Текст книги "Искатели сбитых самолетов"

Автор книги: Николай Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Annotation

Николай Богданов

Однажды в июне

Свет ищет Ладу

Путешествие с происшествиями

Скамейка-змейка

Чрезвычайный совет

«Подкладывайте сковородку»

Пижон на том свете

Куда вороны летают

Ни собачьего лая, ни петушиного крика

Врагу не сдается…

Не стоит дразнить пчел

Потерпевшие кораблекрушение

Хлеб-соль с неба не падают

Дни без чисел, ночи без сна

Вожатая за ребят

Горе Герки

Тоска Тезки

Сплошные любезности

Трудный хлеб

Операция «Сено», или охота за детьми

А если там фашисты?

Искать и находить

Продолжение следует

Николай Богданов

Искатели сбитых самолетов

Однажды в июне

Как-то в середине июня, оставив все дела, покинул я душный город, сел в рыбацкий челнок да и поплыл вниз по реке. Течение само несет. Чуть пошевеливая веслом, держусь берега. Жарко, зной, на стрежень выплыть страшно, так и обдает солнечным пламенем. Река блистает, кажется, в омутах не воронки крутятся, а зажигательные стекла – глядеть больно.

Рыба не плещется. Щуки стоят, уткнувшись носами в обрывы. Челнок скользит над ними, как над затонувшими поленьями.

В тени ветел, склонившихся над рекой, душно. С листьев каплет сок, выдавленный жарой, – липкий и сладковатый. Над ним роем гудят пчелы, впавшие в гибельную ошибку, – ложный падевый мед вреден.

Тревожное что-то в природе. Урожай хлебов после майских дождей поражает своей тучностью. Рожь на новгородских полях стоит грозным воинством, подняв копья колосьев раньше срока.

И сердце томится, и грустно как-то. А ведь я по заветной Ловати плыву, а потом, испив воды легендарного Ильменя, поднимусь по таинственной Полисти.

«Наша Полисть по листьям течет…» – «А у нас на Ловати велики уловы-ти!» – звучат в моих ушах певучие слова старинного новгородского говора.

Не случайно запали они в память, услышанные далеко на севере в февральскую лютую стужу. Произносили их полушепотом два земляка, очутившиеся в одном снежном окопе вместе со мной под лесной крепостью Лоймола. Ожидая сигнала к атаке, мы лежали в маскировочных халатах, зарывшись в снег, как куропатки. Два моих соседа, почти невидимые во всем белом, чтобы отвлечься от дурных предчувствий, все хвалились друг другу, чья речка прекрасней – Полисть или Ловать, чья деревня лучше, чей дом теплее.

Брызнули красные ракеты. Заговорили наши пушки, им ответили крепостные. Завыла военная метель. Вскочив на лыжи, без выстрела понеслись мы вперед и, пользуясь сумятицей боя, проскочили линию фронта.

Десять суток наш летучий отряд громил тылы белофиннов, рвал мосты, минировал дороги и шел, шел, не останавливаясь, днем и ночью, отбивая наскоки вражеских лыжников.

Выполнив задание, стали пробиваться к своим, пройдя с боями сотни километров, много севернее Лоймолы. Но уцелело нас совсем немного…

Самое тяжкое в этом походе – были непрерывный бег на лыжах и свинцовая усталость. И снег, снег, глубокий пышный снег, в котором тонули лыжи. И мокрая одежда, пропитанная потом. И пудовые валенки, обледеневшие после перехода вброд незамерзающих озер и ручьев. И сон во всем мокром, в снегу, когда согреваешься лишь собственной дрожью. Невозможно развести костер: на огонь прилетят вестниками смерти снайперские пули вражеских лыжников и, что еще страшней, малютки мины из ранцевых минометов. Эти мины наносили не смертельные, но мучительные раны. На морозе в тридцать градусов каждая капля потерянной крови уже беда, а при ходьбе на лыжах каждая пустячная ранка становится отвратительной язвой, от которой легко можно пропасть.

Обросшие бородами, темнолицые, в грязных маскировочных халатах, мы вышли из леса, как призраки. И совсем не в тех местах, где нас ждали.

Многие мои товарищи полегли в этом тяжком походе. Как же я уцелел? Случайно. Были люди и смелей, и храбрей, и умней в военном деле, а у меня лишь выносливость охотника, рыбака да закалка деревенского мальчишки.

