Текст книги "На прифронтовой станции"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

17. Агент номер тринадцать дает указания Гаевому

Вернувшись утром в Воеводино, Булавин тотчас же вызвал капитана Варгина. Его очень беспокоила расшифровка письма Глафиры Добряковой.

Ожидая капитана, майор подошел к окну и рассеянно стал постукивать пальцами по запотевшему стеклу. За окном в густом тумане бесформенным чудовищем медленно проплыл локомотив по запасным путям, протрубил где-то духовой рожок стрелочника, и тотчас же срывающимся фальцетом отозвался ему маневровый паровоз.

Майор любил прислушиваться к этим разнообразным звукам железнодорожной станции, угадывая их источники по характеру звучания. Он без труда отличал гудки поездных паровозов от маневровых, пассажирских от товарных. Различал даже некоторые отдельные паровозы, машину Доронина или Рощина например.

Скрипнула дверь, в кабинет вошел Варгин. По его лицу майор догадался, что капитану удалось обнаружить, а может быть, и разгадать шифр на конверте Глафиры Добряковой.

– Вас можно поздравить, кажется? – улыбаясь, спросил Булавин.

– Можно, товарищ майор, – весело ответил Варгин, подавая Булавину папку с документами.

– Где же был запрятан шифр?

– Шифр нанесен на обратную сторону почтовой марки фотографическим методом.

– То-есть?

– Оказалось в общем, что марка была покрыта светочувствительной эмульсией, на которую с помощью микросъемки нанесли цифровые знаки шифра. Однако снимок этот не был проявлен и закреплен.

– Значит, при отклеивании марки все должно было погибнуть, так как свет уничтожил бы непроявленный снимок? – спросил Булавин, поняв теперь, в чем дело.

– Так точно, товарищ майор, – подтвердил капитан. – Все непременно должно было бы погибнуть.

Майор весело посмотрел на Варгина и, смеясь, заметил:

– Ну, уж ладно. Не тяните. Докладывайте, как вышли из положения.

– Из положения вышел я довольно просто. Прежде чем отклеивать марку, подумал: раз Гаевой для своей шифровки использовал фотографический метод, нет ли и здесь фототрюка? Посмотрел неотклеенную марку вместе с конвертом на свет и вижу, что она не просвечивается, будто специально зачернена с обратной стороны. Да и конверт показался довольно плотным. Это окончательно убедило меня, что и тут, видимо, не обошлось дело без фотоаппарата. Отклеить марку от конверта решился я только при красном свете. Правда, и в этом случае был риск засветить снимок, если бы эмульсия его оказалась панхроматической или изохроматической, но иного выхода у меня не было. Нужно ведь было взглянуть, нет ли на марке каких-нибудь видимых знаков, которые могли быть уничтожены в проявителе.

Порывшись в карманах, Варгин достал папиросы и попросил разрешения закурить.

– Закуривайте уж, – улыбаясь, махнул на него рукой Булавин. – Хотя вам нужно было бы запретить это, чтобы не вводить меня в соблазн.

Капитан торопливо закурил и продолжал:

– Отклеив марку, я ничего на ней не обнаружил и решил опустить ее в проявитель. Ждать пришлось довольно долго, так как эмульсия марки была особого состава, малочувствительного к свету. Наконец стали появляться на ней какие-то цифры. Как только обозначились они достаточно ясно, я тотчас же закрепил снимок. Вот, можете сами на него взглянуть.

С этими словами капитан протянул Булавину почтовую марку с тусклыми знаками цифр на ее обратной стороне.

– А вот и расшифрованный текст, – добавил он, подавая майору исписанный лист бумаги.

Булавин повернул листок к свету и прочел:

«Под благовидным предлогом побуждайте Марию Марковну писать возможно чаще. Кстати, есть повод: заболела внучка Глафиры Марковны, Наточка. Доносите шифром лишь в самых важных случаях. Если не имеете, что донести, ставьте на письмах только свой номер. Нам важно знать, что вы живы и здоровы. Старым шифром больше не пользуйтесь. Для секретных донесений применяйте в дальнейшем шифр номер семь. Будьте предельно осторожны. Тринадцатый».

