видимо, недалекий священник по-настоящему счастлив и вполне доволен своей судьбой, – думает магистр. – Он, конечно, и рясу свою носит не без гордости и все службы совершает самозабвенно…»

Надолго ли только хватит этого рвения? Хоть он и глуп, но рано или поздно возникнет же и перед ним вопрос: есть ли все-таки тот бог, которому так преданно он служит? А чтобы подобным простакам не искать ответа на такие вопросы, он, мыслящий и многое постигший богослов Травицкий, должен сделать все возможное, чтобы укрепить их в этой вере. И если это ему удастся, православная церковь не останется перед ним в долгу…

– А экспериментаторам, о которых вы племяннику своему рассказывали, какие же иконы подарили? – как бы между прочим, спрашивает Травицкий отца Никанора, все еще любуясь иконостасом.

– Да, пришлось им помочь, – вздыхает отец Никанор, и в тоне его улавливает Травицкий нотки тревоги. – Полагая замысел их делом богоугодным, подарил я им несколько иконок, кои обратили они на приобретение научной аппаратуры…

– Вы напрасно оправдываетесь, отец Никанор, – спешит успокоить его Травицкий. – Я не вижу в этом ничего не дозволенного и вспомнил-то о них так просто, глядя на этот чудесный иконостас. Ну, а экспериментаторы-то добились ли чего?

– О том не ведаю, – снова вздыхает отец Никанор.

«Видно, не очень удачно повел я разговор, – досадует на себя Травицкий. – Похоже, что побаивается он ответственности за разбазаривание церковного имущества, дорожит местом…»

– Вы говорили, будто один из них реставратором у вас работал? – снова обращается он к отцу Никанору.

– Действительно работал, а теперь не является не только в храм мой, но и в соседний, в коем получил большой заказ на роспись стен.

– Заболел, может быть?

– Право, не ведаю…

– Могло и случиться что-нибудь.

– А что же? Бог если только покарал? Всевышнему могло и не понравиться вмешательство в его дела…

– Это, конечно, не исключено, – соглашается с ним богослов. – Поинтересоваться их судьбой нужно бы, однако. Вы знаете, где они живут?

– У художника Лаврецкого был однажды.

– А адрес физика вам разве не известен?

– К сожалению, неведом. Я с ним у Лаврентьева встречался, на Трифоновской улице, в доме не то двадцать один, квартира тринадцать, не то тринадцать, квартира двадцать один.

Травицкому уже ничего более не нужно от отца Никанора, и он лишь подыскивает благовидный предлог, чтобы распрощаться. А спустя полтора часа магистр нажимает кнопку звонка у дверей квартиры Михаила Лаврентьева.

Открывает ему худенькая старушка в черном платье. Она представляется Дарьей Петровной Лаврентьевой – матерью Михаила.

– А вы по какому же поводу к нему? – впуская Травицкого, настороженно спрашивает она, близоруко всматриваясь в его холеное лицо с аккуратной бородкой.

Осмотревшись и заметив в углу комнаты старинный киот с иконами, Травицкий решается назвать себя:

– Я, матушка Дарья Петровна, богослов, преподаватель духовной семинарии…

– А, к Мише, наверно, насчет заказа? – живо перебивает его старушка. – Не в пору, однако. Выслан Миша из Москвы, а ведь какой мастер был святые лики писать!

– Как – выслан? Неужели…

– Да нет, батюшка, – перебивает его Дарья Петровна, – не за ремесло свое, а из-за приятелей своих. Тех и вовсе свободы лишили, а мой выслан только.

– За что же, однако?

– Ох, не ведаю я того, – тяжко вздыхает старушка, осеняя себя крестным знамением. – Изобрели они вроде что-то да и запродали чуть ли не за границу…

– А что же именно изобрели, не знаете?

– Миша мне ничего об этом не рассказывал. Видно, не велено было. Но, кажется, придумали аппарат какой-то для общения аж с самим господом богом… Это я случайно услышала, когда его приятель, инженер какой-то или, кажется, физик, на квартире тут у нас в прошлом году с тимофеевским батюшкой отцом Никанором разговаривал. Уж потом Миша сам мне рассказал, что забрали того физика и еще какого-то их компаньона за общение уже не с господом, а с иностранцами. Видно, продали они им аппарат свой для переговоров со всевышним. Может, бог их за то и покарал…

Спустя два дня магистр Травицкий докладывает о результатах своей поездки епархиальному архиерею.

– Как вы думаете, продали они свою аппаратуру иностранцам или нет? – озабоченно спрашивает его архиерей.

– Думаю, что это им не удалось, раз в дело вмешалась госбезопасность…

– Ну, а если все-таки они ее продали, а уже потом попались? Тогда этот эксперимент там, на Западе, непременно поставят.

– Вне всяких сомнений. Потому и надо бы поторопиться, чтобы их опередить…

– Опередить?

– Да, с помощью Куравлева. Раз подобная идея родилась почти одновременно у разных людей, значит…

– Теперь в этом не может быть сомнений. Нужно действовать.