А какие могучие спортсмены возглавляли поход! Лыжники первой статьи, призеры многих соревнований; вихрем носились они когда-то по заранее приготовленным лыжням, мимо восторженных зрителей, на ходу выпивая апельсиновый сок, заедая шоколадом. И мчались дальше, к трибунам, где их ждала слава.

А я ходил на лыжах по-охотничьи, вразвалку, приглядываясь к звериным следам, всегда настороже. Привык держать лыжи носком вверх, чтобы не ныряли в бурелом и валежник, присыпанный пушистым снегом.

Враги не поили нас апельсиновым соком. Не угощали шоколадом. И никто не проложил нам лыжней в лесах Карелии. Пышно лежал там снег поверх валежника, скрывая камни, незамерзающие ручьи и болота. Чуть оступился – либо лыжа пополам, либо сам по пояс в воде… Но мне это было привычней, чем многим славным и верным моим товарищам.

Была такая минута, когда я уцелел только лишь потому, что в предутреннем лесу, где уже защебетали клесты и застучали дятлы, я раньше всех услышал металлический звук винтовочного затвора. Успел упасть за гранитный валун, торчавший из-под снега. Пули ударили в него, выбив искры, и рикошетом ушли вверх с жалобным визгом…

Но прочь тяжкие воспоминания! Да, враг был зол, да, враг был храбр. Все пересилила наша сила. И кровью храбрецов очерчен вокруг нас круг неодолимый. И пусть бушуют военные пожары, мы еще можем насладиться мирной жизнью…

Надо мной голубое небо Новгородчины, подо мной чистые струи реки, что по листьям течет, вокруг на берегах лес, поющий мне тихую песню. И старинный челн – изделье старорусских мастеров – покачивает меня на волнах, как люлька безмятежного младенца.

Солнце быстро покатилось под гору и вот уже западает за гребни дремучего леса. Пора и на ночлег.

Несколько припозднившись, я пристал к берегу и не рассмотрел, что за местность вокруг, видел только, что со всех сторон к реке подступает высокий темный лес. Услышал, как, словно немазаные телеги кочевников, скрипуче перекликаются бессонные коростели. А перепела уговаривают их: «Спать пора, брось кочевье! Спать пора, брось кочевье!»

Развел небольшой костер из сушняка. На треножнике из ивовых прутьев подвесил чайник. Много ли человеку надо? Напьюсь чаю, отгребу с песка золу и угли догоревшего костра, вот и постель готова.

Опускаю лицо в дым костра, спасаясь от назойливых комаров, и вдруг сквозь их жалобное пенье слышу: кто-то по мелководью идет ко мне – «тюп, тюп, тюп».

Свет ищет Ладу

По закону странствий известно – стоит ночью развести костер, обязательно его огонь кого-нибудь приманит. Если не человека, то птицу или зверя, от могучего лося до малой полевой мыши.

На этот раз, судя по ритму – «тюп-тюп, тюп-тюп», шло нечто двуногое.

Повернулся на шлепанье шагов, вижу: мальчишка. Вышел из воды, подошел и молча сел, протянув к огню босые ноги. Стриженная под машинку круглая голова, курносый. Рубашка заправлена в короткие штаны. Смотрит в костер, молчит. Помалкиваю и я. По законам бродяжного гостеприимства не полагается расспрашивать. Если человек найдет нужным, сам скажет.

Услышав, что вода закипела, я бросил в чайник горсть смородиновых листьев. И, закрыв, поставил на землю студиться.

А потом достал консервную банку, заменявшую кружку, налил чай и подал гостю. Протянул ему и корку хлеба, посыпанную солью. Сахара я не захватил, а меду ни пчелиного, ни шмелиного еще не расстарался.

Мальчишка, поблагодарив кивком, подул на чай, попробовал и стал пить, не выказывая ни удивления, ни одобрения.

Над рекой пронеслась какая-то птица с отчаянным криком, словно предупреждая о чем-то. Звонко, как по воде лопатой, ударил не то шелеспер спросонья, не то лещ, поднявшись со дна.

– Водяной ладонью хлопнул, – подмигнул я мальчишке.