– Вы имели время подумать об этой директиве Гаевому, – сказал майор Булавин, возвращая Варгину страничку с текстом. – Какие соображения у вас возникли?

Капитан глубоко затянулся и отложил папиросу.

– Я полагаю, – медленно произнес он, – что «тринадцатый», получающий информацию от Гаевого, видимо, догадывается, что со дня на день на фронте должны произойти важные события. Он хочет быть наготове, чтобы в случае ареста Гаевого немедленно направить к нам нового агента.

– Это во-первых, – заметил Булавин, одобрительно кивнув капитану.

– Да, это во-первых, – повторил Варгин, – а во-вторых, нам нужно тщательнее просматривать письма Марии Марковны, так как Гаевой все секретные донесения будет шифровать теперь новым, неизвестным нам способом.

– А как же вы отправили директиву «тринадцатого» Гаевому? Марка-то осталась у нас? – поинтересовался Булавин.

– Ну да, эта осталась, – ответил Варгин, – а другую, точно такую же, мы изготовили по их методу и наклеили на письмо Глафиры Марковны.

– Решение правильное, – одобрил действия капитана Булавин, но, прежде чем отпустить его, задал еще один вопрос: – Ну, а что поделывает Гаевой? Как ведет себя этот мерзавец?

– Все так же, – ответил капитан. – Он попрежнему ничем, кроме нарядов на ремонт паровозов да номеров локомотивов, не интересуется.

– И попрежнему не ходит никуда?

– Попрежнему, товарищ майор. Из конторы Гаевой направляется прямо домой. Даже в столовую не ходит. Берет с собой из дому бутерброды. У меня такое впечатление, товарищ майор, что Гаевой не столько осторожен, сколько труслив. Он старается избежать малейшего риска.

– Может быть, все это и так, – согласился Булавин.

Помолчав, он добавил:

– Распорядитесь, чтобы фотокопию письма Глафиры Добряковой и марку отправили полковнику Муратову.

Отпустив капитана, Булавин просмотрел накопившиеся за время его отсутствия документы, затем долго в задумчивости ходил по кабинету, часто останавливаясь у окна и всматриваясь сквозь поредевший теперь туман в очертания станционных строений.

18. Поздравительная открытка

Аркадий Гаевой всегда приходил со службы в одно и то же время. Пришел он и в этот вечер не позже обычного.

– Добрый вечер, уважаемая Мария Марковна, – поздоровался он с хозяйкой, открывшей ему дверь.

Гаевой всегда был предельно вежлив, и речь его пестрила такими выражениями, как: «покорнейше благодарю», «будьте любезны», «не откажите в любезности», «простите великодушно». Мария Марковна, больше всего ценившая в людях, как она выражалась, «хорошее обхождение», была очень довольна своим постояльцем.

В этот вечер, как и обычно, Аркадий Илларионович степенно прошел в свою комнату, переоделся в байковую пижаму и направился на кухню мыть руки.

– Будете кушать, Аркадий Илларионович? – послышался из столовой голос Марии Марковны.

– Благодарствую, Мария Марковна, – отозвался Аркадий Илларионович, – с превеликим удовольствием покушаю.

Обед приближался к концу, когда Аркадий Илларионович, вспомнивший о своей погибшей дочке Леночке, стал рассказывать Марии Марковне о ее удивительных музыкальных способностях.

– Точь-в-точь как наша Наточка! – воскликнула Мария Марковна. – Вот, стало быть, отчего так любите вы ей письма писать!

– Да ведь и как не писать, когда хворает девочка, – смущенно ответил Аркадий Илларионович. – К тому же ваша правда, Мария Марковна, очень она мне Леночку мою напоминает. Не пора ли нам, однако, черкнуть Наточке пару слов?

