Текст книги "Воскрешение из мертвых (сборник) 1980г."

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

5

В половине девятого Грунина звонит Крамову домой, но капитан, оказывается, уже уехал в райотдел.

«Поеду-ка я к нему без звонка, – решает Татьяна. – Поговорю заодно и с Лазаревым».

Капитана Крамова Татьяна застает в его кабинете. Совсем недавно это был ее кабинет. Собственно, небольшая комнатушка с солидным названием: «Кабинет старшего инспектора райотдела». Тут все ей так хорошо знакомо, будто она только что вернулась из обычного отпуска и снова сядет сейчас за этот старомодный стол с поцарапанным настольным стеклом, придвинет поближе телефон и начнет обзванивать нужных ей людей. Крамов ничего тут не изменил и не переставил, появилась лишь пепельница, полная окурков.

– Татьяна Петровна! – радостно восклицает Крамов, поднимаясь из-за стола. – Очень рад вас видеть!

– Я тоже очень рада, Аскольд Ильич, – протягивает ему руку Татьяна. – Я к вам в связи с исчезновением Вадима Маврина. Вы ведь об этом знаете уже…

– Кое-что даже предпринял. Но пока ничего существенного. Бесспорно лишь то, что он ушел из дома наспех. Взял с собой только самое необходимое.

– А что вы имеете в виду под самым необходимым?

– Из трех своих костюмов взял один сорочки, нательное белье и обувь…

– А пальто?

– Макинтош.

– Все Варино осталось, конечно?

– Кроме ее маленького портрета, висевшего на стене. Забрал еще все ее фотографии из альбома.

– А когда примерно ушел?

– Соседка видела его с чемоданом около десяти вечера. И был он не один. С ним из его квартиры вышел еще какой-то мужчина в темном костюме. Лица его в сумерках она не разглядела.

– Куда направились, не обратила внимания?

– Она видела их на площадке лестничной клетки.

– Евгению Николаевичу докладывали?

– Докладывал.

– Ну, я тогда зайду к нему и, может быть, помогу вам в этом деле.

…Начальник районного отдела внутренних дел подполковник Лазарев идет ей навстречу, сияя радостной улыбкой.

– Приветствую вас, дорогая Татьяна Петровна!

– А почему не как прежде – Танечка? – смеется Грунина. – И без обычного вашего: «Вы все хорошеете»?

– Так вы же сердились на это…

– Теперь не рассержусь. Я очень, очень скучаю по прежней своей работе, Евгений Николаевич. Может быть, напрасно ушла от вас…

– А мы, думаете, не скучаем без вас? Но ведь вы сами…

– Да, сама, – вздыхает Татьяна. – Но теперь уже поздно об этом. А я к вам в связи с исчезновением Маврина…

– Докладывал мне о нем Крамов. Не понимаю я, чего вы все так всполошились? У него ведь вещи остались, свои и жены. Вернется он за ними да и квартиру так не бросит.

– Ждать, когда сам вернется, рискованно. Может и вообще не вернуться… Судя по всему, он снова встретился с тем авантюристом, из-за которого попал на скамью подсудимых.

– С тем, который научные секреты профессора Кречетова хотел выкрасть?

– Да, Евгений Николаевич. С Корнелием Телушкиным.

– Ну, тогда дело может оказаться серьезным.

– Вот и помогите нам, Евгений Николаевич. Узнайте, пожалуйста, в какой тюрьме отбывал наказание Телушкин, когда освобожден, и вообще все о нем.

– А вы никуда не уезжаете? – спрашивает Лазарев, записывая что-то в настольный блокнот.

– Я буду в Москве, пока не найдется Маврин. И если понадобится, стану искать его сама.

– Личный сыск, так сказать?

– Как это будет называться, не имеет значения, главное – спасти Маврина. Он сейчас в таком состоянии, что Телушкин может его в любое преступление вовлечь.

– А вы, помнится, говорили, что Варя Кречетова человека из него сделала.

– Он сейчас не человек, Евгений Николаевич! восклицает Татьяна. – Его пришибло горе, а Телушкин не упустит такого случая и воспользуется этим в своих, скорее всего, преступных целях.