Из-за зубчатых елей, ставших еще темней, показался двурогий месяц и закачался в воде.

– Русалочья лодочка, – кивнул я.

Сразу ударили почему-то соловьи и тут же смолкли. И тогда запел один, да так, что мы заслушались, и лес притих, и речка, и месяц.

– А вы видели, как соловей поет? – спросил мальчишка.

– Нет… как-то не приходилось.

– А ведь если тихо подкрасться, можно поглядеть. Слышать – это все могут, а вот увидеть – не каждый.

– Ну ты попробуй и подкрадись.

Мальчишка в ответ лишь глубоко вздохнул и, прихлебнув остатки чая, поднялся, стряхнул крошки с колен.

– Завидую я вам, хоть вы и старый… Плывете, куда хотите, живете, как хотите… Никто вас ночью не заставляет спать…

И он пошел, исчезнув так же таинственно, как появился. Только долго еще до меня доносилось «тюп-тюп, тюп-тюп»…

А через некоторое время в той стороне, где он растворился, раздалось вдруг:

– Свет Иванович, ау! Вы не нашли?

– Нет еще, ищу, Лада!

В темнеющем лесу замелькали огоньки карманных фонариков. И все стихло.

Странная ночь. Забавный мальчишка. Не его ли ищут таинственные Свет и Лада?

Когда все стихло, я вытащил из воды свой легкий долбленый челнок, опрокинул его над погашенным костром – вот и крыша над головой. Залег на нагретом песке и заснул, как на доброй русской печке.

Разбудили меня… аплодисменты. Протер глаза, что за диво? Пустынная река струится, дикий лес по берегам, а над водой звонкие рукоплесканья. Собрание, что ли, приснилось?

Присмотрелся и вижу: неведомые люди не то в древнегреческих хитонах, не то завернувшись в одеяла стоят на обрывистом берегу и дружно приветствуют восход солнца.

Поднялся я, чтобы получше разглядеть этих новых солнцепоклонников, но те исчезли, словно растворились в тумане среди сосен.

А на смену им из-за красных стволов выбежали пятеро простоволосых девушек. Натянув голубые шлемы, они вошли в розовую воду и, вспенив ее купаньем, вышли на золотистый песок.

И стали резвиться совсем не по-девичьи. Перепрыгивали друг через друга, словно учились вскакивать на неоседланных коней. Ходили на руках. Бросали копья, кто дальше кинет. Что-то воинственное было в их резвых играх.

Какие-то древнегреческие сны мне видятся наяву, и это на земле новогородской, в наше время!

Не успел одуматься, как одна воинственная девица переплывает протоку и возникает передо мной, ослепительно сверкая в каплях воды. И строгим голосом, в котором звенит металл, вопрошает:

– Что вы здесь делаете?

Это звучит как грозное предупреждение: подсматриванье за амазонками здесь карается смертной казнью.

Прогоняя наваждение, говорю самое простое:

– Да вот собираюсь чай пить.

– Почему именно здесь? Разве вам нет другого места?

Девица смотрела на меня с таким негодованием, что если бы не часы на запястье, я окончательно бы принял ее за амазонку. Не выдержав испепеляющего взгляда ее светло-карих глаз, пообещал:

– Я ненадолго, попью чайку и поплыву дальше.

Это ее вполне устроило, и, кивнув, она бросилась в обратный путь, вспенив реку. На берегу сорвала с себя шлем, как после победной битвы. Волосы ее распушились золотистым шаром.

Повелительно крикнув что-то, она исчезла за стволом деревьев, а воинственные девы кинулись за ней.

Но на этом не кончились чудеса здешних мест. На смену амазонкам появился вдруг кривоногий матрос в полосатой тельняшке.

То есть матросом он оказался потом, а вначале выкатился какой-то бочонок, сложенный из спасательных кругов, нанизанных на руки и на туловище. А за ним двигалось нечто увешанное веревками и буйками.

Сбросив свою ношу на прибрежный песок, моряк крякнул, вытер вспотевшую лысину и поправил седые усы.