– Вроде недавно совсем писали, – ответила Мария Марковна, – даже ответа еще не получили. Надо, конечно, подумать и о поздравлении ее с днем рождения. Но с этим еще успеется.

– Не надо откладывать, дорогая Мария Марковна, – горячо возразил Аркадий Илларионович – Пока дойдет, в самый раз будет.

Старушка благодарными глазами взглянула на Гаевого и промолвила:

– Удивительно, до чего вы добрый, Аркадий Илларионович!

– Мне же самому приятно это, Мария Марковна, – ответил Гаевой. – Пишу я вашей Наточке, а мне все кажется, что это я с Леночкой переписываюсь. Судя по вашим рассказам, уж очень много общего у них. Особенно трогают меня музыкальные способности Наточки. Нужно будет и соответствующий подарочек подготовить или хотя бы открыточку с портретом композитора послать. Да разве найдешь теперь такую! У меня, впрочем, есть открыточка с изображением лиры – символа, так сказать, музыкального искусства. Если не возражаете, можно будет ее послать.

– Ну, что вы, Аркадий Илларионович, – растроганно произнесла Мария Марковна. – Как можно возражать против такого великодушия! Весьма вам признательна за это. Сочините ей что-нибудь такое душевное, как вы умеете, и пошлем завтра. Сестрица Глафира будет очень рада такому вниманию. Она ведь вообще очень благодарна мне за частые письма, а все вам спасибо, Аркадий Илларионович.

Гаевой церемонно раскланялся.

– Не за что благодарить-то. Я ведь тоже душу отвожу на этих письмах. У меня никого нет, а когда вашим родным пишу, вроде как со своей семьей переписываюсь.

– Бедный вы, Аркадий Илларионович!.. – с дрожью в голосе проговорила Мария Марковна, приложив платок к глазам. – Большая должна быть злоба у вас в сердце против фашистских извергов, загубивших ваших близких…

– Не говорите, Мария Марковна, – отвечал Аркадий Илларионович, опустив голову и отвернувшись. – А открытку Наточке я сейчас сочиню, с вашего разрешения.

С этими словами он ушел в свою комнату, а спустя полчаса вышел с открыткой, написанной каллиграфическим почерком.

– Ах, как трогательно получилось! – воскликнула Мария Марковна, прочитав открытку. – Сразу видно, что от всего сердца писано. Подпишите это моим именем, Аркадий Илларионович, и не сочтите за труд бросить завтра в почтовый ящик.

19. Первый рейс по уплотненному графику

Паровоз Сергея Доронина решено было первым пустить по уплотненному графику. Это событие совпало с началом интенсивных перевозок военных грузов в район подготовки наступательной операции. Вся бригада Сергея собралась в этот день значительно раньше положенного времени, чтобы подготовить локомотив к рейсу. Алексей Брежнев с особой тщательностью проверял смазку ползунов паровой машины и, с чувством покрякивая, крепил подшипники поршневого дышла. Никифор Телегин сосредоточенно сортировал уголь.

Сергей Доронин сидел в паровозной будке и с беспокойством поглядывал в сторону паровозного депо. Тревожило его, что до сих пор не поступило распоряжение, к какому поезду подавать локомотив.

Подождав еще минут десять, Сергей, наконец, не выдержал и, высунувшись из окна будки, крикнул кочегару Телегину:

– Сбегай-ка к дежурному, Никифор! Узнай там, когда к составу подавать будем. Пора ведь.

Пока Телегин ходил к дежурному, Сергей медленно обошел вокруг локомотива, придирчиво осматривая его механизмы, тускло поблескивающие свежей смазкой. Остановившись возле Брежнева, регулировавшего пресс-масленку, он сказал с тревогой в голосе:

– Беспокоит меня эта задержка, Алексей. Не повредили ли самолеты путь при бомбежке станции?

– Налет был часа два назад, – ответил Брежнев, вытирая тряпкой масленые руки: – успели бы отремонтировать. Видно, случилось что-то другое.