– Узнаю прежнего моего старшего инспектора Татьяну Грунину, – смеется Лазарев. – Нет, не сделают из вас в аспирантуре кабинетного ученого, даже если дадут степень доктора юридических наук.

Прощаясь с Лазаревым, Татьяна просит:

– Нет ли у вас заводского телефона Рудакова?

– У него сейчас не только заводской, но и домашний есть. Он теперь начальник, мастер цеха.

– О том, что мастером стал, мне известно, а о домашнем телефоне впервые слышу.

– Не успел, наверное, сообщить.

Вечером Татьяна звонит Рудакову:

– Здравствуйте, Олег! У вас, оказывается, домашний телефон теперь?

– Да, установили недавно.

– А как – недавно? Неделю назад или полгода?

– Какие там полгода – всего два месяца…

– И вы за это время ни разу мне не позвонили? Не нашли нужным даже номер сообщить?

– Не хотелось вас беспокоить, отрывать от занятий по такому пустяку.

– Я вас тоже не буду беспокоить по пустякам. У меня к вам деловой вопрос: в каком состоянии сейчас профессор Кречетов? Сможет он меня принять?

– Думаю, что сможет. Андрей с Настей говорят, что ему стало лучше.

– Спасибо за справку. Спокойной ночи.

6

Андрей Десницын весь день сегодня читал только что вышедшую книгу французского марксиста Антуана Казановы «Второй Ватиканский собор». Об этом соборе уже писали наши философы и журналисты, но с таким обстоятельным анализом эволюции католической церкви от Первого до Второго собора Андрею не приходилось еще знакомиться. Много воды утекло за столетие, отделяющее один собор от другого. На Первом о боге говорилось, как о высшем сверхъестественном существе, во всем своем великолепии возвышавшемся над созданным им миром. Человек, призванный до конца жизни своей служить этому могущественному богу, мог общаться с ним только при посредничестве церкви. Непосредственное общение его с богом исключалось.

Бог и в современном католицизме оставался высшим существом, но на Втором Ватиканском соборе сущность его во многом отличалась от сущности бога Первого собора. Образ бога современной католической церковью максимально гуманизирован и даже, пожалуй, демократизирован, доступен всем людям без посредничества церкви. Если раньше в их догме главным было служение человека богу, то теперь предполагалось служение бога человеку.

Не от хорошей жизни пришлось высшим церковным иерархам – кардиналам и епископам – так демократизировать всевышнего. Перед ними возникла тревожная перспектива не только «религии без бога», но и «мира без бога и церкви», а это для них куда опаснее.

В одной из католических энциклик Второго собора так прямо и сказано: «Различные и все более многочисленные группы отходят от религии. Отказ от бога и религии не касается ныне, как это было в прошлые времена, лишь отдельных индивидов».

Появился и новый термин – «дехристианизация». Она охватила широкие слои населения даже в таких странах, как Франция, Италия и Испания, где католическая церковь обладала наибольшим влиянием. Революционный дух двадцатого века, научно-техническая революция и материалистическая философия властно вторгались в сознание людей, подвергали сомнению религиозные догмы, сокрушали веру во всевышнего.

Со всем этим церковь не могла уже не считаться. Она понимала, что бог не может в теперешних социальных условиях «воображаться с атрибутами господствующего класса». Чтобы не допустить разрыва между религиозными устремлениями народа и тем образом бога, который на протяжении многих веков предлагался духовенством, требовалось допустить непосредственную связь бога с народом, «дружеский и братский диалог». Значит, и язык книг, в которых бог выражает себя, не должен быть высокомерным и далеким от забот и надежд большинства верующих.

Непонятные обряды и речи бога на недоступной простому народу латыни не воспринимаются больше как знаки высшего величия таинств, ключ от которых находится у церковнослужителей. Все это, по мнению самих же прелатов, имеет лишь «отталкивающий эффект».

Тексты документов собора пишутся теперь не прежним сухим, безличным, административным тоном. Они изобилуют библейскими образами и делают бога доступным всем. Его откровения не представляются больше даром надменных небес людям. Христос ныне предстает перед людьми как их брат и считает чуть ли не за честь для себя стать «человеком, посланным к людям».