Оставшись в трусах и в тельняшке, старик почесал бок и, словно от щекотки, засмеялся:

– Хе-хе, ведь прежде, когда мы мальчишками были, это что же за воспитание имели, а? Кидались в речку без всякого рассуждения. Нырнул, вынырнул и не сообразишь, бывало, что это опасная стихия! Без всякой тебе боязни. И как это живы оставались? Вспомнишь, так за себя страшно. Никто нам того и понятия не прививал, что такой вот неорганизованной воды бояться надо. Да будь у меня такие понятия, ежели бы в морскую службу пошел? Да разве бы я по всем морям-океанам шатался? Да меня бы ни во льды, ни на эти полярные станции и мыслью не занесло! Сидел бы здесь, где уродился, как гриб под сосной. Ну и целехонек был бы. А то вот под непогоду сломанная рука ноет, вывихнутая нога болит. Начну сухарь грызть, а зубы не свои, нержавеющие… Свои цинга унесла… Нет, с вами такого не случится. Вам с детства такие опаски перед неведомым привьют, такими умными сделают, что вы в те места, куда нас носило, зря не полезете, ни-ни!

Все это старый морской волк адресовал некоему существу, которое, сбросив с себя веревки и буйки, оказалось мальчишкой в полосатой тельняшке.

– Однако иной раз я думаю: а беспокойство, оно полезней покоя, – продолжал старик, – мои товарищи-погодки, землячки, которые здесь тихо жили, давно успокоились, в могилках лежат, а я вот еще двигаюсь. Старость, она тихих скорей берет. Стариком человек становится, когда в речку начинает потихоньку входить. А я еще вон как!

И тут усач с разбегу так сиганул в воду, что от брызг радуги пошли.

Фыркая и отряхиваясь, он саженками перемахнул протоку. Потом вернулся. Взял в зубы бечевку. И еще раз сплавал. Перетянул по бечевке весь набор белых спасательных кругов, украшенных красными полосами, и, выбравшись на песок погреться, принялся рассказывать морячку, который безмолвно ему помогал.

– Я это однажды в Ледовитом океане вот так с чалкой в зубах на тонущий корабль плавал… Ночь бурная, волна большая. Никак не могли им, горюнам, чалку забросить, на буксир чтобы взять… Норвежские рыбаки терпели бедствие… Ну, я и словчил… Показал бы тебе золотую медаль от норвежского короля, да ее старуха отобрала. Задумала вставить золотые зубы: мне, говорит, они будут больше к лицу, чем тебе железные.

– Тельняшку сняли бы, Егорыч, – вредно на себе сушить, да и полиняет, – заботливо сказал мальчишка.

– Не могу, сам видишь, я еще ничего мужчина, а волосом сед стал, на люди показаться стыдно. – И старый морской волк отвернулся.

Из-за деревьев в это время снова вышли воинственные девицы. Теперь они выступали, неторопливо ведя за собой шеренги девочек и мальчиков в трусах и купальниках.

Не дойдя до реки, девицы подали команды, и их подопечные, вместо того чтобы кинуться в речку, принялись ползти по песку, делая плавательные движения. Девушки строго следили за ними.

И я усмехнулся, воображая, будто на Ловати воспитание подрастающих поколений доверено амазонкам.

И в речку ребята пошли в сопровождении этих перестраховщиц-амазонок. Место для плавания было огорожено буйками. Старый морской волк уже расставил их, фыркая, как морж, таская концы веревок зубами. И теперь сидел наготове у пирамиды спасательных кругов.

Искупавшись в «организованной воде», юные пловцы были построены в шеренги и уведены за лесную завесу. Они прошагали мимо старика, оставив ему одному нести все буйки, круги и намокшие веревки.

Но на помощь старику явился тот исчезнувший при виде строгих девиц мальчишка. Осторожно оглянувшись, он нагрузился казенным имуществом и поплелся в гору вслед за Егорычем.

Берег опустел.

Вскоре снова появилась знакомая мне девица. И не одна – вслед за нею покорно шел молодой человек, загорелый, спортивного вида, в очках. Смотрел он куда-то в сторону.

– Ну, так что же вы скажете мне на прощанье, Свет Иванович? Неужели опять про хеттские рукописи?

– А что может быть интересней, – ответил Свет, – никто еще не прочел их… А я хочу расшифровать и прочесть. Это цель моей жизни!

– Архивные рукописи… И ничто больше?

– Ну, остальное приложится, каждый человек должен сделать в какой-нибудь области свое открытие, вот что главное.