– Мы выходим в первый рейс по уплотненному графику, и вдруг такая задержка… – вздохнул Сергей и снова посмотрел в сторону депо, откуда должен был показаться Телегин.

– Чертовски сложная штука транспорт, – сокрушенно проговорил Брежнев. – Мы, паровозники, могли бы работать совершенно идеально, но вот разбомбят путь или с составом что-нибудь приключится – и сразу все застопорится. Очень уж мы зависим от других служб транспорта.

– Выходит, что и другие службы должны идеально работать, – ответил на это Сергей, поправляя русые волосы, выбившиеся из-под красноармейской фуражки, которую он всегда надевал в поездку.

– Вон Никифор идет, – сказал Алексей, кивнув в сторону депо. – Узнаем сейчас, в чем там дело.

Телегин торопливо шагал по шпалам, неуклюже размахивая на ходу руками.

– Что-то уж очень спешит Никифор, – с тревогой заметил Сергей – Не случилось ли чего? Ну, что там такое, Никифор? – нетерпеливо крикнул он, когда Телегин подошел ближе.

– Оказывается, состав, который мы должны вести, сильно поврежден бомбежкой, – запыхавшись, скороговоркой ответил Телегин. – Говорят, часа три-четыре потребуется вагонникам на ремонт. Я только заикнулся было насчет другого состава, так на меня дежурный даже руками замахал.

Брежнев плюнул и сбил с досады фуражку на затылок.

– Вот тебе и на! – раздраженно воскликнул он. – Не выехать, значит, нам по графику!

– Ну, ладно, хватит тебе, Алексей! – недовольно махнул рукой на помощника Доронин. – Оставайся тут за меня, я на станцию схожу.

Едва озабоченный Сергей отошел метров двести от своего паровоза, как увидел спешившего куда-то главного кондуктора Никандра Филимоновича Сотникова. Длинная форменная шинель его была распахнута, неизменная старая дорожная сумка неуклюже болталась на боку, массивная цепочка от часов отстегнулась от пуговицы кителя и серебряной змейкой свисала из нагрудного кармана. По всему было видно, что Никандр Филимонович чем-то сильно взволнован. Он даже не сразу заметил Доронина, а заметив, взволнованно сказал:

– Задержка получается, Сергей Иванович. Состав наш эти мерзавцы изрешетили. Вагонники, правда, обещали принять все меры, но ведь там ремонт нешуточный. Надо же, чтобы случилось такое именно в первую нашу поездку по новому графику!

Сергей попытался ободрить старика, но Никандр Филимонович, казалось, даже не слушал его. Поймав болтавшийся конец часовой цепочки, он вытащил нервным движением часы из кармана кителя.

– Целых пятнадцать минут уже потеряно, – произнес он, сокрушенно покачав головой.

Сергей хотел чем-нибудь утешить главного кондуктора, но вдруг услышал позади себя торопливые шаги. Обернувшись, он увидел раскрасневшегося Телегина, спешившего к нему, видимо, с какой-то важной вестью.

– Сергей Иванович! – еле переводя дух, выкрикнул он. – Дежурный приходил… Велел к составу подавать!

– К какому составу? – удивленно спросил Сергей. – Не готов ведь состав. Ничего не понимаю… Другой, что ли, поведем?

– Да нет, тот самый, семнадцать девяносто девять, – ответил Телегин, огромным красным платком вытирая потный лоб.

Сергей недоумевающе повернулся к Сотникову:

– Как же так, Никандр Филимонович? Что же мы – разбитый состав потащим?

– Не знаю, Сергей Иванович, – ответил Сотников, торопливо застегивая шинель. – Подавайте пока паровоз на седьмой путь, я я побегу к дежурному по станции, выясню, в чем дело.

Когда спустя несколько минут Доронин подвел локомотив к составу, Никандр Филимонович был уже у головного вагона и делал Сергею какие-то знаки.