3

На улице уже темно, но Андрей сразу же узнает Настю Боярскую. Она идет впереди него с небольшим чемоданчиком в руках, видимо тоже только что вернулась из Москвы. Она теперь часто приезжает к своим родителям. В одном поезде, значит, ехали. Он, правда, не из Москвы, а из областного центра, но все равно мог бы оказаться с нею в одном вагоне. Ну, а что, если бы даже ехал он с нею вместе? Теперь они при встречах лишь кланяются друг другу, а то, что живут по соседству, имело значение только в детстве, когда ходили в одну и ту же школу. Их разделяет большее, чем сближает…

И все-таки поездка в одном вагоне с Настей была бы ему приятна, и он досадует на себя за упущенную возможность посидеть с нею рядом.

Конечно, теперь смешно вспомнить это, а ведь мальчишкой он пытался как-то объясниться ей в любви… Она не красавица, но энергичные черты ее лица, почти геометрически точный излом бровей, шея, чем-то напоминающая шею Нефертити, – все это по-прежнему представляется Андрею прекрасным, но почти таким же далеким, как сама египетская царица Нефертити. Разошлись их пути, и значительно: она окончила аспирантуру и работает теперь над темой, посвященной философским вопросам современного естествознания, а он кандидат богословия, преподаватель местной духовной семинарии.

Как, однако, слабо освещены улицы. Если бы не снег, Настю уже нельзя было бы различить. А что, если догнать ее и поздороваться?

Неудобно, пожалуй… Вон к тому же подходят к ней какие-то парни – знакомые, наверно. Но нет, не похожи что-то на знакомых. Да и держатся вроде не очень твердо. Уж не пьяные ли? Ну да, конечно, пьяные!

Настя сильно толкает одного из них, и он летит в сугроб. А другой…

Но Андрею уже некогда дожидаться, что предпримет другой. Он торопливо бежит к Насте. Молодой богослов никогда не занимался никаким спортом, но от отца и деда унаследовал такую физическую силу, что ему не страшна встреча даже с настоящими боксерами, а тут всего лишь подвыпившие парни. Один из них все еще барахтается в глубоком снегу, второго Андрей хватает за шиворот и с размаху швыряет в еще более глубокий сугроб.

– Спасибо вам, товарищ… – не узнав Андрея, взволнованно благодарит Настя, но, разглядев знакомое лицо, обрадованно восклицает: – Ах, это ты, Андрей? Прости, не знаю даже, как мне теперь тебя называть? Отцом Андреем, может быть?… Так ведь мы ровесники, – смеется Настя.

– Называй, как прежде… – смущенно улыбается Андрей. – Вместе ведь когда-то в школу бегали…

– Если уж как прежде, то и меня зови Настей. Ладно?

– Ладно, – живо откликается Андрей. – Я часто вспоминаю это «прежде»…

Но Насте не хочется, наверное, продолжать этот разговор, и она снова перебивает его:

– Вовремя ты на помощь мне подоспел, а то бы эти пьянчуги меня…

– Судя по тому, как ты с первым расправилась, – смеется Андрей, – второго ждала та же участь.

– Все равно спасибо! Ну, а как ты живешь? Деда я твоего недавно встретила. Он сообщил, будто ты уже кандидат богословия.

– Да, удостоился подобного звания, – с заметной иронией произносит Андрей. – Ты, конечно, осуждаешь меня за это?…

– Почему же? Ты из кастового духовенства, и не удивительно, что избрал этот путь. Хотя, если по деду твоему судить, мог бы и по-иному… Мы ведь с Денисом Дорофеевичем чаще чем с тобой встречаемся и о многом беседуем. И хоть он профессор духовной академии…

– Был таковым, а теперь уже не преподает.

– Годы, наверное? Сколько ему?

– Восьмой десяток.

– Выглядит он, однако, прямо-таки былинным богатырем. К тому же, как я поняла с его слов, он все еще при семинарии.

– Да, кое-что исполняет там по поручению ректора.

– А голова у него светлая – мог бы, наверное, и преподавать. Не усомнился ли в чем? Извини ты меня, однако, за такие вопросы! Я их потому задаю, что он мне не очень благочестивые мысли высказывал… Шутил, наверное. Он всегда ведь был шутником.

– При его сане доктора богословия такое вольнодумство не положено, конечно, – смущенно признается Андрей, – но за ним это водится… Однако ж шутки его даже сам ректор прощает.

– Православие очень уж строго к своим богословам, – замечает Настя. – Не то что у католиков. Они в своих журналах и папских энцикликах все чаще выражают стремление к диалогу с миром, в котором живут современные верующие. В том числе и с коммунистами… Но вот мы и пришли.

Протянув руку Андрею, Настя снова благодарит его.

– А ты не зашла бы к нам как-нибудь для продолжения диалога философа-марксиста с православными богословами? – полушутя, полусерьезно спрашивает Андрей, не выпуская Настиной руки.

– Охотно принимаю твое предложение. Я теперь часто буду к родителям приезжать. Мои занятия в аспирантуре закончились, тружусь над кандидатской… Ну, всего тебе доброго!

Настя еще раз пожимает руку Андрею и направляется к своему дому. Но перед тем как войти в калитку, замечает, как из дома Десницыных выходят двое мужчин. Один среднего роста, длиннолицый, с небольшой темной бородкой. И хотя по одежде нельзя определить принадлежность его к духовенству, Настя почти не сомневается, что он духовного звания. Лицо его спутника кажется Насте знакомым, будто она уже видела его где-то.

И даже дома, расцеловавшись с родителями и выслушав их упреки за то, что не сообщила о своем приезде, Настя продолжает думать об этом человеке, и ей кажется, что она вот-вот вспомнит наконец, где же видела его. Но ей это так и не удается.