– Неужели мертвые буквы исчезнувшего народа интересней сотен юных растущих существ?

– У вас свое призвание, у меня свое! Лучше воскресить мертвый язык, чем умертвить живые души!

– Что это значит?!

– Да то, что без таланта нельзя быть воспитателем… Мое дело в тишине архивов, здесь я на время…

– Как это печально, Свет… Я-то думала…

– Напрасно, напрасно… Курсы военных шифровальщиков – это как раз по мне… Прощайте, Лада, и не поминайте лихом!

И Свет, тряхнув руку девушки, быстро повернулся и ушел.

Она еще постояла с протянутой рукой и, очнувшись, сразу заметила меня, невольного свидетеля этой сцены.

– А, вы еще здесь! Почему не уехали?

Ее тон возмутил меня.

– Мне здесь нравится, хочу поселиться здесь, как Робинзон на необитаемом острове!

– Да кто вы такой? Почему вы нами так интересуетесь?

– Потому что я старый вожатый!

– Ах, старый вожатый… старый вожатый, – повторяя эти слова, суровая девушка как-то смягчилась, на строгом лице ее появились подобие улыбки и тень приветливости… – Позвольте, позвольте, так вы же у нас запланированы!

– Я запланирован?

– Ну да… беседа старого вожатого о первых пионерах… Это же чудесно!

Путешествие с происшествиями

– Оставьте ваше дикарское путешествие, поживите у нас в культурных условиях. Посмотрите, как живут теперешние пионеры. Я вас приглашаю.

– Спасибо, Лада.

– Зовите меня Владлена Сергеевна. На место уезжающего в армию Свет Ивановича меня выдвинули старшей пионервожатой.

– Ах, вот как, поздравляю!

– Спасибо, для меня пионерработа – это все! При звуках горна я словно куда-то лечу… А как завижу ребят в красных галстуках, выстроившихся на линейке, так на глазах слезы! Вы переживали такое? Вам это знакомо?

– У нас большинство вожатых были парни, девушки редкость, – уклончиво ответил я.

– А теперь у нас ребята – вот такие студенты на время, как Свет Иванович, главная сила мы, – гордо выпрямилась Лада.

– Красивое у вас имя, – сказал я, любуясь ее тонкой, стройной фигурой, не знавшей, верно, тяжелого труда, – Владлена, в нем слышится «в лад с Лениным».

– В лад с Лениным, ой как хорошо! А вы знаете, у меня и отчество не простое. Я Сергеевна в честь Сергея Мироновича Кирова. У нас в детском доме имени Кирова всех подкидышей называли Сергеевнами. Правда, интересно?

Мы уже шли в гору, мимо громадных сосен, по тропинкам, устланным хвойными иглами. Вожатая то и дело останавливалась и, танцуя на одной ножке, высыпала песок из сандалет.

– Летом лучше босиком, – заметил я.

– Ой, что вы, по сосновым иголкам-то? По каменным плитам?

Я топаю в своих рыбацких сапогах по ровным каменистым дорожкам уже на территории лагеря.

Странно выглядит моя фигура среди статуэток гипсовых пионеров и фонтанов. Дворники, подметающие дорожки, косятся на меня. Нянечки в белых халатах, пробегая мимо, отворачиваются.

У меня такое впечатление, будто мы идем по санаторию для больных и выздоравливающих. А может быть, это пансион для престарелых коммунаров, заслуживших почетный отдых?

– Хорошо у нас, культурно, – улыбается Владлена Сергеевна.

И вдруг лицо ее принимает строгое выражение. Она заметила бегущего мальчишку в тельняшке. Тут же подозвала.

– Ты опять опаздываешь к завтраку?

– Извините, немножко… помогал Егорычу.

– Вот полюбуйтесь, каков! Не пионер, а морячок какой-то! Как он вам нравится?

Я не успел ответить – разглядывал фонтан в это время.

Вожатая бросила на ходу мальчишке:

– Поделишься своим опытом сегодня на совете отряда.

Я подмигнул Морячку – ему есть что поведать на совете отряда: хотя бы о старом моряке, который в одиночку таскает казенное имущество, когда мимо топают сотни резвых бездельников.