Сергей быстро спустился по крутой лесенке паровоза и поспешил к главному кондуктору.

– Ну как, Никандр Филимонович, – озабоченно спросил он, – выяснили вы, в чем тут дело?

– Все в порядке, Сергей Иванович, – улыбаясь, ответил Сотников и подкрутил усы. – Молодцы вагонники, нашли выход: решили на ходу вагоны ремонтировать, чтобы не задерживать поезд. Плотники уже погрузили все необходимые материалы и инструменты, так что можно отправляться в путь. И так уж опаздываем на двадцать пять минут.

– Ничего, Никандр Филимонович, наверстаем, – обрадованно ответил Сергей, повернувшись к Брежневу, стоявшему на площадке паровоза, и весело крикнул: – Слыхал, Алеша? Вот тебе и выход из безвыходного положения, а ты уж было и нос повесил.

20. «Тринадцатый» запрашивает Гаевого

В течение последней недели Гаевой особенно часто писал Глафире Добряковой от имени Марии Марковны. То он справлялся о здоровье старушки, то поздравлял какую-нибудь из внучек с днем рождения, то интересовался успехами ее племянниц, часто бывавших у тети Глаши.

Капитан Варгин тщательно исследовал все письма Гаевого, но шифра на них не обнаруживал.

– Удивительного в этом ничего нет, – успокаивал его майор Булавин. – Гаевой выполняет указания своего хозяина и пишет лишь для того, чтобы дать знать этому «тринадцатому», что у него пока все в порядке. Но вы не ослабляйте внимания: не исключено, что вскоре Гаевой в одном из писем сообщит что-нибудь важное.

– А пока он, значит, помалкивает, полагая, что ничего существенного на нашей станции не происходит? – спросил капитан, и в глубоко сидящих глазах его блеснули искорки лукавой усмешки.

– Похоже на то, – ответил майор. – Не старайтесь, однако, убедить себя, что мы уже окончательно перехитрили Гаевого.

…В тот день, когда Сергей Доронин отправился в первый рейс по уплотненному графику, капитан взволнованно вбежал в кабинет Булавина, забыв даже спросить разрешения. Майор знал, что Варгину утром доставили с почты письмо Глафиры Добряковой, адресованное Марии Марковне.

Булавин отложил в сторону папку с документами и вопросительно посмотрел на капитана, широкий, резко выступающий вперед лоб которого был покрыт капельками пота.

Капитан порывисто протянул Булавину лист бумаги.

– Вот прочтите это, товарищ майор, – произнес он каким-то чужим, сдавленным голосом.

Пока майор читал расшифрованное письмо, Варгин напряженно следил за ним, пытаясь уловить следы волнения на лице Булавина. Но майор внешне оставался совершенно спокойным, хотя шифровка была очень неприятной.

Вот что было в шифровке:

«Срочно донесите, какое практическое значение может иметь лекторий машинистов, о котором вы нам сообщили в прошлом месяце. Тринадцатый».

– М-да… – только и проговорил Булавин, прочитав эти строки.

– Все теперь может полететь прахом, товарищ майор… – упавшим голосом проговорил Варгин, дивясь спокойствию Булавина. – Если они лекторием заинтересовались, значит, могут и весь замысел наш разгадать!

– Поберегите ваши нервы, товарищ капитан, – холодно произнес майор, слегка сдвинув брови и не поднимая глаз на Варгина.

Капитан попросил разрешения закурить и, торопливо затянувшись, спросил:

– Выходит, значит, что этот тихоня все время обманывал нас, разыгрывая равнодушие к жизни депо?

– Ничего подобного пока не выходит.

– Откуда же он узнал о стахановском лектории?

– Это ведь ни для кого не было тайной.

– Но если Гаевой нашел нужным донести о нем своему начальству, – взволнованно продолжал капитан Варгин, – значит, догадывался, каков может быть результат этого лектория?