На Втором Ватиканском соборе все подверглось пересмотру, в том числе и священная история. Многие участники собора, носящие пышные средневековые титулы монсеньеров, вынуждены были признать мифический характер священного писания и настаивали на необходимости обстоятельного пересмотра Евангелия и Библии, чтобы не смущать больше верующих, «не скандализировать интеллигенцию, не ставить католическую веру в смешное положение и не заводить в тупик католических священников».

– Не позавидуешь святым отцам, – посмеивается Андрей, закрывая книгу Антуана Казановы.

Решив сделать перерыв, Андрей берет со стола свежие газеты и, развернув одну из них, обнаруживает в ней конверт с адресом, написанным размашистым почерком деда. Давно уже не получал он писем от Дионисия Дорофеевича. Интересно, что нового у деда, здоров ли?

Торопливо надорвав конверт, Андрей извлекает из него две странички линованной бумаги.

«Здравствуй, дорогой внук!

Что-то ты совсем забыл своего деда. Или считаешь зазорным общаться с духовным лицом, став философом-материалистом?

Давно бы пора отлучить меня и от церкви, и от духовной семинарии за богохульные мои мысли и слова, но покладистое духовное начальство нашей епархии все еще терпит такого грешника, как я. Мало того – советуется со мной по разным вопросам и не только ректор семинарии, но и сам архиерей.

В общем, все в родном твоем городе Благове и его духовной семинарии, как и прежде, без особых изменений, если не считать того, что появился у нас новый преподаватель. Ректор им, может быть, и доволен, а я не очень. Уж больно боек на язык. Говорят, до духовной академии в университете учился и потому в науках сведущ. Из кожи лезет вон, чтобы завоевать сердца семинаристов.

Читает лекции даже для преподавателей семинарии. Был и я на одной и убедился, что развивает он не свои идеи, а папы Пия XII, что современное естествознание находится на пути к богу.

А вчера вдруг о пришельцах из космоса завел со мной речь. Не объявляет их, однако, ни святыми, ни причастными к божествам, как это пытаются делать некоторые наши проповедники. Сказал только, что оставили они будто бы какие-то письмена, в которых, наряду с научными и техническими советами землянам, сказано что-то и о всевышнем. Не о том боге, правда, который в Евангелии и Библии описан, а как о высшей духовной силе, коей не только Земля и другие планеты Солнечной системы подвластны, но и вся Вселенная. Они, пришельцы эти, хотя и высочайшего совершенства достигли, но он считает, что всевышний и для них не постижим.

Все это, в общем-то, не ново, конечно, однако он по-своему миф этот преподносит и заставляет задуматься. Собирается даже письмена те или хотя бы фотокопии их не только духовенству, но и прихожанам местного собора продемонстрировать, чтобы не быть голословным.

Это и есть моя главная новость, дорогой внук, а все остальное как было, так и осталось. В моем бытии тоже все незыблемо, даже здоровье. Приехал бы навестить старого своего деда и непременно с Анастасией. У меня целая куча вопросов к ней. В тетрадку их записываю.

Жду вас и благословляю по старой привычке.

Твой дед Дионисий».

Андрей невольно улыбается, представив, как дед его разинув рот слушает нового преподавателя семинарии, прикидываясь простаком и задавая ему наивные вопросы. Это он умеет делать артистически…

Размышления Андрея прерывает приход Насти.

– Привет аспирантуре! – весело кивает она Андрею. – Что это у тебя физиономия такая радостная?

– А она у меня всегда такая, когда ты приходишь. Не замечала?

– Сегодня, однако, какая-то особенная.

– Ну, тогда, значит, письмо деда так меня обрадовало. Прочти его, тут и о тебе кое-что.

Настя снимает туфли и ложится на диван.

– Устала я сегодня, – вздыхает она. – Занималась не совсем привычным делом – сыском.

– Сыском? Это любопытно. Расскажи, пожалуйста.

– Прежде прочту письмо доктора богословия.

Читая, она посмеивается:

– Ну и задористый характер у твоего деда. Не даст он спокойной жизни новому преподавателю семинарии.

– Если понадобится, то и мы ему поможем.

– Похоже, что он его и без нас… Ну, а сыск мой касался родословной Вадима Маврина. Отыскала я людей, знавших его отца и мать. Духовного звания оказались. Отец дьяконом был, а мать после его смерти ушла в женский монастырь. Пятилетнего Вадима оставила у старшей сестры, которой было не до воспитания племянника. Вот он и вырос забулдыгой, и если бы не Варя… Но это ты и сам знаешь.