Мы прошли по каменистым дорожкам, мимо цветочных клумб, к дому-терему с крышей, украшенной цветными стеклами. Здесь за столами, накрытыми снежными скатертями, сидели дети в белых рубашках и красных галстуках – все одинаковые, только мальчишки были стрижены наголо, а у девчонок торчали косички с белыми бантами.

Официантки в наколках и белых передниках разносили пищу.

– Это уже второй завтрак, – подчеркнула моя провожатая, – у нас четырехразовое питание.

По незаметному кивку ее головы мне быстро организовали угощение за отдельным столиком.

– А как у вас было организовано питание, в ваше время? – разделяя со мной обильную еду, осведомилась как бы невзначай Владлена Сергеевна.

– Мы картошке, испеченной в золе костра, были рады.

– Как золушки! А наш пионерлагерь показательный. Над нами шефы дышат не надышатся. Все лучшее нам.

После завтрака старшая пионервожатая повела меня осматривать лагерь.

Здесь было чему порадоваться. Аккуратные домики с резными петухами на громоотводах. Никелированные кровати. Полотняные простыни. Пуховые подушки. Одеяла из верблюжьей шерсти.

Как же побогатела родная страна! Нам, первым пионерам, такое и не снилось.

– Мы задумали сделать этот лагерь идеальным, чтобы не только наши равнялись, иностранцам можно было бы показать!

– А зачем это?

– Во-первых, от общения с иностранными делегациями у ребят развивается интернационализм… Ну, а потом… сами знаете… знаете… – И тут на лице Владлены Сергеевны появилось хитроватое выражение. – Ребятам польза очень даже большая! Уж это я по себе знаю. У нас в образцово-показательном детском доме имени Кирова, бывало, перед каждым посещением иностранцев – и суп наварней и второе вкусней, а на третье не только компот, а еще и мороженое! А к чаю, бывало, и горяченькие бублики первый сорт… А когда особо важные гости из какой-нибудь богатой страны, так еще и торты и кексы… Ну и нам кое-что дополнительно подкинут… Понятно?

Она смешно сморщила нос, маленький, облупленный, загорелый. И тут же пояснила:

– У меня на солнце всегда кончик носа лупится. Беда просто… И не у меня одной, как вы заметили. Такие уж мы тонкокожие, ленинградцы.

И по ее улыбке и по тому, как она произносила это слово, можно было понять, что и эта тонкокожесть относится к достоинствам ленинградцев.

Показывая лучшее, что есть в лагере, Владлена Сергеевна привела меня в уголок живой природы. Это был целый павильон, как в зоопарке. Аквариум был полон разноцветных рыбок, в террариуме по песку ползали громадные черепахи. На пальмах, посаженных в кадках, сновали крикливые синие и желтые попугайчики.

В колесе вертелись две белки. На них смотрела из клетки с презрительной гримасой обезьянка.

В двери сунулся тот самый мальчишка, который ночью был у меня в гостях.

– Ты что, Яша? Чего это у тебя в руках?

– Птичик.

– Какой еще птичик?

– А я не знаю… Из гнезда, наверно, выпал. Не ест, не пьет. Больной, что ли? Испугался. Вон как сердце бьется! – И мальчишка приложил комочек пуха и перьев к своему уху.

– Брось, брось сейчас. Фу, какая бескультурность! На нем, наверное, букашки… Зараза! – Правильные черты вожатой исказила гримаса отвращения, и она мгновенно вытолкнула мальчишку, захлопнув дверь в живой уголок.

Но дверь почему-то отскочила и стукнула ее пониже спины. Это обезьянка просунула в щель ивовый прутик, отчего дверь и спружинила.

Проказница с злорадным кряканьем запрыгала в клетке. Сконфуженная вожатая вырвала из щели прут и погрозила обезьянке.

– Вы понимаете, – пояснила она свою строгость, – у нас животные очень ценные. Приобретены через зоомагазин за большие суммы… Все прошли карантин, не заразные, чистые… А тут этот непроверенный птичик!

Я хотел сказать о знакомстве с этим добрым мальчишкой, но вожатая сама стала о нем говорить:

– Это тоже выдающийся деятель… Сегодня мы будем слушать на совете дружины, как он рассматривал поющего соловья, ночью один бродил по лесу…

Очевидно, по плану, разработанному для гостей, знакомящихся с жизнью и достижениями идеального пионерского лагеря, вожатая привела меня в авиамодельный уголок.