Булавин подпер рукой голову и задумался. Капитан с нетерпением ожидал его ответа. Варгину казалось, что майор слишком уж медлит с решением. Опасность представлялась ему совершенно очевидной, и он считал необходимым предпринять самые решительные действия.

– Положение, конечно, серьезное, – произнес, наконец, майор, поднимая глаза на Варгина, – но я не понимаю, почему вы так нервничаете, товарищ капитан?

– Я вовсе не нервничаю… – смутился Варгин.

– Вот и хорошо, – усмехнулся майор, – значит, мне это только показалось. Идите, в таком случае, и занимайтесь своим делом, а я подумаю, что нам лучше предпринять.

– А как же с письмом Добряковой? – недоумевая, спросил Варгин. – Отсылать его тете Маше?

– Что за вопрос? Обязательно отошлите.

– Но… – начал было капитан и замялся, не решаясь высказать своих опасений.

– Вы полагаете разве, что это рискованно? – спросил Булавин и, не ожидая ответа Варгина, сам ответил – Из донесения Гаевого мы сможем узнать, что именно известно ему и как он реагирует на замысел наших стахановцев. Письмо Глафиры Добряковой доставьте ему через почту немедленно.

21. На диспетчерском участке Рощиной

Анна Рощина никогда еще так не волновалась, вступая на дежурство, как в этот день – первый день работы по составленному ею уплотненному графику.

Разрабатывая его, она старалась учесть и свой личный диспетчерский опыт и опыт других диспетчеров. Она исходила из того принципа, что на транспорте нет людей и профессий незначительных. Для успешного выполнения уплотненного графика требовалась согласованная работа людей самых разнообразных железнодорожных профессий. На этой согласованности в работе и строила Анна свои расчеты.

В основе графика лежала еще и другая идея. В глубине души Анна даже считала ее решающей. Она составила свой график с таким расчетом, чтобы впереди вел состав хороший машинист, за ним посредственный, а за посредственным снова хороший. По ее мнению, это должно было повышать чувство ответственности у отстающих машинистов.

Диспетчер, которого сменила Анна, сообщил ей, что Доронин идет строго по графику, нагнав в пути получасовое опоздание. За Сергея, впрочем, она и без того была спокойна. Сильное опасение Анны вызывал молодой машинист Карпов. Он, Правда, тоже шел пока по графику, но времени у него было в обрез, без запаса, а впереди находился тяжелый подъем, где паровоз его неизбежно должен был сбавить скорость.

Анна селекторным ключом вызвала Журавлевку.

– Как тринадцать двадцать два? – запросила она дежурного по станции.

В репродукторе что-то зашумело, затем раздался хрипловатый голос:

– Прошел ровно.

Анна взглянула на висевшие перед ней стенные часы. Карпов все еще шел точно по расписанию.

Кашлянув, будто поперхнувшись чем-то, дежурный продолжал:

– Похоже, что в середине состава букса греется. Дымок шел. Только не удалось определить откуда: из-под вагона или из-под цистерны.

Греется букса… Анна хорошо знала, чем это грозит. Букса могла нагреться до такого состояния, когда неизбежно должны были вспыхнуть и подбивочный материал в буксовой коробке и сама смазка. А если эта букса находится под бензиновой цистерной?..

Анна старалась успокоиться, – теперь до следующей станции все равно ведь ничего нельзя узнать о судьбе поезда.

«А может быть, и обойдется все?.. Может быть, букса греется не под цистерной, а под вагоном, и это не вызовет пожара?»

Однако Анна понимала, что и в этом случае поезд будет остановлен на следующей станции, где придется выбрасывать из середины состава поврежденный вагон.

То и дело поглядывала Анна на часы, стрелки которых будто вовсе перестали двигаться. Только через двадцать минут должен был прибыть Карпов на Майскую. Мельком глянув в окно, Анна увидела краешек неба, окрашенный в нежные тона лучами заходящего солнца. Весь день Шло пасмурно, а теперь, к! вечеру, погода явно улучшилась.