– Мать его все еще в монастыре?

– Этого никто не знает. А сестры ее, у которой Вадим воспитывался, нет уже в живых.

– Что же в таком случае дают нам раздобытые тобой сведения?

– Разве только то, что никаких родных у Вадима нет.

– Тогда снова он с Корнелием Телушкиным Надо, значит, искать след этого проходимца, и тут вся надежда на Татьяну Петровну. А ты все еще «Второй Ватиканский собор» штудируешь?

– Буквально зачитываюсь! Чертовски все интересно. Ты послушай, что на нем соборные отцы о диалоге с коммунистами говорили. Вот, например, что заявил кардинал Альфинк:

«Будем же избегать всякого нового осуждения коммунизма. Почему? Да потому, что это делалось неоднократно и бесполезно делать это еще раз. Это решительно ничего не изменит… Как показывает опыт компетентных людей, такого рода осуждение бесполезно и совершенно ни к чему не приведет. Напротив, диалог может принести пользу. Не будем же мешать этому диалогу крикливыми заявлениями».

– И эту точку зрения кардинала Альфинка разделяют другие прелаты католической церкви? – спрашивает Настя.

– Не все, конечно. Западногерманский епископ Дабелиус, например, заявил, что атомную смерть следует предпочесть жизни при коммунизме. Но подобная позиция ультраконсервативного духовенства, считающего коммунизм «союзником дьявола», не была поддержана здравомыслящим большинством епископов.

– Не отказываются же они, однако, от борьбы с коммунизмом?

– Пока меняют только тактику. С пути насилия переходят на путь диалога, то есть борьбы идей. Речь идет об изменении официальной позиции епископата и христианства в целом не в стратегическом, так сказать, а лишь в тактическом отношении. Все это делается, конечно, не с целью ослабления, а для укрепления католической церкви в условиях современного мира.

– Да, – усмехается Настя, – по-военному четко определил свою позицию нынешний наместник престола святого Петра. Жизнь, однако, заставляет и папу и его епископат изворачиваться и ловчить: демонстрировать близость церкви к простым людям, представлять ее «матерью бедных и обездоленных».

– Священникам рекомендуется даже всячески приспосабливать церковный культ к обычаям различных народов и делать его недорогим…

– В связи с этим, – перебивает Андрея Настя, – вспоминаются мне слова Жана Жореса, сказавшего, что церковь стремится стать на сторону слабых, когда слабые становятся сильными.

– Это какой же Жорес? Французский историк? Тот, который написал «Историю Великой французской революции»?

– Тот самый. Кстати, это ведь он в девятьсот четвертом году основал газету «Юманите», ставшую боевым органом французской революционной демократии. Не пора ли, однако, кончать дискуссию и подумать об обеде?

– А чего думать – я тут приготовил кое-что. Прошу к столу!

7

Едва Татьяна собралась позвонить подполковнику Лазареву, как раздался звонок самого Евгения Николаевича.

– Здравствуйте, Танечка!

– А я только что хотела вам позвонить…

– Сработала, значит, телепатия, – смеется Лазарев.

– Чем порадуете, Евгений Николаевич?

– Приезжайте, есть материал для размышлений.

– А когда?

– Да хоть сейчас. Даже лучше всего именно сейчас. Возьмите такси и прямо к нам.

– Еду.

Грунина выходит из такси у здания районного отдела внутренних дел.

– Вы все хорошеете, Танечка, – радушно улыбаясь, приветствует ее Лазарев. – И, ей-же-богу, говорю вам это не по вашей просьбе, а потому, что так оно и есть.

– Ну, это уж вопреки законам природы, – смеется Татьяна. – До каких же пор можно хорошеть? Я ведь вступила в бальзаковский возраст.

– Над истинно красивыми и хорошими людьми время не властно, а бальзаковский возраст в наше время – пора наивысшего расцвета женщины.

– Спасибо за утешительную справку, но у вас, наверное, не так уж много времени, чтобы…

– А вы все такая же! – хохочет Лазарев.

– Это плохо или хорошо?

– Хорошо! Но давайте, в самом деле, ближе к делу, времени у меня действительно в обрез. Познакомитесь сейчас с любопытным документом.