– По определению педцентра, изучающего ребячьи интересы, большинство мальчишек увлекается авиамоделизмом. Мы это учли, вот посмотрите.

Здесь было что посмотреть… Как в музее авиации! Под куполом круглого павильона висела модель первого летательного аппарата, а в центре стояла модель самолета Чкалова, перелетевшего в Америку через Северный полюс.

У стен, на столах, на верстаках стояли тиски, станочки. Серьезный дядя в комбинезоне, откидывая копну седых волос, вытачивал какую-то деталь. Двое мальчишек приставали к нему, повторяя:

– Ну, дайте нам! Мы хотим сами!

Вожатая шепнула мне:

– Наши авиамодели всегда берут первенство на всех межлагерных состязаниях. Нам так повезло, так повезло… Мы только чудом заполучили в инструктора авиамоделизма этого инженера-конструктора. Ему врачи прописали по состоянию здоровья провести лето в сосновом лесу. И наш директор его цап-царап! Вот так же и аннотатора.

– Кого?

– Ну, библиотекарь-аннотатор. Есть такие ученые-специалисты, которые аннотируют, то есть определяют ценность книг, описывают, что в них есть, чего нет и стоит ли их рекомендовать для детского чтения.

Вожатая повлекла меня в павильон под вывеской «Читай-домик», причудливо разрисованный художниками.

И здесь среди летящих Черноморов, сказочных теремов на фоне дуба, под которым бродил кот ученый, увидел я женщину в очках. Она что-то читала при свете настольной лампы, отгородившись от назойливого солнца плотной гардиной.

– Волшебно, не правда ли? – шепнула, боясь спугнуть тишину, моя провожатая.

На низких диванах я разглядел ребят, уткнувшихся в книжки. Они сидели тихо, как завороженные.

– Чем это они так увлеклись?

– А тем, что задано по школьной программе…

– А сами могут выбрать что-нибудь?

– Нет, что вы, аннотаторша следит, чтобы они не своевольничали.

Я присмотрелся к стражу книжных богатств. Это была строгая женщина с бровями, сросшимися у переносицы. Она даже не взглянула на нас, занятая аннотированием какой-то вновь поступившей книги.

– Сколько было сегодня посещений? – прошептала ей моя провожатая, словно тайный пароль, на ухо.

– Сорок процентов от общего числа детединиц, – прозвучал строгий ответ.

– О, прекрасно, – довольно улыбнулась Владлена Сергеевна. И, увлекая меня дальше, объяснила: – Она из главного бибколлектора. У нее все книжки в голове, все помнит, какая вредная, какая полезная. Вот недавно отобрала я у ребят одну, без обложки, без названия. – Кто автор – неизвестно. А написан ужас какой-то. Слышу, мальчишки читают, спрятавшись в кустах: «А что, Толька, если бы налетели аэропланы, надвинулись танки, орудия, собрались бы белые со всего света и разбили бы они Красную Армию. Мы с тобой тогда как?» Представляете себе, ведь известно, в случае чего мы будем воевать на чужой территории, малой кровью, а в этой книжке ребята собираются бежать в горы и леса, каково? Так она сразу узнала, кто писал, по литературному почерку. Да, да… Недавно этот же автор еще чудней выдумал – написал книжку, в которой призывает ребят заботиться о взрослых! То есть все наоборот, чем у нас принято… Представляете, что могут возомнить о себе ребята, если они такого начитаются? Ну, наша аннотаторша от влияния таких авторов нас сбережет!

А то ведь что получается, мы только и говорим: дорогие дети, благодарите партию, правительство, комсомол, профсоюзы, месткомы, которые о вас заботятся, создают вам счастливое детство… А тут нате вам…

Нет, у нас даже музей лагеря на этой основе создается. История подбирается в документах и фотографиях. Когда что было решено, какие были постановления о строительстве, как закладывали первый камень, какие подарки для ребят сюда возили. Кто гипсовые скульптурки пионеров прислал… Есть копия нашей благодарности за них ленхудфонду под стеклом… Пойдемте, покажу…

– А сами ребята что-нибудь сделали для своего лагеря?

– Что вы, у нас запрещен детский труд!