«Опять, значит, нужно ждать ночного налета…» – с тревогой подумала она, опасаясь за Сергея.

Снова загремел примолкший было репродуктор.

– Диспетчер!

– Я диспетчер, – живо отозвалась Анна.

– У селектора Низовье. Отправился пятнадцать двадцать.

Это вступил на участок Анны новый поезд.

– Запишете состав? – спросило Низовье.

– Ожидаю, – ответила Анна и под диктовку дежурного станции Низовье торопливо принялась записывать серию и номер паровоза, фамилии машиниста и главного кондуктора, количество вагонов в составе, число осей и вес поезда.

Запись была окончена, а большая стрелка часов передвинулась всего на несколько делений. От волнения Анна крепко стиснула зубы и нервным движением отбросила сползшие на левое ухо густые черные волосы. В стекле, прикрывавшем график на стенке пульта, увидела она отражение своего продолговатого, правильно очерченного лица. То ли свет так падал, то ли на самом деле очень побледнела Анна, но в лице ее, казалось, не было ни кровинки.

«Хорошо, если Карпов дотянет до Майской. А что, если пожар вспыхнет в пути?..» – одолевали диспетчера тревожные мысли.

Первые сутки работы но уплотненному графику были на исходе, и все пока шло хорошо. Если некоторые поезда и выбивались из графика, то происходило это только на промежуточных станциях, а на конечные пункты диспетчеру, которого сменила Рощина, удалось все их привести строго по расписанию. И вот теперь, когда Анна вступила на дежурство, поезд Карпова грозил серьезно нарушить движение.

Повернув селекторный ключ, Анна вызвала Майскую.

– Майская! К вам подходит тринадцать двадцать два, у него греется букса. Возможно, придется делать отцепку. Есть предположение, что букса греется под цистерной с бензином. Приготовьте противопожарные средства.

– Понял вас, – ответил дежурный.

– Доложите, как только покажется тринадцать двадцать два, – добавила Анна и, отпустив педаль, выключилась из линии связи.

Тревога Анны не была напрасной. Она хорошо знала профиль пути своего участка и представляла себе, что будет, если Карпов остановит свой поезд на Майской. Ему ни за что не взять тогда тяжеловесным составом подъем, который начинался почти тотчас же за Майской. Его можно было преодолеть только на большой скорости.

До прибытия Карпова на Майскую оставалось еще десять минут, но вдруг в репродукторе что-то защелкало и Анна услышала голос дежурного по станции:

– Докладывает Майская. Показался тринадцать двадцать два. Идет раньше времени и на большой скорости. По внешнему виду все нормально. Похоже, что пройдет Майскую без остановки.

– Обратите внимание на буксы в середине состава, – распорядилась Анна. – Может быть, поездная бригада не замечает, что у них греется букса.

– Понял вас, – ответил диспетчер.

«Как же так? – недоумевала Анна. – Неужели ошиблись на Журавлевке и никакой буксы в поезде Карпова не греется? Похоже, что в самом деле произошла ошибка. Поездная бригада не могла бы не заметить греющейся буксы, если из нее, как заявил дежурный Журавлевки, шел дым. А Карпов молодец! У него в запасе есть уже десять минут, он идет на хорошей скорости, так что теперь легко возьмет подъем и не подведет Кленова, идущего следом. Я хорошо сделала, что пустила Карпова впереди Кленова. Он ведь ученик Федора Семеновича и ни за что не подведет своего учителя».

Шум в репродукторе заставил Анну насторожиться.

– Докладывает Майская, – раздался голос. – Тринадцать двадцать два прошел без остановки. В середине состава над тележкой цистерны заметили вагонного мастера. Он привязал себя чем-то к раме цистерны и на ходу ремонтирует буксу.

– Поняла вас, – радостно отозвалась Анна и, выключившись из линии связи, облегченно вздохнула. Бледное лицо ее начало медленно розоветь.