Он достает из стола какую-то бумагу, пробегает ее глазами и протягивает Татьяне:

– Вот тут сведения о некоем отце Феодосии. В переводе с греческого имя сие означает – «богом данный». И кто бы, вы думали, этот «богоданный» слуга православной церкви?

Татьяна недоуменно пожимает плечами.

– Корнелий Телушкин! – торжественно произносит Евгений Николаевич.

– Вот уж чего действительно не ожидала! – всплескивает руками Грунина.

– Он, оказывается, еще в колонии стал проявлять, а скорее всего, симулировать набожность. Вел разговоры только на религиозные темы, стал носить нательный крестик, раздобыл где-то Евангелие. А как только отбыл свой срок – поступил в духовную академию и закончил ее досрочно.

– Теперь, значит, уже в сане иерея?

– И прекрасно зарекомендовал себя не только проповедником, но и преподавателем Одесской семинарии. Став священником, сменил свое имя Корнелий на Феодосий. Не думаю, однако, чтобы этот авантюрист вдруг уверовал в бога и стал его верным слугой.

– А не мог он податься в священники из-за больших заработков духовенства? Известно что-нибудь, как он ведет себя в Одесской семинарии?

– Ректор семинарии ходатайствует о присуждении ему степени магистра богословия без защиты диссертации.

– Да, далеко пойдет этот проходимец! – вздыхает Татьяна. – А вот зачем ему Вадим Маврин понадобился – непонятно.

– Я уж и сам ломал над этим голову.

– Вы думаете, что соседка Вадима именно с ним его встретила на лестничной клетке?

– Похоже, что с ним. Приметы сходятся.

– Знаете, Таня, какая у меня мысль вдруг возникла? – постукивая шариковой ручкой по настольному стеклу, говорит Лазарев. – Не вздумал ли этот отец Феодосии проделать над Мавриным какой-нибудь эксперимент? Нечто вроде публичного обращения атеиста в правоверного христианина.

– Для чего ему это? – недоумевает Татьяна. – Если бы еще этот атеист был широкоизвестной личностью, а то какой-то никому не известный слесарь… Правда, слесарь-лекальщик он первоклассный.

– Вы думаете, что Телушкину потребовалось для чего-то высокое слесарное мастерство Маврина, как когда-то Грачеву? – перебивает Грунину Лазарев, откладывая в сторону ручку и облокачиваясь на стол.

– Думаю, что да. Но, скорее всего, для каких-то иных целей, чем Грачеву. Олег Рудаков сказал мне как-то: «Восьмой и даже девятый класс обработанной поверхности дает станок, а двенадцатый только лекальщик». Он считает, что искусство лекальщика – это тот рубеж, который еще предстоит взять машинной технике. Лекальщики к тому же универсалы, они могут все…

– А зачем все-таки их мастерство богословам?

– Богословам, может быть, и ни к чему, а вот Корнелию Телушкину, наверное, зачем-то понадобилось. Он из той породы людей, у которых авантюризм чуть ли не в крови… Не думайте только, что я солидаризируюсь с Чезаре Ломброзо и его теорией «преступного человека». Я никогда не видела Корнелия Телушкина, но не сомневаюсь, что у него нет ни одного из тех анатомо-физиологических признаков, по которым Ломброзо определяет «прирожденных преступников». Но с его объяснением прирожденной преступности нравственным помешательством я бы могла согласиться, правда, с некоторым изменением этой формулировки. Я бы отнесла авантюристов, подобных Корнелию Телушкину, к лицам, страдающим врожденной патологией нравственности.

– А я бы к вашей поправке сделал еще одну: назвал бы такую патологию не врожденной, а благоприобретенной и не такой уж неискоренимой к тому же.

– Иду и я на уступки, – улыбается Татьяна. – Да, болезнь, пожалуй, не наследственная в биологическом смысле, но у Корнелия она очень запущенная и потому неизлечимая.

– Не буду спорить с вами, Татьяна Петровна, в теории вы сильнее меня. В связи с этим задам один вопрос: буржуазные криминалисты все еще следуют антропологической школе Ломброзо?

– По-прежнему, Евгений Николаевич.