Мы принялись разглядывать фотографии, развешанные по стенам большой прохладной комнаты.

Вдруг какой-то долговязый парень в очках, при пионерском галстуке, перемигнувшись с вожатой, поднес мне альбом и, вручив ручку, попросил расписаться в книге почетных посетителей.

– Это наш историк Сема Журавейский… Собирает экспонаты, фотографирует… Хотели пригласить на это дело кого-нибудь из членов Союза писателей, но там не собрались никого выделить вовремя, и вот придется задержать еще на один срок Сему…

Парень кивнул в знак согласия задержаться еще на один срок.

Совершенно подавленный обилием достижений, сам не зная почему, я спросил мою провожатую:

– А не скучают ваши ребята во всем этом благополучии?

– Ой, да что вы! Мы так расписали каждый час, что ни минутки не осталось для скуки!

– Ну, а на то, чтобы почудить, посмеяться, вы отвели хоть минутку?

– Будет у нас и это. Наш завхоз уж договорился, чтобы на время ремонта павильона смеха в Ленинградском парке культуры и отдыха нам отдали набор выпуклых и вогнутых зеркал… Представляете, какой хохот будет в лагере, когда ребята увидят в них себя?

– И своих руководителей?

Владлена Сергеевна погрозила мне пальцем – за кого вы нас принимаете!

– Вожатые, конечно, будут смеяться над собой отдельно! – И улыбнулась шутке.

Но тут же нахмурилась – она заметила двух девчонок, крадущихся куда-то за кустами. Одна с узлом на спине, другая с корзинкой в руках.

– Лесные сестры! Рима, Нина, я же вас вижу. Стойте!

Девчонки остановились как вкопанные перед вожатой. Одна поставила на тропинку корзинку, другая уронила узел, и из него высыпались грибы.

– Хороши, вот полюбуйтесь на них, – сказала Владлена Сергеевна.

Я любовался раскрасневшимися лицами крепких, сильных девчонок и их обильной добычей.

– Что это? – пошевелила Лада носком рассыпавшиеся грибы.

– Белые… Боровички.

– Я в этом мало понимаю… Явитесь вечером на совет дружины. Вот там вы объясните про боровички, моховички. И куда вы ходите без спросу.

Владлена Сергеевна повернулась, показывая, что разговор окончен.

– Прекрасная идея – обсудить на совете отряда, как лучше собирать грибы, – сказал я. – Это хорошо, что вы развиваете самодеятельность ребят. Ведь это же основа основ пионерии!

– О, по самодеятельности мы впереди всех! У нас внутри лагеря отряд соревнуется с отрядом, потом выступаем на межлагерных соревнованиях… И призы берем. Все призы наши! – воскликнула Владлена Сергеевна.

– Значит, каждый отряд выдумывает что-нибудь свое и получается интересное разнообразие?

– Ну что вы, если пустить это дело на самотек, может получиться однообразие. У ребят не хватит фантазии придумать все разнообразно. А у нас над этим специалисты из нескольких учреждений думали. Дом народного творчества и другие. Пойдемте посмотрим, что мы готовим…

Мы быстро пошли в дальний угол парка.

Вскоре из-за кустарников донесся знакомый мотив из «Трех поросенков», и мы увидели кучку ребят под высокой елью, а затем прислонившегося к ее стволу баяниста.

– Видите, где уединились мои милые «братцы-кролики», чтобы приготовить свой номер.

– Сюрприз, запланированный заранее, еще в Ленинграде?

– Да, конечно, но ведь это знаем-то только мы, руководство, а для ребят это тайна.

Владлена Сергеевна сделала баянисту знак продолжать, и мы остановились в тени рябинника. Баян заиграл громче, руководительница номера энергично подала команду.

Три девочки изображали трех веселых поросят, строивших домики – один травяной, другой лубяной, третий каменный. А здоровенный толстый мальчишка представлял страшного волка. Был он такой увалистый, добродушный, что я улыбнулся.

– Вы не смейтесь, этот вечер у нас посвящен оборонной теме, которая нам очень нужна. Волк у нас будет означать Гитлера… Лубяные и травяные домики, которые он легко разрушил, сами понимаете, намек на слабые буржуазные государства. А каменный – страна особая, об него волк обломает свои фашистские зубы!