– А то, что по почерку, согласно Ломброзо, можно почти безошибочно определить врожденный «преступный тип», тоже ими признается?

– Не с такой категоричностью, как у Ломброзо. Он ведь считал, что по почерку можно установить не только преступный характер, но и род и вид совершенного преступления. У убийц и грабителей он находил такие характерные, по его мнению, особенности, как удлинения, криволинейность и мечевидность верхних и нижних окончаний букв. А в почерке воров по его теории преобладают широкие закругленные буквы.

– Хорошо, что эта теория не взята на вооружение нашей криминалистикой, – смеется Лазарев, – а то меня пришлось бы не только снять с работы, но и привлечь к уголовной ответственности, как явного убийцу и грабителя. Обращали вы внимание на мой почерк? Вот взгляните-ка тогда на мою докладную записку начальству. Видите, какие у меня удлиненные буквы с мечевидностями в верхних и нижних окончаниях? Придется все это быстренько отпечатать на машинке, а то как бы кто-нибудь не придрался.

– Вы все такой же веселый и добрый человек, Евгений Николаевич. С каким бы удовольствием снова вернулась я под ваше начальство…

– Так в чем же дело?

– Теперь уж поздно, да и несерьезно уходить из аспирантуры спустя полтора года. К тому же и над диссертацией немало потрудилась за это время.

– А если бы я вас попросил помочь нам разыскать Маврина, не жалко вам будет отпуск на это ухлопать?

– Не думаю, что на это уйдет весь отпуск.

– Думаю, что вам небезынтересно будет знать, что поиском Маврина занимаемся мы не по нашей только инициативе. К нам поступили официальные заявления от дирекции завода, на котором он работал, и от профессора Кречетова.

Лазарев снимает трубку и набирает номер одного из отделов Министерства внутренних дел.

– Здравствуйте, Виктор Павлович, это Лазарев вас беспокоит. Нет ли чего-нибудь нового об отце Феодосии?

– Уехал куда-то этот «отец», Евгений Николаевич, – отвечает Лазареву Виктор Павлович. – Нет, не в командировку, а совсем. Потерпите денек-другой – выясним. Проявлять интерес к нему официально пока не следует. Кстати, знаете, кто еще преподает в Одесской семинарии? Магистр Травицкий.

– Значит, после скандала он не был отлучен от церкви?

– Выходит, что нет. Но не это главное… Не кажется вам примечательной сама встреча Телушкина с Травицким?

– Это может быть и чистейшей случайностью, – замечает Лазарев после небольшого раздумья.

– У меня нет такой уверенности. Но даже если допустить, что встретились они случайно, то, находясь рядом, не могли не оценить друг друга и нашли, наверное, общий язык.

– Но ведь они довольно разные…

– А по-моему, у них много общего, потому что фанатизм Травицкого тоже на грани авантюризма.

– Вы имеете в виду его неудачный эксперимент общения со всевышним?

– В этом эксперименте было много неясного.

– Велось ведь следствие по этому делу.

– Травицкий все тогда свалил на бывшего взрывника Серко. Тот был постоянно пьян и потому почти невменяем, но я не сомневаюсь, что дом он заминировал по заданию Травицкого. Магистру это дорого могло обойтись, если бы не заступничество главы местной епархии. Он считал Травицкого одержимым защитником веры, действовавшим «в помрачении сознания».

– Но Травицкий был все-таки осужден.

– Всего на год. А когда вернулся, духовенство снова приняло его в свое лоно да еще великомучеником, наверное, объявило. Православная церковь кого только не возводила в ранг божьих угодников и святых! В Благов, однако, они не решились его вернуть, устроили в Одесскую семинарию.

– Виктор Павлович, вы мою бывшую сотрудницу, старшего инспектора Грунину, помните? Примите ее, пожалуйста, и ознакомьте с делом Травицкого поподробнее. До свидания, Виктор Павлович, еще раз большое вам спасибо!

Положив трубку, Лазарев довольно улыбается.

– Сосватал я вас комиссару милиции Ивакину, Татьяна Петровна. Это тот самый, который помогал благовским сотрудникам нашего министерства расследовать дело магистра Травицкого. Его хорошо Настя Боярская знает. Или она теперь Десницына?

– Нет, оставила свою девичью фамилию. Дайте мне телефон комиссара.